Старый калён рассказ

               СТАРЫЙ    КАЛЁН

   Он мало что помнил из прошлого. Все, что когда - то вкладывалось в его память, стиралось, теперь его мозги словно спирали старого утюга. Есть серое вещество в голове, и будто его нет. Оно ему как - то даже мешало своим едва ощутимым перегревом, головными болями, а порой он вообще ничего не чувствовал, тупо шагая куда - нибудь. Однако ведь ни разу не попал под автобус либо троллейбус, а улицу всегда переходил по зеленому огню светофора. Он мечтал о том, чтобы там, внутри, под негустой шевелюрой вырос кристалл чистой воды. О, как бы он тогда развернулся, какие бы мысли и формулы о бесконечном многообразии Великого Пространства записал бы на тот кристалл. Какие огромные энергетические   возможности таились в окружающем мире, и люди о том не догадывались. А он знал, как можно взмыть к другим планетам и Галактикам, как можно пользоваться гравитационными коридорами, как избегать космических оврагов-ловушек. Другие не представляли себе, что есть «темная материя» Космоса. Он просчитал ее самые важные параметры. Но тут же и забыл. Правда, это не беда, надо было лишь сказать себе «темная материя», и формулы и логические построения побегут в голове одна за другой. Он не понимал, отчего люди не думают о благе своего земного рода. Зачем им эти допотопные колесные машины, бьющиеся самолеты, зачем жечь в топках уголь и в горелках отходы нефти, когда все можно решить самым обычным способом. И цифры бесконечным пчелиным роем носились под его шевелюрой.
  Никто из прохожих не догадывался, что идет рядом с гением. Вид больно обшарпан, несерьезен. Бич - бывший интеллигентный человек – и только, мало ли их вокруг. Он думал у края трамвайной платформы: столкнись сейчас с тем спешащим мужчиной, и тот будет под колесами. Так же и с планетой. Врежется в нее крупный астероид, комета и … тю - тю, была жизнь на Земле, и нет ее. Так почему радио ничего не говорит о необходимости защитить землю от внезапного вторжения блуждающих в космосе чудовищ. Ведь это так просто высчитать их орбиту движения загодя и долбануть ракетой, или отвести с помощью ракеты коварную комету в сторону. Пусть себе летит в дальний космос. Там ее притянет черная дыра, или ухнет в такой пространственно - временной овраг, из которого ей не выбраться. Он начинал догадываться, почему земляне не занимаются такими проблемами. У них там, в высоких кабинетах, наверное, тоже порой так ломят виски, что только прыгая и прыгая на месте, или на одной ноге можно избавиться от боли.
   Он как-то представил, как в в некоем забытом им городе в огромном доме ученых, мимо которого он когда - то ходил, а возможно и работал там, вдруг на ученую знать навалилась ломота в висках и они, разом повскакивали с кресел и стульев и начали прыгать на одной ноге. Он прыснул от смеха. Рядом шагавшая женщина недоуменно посмотрела на него. Она ведь мысленным взором не окинула той картины, что виделась ему. А мозг его через считанные минуты выдал, как будут напрягаться панели потолка и стен, если обитатели здания начнут одновременно прыгать, через какое время сооружение развалится, будто карточный домик. Как заныло в висках и затылке. Он свернул в скверик и припустился подпрыгивать, стараясь сбить эту боль. Она скоро пройдет. А идти ему мимо телецентра. Однако к телевидению он не апеллировал, потому что никогда его не смотрел. В его жалком убежище было далеко до комфорта. Ему нужна только крыша над головой и стены, чтобы не донимали ветер, дождь или холод.
    В его жизни ничего не осталось, кроме старого, в глубоких трещинах, как и душа его, никому не нужного, сарая, сложенного из допотопного, наверное, еще дореволюционного  кирпича. Хозяин его, видать, давно помер, никому сарай не был нужен, а замок висел, значит, кто - то им владеет. А владел им Калёныч. Он как-то слонялся возле ближайших магазинов, и заглянул на асфальтовый пятачок, где среди выкинутых коробок   и обнаружил диво. Недели полторы присматривался, никто сюда ни ногой. Он сдернул хилый замочек и поставил свой, найденный в мусорном контейнере. Обустроил сарайчик. Вот вам и однокомнатная, без удобств, квартирка. Солидный амбарный замок не отпугивал работников прилавка, они по - прежнему таскали сюда все, что им не надо было. Кстати, из тех коробок он выуживал и продукты, и даже промтовары, в том числе и разную бижутерию, которую за гроши брали в соседних частных лавочках.
   Ему нравилось зимой сквозь дырку в двери, похожую на пулевую пробоину, смотреть по утрам на маленький асфальтированный пятачок перед своей кирпичной коробкой. Снежные узоры чертили замысловатые силуэты земных и неземных женщин, какие - то фантастические картины. Он в восхищении немел. Потом укладывал в спальный мешок одеяла, подушку, а в самую свою любимую коробку из-под телевизора - свои вещи: брюки, рубахи, полотенца и все такое. Потом по привычке вновь затыкал дырку картонкой и, стараясь не скрипеть дверью, петли которой, кстати, регулярно смазывал из масленки, выскальзывал наружу. Предстояло добыть пропитание: безропотно пахать в магазинах за кусок колбасы и булку хлеба, за всякие сухие супчики в пакетиках, за редко перепадавшие ему овощи и фрукты, которых, впрочем, на свалках было в изобилии. Но он не мог почему-то копаться там. Если что валялось наверху и не дурно пахло – это, пожалуйста, не побрезгует. Как - то не тянуло на свалки, и все тут.
   Не нравились ему весна и осень: грязные лужицы матово отсвечивали на солнце, пробуждая неясные мысли о чем-то утерянном. Он и не ведал, что потерял в жизни, не догадывался. Лето восхищало его. Все было так прекрасно. Он бежал в свой любимый скверик, подолгу выстаивал тут, под чудесным клёном. Он и себя считал клёном, только с облетевшей листвой. Он и представлялся тем, кто интересовался  им, а это были продавцы и директора магазинов, принимавшие его от случая к случаю на месяц подзаработать: «Клён. Меня так и звать Клён. Это фамилия. Имя Калён, отчество Калёнович». Глупым он не выглядел, просто неухоженный стареющий человек, бомжистый бич. Да и шутник, видать.  Наверное, звать его Николай, а отчество Николаевич. И в ведомостях так и писали «Клён Николай Николаевич». Или просто Н.Н. Клён. Настоящие городские бичи про всех всё знавшие, кликали его – Калён, или Калёныч. Как ему радостно прижиматься лбом к своему клёну. Быть может, от того, что ничем не вышибались из башки строки песни про клён. Он переделал их на свой немудрящий лад: «Старый калён, старый калён, старый калён глядит в окно».
   Как - то в кругу бомжей, принявших его в свою общину без каких либо оговорок, он был всех старше, ему, заговорив зубы, втихую, воткнули иглу со смешной дозой наркоты. И он, прочтя им лекцию о квантовой механике, начал смешно декламировать: «Старый калён, старый калён»… Так и повелось: Старый Калён, Калёныч. Ему было все равно, на клички он не реагировал. Уж если нос к носу будут что-то буровить, тогда как - нибудь отмахнется. Да вот что - то застряло после той вечеринки в голове, и он избегал любых сборищ. В своем пританцовывании и трясучке, а выделывал ногами в укромных безлюдных местах,  он забывался. Вспыхивавшие в голове цифры, символы, уравнения, формулы  во что - то сливались. Калён знал – это были очень важные формулы, до которых, кроме него, не доросли земные мудрецы. Себя он, конечно, мудрецом не считал, а просто человеком, которому улыбнулось счастье познать то, чего не ведают другие. Да за такие знания любой ученый дом обязан был взять его в один из своих высоких кабинетов, с полированным столом и кожаным крутящимся креслом. Но Калён забыл, как писать эти символы, как складывать их в строки. Вот если бы его голову подключили к большому компьютеру, который он когда - то видел, и даже помнил, что у машины есть клавиатура и маленькая смешная мышка с длинным хвостиком. Он подолгу торчал то в скверике с клёном, откуда видны большущие окна огромного белого дома, где, без всякого сомнения, служит ученый люд. То ошивался на своем присарайчиковом пятачке, обдумывая новые идеи борьбы с болезнями. Он видел химические формулы, возникала методика применения лекарств. Однако всегда находил время подработать, желудок требовал свое. Его в округе знали, и магазинные деятели никогда не отказывали Калёнычу в пропитании – булка, или батон, пласт колбасы, или сарделька, кусочек сала, банка просроченной тушенки или гороха. Что еще надо старому одинокому бомжу.
   Он только не любил стирать свои вещи. Надо было все грязное скопом отдать в прачечную, а самому одевать, что попало. Тогда, конечно, людям было противно идти около него – расхристанного, в стоптанных башмаках, купить новые ему было не по карману, а в контейнерах с бытовыми отходами так редко попадались мало - мальски добротные туфли или ботинки. Так некоторые, негодовал он, вроде бы подходящие по размеру, но были нарочно порезаны ножом. «Ну, решил ты их выбросить, свои башмаки, так зачем старую вещь корежишь, может она кому - то, или вот мне сгодится»,- размышлял он.  А попрошайничать Калёныч вовсе не умел и не хотел. Стыдно. Лучше спину погнёт в магазинной подсобке. К своей бедовой жизни он привык. Разве что угнетали постирушные дни. Нашивать на белье метки, нести его в огромной сумке в прачечную, потом ждать. Правда, временно приходилось напяливать видавшие виды штаны, накидывать на плечи кацавейку, или покоробленную старую кожаную куртку, вытащенную им из мусорного бака. Все это и у него вызывало брезгливость. Зато через несколько дней весь его гардероб словно обновлялся. Все постиранное, чистенькое, выглаженное. Теперь эвон сколько месяцев можно менять одну рубаху на другую, носить разного подходящего цвета брюки. Он начал чаще присматриваться к богатым домам, чтобы выудить из контейнера с отходами добрую еще для носки вещь - пиджак там, или пальто, или куртку. Мечтал обуть поприличнее ботинки. Ему теперь мнилось, если он оденется как надо, то сразу вернется к нему память, и он вспомнит свой дом. Ведь где - то же он жил столько лет! Но главная забота - поесть, утолить незатухающее чувство голода. Вот сегодня на вечер - полбуханки ржаного хлеба, банка просроченного зеленого горошка, кусочек мятого сыра, сунутый ему в ладонь знакомой продавщицей. Благо есть термос, можно баловаться горячим чаем, налитым официанткой в кафе, где ему знаком каждый уголок подсобки. О термосе - то особый разговор. Пошел тем летом на лесные  посадки набрать тутовника и яблок. Глянь, а под деревом пакет с термосом. С час подождал. Никто не вернулся за вещью. А он что, будет бегать по городу искать хозяев термоса?
   Преодолевая желание как можно скорее приглушить голод, ставший его вечным спутником, медленно жевал кусок хлеба за куском, постепенно чувствуя наслаждение. Теплая кашеобразная масса стекала в желудок, тепло разливалось по телу. Старым перочинным ножом, выловленным в свое время из мусорки, вскрыл банку с горошком. Отхлебнул сок. Нормальный продукт. Десертной ложкой достал горошины. Вкусно. Откусил кусочек сыра и запил чаем. Прелесть. Голова была такая на диво ясная. Пробежал пальцами по канцелярскому хламу, выброшенному одной солидной фирмой. Нащупал маленький блокнот. Оживился. Завтра посмотрит, что там еще имеется. Вот и постель: на старом диване, выкинутом жильцами близлежащих домов, валялось прожженное ватное одеяло, выуженное опять же из мусорного бака. И такая же подушка. Старые вещи, годные ему, он зимой для профилактики промораживал. А сам в холода спал в прихожей у старушки доброхотки, которой пропалывал весной и летом огород, собирал в ее скромном садочке небогатый урожай, имея с того маленькую добавку к своему скудному пищевому рациону. Тогда наступали самые счастливые дни: тело как бы наливалось силой, на мозг ничто не давило. Наступала пора спокойных раздумий о жизни. В перерыв старушка выносила в садик - огород поесть  для него. Читала вслух Библию. Калён слушал внимательно, сам просил её почитать ещё.  Слово Господь, так часто слышанное теперь им, ассоциировалось с чем - то строгим и светлым. Он его крепко зауважал. И даже стал побаиваться, так много чинил Господь грешникам всякой непоблажки. Библия была для него совершенно неизведанный дотоле пласт в его жизни. Уж Калён точно знал, такую книгу он прежде никогда в руках не держал. Он восхитился главой «Сирах», какие были это замечательные поучения и наставления. А когда старушка читала притчи Соломона, какое - то просветление возникло в голове. Словно восстановился крохотный мостик между его настоящим и прошлым. Всплыли неясные образы красивой женщины и ребенка. Но потом опять что -то вспыхнуло в голове. И опять мириады формул и цифр с каким - то странным попискиванием плыли и плыли невесть куда, складываясь в некие уравнения, которые бы не прочь познать ученые мужи. Да не дано им. А ему бы вот как - нибудь приспособиться и записать увиденное перед мысленным взором. Пока это  не удавалось. Вот оно, уравнение, такое четкое. Взялся он за карандаш – и ничего уже нет. Только надвигающаяся боль, ломота в висках и лишь дикое пританцовывание приведут его в норму. «Как странно устроен человек, - думал Калён,- все на месте - руки, ноги, голова, а мозг - словно и не его. И ведь не поменяешь его, как рубаху, как носки, как полотенце, как носовой платок». Впрочем, он уже просчитал глубинную сущность своей болезни. Калён даже увидел химические формулы тех лекарств, что помогли бы ему жить без этой дурацкой подтанцовки. Однако они в мгновение ока исчезали.
   В этом южном городе у него было еще несколько укромных уголков, где он скрывался от морозов, или от назойливого любопытства людей в тёмно-серой форме, а то и от собратьев по мостовой. Таких же несчастных, как он. Только у них, наверное, решал Калён, никогда не наступают минуты просветления, как у него, когда он видит себя в неясном ореоле домашней обстановки, в заставленном приборами и разными датчиками кабинете, где все было так строго, лишь цветы на подоконниках скрашивали неуют. В этом кабинете его однажды вывел из глубокого раздумья чей - то голос:
   - Ты замахнулся на невозможное! Земляне сейчас не могут обладать такой мощью! Пока их удел – Земля.
   Калён видел, как он поднялся из кресла и пошел навстречу этому голосу. Вдруг туманный силуэт что-то замкнул, что ли, потому что вспыхнула молния, она поразила его, ударила в приборы. Страшная взрывная волна выбросила ученого с третьего этажа прямо на клумбу с нежными цветами. Он скоро встал и пошел себе, как ни в чем не бывало, куда глаза глядят. А они привели его на железнодорожный вокзал. Ученый сел на перроне в отходящий поезд. Поудобнее устроился в купе. Вместо билета протянул пачку денег. Вид у него был помятый, пиджак слегка порван. Но деньги были. «Что - то не в себе мужик»,- подумала проводница, однако от навара отказываться ни к чему и повезла его на дальний юг.  Было у него и какое - то солидное удостоверение, которое производило на людей в серой форме с погонами впечатление. Потом оно куда - то исчезло, видно спёрли его.  Это случилось на жарком юге, где он начал странствовать. С той поры и ездил из города в город, пока не прилепился к этому сарайчику на асфальтовом пятаке. Когда одолевала головная боль, ему казалось, это он сам мешает себе, повернуть бы поудобнее голову, и все пройдет. Но боль не проходила, и он пританцовывал. Успокаивался Калён только после того, как бормотал и бормотал свое: «Старый калён, старый калён, старый калён глядит в окно».
   Но вот однажды в южном городе ожидали прибытия важного чиновника с самого  что ни есть «верха». Улицу за улицей прочесывали люди в серой форме и в гражданской одежде, с одинаковыми гладко прилизанными волосами и стриженными затылками. Бомжистый люд с мостовых перекочевал в спецмашины и спецприемники. Настала очередь и старого Калёна. Его интуиция сработала безотказно: он встал на четвереньки и, перебирая руками и ногами, будто собачонка, припустился наутек. Люди в форме опешили. Ему это и надо было. В считанные минуты Калён был у канализационного люка, сдвинул его в сторону и нырнул в вонючую темноту.
   - От бомжара!- гоготнули крепкие ребята и, махнув руками, пошли дальше своей дорогой.
   Метрах в пятидесяти от люка и был самый укромный уголок Калёна. Здесь он пережидал любые плохие времена. Тут он прятался и от собачьих свор, которые свирепо дрались за их территорию на земле. Здесь, в относительно сухой старой канализационной ветке, он сложил себе из кирпичей и булыжников нечто вроде ложа. Можно было потянуться, вздремнуть, переждать даже мороз. Он так поступил и на сей раз, погрузив свой интеллигентный нос в ворот рубахи. Отсиделся бы он и сейчас. Но случай сыграл коварную шутку. Неподалеку находился маленький химический завод. И что - то у них там неладное приключилось в цехе: аварийный сброс унес в канализацию некую отвратительную жидкость, которая при соприкосновении с водной средой выделяла смрадные пары. Калёныч поглубже засунул лицо в ворот рубашки, что - то не нравилось его хрящеватому носу, зажмурил глаза. Как - то так получилось, что быстро уснул. Видно, сказался страх перед облавой, нелепая беготня на четвереньках. Ему привиделся зачахший на ветру клён, сухие листья на бурой потрескавшейся земле. И его с проседью волосы будто тоже превратились в чахлые кленовые листья. Удушливый воздух медленно полз по кирпичной перемычке, где лежал спящий человек. Мимо него бежал на своих мягких лапках крысиный народ.
   В это время за тысячи километров отсюда, в промозглую ненастную ночь, вскочил с постели молодой мужчина. Ему приснился стонущий на ветру клён, с которого слетали пожухлые листья. И еще, будто кто - то нашептывал:
    - Старый калён, старый калён, старый калён глядит в окно.
   Мужчина ошарашенно уставился на письменный стол, где лежали найденные накануне лекции его отца Николая Николаевича Кленова. Он набрал номер телефона. Сию секунду трубку подняли, словно ожидали звонка.
   - Мама! Мама! Ты не спишь?
   - Нет, сынок, - с неодолимой болью и слезами в голосе  был ответ.
   - Ты плачешь, мама? Дорогая моя!
   - Ничего, спи. Это пройдет, сынок. Отдыхай, а то разбудишь мою внучку.
   Мужчина налил из графина в чашку холодной воды, отпил глоток, посмотрел в незашторенное окно. Там сорвалась и падала яркая звёздочка. А в его ушах отчего-то все звучало: « Старый калён, старый калён, старый калён глядит в окно…»