Тлеющий

Мне вот одно интересно на данный момент. Может ли человек перешагнуть через себя без посторонней помощи, и что для этого нужно испытать? Как истязать себя и найти этот самый, истинный, один единственный путь?
Я смотрю на мимо идущих людей и расцениваю их как абы-как состоявшихся не до личностей в разноцветных шмотках и немыслимым багажом знаний за потной спиной. В городе всегда так. Ты можешь даже не хотеть учиться чему-то или испытывать что-либо, город сам тебя нагнёт, и изваляет в таком дерьмище, что ты себе и представить не можешь. Сказочные сладости в виде отдушин поступают внутрь как таблетка — минут на 15, а остальное ощущается эфемерным экстазом. У некоторых получается продлить это ощущение на подольше и радоваться жизни. А знаете, почему? Потому что такие люди умеют себе врать.
Ложь-это не грех. Это побег от себя и спасение. Ложь-это не страшно, когда ты умираешь в серых городских обыденностях и хочешь хоть немного любви. Ложь-это не клеймо.
Феерическая ложь-это болезнь.
Когда-то я столкнулся лбами с одним парнем, у которого, казалось бы ВСЁ КОНЧЕНО. Он был раздавлен как тухлая картофелина и рыдал так громко, что даже меня чуть на слезу не пробило. От него пасло диким перегаром, потными ногами и блевотиной. Он был отвратителен и прекрасен одновременно. Это был человек, который не стеснялся и не ЛГАЛ. Именно так все и должно было кончится, и он об этом прекрасно знал.
ЭТО НЕВЕРОЯТНО.
Он просто был убит.
Потому что говорил чистую правду, а в ответ на него клали жирные целюлитные задницы и ржали над его честностью. Унижали и больно ранили неокрепший чистый разум, пытающийся поменять хоть часть этого города: безуспешно. Наверное, на душе у него было погано, однако он улыбался, потому что знал: извращение правит нами с самого рождения. Он не врал и просто знал об этом, в то время как другие старательно скрывали своё животное начало в засаленных бошках.
Пару раз он сорвался.
Завалился ко мне домой на ночь глядя и поставил на стол пузырь. Мы выпивали ночь напролет и он плакал. Много-много плакал, до тех пор, пока не отрубился. В его словах не было никакого смысла, я не понимал его. Он свихнулся, пытаясь помочь и сейчас выглядел крайне уныло.
Нашествия повторялись ночь за ночью, мы пили как проклятые и я выслушивал все говно, которое он хранил в себе с самого детства. Когда он только начинал плакать, его узкие подсохшие губы вовсе выпрямлялись в тонкую прямую линию, брови по-дурацки хмурились, изгибаясь галочками, а глаза поднимались к потолку. Вылитый образ на иконе. Только без тернового венка и общего признания.
Иисус, которого никто не любил.
Когда вся грязь, что копилась в нём годами всплыла на поверхность унылого бетонного города, он обмяк окончательно и подсел на иглу. Перестал навещать меня понурыми вечерами и ночами.
Теперь он делился правдой с видением в четырех стенах обосраного клубного толчка. Торчал он плотно и навсегда. И мне искренне жаль, что мы все так и не поняли друг друга. У каждого из нас была своя «правда», но так или иначе: все мы со своей ПРАВДОЙ кончим в тех же усраных четырех стенах, только в других обстоятельствах. И никакие истины здесь не нужны.
Добро пожаловать, очередная статуя Пасхи с трещиной во лбу.