Потом...

                Я буду долго гнать велосипед.
                В глухих лугах его остановлю.
                Нарву цветов и подарю букет,
                Той девушке, которую люблю.

                Николай Рубцов.



Дашев от Купчинец в четырёх километрах. В наше время на машине, наверное, минут десять-пятнадцать: открыть ворота, залезть в машину, завезти мотор...

Только в наше время мне из Купчинец в Дашев не надо. Ни к чему. Да и живу я теперь уже далеко от этих мест.

А когда-то – давно уже – было ох как надо! Там, в Дашеве, жила моя Первая любовь.

Действительно, Первая!

Потом, с годами, у меня будет не одна любовь... Потом, с годами, я узнаю, что каждая из них  по-своему первая...

Тогда же я ещё ничего этого не знал. И даже не догадывался. Просто впервые в жизни я переживал большое чувство. Мне его не с чем было сравнивать... Это именно оно станет потом мерилом для всех остальных.

Мне повезло. Моё чувство было прекрасно. Моя первая любовь была чиста и невинна.
 
С лёгким флёром меланхолической подростковой грусти. С деткой радостью при одном приближении к любимому существу. Со светлой печалью при расставании с ним. С пряным привкусом запретности.

Любовь эта ещё потому была так нежна, бескорыстна и трепетна, что она не имела даже права называться любовью.

Предметом моей Первой любви была моя старшая троюродная сестра. Татьяна.

Она была красива. Как в песне: чёрные брови, карие очи,... Свежее, с лёгким румянцем лицо... Алые пышные губы, белоснежные зубы... Красивые босые ножки... Очаровательная улыбка с ямочками на щеках...

В начале она смотрела на меня снисходительно-насмешливо. Я был для неё всего лишь мальчиком. Подростком. А у неё уже были настоящие ухажёры.

Один из них, заезжий офицер, был лет на 15 её старше. Он даже сделал ей серьёзное, в присутствии родителей, предложение. После чего, в случае её согласия, должен был увезти её в большой город. Но она ему отказала. За что была подвергнута серьёзной критике со стороны некоторых, особенно умных, ближайших родственников... Дурочка, мол, упустила такой шанс вырваться из села, увидеть мир...

Однажды она спросила меня, есть ли у меня дивчина. Там, в Москве... У меня никого не было...
Так, какие-то платонические воздыхания...

 – Так ты, Вовчик, наверное, и целоваться-то ещё не умеешь!
 – А что там уметь? – обиделся я.
 – А ну, покажи! – улыбнулась она мне.
 – Как это?
 – Ну, поцелуй меня, как ты умеешь.
 – По-настоящему?
 – Ну, да! Не бойся! Я же тебе не чужая!

Я робко приблизился к смеющемуся лицу Татьяны и поцеловал её в губы.

 – И всё?! – удивилась она.  – Да с тобой так ни одна дивчина дружить не будет. Смотри как надо!

Она взяла моё лицо в руки и впилась своим сладким ртом в мои губы. Языком заставила мои губы и зубы разжаться, проникла внутрь и, поиграв своим языком с моим, отпустила меня, чмокнув на прощание в нос. Оставив во рту хмельной привкус мёда.

 – Вот как надо, Вовчик!

Её лицо улыбалось так, словно бы ничего не произошло. Зато я был потрясён. Я вдруг открыл для себя такую сладость поцелуя, о которой даже не догадывался!

 – А ещё поцелуй! – попросил я робко.

 – Э, нет! Хватит с тебя! А то меня твоя мама поругает!

 – Я никому не скажу! Пожалуйста!

Она поцеловала меня снова. Теперь уже дольше. Теперь уже и я старался играть своим языком с её. И даже почувствовал возбуждение в штанах. Кажется, что и она заметила это. И, рассмеявшись, отошла от меня.

Я же рухнул на стоявший поблизости диван, чтобы скрыть появление нового по ходу пьесы персонажа. При этом мне было совершенно не стыдно!
Даже наоборот. Я вдруг ощутил себя мужчиной. Героем! Конечно, ни о какой половой связи с троюродной сестрой у меня и мысли быть не могло. Но целовать-то её можно! Это так сладко! Это так возбуждающе!

С тех пор ни о чём, кроме возможности поцеловаться с Татьяной, я уже думать не мог.

Не знаю, было ли ей так же приятно, как и мне, но она мне почти никогда не отказывала. Может быть, из чувства ответственности... За тех, кого приручила...

Со временем мы стали целоваться всё  чаще и всё продолжительнее. Я уже не стеснялся своего возбуждения. Татьяна его чувствовала, но меня не отталкивала и... даже помогала мне скрыть его от посторонних глаз, если в комнату или на кухню, где мы целовались, неожиданно кто-то входил.
 
Наши отношения становились всё более доверительными. Она рассказывала мне о своих ухажёрах, о своих планах. Интересовалась моими. Я бегал за ней хвостиком, куда бы она ни пошла. Мы ходили вместе купаться в ставок,наполовину заросший осокой, я сопровождал её на шумный рынок в Дашев или к гостеприимной бабке Варке, которая жила на далёкой окраине села.

Татьяна иногда приходила в дом к моей бабушке, где я жил, рано утром, когда я ещё спал. Приносила ей для нас от своих родителей ещё тёплое молоко только что из-под коровы.
 
Бабушка рассказывала, как Татьяна, сев на лавку под окном, какое-то время рассматривала меня в ожидании, не проснусь ли я. Но будить меня не хотела:

 – Пусть ещё поспит Ваш москвич! – говорила она бабушке и уходила по своим делам.

Мне было и приятно, и обидно. Приятно от того, что Она уже побывала здесь, рядом со мной ... Обидно, что меня не разбудили...

 – Любит она тебя! – добавляла бабушка с улыбкой. А потом, посерьёзнев, назидательно добавляла:  – Только женитися вам нельзя. Бо она сестра твоя!

Желая продлить удовольствие, я переспрашивал:

 – Да с чего Вы думаете, что она меня любит?  – даже мама моя обращалась к бабушке на "Вы".
 
 – Бачу! Бо очи маю! Да и ты её любишь! – добавляла она, опять хитро улыбаясь.  – Думаешь бабка не знает?  Только на люди не выносить... Бо люди судить будут... Тильки я понимаю: бо сердцу не прикажешь...

День начинался прерасно! Наскоро позавтракав, чтобы только уважить бабушку, я бежал босяком искать Татьяну по мягким сельским дорожкам.

При людях мы свои отношения скрывали. Она подсмеивалась надо мной, я не зло огрызался. Но стоило нам остаться наедине, как я набрасывался на неё, словно коршун. Только её младшая сестра Наташа знала о том, как далеко мы зашли в наших чувствах, несколько раз заставая нас врасплох, но нашу тайну не выдавала.
 
Впрочем, какая это была тайна! Может быть, только для моих сверстников... Люди более опытные, наверняка, как и бабушка, обо всём догадывались:

«Узнают коней ретивых по их вызженным бокам...
Я любовников счастливых узнаю по их глазам...»

Потом на какое-то время Татьяна переехала в Дашев, где жила в доме своей родственницы. Помогала ей работать в местном родильном доме. Сначала как нянька. Потом поступила в училище для акушерок.

Каждое утро я мчался к ней за четыре километра на велосипеде по грунтовой дороге посреди роскошных украинских полей. То с трудом поворачивая педали на подъёмах, то с ветерком - на спусках.

Навстречу или в том же направлении, что и я, проносились с гулом и грохотом редкие грузовики, обдавая меня облаком пыли, вырвавшись из которого я снова вдыхал полной грудью пьянящий воздух батькивщины.

Между Купчинцами и Дашевом было небольшое сельцо Полевое. На его окраине – маленькая рощица. На поляне перед ней  –  цветы.

Иногда я заставал Татьяну ещё спящей после ночного дежурства. Я любовался ею и тоже не хотел будить.

Я впервые постигал тогда это удивительное самопожертвование большой, настоящей любви: спокойный сон любимой был мне важнее собственных потраченных в дороге усилий... и даже ожидаемой сладости поцелуя...

Я оставлял на столике рядом с кроватью, на которой спала Татьяна, букетик полевых цветов и, легко прислонившись губами ко лбу моей любимой, тихонечко выходил из хаты. Садился на велосипед и снова мчался теперь уже в Купчинцы.

Спокойный и счастливый! Ведь день будет прожит не зря: я видел её и прикасался к ней!

Потом я уехал в Москву и долго грустил по ней. Мы даже пару раз обменялись малосодержательными письмами.

Потом, через год, я вернулся. И мы снова были вместе. Снова целовались, снова хотели видеть друг друга каждый день.

Потом, в конце лета, я уехал в Москву, а весной из села пришло сообщение, что Татьяна выходит замуж и приглашает нас на свадьбу. Мы с мамой смогли приехать только летом. Идти в дом к дяде Боре и тёте Вале – Таниным родителям – мне не хотелось. Я чувствовал себя брошенным любовником.

Через два дня Татьяна пришла сама. Поздоровалась, поцеловалась по-родственному с мамой. Потом, так же, со мной. Стала рассказывать маме о муже. Мол, парень хороший, работящий, весёлый, умный и даже хитрый... Знал, что она его не очень-то, вот и подпоил её как-то... Да и овладел ею ещё до свадьбы... Она забеременела... Пришлось срочно играть "весилье"... Да и то уже засиделась в старых девах...

 – Ты не обижаешься, Вовчик?  – спросила меня весело, словно ненароком.

 – Нет! – ответил я обиженно.

 – Ну, тогда улыбнись!

Я отвёл глаза в сторону.
 
 –  Ну, я пойду...  – сказала она весело, вставая с лавки.  – Заходьте до нас, тётя Дина! Я вас с моим чоловиком познакомлю. И Вовчик пусть приходит!

Она вышла. Я мстительно порадовался тому, что не улыбнулся. Но сердце моё ныло: стоило мне её увидеть, как я понял, что вместе с ней из моей жизни ушло что-то очень важное...

А вечером пришла Наташка и с тревожным видом сообщила мне, что Татьяна весь день проплакала и сейчас просит меня прийти обязательно к ним, иначе... Иначе она что-то сделает...
 
Я испугался стать причиной каких-то неприятных событий и поплёлся за Наташкой.

Она оставила меня в большой комнате на диване:

 – Пойду посмотрю, где они...

Когда она вышла, зашла Татьяна. Села рядом со мной:

 – Хочешь поцеловать меня?

Я кивнул. И стал целовать её. Она меня. По её щекам катились слёзы.

Потом она вышла. Потом пришёл Толя – её муж. Мы познакомились.
 
Потом мы с мамой уехали...

Потом я любил других и был любим ещё не раз. Но всё это потом, потом, потом...