Стрелок, главы 0 - 3
------------------------------------------------
Ветер гонит вдоль улицы цветные листья. Кружит, подбрасывает, рассыпает веером. Тонкая пыль шлейфом несется за ними, словно полупрозрачная тень. Бумага с выжженной сигаретой рожицей пролетает, касаясь ветрового стекла стоящего у бордюра автомобиля. Деревья клонят остатки крон то вправо, то влево. А солнце прячется за серыми, будто небрежно выписанными акварелью тучами. Мир выглядит угрюмым, скованным и замерзшим. Кажется, что зима наступит уже завтра, без лишнего предупреждения делая выпад в сторону осени.
Невдалеке стайка ребятишек топает в школу. Они машут руками, понарошку лупят друг друга сумками, весело смеются. Еще немного, и они вольются в общий поток детей, стремящихся попасть на уроки до звонка.
Время от времени к мрачноватому, хотя и свежеокрашенному к началу учебного года зданию подъезжают машины состоятельных родителей.
Спешит невыспавшаяся заплаканная учительница начальных классов, прокручивая в голове еще не полученный, но неминуемый нагоняй от завуча.
Ворона черным силуэтом разрезает скучное небо, выписывает петли как заправский пилот. Немного погодя к ней присоединяется другая, норовит догнать. Они принимаются орать, то ли затевая свару, то ли просто переговариваясь. И неожиданно мир на долю секунды замирает. Затем дергается - та ворона, что с ободранным хвостом, вдруг оказывается на месте своей товарки, а разлинованный лист бумаги с выжженной на нем улыбающейся рожицей вновь летит мимо припаркованной машины, касаясь ветрового стекла.
Подросток, до этого со скучающим видом наблюдавший за утренней суетой возле школы, смаргивает, нерешительно улыбается одним углом рта, словно не знает, как реагировать на несмешную шутку. Потом убирает ногу со скамейки, трет лицо, снова смаргивает. И решает меньше времени проводить за уроками и книгами, а больше - спать.
Ссутулившись, он идет к школе, оборачивается. Вороны по-прежнему каркают, но где-то уже совсем далеко.
Глава 1
--------------------------------------
С утра сегодня лил дождь. Октябрь – такой месяц, что без сырости никак. Поэтому пришлось надеть непромокаемый плащ. Кому же хочется весь день как вынутым из лужи ходить? Только неуютно в нем, если честно. Ну, и в классе у нас никто таких не носит.
Зато после обеда выглядывает солнце, и я решаю, что обязательно погуляю после занятий. А на английский не пойду. Ну, его к черту. Как представлю сладкую-пресладкую морду репетитора, даже тошно становится.
- Эй, Дэн, ты чего тут стоишь? – дергают меня за рукав.
Медленно оборачиваюсь, хотя уже и так понимаю, что это Серега Свистунов из параллельного класса. По голосу узнаю. Мы с ним в одном доме живем.
- Привет! – говорю я ему. – Ну, стою вот. На солнце смотрю.
- На солнце? – удивляется он. – А зачем?
В его взгляде ясно читается недоверие и что-то еще. Трудноуловимое. И правда, а зачем я смотрю на солнце?
- Хм-м, - пожимаю плечами. – Вообще-то, просто так.
- А-а, - понимающе тянет Серега. – Бывает, - потом хмыкает. – И чего родители тебя так дрючат? То одни уроки, то другие. А то и еще что-нибудь выдумают.
Вздыхаю и уж было совсем решаю поведать, что со следующей недели добавятся занятия с каким-то попом. Но смотрю на пацана, чуть прищуривающего на меня хитрые глаза, и отказываюсь от такой идеи. Ну нет. Сегодня же раззвонит всем.
- На то они и родители, - говорю. – Ладно, пока.
Киваю ему и медленно спускаюсь по лестнице во двор. Вот чего не люблю, так это рукопожатий. Хотя из-за этого у меня только больше проблем. Наверно, напридумывали уже бог знает что по этому поводу. А, вот если честно, мне просто противно. Свои ладони я всегда держу чистыми и сухими. А у других ребят они могут быть и грязные, и влажные, и с чернотой под ногтями. Да и мало ли где эти самые пальцы у них до этого были. Даже тошно представить. Вот и не подаю никогда руки сам, если только не вынудят. Девчонкам в этом смысле повезло больше, у них такое не принято.
Ветер. Приятный такой. Не холодный и не теплый. Не сильный и не слабый. А такой, чтобы в самый раз. Дует себе и дует. Гонит потихоньку листья. Желтые и с красными прожилками. Солнце просвечивает сквозь ветви деревьев, дурачит яркими искорками. Красиво. И так хорошо становится, как подумаешь, что на английский не пойду. Даже до щекотки по спине, вот как замечательно. Правда, вечером наверняка зададут трепку. Но сейчас-то вот какая разница?
Тут закрутившийся лист стукает меня прямо по носу, и мне становится смешно. Это же надо было такому случиться, чтобы его траектория совпала с моей рожей. И такой он гладкий. И одновременно шероховатый. Хотя, стоп. Ведь так не бывает. Наверное, местами гладкий, а кое-где – шероховатый. Вот, видимо, так.
Медленно иду вниз, к маленькому пруду. Здесь меньше мамаш с колясками, да и машин почти не слышно. Вот машины тоже не люблю. Они все какие-то наглые, даже самые что ни на есть замухрышинские. Могут за просто так сбить любого, ну или встать на любой траве и цветах. Им все равно, лишь бы пространство было. Еще они воняют. А когда их слишком много, особенно когда они несутся по дороге, то они очень похожи на оскаленных чудовищ. Мерзких тупоносых огромных псов. Ф-фу!
Тут тихо. Вон утки плавают, никто их не кормит. Да им пока и не нужно. Не зима же, в конце концов. Пихаю охапку листьев у скамейки, сбрасываю ладонью мусор с сиденья и сажусь, вытягивая ноги. Хорошо. Плащ вот только немного мешает, и в портфель его не засунешь. Не влезет просто.
Да, портфель у меня неплохой. Кожаный и понтовый немного. Совсем чуть-чуть. Отец купил, сказал, что так я буду выглядеть солиднее. Мне, мол, надо уже сейчас учиться правильно держать себя. Потом, якобы, будет поздно. Считает, ему виднее. Только ведь он совсем не знает меня. Да и знать-то не хочет. Придумал себе что-то и полагает, что так и есть на самом деле. А эти его идеи о моей «блестящей карьере» - умора! Хоть раз он спросил, мне-то она нужна, эта самая карьера?
Набираю плоских камешков, принимаюсь бросать в воду. Мне нравится, как они скачут по воде – как маленькие космические всадники. Из-под копыт вылетают искры, пространство пружинит, не в силах сразу поглотить этих бродяг. Здорово.
И тут звонит телефон. Звонит он долго и надсадно. Нехотя роюсь в кармане сумки. Ага. Ну, конечно же, англичанин собственной персоной. Наверняка хочет узнать, а не вылетает ли его дорогостоящее драгоценное время в трубу. Давай, давай, не отрывай трубку от уха, слизняк. Фу, какой он противный. До ужаса. Сладкий и липкий, как патока. Сладкое, кстати, я тоже не очень. Ну, конфеты и всякое такое. Могу только горький шоколад. Иногда.
Снова вытягиваю ноги, закидываю руки за голову и закрываю глаза. На шторках век тут же начинают плясать цветные пятна. Иногда бывает забавно за ними наблюдать. Точно. Еще картинки всякие могут привидеться. Ну, города разные странные или волны. Хотя вот кому если рассказать, примут за сумасшедшего. Умора.
Ветер так здорово дует в лицо, заходит под ворот рубашки, холодит тело. Кажется, что можно простынуть. Но солнце-то тоже старается вовсю. Правда, сила его мала – осень есть осень. Все равно хорошо сидеть в парке вот просто так, без всякого смысла, не думая ни о чем. Как будто время остановилось. Ведь еще немного, и я просто вынужден буду встать и снова окунуться в круговорот событий. Залезть в доспехи того, что я непременно должен, что мне безусловно нужно. С точки зрения окружающих. И никого при этом не волнует, что жесткий каркас, нацепленный на меня, давит, жмет, врезается. Да и вообще надет задом наперед. Да-а, вот об этом тоже не надо говорить никому.
Опять пиликает телефон. Ага, уже мама. Слизняк наверняка перезвонил ей. Ну, после меня. Все никак не успокоится. Эх…
- Да, мама, - беру трубку – куда же деваться.
- Даня?
Вот тоже дурацкое имя. Долго думали, точно, прежде чем мне его дать. Терпеть не могу свое имя.
- Да, мама.
- Ты где?? – в голосе явные истерические нотки.
- Ну, гуляю. В Центральном парке. Хорошо тут, солн…
- Как так гуляешь?! – перебивают меня. – В каком смысле гуляешь?? Ты почему не на занятиях? Ничего не понимаю! Аскольд Львович уже несколько раз звонил. Что-то случилось? Чего молчишь?? Даня!
Ну, понеслось! Сейчас вывернут наизнанку.
- Сама попробуй хоть слово вставить в свой поток!
- В какой поток? – не сразу понимает она. – В чем дело? Ты пьян??
Час от часу не легче! Говорю же, понеслось.
- Нет, мама. Просто решил погулять. В парке. День такой хороший. Может быть, последний такой хороший день в этом го…
- Ах, так ты мне дерзить вздумал? – наконец что-то доходит до нее. – Мать волнуется, а для него это «поток». Поток чего, хотела бы я знать!
- Мам, прекрати.
- Что значит «прекрати»? Ты почему не на занятиях??
- Я же говорю, день хороший, солнце.
- Ты выпил?
Вздыхаю и несколько секунд смотрю на медленно ползущее облако.
- Даня!!
- Что?
- Немедленно домой! Тебе через два часа в секцию. Потом уроки готовить.
- Ну.
- Я сейчас же звоню твоему отцу!
- Зачем? – вот это не очень хорошо, точно.
- Ты совершенно отбиваешься от рук.
- Думаю, у него своих забот по горло, - бурчу я. – В середине-то рабочего дня.
- Немедленно домой! Слышишь? Немедленно!
- Ладно, - говорю я и кладу трубку.
Телефон тут же пиликает снова. Так что приходится отключить звук. Без него спокойнее. Пока, хотя бы. Да уж. Лишь бы все испортить.
Надо же, звонит вновь и вновь. Интересно, и почему всем наплевать на мое мнение? Чувствуешь себя какой-то вещью, честное слово. Чучелом, у которого кроме ваты внутри нет ничего. Зачем мой день расписан по минутам? Причем расписан совсем не мною. Разве мне это надо?
Бабочка садится на край моего немного понтового портфеля. Складывает крылья, потом опять расправляет. И мои губы непроизвольно расплываются в улыбке. Ничего с собой поделать не могу – такая она красивая и замечательная. Замечательная потому, что очень уж смелая. Ведь стоит солнцу скрыться за облаком, и резко похолодает. Вполне можно не успеть долететь до укрытия. Если, конечно, оно у нее есть.
- Ты самая красивая и самая отважная бабочка на свете, - шепчу я ей.
Она подрагивает крыльями. Немного еще сидит и взлетает. А я перевожу взгляд на противоположный край пруда, опять закидываю руки за голову, подставляю лицо солнцу. Сижу так несколько минут. Только никакого удовольствия уже нет и в помине. Без конца думаю об этом дурацком английском, о разговоре с мамой и о будущем нагоняе.
Налетает ветер, прячет в тучах солнце, холодным дыханием забирается под рубашку. Натягиваю плащ и никак не могу попасть в рукава. Наверное, немного разволновался. Ну, после разговора. Того и гляди, отец трезвонить начнет. С ним лучше не ссориться. Даже не так - не «не ссориться», а «не противоречить».
На всякий случай включаю телефон. Отряхиваю брюки, провожу рукой по стрелкам, придавая им идеальность, и медленно двигаю к выходу. Пока иду домой, небо темнеет. Словно отражает цвет моих мыслей. И снова начинается дождь. Теперь-то уж точно гулять не хочется.
Прячу подбородок в воротник и даже сутулюсь, чтобы стать меньше. Вот и подъезд. Поднимаюсь пешком, стараясь не сбить дыхания. Но едва успеваю захлопнуть дверь квартиры, как снова звонит телефон.
- Да, папа.
- Даниил? – голос отца раздражен.
- Я тебя слушаю, - стараюсь держаться спокойно, хотя пальцы сами начинают пересчитывать пуговицы на рубашке.
- Что там опять за фортели? – заминка. – Нет, подпишу немного позже. Немного позже, я же сказал! – это он чуть в сторону. – Не слышу ответа! – уже мне и с еще большим раздражением.
- Папа, э-э, - предательски мнусь я и за это себя ненавижу. – Не понимаю, о чем ты.
- Ах, так ты не понимаешь? – преувеличенно изумляется он. – Мне объяснить?
Молчу, чувствуя, как потеет ладонь, держащая телефон, и как слегка начинает дрожать нижняя челюсть. За это тоже ненавижу.
- В молчанку играем? – тяжело спрашивает отец, затем слышатся отдаленные чужие голоса. – Нет, Игорю Петровичу отвечу сам, - это он опять не мне. – Так. Мне сейчас некогда, - а вот это для меня. – Поговорим вечером.
- Да, папа.
- А теперь марш собираться в секцию! – рявкает он. – Мямля..., - и кладет трубку.
Некоторое время слушаю короткие гудки, зачем-то по-прежнему прижимая телефон к уху. Затем отбрасываю его в сторону и рычу. Хотя чего скрывать – это реакция труса. Одно дело – огрызаться, когда тебя слышат, другое – в пустоту. Так-то любой сможет.
Потом тщательно мою руки, стараясь отчистить тот мерзкий пот, что запоганил мои ладони во время разговора. Отца я не то чтобы боюсь. Вовсе нет. Просто он заставляет меня чувствовать себя маленьким и никчемным. А если подумать, то ничего замечательного в самом-то нем нет. Ни какого-то ума, ни сердца. Так. Умеет держать нос по ветру да переть как танк.
После обеда остается буквально минут десять. Для чтения. Чтобы окончательно успокоиться. Поэтому вытаскиваю Фоглера, последнюю его вещь, и раскрываю прямо на середине. Мне все равно, откуда его читать. Все его книги как музыка.
В секцию, конечно же, опаздываю. И как мелкий заяц осторожненько пробираюсь к своей стойке.
- Дементьев! – останавливает меня тренер.
Замираю. Некоторые из ребят оборачиваются. Совсем неловко как-то получается.
– Добрый вечер, Сан Саныч. Извините, что задержался.
- Что же на этот раз, Дементьев? – тренер закладывает руки за спину и не спеша приближается ко мне. – Не отвлекаться! – дает он указание остальным.
Блин, до чего неудобно. Меня даже жаром обдает. Из-за привычки – ну, или не знаю, как это назвать – время от времени выпадать из реальности я иногда, совсем-совсем иногда, опаздываю в разные места. Ну, не прямо так опаздываю, а чуть-чуть, так сказать, задерживаюсь.
- Дементьев! – слышится непосредственно возле моего правого уха. – Ты онемел?
Сан Саныч стоит, постукивая ногой, и, прищурившись, рассматривает мое лицо.
- Извините, - бурчу я, опуская глаза. - Это в последний раз. Честное слово.
- Что же, получается, ты снова опоздал просто так? Без всякой причины?
Если сейчас меня выгонят из секции, это будет катастрофа. Настоящая катастрофа. Стрельба так много значит для меня. Что не выразить. Когда я беру пистолет и сжимаю его в пальцах, в голове появляется кристальная ясность. Нет ни мыслей, ни чувств, ни противоречий.
- Так все и молчишь? – задумчиво интересуется Сан Саныч, и я слышу, что суровости в его голосе явно убавилось.
- Просто провозился, - виновато отвечаю я. – Не заметил, куда время ушло.
- Странный ты какой-то, Дементьев, - медленно констатирует тренер. – Такие как ты стишки всякие пописывают, картинки рисуют или еще всякой ерундой занимаются. А там, где требуется твердая рука и верный глаз, они в пролете, - он делает паузу, и мое сердце снова холодеет. – В тебе же как-то уживается и то, и другое. Непонятно мне все это, - он морщится. – Слушай, честное слово, если бы ты не был таким замечательным стрелком, я бы давно тебя выпер, – тренер похлопывает меня по плечу. – Ну, а теперь марш к своей стойке, через три месяца соревнования.
Киваю, стараясь не смотреть на него, и топаю на место.
- Но чтобы в последний раз! – несется мне вслед.
Снова дергаю головой в знак согласия. Но это уже не так важно, ведь ноги сами становятся на ширине плеч, в руку уверенно ложится пистолет, и голова проясняется до такой степени, что кажется - ее продул свежий морозный ветер, вычистил все до мельчайшей частицы.
Глава 2
--------------------------------------
Медленно поднимаюсь по ступеням. Второй этаж, третий, шестой. Лифтом стараюсь не пользоваться принципиально. Во-первых, неохота его ждать, стоять дурак дураком у закрытой заслонки. Ну, и ехать потом, что бывает очень часто, не понять с кем в тесной компании. А во-вторых, тренировка никогда не бывает лишней, ведь не сто же мне лет в конце-то концов.
Ну вот, короче, поднимаюсь я так, поднимаюсь и дохожу до своего двадцать пятого. Останавливаюсь у двери, но заходить не спешу. Вытаскиваю ключи, кручу их и так и сяк. Дверь у нас ничего себе, как, впрочем, и остальные в доме. Без серьезной подготовки не вскроешь. Да. Но вот за ней сто процентов меня ждет мама, чтобы, конечно же, задать взбучку. Отца-то нет еще точно, для него рано. Но вот мама…
Эх, стой, не стой, результат одинаковый. Поэтому тянусь ключом к первому замку и замираю. Не хочется идти, ужас. И в чем, собственно, моя вина, если рассудить по совести? Загнать себя я успею, когда стану работать – карьера, деньги, навыки, чутье на выгоду. Ни одного шага в сторону, любой из них окажется ошибкой, провалом. Все равно что оступиться с лестницы, не имеющей перил. И чем выше ты поднимешься, тем больнее падать.
И ведь я нисколько не преувеличиваю, вовсе нет. За меня давно все решили, предопределили, выверили. Вот только меня самого спросить забыли. Ну ладно, пусть так. Пусть. Но сейчас-то, пока я еще в школе, зачем уже сейчас втискивать меня в эту мертвую клетку? Почему не делать послаблений, когда еще можно?
- Даня, это ты?
Щелкают замки. Без скрипа, масляно открывается дверь. Моя рука так и остается замершей на полпути к ней. Мама в безупречном домашнем костюме едва заметно щурится, вглядываясь в мое лицо. Словно пытается смотреть на солнце или наоборот – из света во тьму.
- Да, мама, - отвечаю. – Ты же видишь, что я.
- Сама не знаю, зачем заглянула в глазок. И сначала отпрянула. Ты бы тоже испугался, - кивает она мне. – Стоит не понять кто напротив. А потом вижу – это ты.
- Ага, - тоже киваю. – Точно я.
- Боишься заходить? – еще сильнее прищуривается она.
Да, это она может такое выдать. Иногда. Когда что-то улавливает. Но интерпретировать не умеет. Поэтому попадает, как правило, пальцем в небо.
- Ну, это ты загнула, - говорю. – Не «боюсь», а «стремотно». Причем очень.
- Как, как? – изумляется она. – Что это еще за новые словечки в твоем лексиконе? – мама втаскивает меня в коридор и захлопывает дверь. – Ну-ка, ну-ка. Мало тебе сегодняшних выкрутасов? Решил добавить?
Отцепляю ее пальцы от своего рукава, медленно ставлю портфель на тумбочку.
- Слушай, неужели ты всерьез считаешь, что, например, отец не умеет и никогда не матерится? – четко говорю я, глядя ей в глаза.
Она отступает на шаг. Непроизвольно поправляет юбку, проверяет наличие домашнего ожерелья на шее. Ее рука застывает у горла.
- Что, что?
- Мам, ты же отлично понимаешь, что наша семья вовсе не такая интеллигентная, как тебе бы хотелось. И несмотря на все твои усилия наш повседневный язык отличается от литературного, - похоже, сегодняшний день меня действительно вымотал. – И огромная роль в искажении твоей реальности принадлежит отцу. Разве нет?
Рот мамы открывается и закрывается, будто она силится что-то произнести и не может. Так продолжается несколько секунд. Затем она размахивается и дает мне пощечину.
Вот это да! Даже обалдеваю от неожиданности. Тру щеку, словно пытаюсь ее очистить. Честно говоря, она горит. Двигаю туда-сюда челюстью.
- Ты чего?? – возмущаюсь я. - Совсем, что ли, уже?
Она сжимает рот и зло смотрит на меня. Ну да, правда никому не нравится. Тем более если эта самая правда касается твоих собственных идиотских иллюзий.
Стараюсь всунуть ноги в тапки, а они все никак туда не попадают. Плюнув на это дело, хватаю портфель и в одних носках топаю в свою комнату.
Она замечательная, только на замок закрыть нельзя. Хлопаю дверью и, как обычно, застываю. В общем, вместо одной стены у меня окно. Такое. От пола до потолка. Днем – голубое небо и облака, ночью – звезды. Ну, это, конечно, в верхней части. А внизу город. И вот когда на улице темнеет, вид становится просто потрясающий: звезды и огни. Чувствуешь себя капитаном космического корабля. Не такого, какие сейчас, а из будущего. Очень интересно, честное слово. Особенно, когда звездный рисунок меняется.
- Даниил! – звучит визгливый окрик матери, и дверь стукает меня в спину.
- Что? – отвечаю, отодвигаясь в сторону.
Щелкает выключатель, и очарование практически полностью пропадает. Так как теперь видны кровать, стол, кресло, шкаф. Ну и мы с мамой. Господи, ну и выраженьице у нее на лице!
- Ты хоть понимаешь, что ведешь себя недопустимо? – грозно интересуется она, сцепляя перед собой пальцы так, будто собирается молиться.
Некоторое время молчу, цокая языком. Потом хмыкаю и говорю:
- Нет, представь себе, не понимаю. Ты же знаешь, что при случае отец не прочь крепко выразиться. Это ни для кого не секрет. Тогда в чем же дело? Может быть в том, чтобы вести себя так, будто тебе ничего не известно? Раскрашивать картинку голубой краской, словно не подозреваешь, что под ней черный цвет? – несет меня дальше, и я чувствую, что мне все труднее остановиться, несмотря на то что на щеках мамы появляются красные пятна, а лицо начинает напоминать маску бабы яги. – Нет, нет, - продолжаю я. – Конечно, я не подразумеваю в этом образе папу. Это было бы слишком. Но, - назидательно поднимаю палец вверх и чувствую, что заносит меня окончательно, отчего ладони холодеют как на колючем ветру. – Обрисовываю общую ситуацию. В частном приложении к нашей семье.
- Ты ополоумел! – выдает она и быстрым движением снова старается дать мне оплеуху.
Однако теперь я настороже. Отскакиваю и совсем уж по-идиотски показываю язык. Это ее доканывает.
- Дрянь! – шипит она. – Теперь будешь говорить только с отцом.
Дверь с каким-то лязгом – и откуда ему тут взяться? – захлопывается, едва не зажевывая край маминой юбки. И я остаюсь один.
Да, ну и дела. Черт же меня дергал за язык. Будто и правда сорвалась пружина. Нет бы помолчать, покивать, смирно посоглашаться. Как умному человеку. Или я все-таки дурак?
Крепко сжимаю пальцы. Так что ногти впиваются в ладонь. Ругаю себя на все лады. Вот ведь пошла затея, одно за одно цепляется. Словно снежный ком. Выключаю свет и подхожу к окну. Упираюсь лбом в холодное стекло.
Действительно было бы здорово в мгновение ока, вот прямо сейчас, стать взрослым, независимым, имеющим возможность самостоятельно принимать решения. Ну и, конечно же, обязательно капитаном звездного корабля, что иглой протыкает пространство и исследует всякие таинственные закоулки вселенной. Да, звучит неплохо. Летишь так, летишь, например, вон к той едва заметной звездочке, а там куча планет, и на всех жизнь, пусть не разумная, это не важно. А ты так приземляешься и изучаешь ее. Или нет, вовсе не садишься на поверхность, зачем же. А у тебя есть разные приборы и технологии, и ты можешь получать сведения, не тревожа обитателей. Да, вот это здорово. Затем снова прыжок. Уже к другой звезде, той, справа. Или вообще к центру галактики. Жалко, что его здесь не видно. И все в том же духе, пока не надоест.
Прикладываю к стеклу ладонь. Она медленно отдает тепло, становясь почти ледяной, так что кажется, что это самое стекло теперь теплее ее. Словно тот, невидимый, с той стороны тоже прижимает руку. Пристально вглядываюсь, стараясь рассмотреть двойника. Но вижу только смутные очертания. Чтобы увидеть четко, нужно зажечь свет…
Клацанье входной двери. Я вздрагиваю. Быстрый перестук каблуков матери, разговор на два голоса. Прислушиваюсь, стараясь разобрать. Отец гундосит, постепенно повышая звук, мать частит. Похоже, сейчас начнется.
Быстро щелкаю выключателем. Раскрываю дневник, пробегаю пальцем по завтрашнему расписанию. Внимания стоит только геометрия да физика. Остальную муру можно проглядеть перед уроком.
Едва успеваю развернуть тетрадь и учебник, как с шумом распахивается дверь. Отец, высокий и плотный – если не сказать круглый – исподлобья рассматривает меня, заложив левую руку за лацкан пиджака. Рот сжат, желваки ходят.
- Так, - говорит он.
- Добрый вечер, папа, - миролюбиво произношу я, стараясь, чтобы голос не дрожал, хотя чувствую, что под коленками и в основаниях пальцев рук начинает что-то трястись.
- Ага, - рычит он. – Добрый, - глаза по прежнему изучают мое лицо. – А скажи-ка мне, будь ласков, что за кордебалет ты сегодня изображаешь весь день?
- В ка-каком смысле? – выдавливаю я, готовый сам себя уничтожить за этот мерзкий тон.
- Хватит изображать идиота! – орет отец, в один прыжок грациозного гиппопотама оказываясь перед моим столом. – Дурилку разыгрывай в другом месте! – ладони тяжело ложатся на стол, глаза вплотную приближаются к моим, пытаясь пробуравить.
От отца едва заметно попахивает сырокопченым мясцом и стопочкой-другой коньяка – наверняка хорошего, продуктов сомнительного качества он не употребляет в принципе. А еще сладковатым и удушливым запахом туалетной воды. Его лицо сдвигается еще на несколько миллиметров по направлению ко мне, и у меня возникает непреодолимое, сродни панике, ощущение, что вот сейчас он вцепится мне в горло. Непроизвольно откидываюсь назад и чуть не падаю вместе со стулом на пол.
- Хватит паясничать! – ревет отец, хватая меня за шкирку. – Какого черта ты не был на английском?? – трясет он меня как грушу. – И какого хрена ты забыл в этом дебильном парке??
- Па… Папа, - начинаю я. – Да отпусти же ты меня, черт возьми! – мой голос срывается.
По лицу отца проходит почти невидимая судорога отвращения, и он разжимает пальцы. Не сумев устоять, грохаюсь на колени. Дрожит подбородок, дрожит – мелко-мелко – все тело. С всхлипом втянув воздух, поднимаюсь.
- Я тебе что, щенок? – пытаюсь спокойно спросить я, хотя зубы так и стучат.
- Чего-о? – вроде бы удивляется он. – Молчать, тля! – и пренебрежительно щелкает меня по плечу. Так, что меня слегка разворачивает. – Отвечай, когда тебя спрашивают! Клоун чертов. Тьфу!
- Видишь ли, папа, - снова стараюсь начать я. – Был чудесный солнечный день. По всей видимости последний такой в этом году.
- Ты к чему клонишь? – сужает он глаза.
- Было безумно жаль тратить его на что-то другое кроме прогулки.
- Ты с девчонкой, что ли, встречался? – с подозрением выставляется он на меня. – Кто такая? Таня Рябутных, что ли?
- Что? – изумляюсь теперь я. – С чего ты взял-то? Зачем она вообще мне сдалась?
- А с кем тогда?
- Да ни с кем! – чувствую, как лицо мое начинает гореть. – Почему нельзя просто пойти в парк? Просто – просто! - там погулять. Одному! Посидеть на скамейке. Покидать камешки. Просто подумать! – тут я замечаю, что ору и сразу затыкаюсь, чуть не поперхнувшись.
Отец качается с носков на пятки, не отрывая взгляда от моей рожи. Нижняя губа выпячена, брови прихотливо двигаются.
- Так, - с нажимом говорит он. – Я чего-то не понимаю. Тебе предоставляются все, подчеркиваю – все, условия для того, чтобы твоя жизнь сложилась в будущем удачно, успешно и безоблачно. Чтобы у тебя не было проблем, которые, допустим, были у меня. Таким образом тебе обеспечивается такая стартовая площадка, которая позволит забраться дальше и выше меня, твоего отца. А чем ты платишь за это? А? Ну-ка, скажи, - он наклоняется вперед, засовывает руки в карманы. – В парк он, видите ли, пошел, - повышает отец голос. – Решил прогуляться. Идиот! – глаза опять яростно выкатываются на меня.
- Что ты понимаешь? – не выдерживаю я. – Ты хоть раз спросил, а нужно ли все это мне? Не тебе, а мне! – мой голос переходит на крик.
- Что? – подступает он ко мне. – Что ты сказал, кретин?
Его лицо настолько ужасно, что я делаю шаг назад. На моем лбу и ладонях выступает пот. Выплюнутые им слова жгут каленым железом. И что-то обрывается внутри меня.
- Ты считаешь, что лучший ученик в классе – это кретин? – достаточно спокойно интересуюсь я.
Щеки отца багровеют, рот кривится в презрительной усмешке.
- «Лу-учший учени-ик», - тянет он. – Велика честь быть первым на скотном дворе. Ха! Попробуй-ка стать не последним при самом короле. Что, кишка тонка?
- А зачем мне это нужно? – я стараюсь не выдать дрожь.
- Ага, вот как заговорил? Да ты тряпка! Дрянь! Дерьмо!
Моя нижняя челюсть так и ходит ходуном, а сам я трясусь как припадочный.
- К-как т-ты мо…
- Вонючка! – припечатывает отец. – Жалкий слизняк.
Мне наконец удается сфокусировать взгляд на его лице, и я вижу, что происходящее доставляет ему удовольствие. Как и всегда. Ненавижу!
- А ты… А ты…
- Что я? – обнажает отец верхний ряд зубов. – Ты ни на что не годен, тля, - с растяжкой констатирует он. – Ты никто, слышишь? Пустое место!
Голова моя опускается все ниже, отвратительное чувство мерзкого унижения буквально размазывает. Ощущение, что тебя методично и планомерно растаптывают, испытывая при этом удовлетворение, раздирает душу, или что там есть в груди. Мозги закипают. Я знаю, что нельзя поддаваться, все это мы уже проходили не раз и не десять. Надо держать себя в руках. Надо! Иначе будет только хуже.
- Молчишь, ничтожество? – с издевкой заключает отец. – Двух слов связать не можешь? Лучший ученик, блин…
И тут красная пелена захлестывает меня. Лицевые мышцы начинают судорожно дергаться, горло издает то ли рык, то ли вой, и со скрюченными пальцами я бросаюсь на него, в последний миг осознавая, что он вновь одержал победу и превратил меня в грязь.
Потная вонючая пятерня обхватывает мое лицо и слегка отбрасывает назад, другая рука выворачивает кисти, заставляя зашипеть от боли.
- Вот как, гаденыш? – дышит он мне в ухо. – Один и тот же урок проходим в сотый раз, а ты все равно наступаешь на те же грабли?
- Олег! – слышится от двери голос матери. – Отпусти его, сейчас же! Ты что?
Да, да, да. Это мы тоже знаем. В интеллигентной, высококультурной семье, к которой она причисляет нашу маленькую ячейку общества, возможно все что угодно, кроме грубых слов и рукоприкладства.
Отец с досадой разжимает пальцы и отталкивает меня, и я едва успеваю выставить руки, чтобы не шмякнуться об пол всей мордой.
- Нельзя же так, дорогой, - кладет она ладонь на его плечо. – Всегда все можно объяснить словами.
Он откашливается, сопит и через паузу, в течение которой я чувствую, как щеки мои горят все сильнее, отвечает:
- Ну, извини, извини. Погорячился. Кхе. Такой кабан вырос, а мозгов нет.
- Зря ты так, дорогой. Наш мальчик отлично учится, ведь так, Даня? Вот только противоречить любит да родителям дерзить. Но это просто переходный возраст.
- Всыпать бы ему пару раз по первое число, запел бы по-другому. Ладно, - трогает он меня носком ботинка. – Хватит придуриваться. Вставай.
- Да, милый, - наклоняется мама ко мне. – Поднимайся. Надеюсь, ты осознал свои ошибки.
- Ага, - хмыкает отец. – Осознал он, - и направляется к книжному шкафу. – Так вот, сынуля, с сегодняшнего дня тебе на неделю запрещен доступ к книгам, - он защелкивает на дверце кодовый замок. – И к интернету, - отец включает мой компьютер и возится с ним.
Подгибаю ноги, сажусь, обхватывая лодыжки. Мне невыносимо стыдно. Из-за того, что в очередной раз поддался на разводку и дал себя унизить. Я действительно чувствую себя последней тряпкой. Почему, ну почему я не могу просто дать сдачи? Пусть потом он изобьет меня в пыль. Или, например, почему не могу убежать из дома?
- Ну, вот и все, - поворачивается отец. – Никаких развлечений, никаких прогулок. Только занятия, - он встает и, выпятив нижнюю губу, разглядывает меня. – За любую оценку ниже пятерки или еще один фокус наказание продлится еще на неделю.
- Зачем же так строго, милый? Он же еще ребенок.
Отец хмыкает, крутит в пальцах лацкан пиджака.
- Этот твой «ребенок» теперь может начать что-то делать в отместку. Да, сына?
Я хмуро смотрю в пол, модно, с точки зрения мамы, покрытый мелкими трещинками.
- Через полчаса ужин. Пожалуйста, не опаздывайте. Слышишь, Данюша?
- Слышать-то он слышит, да вот только отвечать ему таким сволочам впадлу. Правильно?
- Олег! Следи за выражениями, - мама нервно дергает вышитый поясок.
Отец подхватывает ее за талию и ведет к выходу.
- Иначе с нашим замечательным отпрыском не договориться, - говорит он от двери.
- Даня, через полчаса, - просовывает она голову в проем, прежде чем они окончательно скрываются в коридоре.
Некоторое время сижу без единой мысли, потом поднимаюсь и со всей дури пинаю свой «престижный» портфель.
Глава 3
--------------------------------
Лежу без сна. Завтра напряженный день, по физике наверняка будет самостоятельная. Надо бы отключиться – для своего же блага, однако многочисленные вчерашние события не дают покоя. Мысленно я возвращаюсь к ним снова и снова, прокручиваю опять и опять. Как заведенный.
Вот желтые листья деревьев, покачивающиеся под еще легким ветерком. Солнце, неяркое и почти не греющее, что просвечивает сквозь них и падает на мои колени затейливым узором. Гладь пруда, изредка волнуемая все тем же ветром. И ощущение счастья. А дальше – небольшая перепалка с матерью. Почти ничего не испортившая, но изрядно отрезвившая и давшая осознание, что радость очень быстротечна. Конечно, я не говорю, что не знал этого раньше. Это было бы вообще. Просто именно тогда я понимаю, что тот конкретный промежуток счастья подходит к концу. Звонок мамы был предупреждением об этом. Потом неприятный разговор с отцом. Когда барабаны зарокотали едва ли не в полную мощь.
Да. А затем краткая отсрочка. Удовольствие от стрельбы. Конечно же, стрельбы только по искусственным мишеням. Никогда и ни за что я не смогу причинить вред никакому живому существу. Честно. Считается, что хороший стрелок – прежде всего охотник. Наверное, это правда, но не для меня. Психология этих самых охотников – настоящий темный лес. Каким же надо быть идиотом, чтобы чувствовать себя богом, дарующим жизнь или смерть! Кошмар, если задуматься. Точно? Меня же завораживает кристальная ясность в голове, когда пальцы сжимают пистолет, а глаз прищуривается для прицела. Кажется, что если сделать небольшое усилие, то сможешь понять все что угодно. Нужно только сосредоточиться, и любая тайна мира откроется для тебя. Я не вру. И как раз вот это сносит крышу. Именно это заставляет вновь и вновь приходить в секцию и брать в руки оружие. Неделю за неделей, месяц за месяцем. Наверное, то же самое испытывают наркоманы, сказать не берусь. Но их это разрушает, а мне – дает силу.
Вот и остаться бы мне на этом воспоминании, так нет! Как ванька-встанька тут же выпрыгивает скандал с отцом. И жуткое чувство унижения отравленной струей снова втекает в душу. Так бы и разодрал себе грудь, чтобы выцарапать ее оттуда. Чтобы там не жгло. А еще говорят, души нет. Вот смешные чудаки, честное слово! Что же тогда ноет по-вашему? Пищевод?? Ха-ха. Просто ухохотаться.
Вот так же больно бывает иногда, когда смотрю в звездное небо. Или на фотографии галактик. Гляжу так, гляжу, и кажется, вот-вот вспомню что-то. Что-то архиважное. Что предательски ускользает при любом усилии. Но без чего моя жизнь невозможна. Странно, да? И думаешь, что без этого сейчас, вот прямо сейчас, умрешь. Или отчаяние утянет тебя туда, к звездам. Но…
Но, конечно же, ничего такого не происходит. Да и почему бы? Ведь мы же не в сказке в конце-то концов. А в реальной и мерзкой на вкус жизни.
Эх... Встаю и двигаю к окну. К этой огромной прозрачной стене, что радует и выматывает одновременно.
Раздергиваю шторы, прижимаюсь носом к стеклу. Как здорово! Захватывает дух. Россыпь мерцающих звезд снежной пылью брошена в черное небо. Брошена, кинута чьей-то небрежной, но крайне талантливой рукой. И поэтому узоры просты и одновременно прекрасны.
И неизменно приходит мгновение, когда мне вдруг становится страшно одиноко. Словно там, среди этих звезд, кто-то ждет меня и никак не может дождаться. Ощущение почти невыносимое, если честно.
Включаю ночник, и тут же, с той стороны окна, выступает мой размытый двойник. Мой старый друг. В общем, тот, кто хочет помочь мне. Хочет-то он хочет, да, видимо, плохо старается.
Тяну один уголок рта вверх – в виде приветствия – и прижимаю ладони к стеклу. Он делает так же. Сначала их обжигает холод. Но затем словно тепло его пальцев протаивает зеркальный лед окна. Смотрю в такие знакомые и одновременно нездешние глаза. И вновь будто некое знание начинает стучать в висках. Напрягаю зрение, крепче цепляюсь пальцами за его пальцы. Кажется, вот-вот. Сейчас. В руках появляется дрожь… И боль невозможности вспомнить прошивает насквозь.
Стиснув лицо, отступаю. Предательские слезы лезут из глаз. В носу становится мокро. И там, за окном, уже не радость, а отчаяние. И чтобы не свихнуться задергиваю шторы, прыгаю в постель. Закутываюсь в одеяло, приваливаюсь к стене. Зуб не попадает на зуб, а ткань пододеяльника у подбородка очень скоро совсем намокает.
Звонок будильника сложно с чем-то перепутать, и когда он вонзается в уши, а потом в мозги, я неминуемо дергаюсь и тут же вскрикиваю. Свело руку, ногу, всю левую часть тела так, что, кажется, невозможно сдвинуться. А звонок трещит и трещит. И вот уже откуда-то издалека доносится мамин голос:
- Даня! Даня, вставай. Ты что, не слышишь?
И шлепанье ее мягких тапок, приближающееся к моей двери. Изо всех сил напрягаюсь и наконец давлю эту подлую кнопку. Тишина. Но в то же мгновение легко отходит дверь, бросая на пол светлый силуэт, разорванный серой тенью. Щелкает выключатель, зажигая лампы под потолком.
- Даня? Что с тобой?
Зашипев, стараюсь принять более адекватную позу – то есть лечь головой на подушку и распрямиться.
- Ты не заболел ли, милый? – мама прикладывает ладонь к моему лбу, потом отводит волосы, берет за подбородок. – Что случилось? Тебе снились кошмары?
С трудом разлепляю губы и чмокаю ими, словно пробую на вкус. Сжимаю и разжимаю пальцы на левой руке.
- Чего молчим? – в ее глазах проскальзывает беспокойство.
- Извини, - наконец выдавливаю я. – Никак не мог заснуть. Видимо, заснул, как пришлось.
- Да? – удивляется она. – Это из-за отца? Ну, так ты же сам во всем виноват, дружок. Только вспомни, как ты себя вел. Ведь это ненормально, согласись.
Молчу, растирая ногу. Мало того, что отключился в неудобной позе – как-то сполз и упал набок, так еще и спал почти открытый. И теперь мне жутко холодно.
- Надо было моего снотворного выпить. Там, в шкафчике на второй полке, ты же знаешь.
- Ладно, мама, - пытаюсь я улыбнуться. – Иди, иди. Мне вставать нужно, а то опоздаю.
- Оно слабенькое. Как раз для тебя, - она сопротивляется моим отталкивающим ладоням. – Да что ты меня пихаешь? Вот еще! На завтрак возьмешь хлопья…
- Да знаю, знаю я все, - прерываю я ее, так как это может затянуться надолго. – Не мешай мне, пожалуйста. Ладно? Иди.
Мама недоверчиво хмыкает, медленно двигает к двери и останавливается.
- Но все же, - оборачивается она ко мне.
- Иди уже, в конце-то концов! – машу я на нее руками.
Дверь закрывается, и я откидываю одеяло. Стараюсь сорвать его край, запутавшийся вокруг тела. Да, двенадцать минут мимо, а ведь все рассчитано чуть не по секундам. Чистое белье в одну руку, полотенце – в другую, и в душ. И чтобы погорячее!
Потом, уже в кухне, долго роюсь в поисках коробки с овсяными хлопьями, хотя точно знаю, что она должна стоять на самом виду. Словно что-то застит ее. В общем, когда нахожу, удивляюсь сам себе – ведь и правда, вот она! Короче, от бессонной ночи крышак едет, точно.
Тихо – стены в доме что надо, только часы стучат. И раньше меня бы это полностью устраивало, но сегодня такая тишина почему-то нервирует. Может, тоже от недосыпа? В будни я всегда здесь один – отец уходит очень рано, а мама любит поторчать в постели. И всегда это было в порядке вещей. А тут все время так и тянет оглянуться. Будто там, из темного коридора кто-то следит, ну, или просто стоит. В общем, не выдерживаю и переставляю стул, чтобы сидеть лицом напротив двери.
Хлебаю эту самую кашу с бутербродом, а сам то и дело посматриваю на часы – как бы не выбиться из графика, иначе опоздаю. И не то чтобы такой завтрак мне нравился, вовсе нет, просто у нас считается, что подросток должен есть исключительно здоровую пищу. А это, по мнению мамы, как раз овсяные хлопья.
Ну, все, тик в тик. Споласкиваю посуду, иду одеваться. Рубашка, галстук, костюм. И на меня из зеркала глядит вполне благообразный и, я бы даже сказал, благонадежный молодой человек. Вполне себе такой. Вот только светлые вихры несколько портят дело, приходится приглаживать их мокрой щеткой. Странно, что про зеркального двойника я никогда не думаю. Мне почему-то стопроцентно ясно, что в зеркале я сам. Это настолько очевидно, что не вызывает сомнений. Ну, вот как, например, что вода мокрая, а собака – животное. В общем, совсем не то, что в окне. Непонятно. Вот сколько раз уже я думал об этом и никогда не получал ответа. Может, дело просто в пространстве за стеклом?
Короче, из-за этих мыслей приходится в школу нестись, как ошпаренному. У меня так часто бывает, задумаюсь, и время словно куда-то утекает. Неизвестно как. Вроде, смотришь, пять минут девятого, и вдруг бац – уже пятнадцать, а то и двадцать. В общем, в класс вбегаю со звонком. Бросаю портфель на стул и только тут перевожу дыхание.
Соседка по парте недружелюбно и даже чуточку презрительно оглядывает меня, словно я какой-то недочеловек. И принимается вновь полировать ногти. Да уж, она еще тот фрукт. В ее понимании мои родители недостаточно обеспечены, чтобы она смогла улыбнуться или сделать просто приветливую рожу. Да, но все это не останавливает Андрюху Завьялова, что сидит сзади нас.
- Эй, Макакина! – орет он, словно все мы глухие. – Слышь, Макакина, а ты в курсе, что Эльвирка Зиссен каждый день делает маникюр? Ее папашка каждое утро к маникюрше завозит перед школой.
Ленка едва заметно поводит оттопыренным ухом, тщательно прикрытым ухоженным локоном, и, естественно, не удостаивает Андрюху вниманием. Однако очевидно, что эта новость сражает ее наповал. Ведь сама она не может себе позволить маникюршу каждый день. На ее лице проступают красные пятна, а ноздри начинают дрожать. Это она так завидует и злится.
Я оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с веселыми голубыми глазами Завьялова. Он подмигивает мне, небрежно отводит челку назад и, выпятив губы, продолжает:
- Слышь, Макакина! А хочешь, я у Эльвирки возьму адрес той тетки? По знакомству она, может, тебе скидку сделает. А?
Моя соседка поджимает губы, слегка передергивает плечами, но не выдерживает.
- Ты реально можешь взять? – она томно щурит близко посаженные глазки и изгибает рот в несколько усталой – как ей кажется – улыбке, отчего действительно становится похожей на раскрашенную макаку.
Тут все вокруг начинают вставать, я мигом разворачиваюсь обратно и вижу, что в класс входит Сандос. Наш физик как обычно в нарочито мятых штанах и рубашке навыпуск. В противовес этому его микроскопическая бородка аккуратно подстрижена, а волосы торчат модным дыбиком.
Ленка, извивая туго обтянутым задом, поднимается на своих копытах. Я вскакиваю тоже. Сандос обводит всех хитрым взглядом, чуть усмехается и говорит:
- Доброе утро, детишки. Можете садиться.
Потом упирает поросшие темной шерстью руки в стол, приосанивается, цокает языком.
- Ну, что же, детишки, как вы и ожидали где-то в глубинах вашей необъятной души, - он хмыкает. – Сегодня у нас будет небольшая – минут на десять – самостоятельная работа, которая позволит выявить пробелы в ваших знаниях.
- У-у-у-у… - разносится со всех сторон.
- Неплохо, неплохо. Почти многоголосье, молодцы, - Сандос засовывает правую ладонь в карман. – Затем опрос, тоже небольшой. А далее новый материал. Вот такой планчик, от коего отступать я не намерен. Корючкин и Федотов, раздайте листки с заданиями. Только быстро, - он вытаскивает из сумки пачку бумаги и кладет на стол. – Учебниками и тетрадями пользоваться можно, - тут он снова хмыкает. – Однако если вы не поняли материал, голые формулы вам не помогут. Еще раз повторяю, задачки на понимание. Спасибо Корючкин, спасибо Федотов. Итак, раз, два, три – время пошло.
Сандос с довольным видом устраивается на стуле, сворачивает пальцы в замок и насмешливо оглядывает класс.
Кидаю взгляд на свой листок, и тут уж мне становится не до наблюдений за физиком. Заданий всего три, и они очень небольшие, но явно нетривиальные.
- Слушай, - в мой бок упирается локоть соседки. – Помоги мне со второй задачкой, я что-то вообще не въезжаю.
Кидаю быстрый взгляд в ее сторону. Она явно старается изобразить просительную мину, что, кстати, выходит у нее из рук вон плохо, однако при этом даже не удосуживается назвать мое имя. Хорошенькие дела. Впрочем, какая разница, ведь помогать ей я совсем не намерен – времени в обрез, а задания у всех абсолютно разные, за этим Сандос всегда следит четко. Поэтому отрицательно мотаю головой и вновь углубляюсь в свои задачи. Макина презрительно фыркает и шепчет что-то о воображалах.
Едва успеваю дописать последние выводы, как физик поднимается, сцепляет руки на груди.
- Ну, что же, дорогие мои, - возвещает он. – Гиря упала, звонок зазвенел, - это у него прикол такой. – Передаем свои работы сюда. Задания отдельно. Через минуту прием будет окончен. Кто не успел, виноват сам. Надеюсь, никто не забыл проставить номер билета?
Сразу же возникает, словно из ниоткуда, шелест огромного количества мышиных лапок, возня, шепот. И рука Завьялова, вся в веснушках, передает мне кипу листков.
- Давай, Дёма, не тормози! – шипит он мне в ухо.
Я тут же толкаю пачечку Кузнецову с первой парты, который нехотя, будто это ниже его достоинства, берет, подравнивает и, привстав, кладет физику на стол. Туда же секундой позже прилетают работы и с других рядов.
Зачем-то оглядываюсь и вновь натыкаюсь на веселый взгляд Андрюхи. Он смешно поднимает брови и улыбается. И мне приходит в голову, что Завьялов вполне себе хороший парень с хорошим лицом. С таким, наверное, и подружиться можно было бы. Не то что его сосед Антон – вечно мнущийся, липкий какой-то. Вроде и неуверенный в себе, а везде могущий пролезть. С вечно грязными волосами, воняющий прогорклым потом и ногами, вечно стряхивающий перхоть с недешевой одежды. И как только Завьялов может сидеть с ним рядом?
Хотя я вот ведь сижу же с этой ломакой и дурой Макиной. И ничего. Куда деваться-то?
- Так, к доске у нас сейчас пойдет… Так, так… Пойдет… Макина.
Соседка недовольно морщится, приглаживает волосы.
- Ма-акина, - усмехается Сандос. – У нас ведь не конкурс красоты. Так что давай иди. Иди уж как есть.
По классу проносится сдержанное хихиканье. Ленка презрительно фыркает, сжимает рот в гузку и выволакивается наконец из-за стола.
Вот я все думаю, как ей не душно во всей этой обтягивающей одежде? Неужели удобно, не стесняет движения? Если вот так поразмыслить, у каждого человека есть что-то такое, за что он цепляется и изо всех сил стремится соответствовать. Причем это «что-то» настолько идиотское, что оно не стоит ни микрона из затрачиваемых на него усилий. Для Макиной это внешний вид, статус и деньги, для Кузнецова – апломб, положение в обществе и деньги, для моего отца – положение в обществе и деньги, для Трофимовой – будущий красавец и богач муж и деньги. Ну и так далее. Таким манером можно обрисовать любого человека. Абсолютно любого. И что самое удивительное, везде присутствуют деньги.
- Дементьев, привидение увидел? – звучит голос физика у меня над ухом.
Вздрагиваю и чувствую, что начинаю по-идиотски улыбаться.
- Нет? – продолжает насмешничать Сандос. – А что же тогда?
- Нет, - бурчу в ответ. – Просто задумался.
- Задумался? – преувеличенно удивляется тот. – И о чем же, позволь спросить? Надеюсь, о вечном?
- Да так. Про всякое…
- А раз про «всякое», может, скажешь нам, насколько полно госпожа Макина докладывает про сложение скоростей?
- М-м, - сдвигаю я сжатые губы чуть вправо. – Извините, Александр Анатольевич. Если честно, я действительно не слушал, - и опускаю голову.
Перед Сандосом изображать ничего не нужно, ведь я на самом деле чувствую себя виноватым. Так чего же пыжиться? Как-то получилось, что он почти единственный учитель у нас в школе, которого я уважаю. Он не подлый, не двуличный. Ну, и не дурак.
- Ну, хорошо, - вздергивает физик брови. – Садись, Макина. Больше, чем на тройку, твой ответ не тянет.
- Ну-у, Александр Анато-ольевич, - принимается она канючить, ведь из-за такой оценки папаша точно уменьшит ей содержание, и маникюрши ей не видать сто процентов. – Ну, давайте, я вам после уроков пересдам. А? – она просительно улыбается, делая умильные глазки, и нарочито невинно теребит край юбки.
- Лена, я что-то не понял, в чем дело, - черты лица физика суровеют. – Это что-то новенькое в твоем репертуаре? Марш на место! И в следующий раз старайся лучше разобраться в материале.
Моя соседка строит обезьянью мордочку и ковыляет на своих каблучищах к нашей парте.
- Так, сегодня новая тема «Ускорение». Чтобы лучше подойти к ней, решим задачку. Дементьев, к доске, - тут он обращает внимательный взор в мою сторону. – Давай, давай, не ерзай. Тебе будет интересно.
Вот так он всегда. Что-нибудь да выкинет. На самом деле не люблю я такое. И не то чтобы пасую или там боюсь осрамиться. На это-то мне наплевать по большому счету. Просто задание явно будет нестандартным, и придется размышлять под прицелом двух дюжин глаз. И вот это-то мне точно не нравится. Будто своими этими взглядами они залезают прямо в мозг. Жуткое ощущение.
Но делать нечего. Сандос поощряет дискуссии по своему предмету, однако пустые препирательства жестко пресекает. А быть объектом его остроумных насмешек – себе дороже.
На перемене открываю учебник литературы. Меня вполне могут спросить, поэтому – чтобы не пороть конкретную отсебятину – лучше ознакомиться с тем, что вещают уважаемые авторы этого самого учебника. На самом деле излагают они откровенную чушь, однако наша Галина Васильевна не любит отклонений от заданного курса.
- Эй, Васницына, иди сюда! – вдруг совсем рядом орет Ленька Петров, лохматый субъект субтильного телосложения, что сидит почти напротив меня на соседнем ряду.
От неожиданности вздрагиваю, поворачиваю голову в его сторону. Вот ведь тоже фрукт. Клеится ко всем симпатичным девчонкам, уповая, так сказать, на силу своего интеллекта. Которого у него, если честно, баран чихнул. И справедливо, я считаю, получает от них всех отлуп. Васницына, девчонка модельной внешности, презрительно поводит плечом и продолжает разговор со своей подругой Ладой Лыжневой.
- Тёмыч, эй, Тёмыч, и ты давай сюда, - машет рукой Петров.
- Чего надо-то? – с ленцой интересуется Трухов и прикрывает глаза.
- Давайте, давайте, - не отстает Петров. – Доклад-то как будем делать?
- Тебе чего, больше всех надо? – Артем начинает выволакивать длинное узкое тело из-за стола.
- По ходу, да, - отвлекается наконец Васницына. – Он же любимчик у Гоблина, вот и выпендривается.
- Блин, но биология ведь уже завтра!
- Ну, и что? Решил распределить обязанности? – Васницына делает несколько шагов по направлению к Петрову, опирается бедром о край его стола, скрещивает ноги.
- Ну, а как? А как? – восторженно выкрикивает Ленька, поправляет очки и выставляется на нее, как ему, наверное, кажется, сурово и по-мужски.
- Да никак, - опускается на стол с другой стороны Трухов, принимая наиболее выгодную с его точки зрения позу.
Они начинают шушукаться, и я возвращаюсь к своему абзацу. Но не успеваю пробежать глазами до конца страницы, как вновь оказываюсь вырванным из контекста.
- Эй, ты помнишь, как там Верт Зайдер в той сцене рубился? – вопит Петров Трухову. – Эй, Элька, а ты хоть смотрела «Космический пролет»? – снисходительно спрашивает он Васницыну, уже присевшую с ним рядом, и кладет руку ей на плечо.
Та руку сбрасывает и слегка морщится, однако с готовностью отвечает:
- Конечно, смотрела!
Видимо, она считает, что не знать этот сериал – слишком отстойно и непрестижно. Хотя, вероятнее всего, она его и в глаза не видела. Да уж. Лучше бы они, придурки, Колесникова что-нибудь посмотрели. Я хмыкаю и переворачиваю страницу. Однако сосредоточиться мне опять не удается. Вместо обсуждения доклада полным ходом идет обработка Васницыной. Причем крайне топорно и грубо. И всего в метре от меня. Поворачиваю голову и, наверное, целую минуту изучаю эту троицу.
Элька злится, обхватывает себя ладонями, кусает губы. Но ведь не уходит. Не хочет получать плохую оценку у Гоблина, что ли? А эти двое шимпанзе идиотски хихикают, скабрезно шутят и всячески подначивают ее. Петров еще все руки пытается распустить. Кретин патлатый. Сам ей по плечо, а туда же.
Перевожу взгляд на Трухова. Вот этот считает себя красавчиком с испанской внешностью. Пустые глаза, пустое лицо. Хотя, да – длинные черные ресницы, смуглая кожа, пухлые губы. Вот сейчас он прямо изгаляется в заигрывании. Странно, право слово – всем известно, что у него серьезный роман с Таней Гороховой из одиннадцатого «Б». Или, может быть, это она думает, что все серьезно, а он – вовсе нет? Но… Но такого просто быть не может. У нее не только точеная фигурка и симпатичная рожица, она еще и отличница, причем, насколько я смог понять – не зубрила. Так вот, кроме всего этого – кто же не знает председателя группы банков Романа Горохова, ее отца? В общем, выходит, Таня эта – одна из самых богатых учениц нашей непростой школы. И, естественно, все это отлично известно Трухову, который не зря по-настоящему крутит с ней. Ведь у него серьезные планы на жизнь. Вернее, на свое положение в ней и материальное обеспечение. Однако когда Таньки нет в прямой видимости, он не прочь приволокнуться за любой недурной девчонкой. Вот неужели Горохова этого не видит? Или ей так нравится «тело»? Биомасса, так сказать, хе-хе.
- Эй, потише, братва, - говорю я им, так как вижу, что у Васницыной начинают дрожать губы.
- А тебе-то чего? – с вызовом интересуется Артем.
И одновременно с этим Петров, видимо, отпускает что-то уж откровенно недопустимое. Что именно я не слышу из-за Трухова. Изящно впалые щеки Васницыной вспыхивают, она порывисто вскакивает и, выкрикнув «Дурак!! Засунь себе это в штаны!», выбегает из кабинета. В классе на несколько секунд наступает тишина. Трухов выразительно смотрит на Петрова, затем крутит пальцем у виска.
- А чего? – вертит головой тот. – Чего такого-то я сказал?
- Думать надо, - отвечаю я. – Хоть иногда.
- Да ла-адно, - тянет он. – Тоже мне нашлась. Недотрога, блин. А ты вообще сюда не лезь, - обращается он ко мне. – Зубришь себе и зубри.
Слова этого задрота почему-то задевают меня, и я разворачиваюсь к нему всем корпусом.
- Чего, чего ты сказал? – говорю я. – Ну-ка, повтори.
Петров слегка съеживается, но с вызовом выдвигает скошенный подбородок. Начинаю приподниматься. Тут же на мое плечо ложится ладонь Завьялова.
- Брось. Остынь, братан, - советует он. – Нечего об такого руки марать, сам загнется.
- Да вы чего, ребя? – это уже Трухов. – Нормально ведь все. Окей.
Тут заходится в визге звонок, и я с огорчением осознаю, что дочитать главу из учебника не успеваю. Так что, если вызовут, придется говорить, что в голову придет. Да-а, Васницына, конечно, порядочная кривляка, но оскорблять-то ее зачем?
На большой перемене медленно иду по коридору в столовую. Парни из параллельного класса вовсю гогочут у подоконника. Интересно, интересно. Что же их могло так отвлечь от сытной жрачки? Разве такое вообще может быть?
- Смотри, какие сиськи. Га-га!
- Ага, смачно он ей впендюривает. Тебе-то так слабо. Га-га.
Меня сразу передергивает. Блин, порнуху смотрят, идиоты. А от самих всяким дерьмом за два метра несет. Кретины. Сразу хочется вымыть руки. Фу.
Да, хотя с их точки зрения я здорово обделен – планшета у меня нет, да и телефон самый что ни на есть обыкновенный, кнопочный, хотя и туристский. Вообще-то, это выбор отца, но, в принципе, я с ним солидарен. Вернее, мне просто все равно. Гаджеты мне неинтересны. Особенно, черт побери, в таком приложении.
Ладно, чего уж там. В столовой вяло ковыряюсь в пюре. Есть почему-то совсем неохота. Но надо – после уроков придется идти на английский, потом на рисование. Вряд ли где удастся перекусить.
Рисование, конечно, это здорово. А вот Аскольд Львович… До чего, все-таки, противный субъект. Как покрытый слизью червь. Нет, надо поесть. И забыть пока про этого самого. А то вытошнит, блин. Вон, все вокруг с большим, так сказать, аппетитом пожирают обед. Чавкают, рыгают, облизываются. Роняют от жадности куски на стол и брюки. Как свиньи, честное слово. Даже девчонки выглядят как-то отталкивающе. Не люблю общепит. Уж лучше дома. Или, на худой конец, в приличном ресторане. Где, по крайней мере, никто никуда не торопится и не считает, что жрачку у него могут отобрать в любой момент.
Свидетельство о публикации №216071000044