Дина

Её выписывали, и на её ‘койкоместо’ в больницу должна была поступить я. Мама уже помогла мне поднять на пятый этаж сумки, вскоре были оформлены документы, и мама с отцом поехали на работу. Я осталась ждать. Робко замявшись у двери, я решила подождать в просторном холле, где вдоль стен были расставлены кресла, а телевизор сочился очередной порцией отравляющих ум и сердце новостей.

И тут меня догнал вежливый, спокойный голос
 - Девушка, постойте! Вы можете поставить сумку в палате, простите, пожалуйста, мои родные ещё не приехали за мной…
 - Не хотелось бы Вас тревожить, подожду! – от души произнесла я в ответ.
Женщина приветливо улыбнулась. У неё была удивительно добрая улыбка – улыбка человека, который сохранил умение радоваться – несмотря на тяготы жизни.

 - Заходите, заходите, располагайтесь, - приглашала она, решительно переставив свою сумку на стоящий у стены стул. Осторожно войдя в палату, после двух-трех минут взаимных формул вежливости, я все-таки поставила большую сумку под кровать, а сама осторожно присела на её край. ‘Койкоместо’ располагалось рядом с дверью, и я с сожалением поняла, что мне неизбежно будет докучать звук теленовостей и низкопробного современного кинематографа. Пытаясь свыкнуться с досадной перспективой, я взглянула на соседок.

 - Будем знакомы, - представилась я им и радушной женщине, на место которой поступала. – Меня зовут Лада.
Соседки - Лариса Николаевна и Раиса Николаевна – представились по имени-отчеству, моя же благожелательная покровительница - просто именем:
 - Дина.
Ей было за пятьдесят, густые темные волосы собраны на затылке, широкое, доброе лицо с лучистыми карими глазами не оставляло сомнений в её восточном происхождении.

 - Вы обедать будете? – спросила меня Раиса Николаевна, услышав, как по коридору загремели передвижные подносы. – Хотя бы первое съешьте, второе новеньким в день госпитализации не полагается.
 - Нет, спасибо! – ответила я. Еда меня вовсе не волновала, я все ещё свыкалась с мыслью, что какое-то время – дней десять – проведу в больничных стенах.
 - Как так? – почти возмутилась Раиса Николаевна. – Нужно поесть!
 - Не хлебом единым жив человек, - с улыбкой парировала я.
 - Да, - ответила моя собеседница. – Не хлебом. Ещё булочками с изюмом и с маслом.
С этими словами она вышла из палаты и вскоре вернулась с тарелкой горячего плова, которую протянула мне со словами:
 - Поешьте, пожалуйста. Я сегодня второе не буду есть, взяла, будто себе. Подкрепитесь!
 - Спасибо, - тихо ответила я, принимая тарелку.

 - Воспитанная Вы девочка, - улыбнулась Дина, и я ответила ей смущенной улыбкой. От Дины исходила волна удивительного спокойствия, даже, пожалуй, смирения с волей и мудростью Бога. Её доброжелательность бросалась в глаза сразу, даже не заговаривая с ней, можно было понять: перед тобой настоящий человек.
Вот с обедом было покончено, время близилось к двум часам дня, и за Диной приехали родственники.

 - Разрешите, я Вам сумки помогу до лифта донести! – предложила я.
 - Спасибо, - произнесла в ответ  Дина, когда я решительно взялась за ручку её большой сумки. Вместе мы дошли до лифта. И тут почти рефлекторно я спросила:
 - А Вы крещеная? Я помолюсь за Вас…
 - Я мусульманка, - ответила она. – Но Бог-то один, он поймет, за кого Вы просите. Спасибо Вам, Лада. У меня ведь дочка есть чуть помладше Вас. Ей врачи навредили. Оперировали ногу, практиканты, видимо… Теперь хромает моя девочка…
 - Как её зовут? – вполголоса спросила я.
 - Салима… - с грустью произнесла в ответ Дина.
Подошел лифт, грозя увезти от меня эту светлую, участливую женщину навсегда. Мы обнялись.
 - Всего Вам самого доброго! Храни Вас Бог! – попрощалась я с ней.

Вернувшись в палату, молча, спокойно я стала распаковывать вещи, не вступая в разговор со своими соседками. Мне не хотелось рассказывать им, почему я здесь, что у меня за диагноз и как ‘такая молодая’ угодила в больницу.
Однако Раиса Николаевна оказалась настойчива, и, хотя ответы мои были крайне лаконичными (я искренне надеялась, что их краткость даст понять, что мне совсем не хочется откровенничать с ней), она продолжала выспрашивать, что со мной.
 - После операции? Раз в больницу попала, значит, хуже стало, - подытожила она. В секундном порыве я готова была ответить резко, и тут же устыдилась своих мыслей. Как-никак, она накормила меня половиной своего обеда.

К вечеру я забралась под одеяло, подложив под спину большую подушку. Полусидя, я читала с планшета ‘Путешествия с Чарли в поисках Америки’ Стейнбэка – произведение, впечатлившее меня безбрежной человечностью и теплотой ещё в годы обучения в университете. Мне читалось очень легко и спокойно, я не впускала в мысли и душу разговор своих соседок. Когда же они выключили настенные светильники, выключила свой и я.

Устремившись мыслями к Богу, я просила доброго здравия и благополучия Дине и Салиме. В завершение же молитв своими словами – прочла ‘Отче наш’. После молитвы я очень быстро и хорошо засыпаю, и часто вижу яркие, сюжетные сны. Так было и в этот раз – заснуть удалось быстро, я даже не заметила шума теленовостей и перенеслась в страну счастливых, светлых сновидений, где не бывает ни больниц, ни боли.

Проснувшись утром, я привела себя в порядок, убрала постель и собралась было вышивать. Тут ко мне обратилась Лариса Николаевна:
 - Лада, а Вы голубей не хотите покормить?
Я посмотрела на неё недоумевающим взглядом, и она пояснила:
 - Тут Дина лаваш оставила…
 - А голубям полезен хлеб? – спросила я, тщетно пытаясь вспомнить, чем обычно питаются эти пернатые.
 - Не знаю… А выбросить хлеб – грех… Может, Вы возьмете?
Секунду поколебавшись,  я ответила:
 - Да, возьму.

И Лариса Николаевна протянула мне завернутую в целлофановый пакет добрую половину лаваша.
‘…Хлеб наш насущный даждь нам днесь…’ – вспомнила я слова главной православной молитвы, откусив кусочек хлеба, оставленный в палате мусульманкой Диной.