След на земле Кн. 1, ч. 3, гл. 39 Вербовка

ЧАСТЬ III  «На стройках коммунизма»
Глава 39.  Вербовка

1
    Апрель на Тамбовщине – месяц половодья и бездорожья. По улицам Кирсанова было довольно сложно пройти и проехать. Бурное таяние снега образовало множество ручейков, стекавшихся в огромные грязные непроходимые лужи, берегами которых была вязкая, глинистая грязь. Но город продолжал жить. По улицам во всех направлениях, обыденно преодолевая возникшие препятствия, сновали люди, наполовину сменившие зимние одежды на более легкие весенние, тащились понурые лошади различных мастей, впряженные в телеги, а кое-где всё ещё в сани, бойко пыхтели и тарахтели трактора, волочившие за собой груженые стройматериалами, различными мешками и коробками, подводы.
    Егора выписали из больницы в понедельник в начале апреля. Он оделся и, получив  талончик в гардероб на свои полушубок и валенки, спустился в вестибюль больницы, где ожидал встретить бойкого и говорливого деда Парфёна. Но обещавшего встретить его, старика там не оказалось. Дед Парфён обещал приютить его у себя, хотя бы на время, но почему-то задерживался. Получив свою верхнюю одежду и валенки, Егор ещё минут десять слонялся по коридору, то и дело, поглядывая на часы. Он выходил и на крыльцо  приёмного покоя, подставляя лицо тёплым лучам ласкового весеннего солнца, и сидел на скамейке перед регистратурой, но дед не появлялся. Когда стрелка часов показывала уже половину первого дня, Егор забеспокоился. «Наверное, что-то случилось со стариком, коли он так опаздывает. А, может, передумал брать меня к себе? Зачем я ему такой худой и бледный, квёлый и немощный? Не родственник же? Сначала-то пообещал, но за такое долгое время, вероятно, передумал или старуха его отговорила. Она же меня совсем не знает. Сейчас такое нередко случается. Мне уже неудобно маячить здесь перед всеми, как маятнику. Пойду, пожалуй. Адрес я его помню. Сам смогу найти. А, может, не ходить к ним вовсе? Руки, ноги и голова на месте. Как-нибудь проживу и без деда. Так куда мне сейчас направить стопы?»
    Попрощавшись со знакомыми врачами, медсестрами и нянечками, среди которых сегодня не было отпущенной на учёбу Валентины, Егор отправился в город. В желудке посасывало. Привык в больнице в это время обедать, вот и потянуло к еде. Вспомнился рассказ деда о колбасном цехе. «Заработок небольшой, но зато всегда будешь сыт и в большом почёте. Колбасники в Кирсанове самые почётные люди».
    - Мне бы сейчас сытная работа не помешала, - сказал сам себе Егор, перепрыгивая через небольшую лужу. – Надо бы узнать, где он этот колбасный цех.
    Расспросив у прохожих, как до него добраться, он вскоре оказался на проходной небольшого вытянутого строения. Начальника цеха в кабинете на месте не оказалось. Был где-то в цеху. Пришлось ждать. Присел в коридоре на скамейку прямо напротив двери. Вскоре высокий представительный мужчина с папкой под мышкой стал открывать дверь своим ключом, и Егор, сообразив, что это и есть начальник, подошёл к нему.
    - Вы ко мне? – спросил тот удивленно, оглядев парня с головы до ног.
    - Если вы начальник цеха, то к вам.
    - Ну, слушаю вас молодой человек, - зайдя в кабинет, уселся за стол начальник.
    - Хочу устроиться к вам на работу.
    - А нам рабочие не нужны. Вакансий нет, - и директор стал что-то искать на своём столе.
    - Каких вакансий? – не понял Егор. Это слово было для него новым.
    - Значит, свободных мест нет, - уточнил директор. – Мы не нуждаемся. Так что, можете идти.
    Егор пожал плечами и вышел. «Странно, - подумал он. – Дед Парфён убеждал, что сможет устроить, а свободных мест нет. Наверное, было, когда я лежал в больнице, но кто-то занял. Не дождались».
    Тоже самое случилось и на молокозаводе. Свободных мест тоже не оказалось. Ему стало понятно, что устроиться без знакомства, без поддержки влиятельных лиц, на хорошую работу в маленьком городке не возможно. Он вспомнил деревню, где выгодные участки работы предоставлялись бригадирами или по указке председателя, или тем, кому сам бригадир симпатизировал.
В бондарный цех Егор не пошёл. «Если в этом городишке бондарный цех считается калымным, то и пытаться нечего, - решил он.  Конечно, без рекомендации, постороннего туда не возьмут. Что же не очень-то и хотелось. Пойду искать избу деда Парфена. Адрес его я помню. Не ночевать же на улице после больницы. Если почувствую, что старики передумали, уйду обязательно. Покормили хотя бы».
    Найти избу деда Парфёна труда не составило, хотя она мало чем отличалась от других. С виду ей было лет сто. На крыше местами лежала прогнившая солома. «Странно, дед говорил, что занимал высокие должности, является уважаемым человеком, а крыша на избе не железная, а самая что ни есть задрипанная».  На окнах были заметны облезшие, давно не крашенные, покосившиеся наличники и ставни. Оградка у палисадника местами тоже зава-ливалась. Видно было, что рук к ней давно не прикладывали. А ведь здесь жил внук деда, ровесник Егора. Должен был бы этим заняться. Вошёл в калитку и направился к дверям дома, оглядывая сад.
    А вот фруктовый сад вызывал восхищение. Отлично сформированные кроны. На самих деревьях стволы и основы крупных сучьев побелены. Приствольные круги ровно обкопаны. Вот здесь, в саду, был виден труд и особое усердие. «Выходит, что дед Парфён свой сад любит больше, чем своё жилище». Пока оглядывался, да оценивал увиденное, дверь сеней распахнулась, и на пороге появился хозяин собственной персоной. Он был заметно под хмельком, но не скрывал своей радости приходу гостя.
    - А вот и Егорушка! Сам пришёл. А я тебя по всей больнице разыскивал. Вовремя придти за тобой не смог. Опоздал маленько. Гость, понимаешь, меня задержал, - поведал говорливый старик. – А чего мы стоим, не проходим в дом? Давай, паря, проходи. Здесь теперь твой дом, осваивайся.
Он пропустил Егора мимо себя в избу, не останавливая поток слов.
    - Смотри старуха. Внук к нам пришёл. Ставь самовар, готовь угощение. Кормить парня будем.
    Старуха, такая же старенькая и морщинистая, как её муж, внимательно посмотрела Егору в глаза и улыбнулась. Поздоровалась, засуетилась, стала накрывать на стол. Дед же стал помогать парню раздеться.
    - Проходи, гвардеец, садись за стол. Не стесняйся.
    - Давай-давай, Егорушка, присаживайся. Щи будешь кушать? – спросила у гостя, хлопотавшая вокруг стола старушка.
    - Будет-будет, - поспешил ответить за него дед Парфен. – Чай не из дома к нам пришёл, а из больницы. Понимать надо, что ему нужно сил набираться и фигуру наедать.
    Егор спросил разрешения помыть руки, а когда снова подошёл к столу, на нём дымились и вкусно пахли аппетитные щи. Аромат вызвал сильное слюновыделение, и Егор с удовольствием принялся за еду.
    - Ты пока ешь это, внучек, а я сейчас картошку тебе разогрею. Ты как любишь картошку: с салом или с маслом?
    - Да мне без разницы.
    - Тогда сделаю тебе с сальцем.
    - А, где сейчас ваш внук, - спросил Егор у стариков, когда закончил со щами.
    - Завербовался в Сталинград. И зачем ему нужно было ехать куда-то, если здесь у него было целых три места на выбор? – вздохнул разочарованно дед Парфён. – Нет же. Здесь не захотел. Нужно, видишь ли, самому.
    - Я сегодня был в нескольких местах, для интереса. Хотел попробовать устроиться, так меня не взяли. Вакансий, говорят, нет. Не нужны им рабочие, - как бы, между прочим, сказал Егор. - В том числе и на молокозаводе, и в колбасном цеху.
    - Правильно сказали. У нас городишко небольшой. Все желают устроиться на хлебные места. Без протекции здесь никак нельзя. Вот, если бы ты сказал, что пришёл от деда Парфёна…. Ты не говорил, что пришёл от меня?
    - Нет, конечно. Хотел попробовать сам.
    - Ну, вот, - улыбнулся старик, то ли собственной значимости, то ли правоте своих слов. – Ничего, паря! Поживёшь у нас, отдохнёшь. Ещё немного отъешься, поправишься, а там и о работе будем думать. Я сам лично отведу тебя, куда пожелаешь, и устрою, как положено. И никто в Кирсанове не посмеет мне отказать.
    - Спасибо, дедушка, за заботу обо мне.
    Хозяйка поставила перед Егором шкварчащую на сале жаренную картошку и тоже присела к столу.
    - Давай внучек, наедайся.
    Егор принялся за еду, а старики довольные смотрели на него, видя в нем, наверное, своего собственного внука.
    - Ты домой-то сообщил, что в Кирсанове сейчас? – старик не мог сидеть просто с закрытым ртом.
    - Нет, деда…. Нету больше у меня дома.
    - А это ты зря, паря. Нельзя в себе обиды носить, - удручённо промолвил старик. - Всем людям свойственно ошибаться. И тебе самому не раз придётся. Возможно, ты уже сам немало ошибок наделал, только не подозреваешь об этом. Разница только в том, что одни люди понимают свои ошибки, хотят их исправить, а другие нет. Полагаю, что твои родители уже жалеют, что поступили неправильно. Они ведь, наверняка, хотели для тебя сделать лучше. Но ошиблись. Поди, сильно раскаиваются в этом. Готовы у тебя просить прощенья. Но тебя-то рядом нет. И они не знают, где ты и как перед тобой покаяться. А кающимся, паря, надо обязательно верить и прощать. Сам Бог велел так поступать. Ехал я как-то в вагоне поезда и случайно услышал разговор двух умных людей. Один другому говорит: «Конь на четырёх ногах ходит, и то спотыкается, а у меня только две. Ну, сделал я ошибку. Что же меня теперь убить за это, что ли? Раскаиваюсь я сильно. Хотел просить прощения у пострадавшего от моей ошибки. А его уже нет. Вот, и мучаюсь который год. Места себе не нахожу. Всё думаю: может, он из-за меня руки на себя наложил?» Может быть, и твои родные так себя казнят, да мучаются.
    - Возможно, деда. Только моя обида на них, так велика, что я сейчас не могу себя заставить сделать уступку. Может со временем, когда обида рассосётся…. Время, говорят, лечит.
    - Говорят. Только не всегда этого времени хватает. Бывает, что мы опаздываем для правильных дел и ругаем себя, что не успели. Есть ведь и другая мудрость: «Не оставляй на завтра, то, что можно сделать сегодня», - старик поднялся из-за стола, давая понять, что он разговор окончил и больше докучать не собирается. Но задумался на секунду-другую и добавил: - Ну, хорошо, пусть это будет через месяц или больше. Только запомни, паря, каждый день ихнего переживания, укорачивает им жизнь. Если ты хочешь, чтобы они дольше пожили, то ты сделаешь это значительно  раньше. Запомни, дружок.
    - Я запомню, деда.
    Спать в этот вечер легли рано. Егору на новом месте не спалось. Лежа в постели, он думал над словами старика. «Конечно, дед Парфён прав. Наверняка мои уже жалеют, что участвовали в сватовстве Марины за старшину. Но, если бы они даже не участвовали в этом мероприятии, не присутствовали на свадьбе, всё равно, они были против меня, против моего желания жить по-своему. А значит, в принципе, это ничего не меняет».
    Ворочаясь с боку на бок, он рассматривал и свою будущую жизнь здесь, в этом городе. «Конечно, еда и крыша над головой у него здесь будут. Спасибо старикам. Но об этом разве я мечтал? Я разве для этого месил грязь и замерзал в метели, когда ходил за восемь километров в Перевёсинскую школу, а потом и в Макаровскую? Я же хотел добиться хорошей, незаурядной жизни. Чтобы мной гордились. Нет. Жизнь здесь, должна стать промежуточным этапом для дальнейшего продвижения вперёд, а изба стариков только временным пристанищем. Я должен обязательно попасть в большой город и уже там пробивать себе путь к вершинам социального положения. Жаль только, что я бросил учёбу. Без образования, даже без среднего, никаких вершин не покоришь. Меня даже ни в училище, ни в институт не возьмут. Поэтому, главной целью на ближайшее время должно стать получение среднего образования. И этого я добьюсь обязательно. Вот только надо подзаработать денег, чтобы потом только учиться и учиться, ни на что не отвлекаясь. Я должен прожить жизнь так, чтобы после меня остался добрый и полезный след на земле». С этой мыслью Егор не заметил, как уснул.
    Утром опять разговорились с дедом. Говорили о разном, но Егора больше всего интересовало, как свою жизнь прожил этот, уважаемый в городе, человек.
    - Да всё просто, паря. Хотя, если подумать и сложностей хватало. Куда без них. Три года я был начальником пчеловодческой артели.  У нас было несколько выгодных пасек. Потом пять лет был заведующим плодоовощной базы. Семь лет после этого возглавлял сельпо. Ох, и намытарился. Всё время приходилось работать с жуликами и аферистами. Но заработал авторитет. Ушёл из сельпо, чтобы самому не стать жуликом. Сил бороться с ними не осталось. Мог и в тюрьму загреметь. Или просто убили бы. Зато ушёл потом на железную дорогу. Стал работать путевым обходчиком. И скажу тебе, меня это устраивает. Всё время на свежем воздухе и никто тебе козней не строит. Отвечаешь только за свою конкретную работу. И свободного времени вполне хватает. Я весной и летом, в полосе отчуждения железной дороги накашиваю столько сена, что и своей бурёнке до нови хватает, и ещё продаю по весне воз-другой». Похоже, старик был доволен своей жизнью.
    Егор представил себя начальником пчеловодческой артели, потом заведующим плодоовощной базы, с которой имел знакомство в Бобриках, потом начальником сельпо и под конец путевым обходчиком. Откуда здесь взяться почёту и уважению, было не совсем понятно.  Хотя дед Парфён рассказал только об этапах своей трудовой карьеры. Он глубоко вздохнул и сказал сам себе: «Нет. Это не по мне. Поработаю месяца два-три, скоплю денег на билет и прощай Кирсанов. Поеду дальше в настоящий большой город».

2
    Это утро было тёплым и солнечным, а от того радостным. Над окнами чирикала воробьи. Слышались трели синиц и соловьёв. После завтрака дед Парфён собрался на работу, а Егор не знал, куда себя девать. Не сидеть же у окошка, как красна девица. Он решил обязательно ознакомиться с достопримечательностями Кирсанова, хотя не ожидал встретить особые исторические ценности в этом городке. Ещё он обещал медсестре Вале, что встретится с ней, но взвесив все за и против, передумал. Она интересная и красивая девушка, но иногда он чувствовал себя с ней неловко. Он видел, что она уделяет ему всё больше внимания, которое ему смущало. Он был ни морально, ни материально не готов к развитию отношений с этой прекрасной девушкой. Он не питал к ней тех чувств, которые были у него с Мариной. Так зачем тогда давать авансы? И потом его вид…. На дворе весна, на улицах лужи и грязь, а он в валенках и овчинном полушубке поверх вязанной кофты. Не пойдёшь же в таком виде на свидание с девушкой. Стыдоба. Просто пройтись по городу, ещё куда ни шло, хотя и для этого нужно иметь сапоги. Вчера, когда шёл из больницы, многие прохожие оглядывались на него, как на умалишенного.
Старуха, Клавдия Семёновна, словно прочитав его мысли, предложила Егору старые дедовы сапоги. Боялась только подойдут ли. Он примерил, оказались почти в пору, слегка поджимали, но в целом вполне терпимо. Другое дело, что они имели повреждения и пропускали воду, но и валенки быстро промокали. Главное вид был уже другой.
    Бродя по городу, Егор убедился, что Кирсанов городок небольшой. В нём около двух десятков улиц, обсаженных деревянными домишками, как и у них в деревне. Чуть может больше Макарова или Тамалы. Правда, в центре города было немало кирпичных, двухэтажных зданий интересной архитектуры с балконами, лепниной и вензелями, с тяжёлыми, окованными железом, дверями. В них, видимо, жили когда-то местные купцы и городская знать. Теперь же их занимали городские учреждения.
    У дверей одного такого солидного здания Егор увидел вывеску «Кирсановский комитет партии большевиков». В другом, похожем здании напротив, размещался городской исполком.  На соседнем здании ещё несколько вывесок. Здесь размещались и органы здравоохранения, коммунального хозяйства, потребкооперации и ещё несколько различных организаций городского самоуправления.
    Егор читал вывески и на соседних домах. Он понимал, что в кабинетах этих учреждений и организаций решается и осуществляется управление жизнью этого города. Здесь и работают самые уважаемые городские жители, наделённые властью и способные оставить после себя определённый след.
    На следующем здании размещались вывески трестов и управлений строительных организаций. Среди них выделялась нестандартным видом объявление Сталинградского строительного треста. Тресту требовались: каменщики, плотники, столяры, штука-туры и представители других строительных специальностей. Желающим завербоваться на работу предлагалось пройти в комнату номер три на первом этаже.
    Егора это объявление заинтересовало. Он вспомнил слова стариков, что их внук завербовался в Сталинград. Наверняка побывал здесь. Открывалась возможность и ему попасть в большой город не на подножке вагона, а в самом вагоне. «Кроме того, если я завербуется, мне будет предоставлено и жильё. А почему не попробовать, если есть шанс? И зачем ждать, сидя на шее у стариков? Завербуюсь на год, а там видно будет».
    Егор решительно открыл дверь и пошёл искать комнату номер три. Она находилась почти в конце правого крыла здания. Подойдя к двери, столкнулся с выходящим из этой комнаты широкоплечим крепышом, держащим в руках какой-то листок. Смерили друг друга взглядом. Парень был настроен добродушно, улыбался. Значит, был доволен визитом сюда.
    - Завербовался, - спросил Егор.
    - Ага. Иди, у него сейчас никого нет.
    Егор вошёл в кабинет и приблизился к столу, за которым сидел агент по найму. За большим столом он казался коротышкой. Поздоровались.
    - Вербоваться пришли? – спросил коротышка.
    - Да, - несколько нерешительно ответил Егор. Ему вдруг показалось, что он сейчас делает ответственный шаг, который перевернёт всю его дальнейшую жизнь.
    - Хорошо, давайте документы.
    - Какие документы? – растерялся он.
    - Ну, паспорт или справку, наконец, удостоверяющие вашу личность: кто вы, год рождения, откуда родом и так далее.
    - Но в нашей деревне паспортов ни у кого нет. А справку я не брал. Не до того было, - последние слова Егор произнёс уже упавшим голосом.
    - А без документов, милок, я тебя взять не могу, - развёл руками мужчина. – Во-первых, я не знаю, сколько тебе лет, а во-вторых…
    - В мае мне будет полных девятнадцать лет, - перебил его Егор. – Родом я из деревни Красавские Дворики, Макаровского района, бывшего Турковского, Саратовской области.
    - Говоришь, из Красавских Двориков? – улыбнулся агент.
    - Да, а что?
    - Да, нет, ничего. Был у меня из Красавских Двориков один. Федосей Купцов. Знаешь такого?
    - А, как же? Конечно, знаю.
    - Хороший работник был. Осенью в армию призвали.
    - Вот и возьмите меня на место Федосейки. Мне край, как нужно в город попасть. Я не подведу.
     Вербовщик заколебался.
     - А, что ты умеешь делать, мил человек.
     - Много чего умею, товарищ. Землю пахать умею, хлеб выращивать, косить, молотить, валенки валять, сапоги чинить, учётчиком в тракторной бригаде прошлым летом работал. Меня в газете отмечали.
    - Да, ну? Только это, парень, не то, что нужно. Мне нужны строительные профессии. Ты читал в объявление, какие специальности перечислены?
    - Читал. Там написаны: каменщики, плотники, столяры, штукатуры, маляры. Есть и другие, есть ещё разнорабочие. Разнорабочим то я могу быть? Федоска, помнится, тоже в деревне строительными специальностями не владел. На ферме коровам хвосты крутил, да в поле, как все на земле работал. Мы все на руки способные. Думаю, я и кирпичи в стенку смогу класть, если денёк-другой посмотрю, как это делается. И потом… я с отцом амбар строил…, плотничать, пожалуй, тоже сумею.
    - Ну, это уже кое-что. А ты имеешь представление о каменщиках?
    - Имею, конечно. «Каменщик, каменщик, в фартуке белом, что ты там строишь, кому? Эй, не мешай нам. Мы заняты делом. Строим мы, строим тюрьму», - процитировал  Егор отрывок из знакомого стихотворения.
    - Ого! Молодец! Петь умеешь. Так, так…, - задумался агент, почёсывая затылок. – Сколько лет ты в школе учился?
    - Восемь с половиной.
    - Почему с половиной? Выгнали? Исключили за неуспеваемость? – насторожился вербовщик.
    - А это, товарищ, вас не касается, - вспылил Егор.
    - Ты не сердись, мил человек. Я так, к слову, спросил. Из девятого класса просто так, без уважительной причины, не уходят. Чаще всего это дети репрессированных родителей. Именно они, когда вербуются, говорят, что недоучились в школе, потому что отчислены по неуспеваемости. Вот я и подумал, может твоих родителей, тоже посадили, как врагов народа.
    - Мои родители перед государством ничем не провинились. Они колхозники. А из школы я ушёл по собственному желанию. Скажем, что я поссорился с родителями и не хочу больше жить на их иждивении. Вас такой ответ устраивает?
    - Вполне. Но даже, если бы ваши родители были объявлены врагами народа, я не посчитал бы это причиной отказать вам в желании завербоваться на работу, - агент как-то невесело улыбался при этом, будто бы делал это по принуждению.
    - А, что есть причины для отказа?
    - В принципе, найти причину не трудно. Но я не собираюсь их искать, если только мы с вами не договоримся.
    - О чём? – насторожился Егор. Ему не хотелось попасться на удочку мошенника.
    - Признаюсь. Я не только инспектор отдела кадров строительного треста, но ещё и руководитель художественной самодеятельности, в качестве общественной нагрузки, так сказать, - продолжал стеснительно улыбаться вербовщик. – Поэтому у меня имеется особый интерес к талантам. Я, так сказать, стараюсь выявлять таланты, и, вербуя людей, рассчитываю на то, что они впоследствии будут принимать участие в художественной самодеятельности. Вот ты прочитал отрывок из стихотворения довольно талантливо. А, может, ты ещё и поёшь?
    Егор изучающе смотрел на странноватого агента. Не насмехается ли? Но, похоже, что нет.
    - Вообще-то, в нашей деревне все поют. Сплошная самодеятельность. Вам Федоска разве не говорил.
    - Когда его вербовал, в позапрошлом году, на мне ещё не было этой общественной нагрузки, - признался кадровик. – Но не о нём речь. Если тебе так нужно завербоваться, спой мне сейчас, что-нибудь. 
    - Ну, вообще-то, могу и спеть.
    И Егор затянул любимую отцовскую песню:
                «По диким степям Забайкалья,
                Где золото роют в горах,
                Бродяга, судьбу проклиная,
                Тащился с сумой на плечах…»
    - Достаточно, парень. Я беру тебя. Но уж не подведи, обещай, что будешь принимать участие в художественной самодеятельности нашего треста.
    Вербовщик оказался удивительно щедрым и доверчивым. Он выдал Егору под расписку и под честное слово, что не сбежит, аванс в целых сорок рублей. Дал повестку, в которой указал дату и время, когда быть на вокзале для отъезда в Сталинград. Срок отправки был уже послезавтра, седьмого апреля. Время отправления одиннадцать часов. Вагон номер двенадцать. 
    Егор вышел от вербовщика счастливым. Настроение соответствовало солнечной погоде. Он миновал пару зданий, пока не увидел вывеску «Столовая». Тут же ощутил, сильный голод. Возможно от пережитого волнения предстоящих перемен. Поскольку в кармане лежали четыре червонца, и в честь такого радостного события, он решил, что может позволить заказать себе настоящий обед.
    В столовой народу было немного. Обеденный перерыв на предприятиях и в организациях ещё не начался, поэтому свободных мест было достаточно. Егор сдал в гардероб свою верхнюю одежду и, заняв место за столиком у окна, стал рассматривать меню. Он обращал внимание только на блюда, которые стоили не дороже 20 копеек. Но и они приводили его в изумление. Каша пшённая с молоком стоила аж 18 копеек. За такие деньги в их деревне можно было бы купить целых два ведра картошки, или ведро ржи, или горшок сметаны. Выбрал себе и попросил подать картофельное пюре. Это диковинное иностранное слово «пюре» заинтересовало его, а главное цена 12 копеек не превышало установленного им лимита. Каково же было его удивление, когда ему принесли толчёную картошку с маслом, да ещё в количестве, которое поместилось бы на его ладони.
    «Жулики! Не могли просто, по-русски,  написать: картошка толчёная с маслом. Нет же, специально извратили название, чтобы люди, несведущие в названии блюд, такие, как я, покупали у них обычную картошку».
    Из столовой Егор решил пройти по магазинам. Ему захотелось купить себе, что-нибудь приличное. На пальто он, конечно, не рассчитывал, но вот обувка ему была нужна обязательно. В обувном магазине, который тоже был в центре города, он присмотрел себе ботинки фабрики «Скороход». Они очень ему понравились и внешним видом, и ценой, и скрипом, по последней моде. Первый раз в жизни Егор примерил и купил себе ботинки.

3
    К месту сбора на железнодорожный вокзал Егор пришёл в назначенное время. Там уже собралось человек сорок парней и мужиков, разных возрастов, но в основном это были молодые ребята и несколько девушек, одетых, впрочем, по-мужски, в брюки. Они стояли группками, перекуривая и оживлённо разговаривая. Одеты все были бедно. Оно и понятно. Кто ещё, кроме бедноты, мог ехать на заработки в другой город. Для того и ехали, чтобы заработать и прикупить себе потом приличную одежду.
     Из здания вокзала показался коротышка-вербовщик, который ко всему был ещё довольно упитан, но двигался удивительно быстро и уверенно. Настроение у него было приподнятое.
    - Слава доблестному рабочему классу! – подходя к завербованным, воскликнул он. – А почему печальные?
    С ним поздоровались, правда, недружно и без энтузиазма. Настроение большинства сильно разнилось с настроением кадрового агента. Одна из нескольких девушек, побойчее  остальных ответила на его вопрос: - Чай, не к мамке на блины едем. Кто знает, что нас там ждёт в большом городе? Не пожалеть бы.
    - Не дрейфьте. Всё будет хорошо. Все там получите нужную и полезную рабочую специальность. Будете хорошо зарабатывать. Ещё и своим родным сможете помогать. Это я вам точно обещаю. А сейчас займёмся перекличкой. Прошу внимания и после названой фамилии громко отвечайте «здесь». Для этого лучше станьте в одну шеренгу, чтобы я смог вас каждого увидеть.
    Народ стал нехотя выстраиваться вдоль здания вокзала. Когда перекличка закончилась, кадровик сделал объявление: «Прошу, товарищи, никуда не расходиться. Наш состав  подадут через полчаса. Вагон номер двенадцать. И выше головы. Теперь вы настоящий рабочий класс. Так сказать, гегемон, строители новой жизни, опора нашего светлого коммунистического будущего. Ура, товарищи!»
    Вербовщик всем понравился. Весёлый и забавный. В такую минуту. Когда многие стояли перед неизвестностью и побаивались того, что их ждёт впереди, задорный живой человек развеивал страхи и сомнения, вселял оптимизм.
     Егор подошёл к газетному киоску. Была ещё уйма свободного времени, и он решил  купить какую-нибудь газету, чтобы узнать какие новости произошли в стране и в мире. Тут он увидел, выходящую их здания вокзала на перрон медсестру Валентину. Глядя, как она приближается к нему, подумал, что она будет сейчас упрекать его, за то, что позавчера он так и не пришёл на свидание. «Но какой прок от этого свидания, когда уже о многом переговорено, - подумал он. - Не могу я, и не хочу оставаться в Кирсанове. Не мой это город. Тесен он мне».   
    - Не ожидал? – спросила Валентина, поздоровавшись.
    - Признаться, не ожидал. Думал, у тебя смена в больнице.
    - А я вот, пришла. Отпросилась. Не осуждаешь?
    - За что я могу тебя осуждать, Валентина, если ты вернула меня к жизни и пришла проводить? За это не осуждают, а только благодарят, преклоняя колени. Жаль, что здесь сыро и грязно, а то…. А чего ты так вырядилась?
    - Заметил? – Валя немного смутилась. – Вот, хотела тебе понравиться.
    - А, если серьёзно?
    - Серьёзней некуда. Пришла просить тебя, чтобы не уезжал. Отец пообещал мне устроить тебя на очень хорошую работу.
    - В колбасный цех? На молокозавод или бондарем? Здесь в Кирсанове именно эти должности самые уважаемые и престижные.
    - В райком комсомола, инструктором. А дальше видно будет. Как сам себя проявишь. Оставайся, Егор. Я люблю тебя, - Валентина говорила это сдержано, но было видно, как она волнуется. На щеках даже выступил румянец.
    Егор в упор смотрел на девушку. Она ему нравилось, и было очень её жаль.
    - Я благодарен тебе, Валя, за всё, что ты для меня сделала. И за твою любовь ко мне тоже. Но остаться в этом городе я не могу. Извини. За большую любовь нужно платить тем же. А у меня платить не чем. Я опустошён. У меня украли самое дорогое, способность любить. Я говорю правду. Ты слишком хорошая и порядочная девушка и не заслуживаешь вранья. Я тоже люблю тебя. Но люблю, как сестру. И обманывать тебя не имею права.
    Валентина подняла на него глаза, полные слёз и пристально посмотрела на Егора.
    - Я тебе верю. Поезжай. Но помни, есть в мире такое сердце, которое всегда будет тебя любить. И если ты, когда-нибудь найдёшь то, что у тебя украли, дай знать. Я прилечу к тебе.
    - Обещаю.
    Егор и Валентина обнялись.

4
    Вскоре, перед самой подачей состава на перроне появился небольшой оркестрик. Кирсанов провожал своих посланцев на стройки Сталинграда с музыкой. Егор стоял у окна вагона и смотрел, как уплывает из его новой жизни приютивший его на время город, в котором оказались замечательные люди. Дед Парфен и Клавдия Семёновна, конечно, обиделись на Егора, как видимо, в свое время на собственного внука, тоже сбежавшего в Сталинград, но отговаривать не стали и даже собрали ему в дорогу некоторые вещи и еду. Проезжая мимо будки путевого обходчика Егор увидал этого приветливого и говорливого старика. Увидел ли он своего беглеца в окне набравшего скорость поезда неизвестно, но он стоял и махал рукой всему поезду и сам Егор помахал деду в ответ.
    Расставание с Валентиной тоже наполнило его некой горечью. Ему было очень непросто отстранять от себя влюбленного в него человека, тем более такую красивую и образованную девушку. Быть может, если бы не было в его судьбе Марины, он мог бы в неё влюбиться, но с другой стороны, он, наверное, и не попал бы в такую ситуацию, в Кирсанов и эту больницу и не встретился бы с Валентиной. Видно, судьбой предначертан именно этот вариант жизни и то, что случилось, то и должно было случиться.
     Мысленно перенёсся к Марине, хотя и поклялся себе выбросить её из сердца и никогда больше не вспоминать о ней. Но она против его воли врывалась в его сознание и, может быть, не так болезненно, как раньше заставляла думать о ней. «Интересно, как там она на Дальнем Востоке, счастлива ли со своим старшиной-сверхсрочником? Думает ли обо мне? Вспоминает ли наши встречи, наши ласки и поцелуи, наши мечты о будущей жизни и клятвы любить друг друга до гробовой доски? Она, конечно, наверняка считает меня погибшим, но это же не должно мешать приятным воспоминаниям о прошлом».
    Затем мысли с Дальнего Востока незаметно перетекли в родную деревушку, где провёл своё детство и юность, куда, примерно в это же время, в 1933 году возвращался на крыше поезда из Бобриков, чтобы спасти своих родных от голодной смерти. Он скучал по своим близким, по друзьям детства Шурке и Толику. «Эх, парни. Наверное, осуждаете меня за мою попытку самоубийства, за слабоволие. И Красавчане тоже, поди, жалеют, что я сгинул. Кто им теперь бесплатно письма, прошения и заявления в разные организации пишет? Наверное, никто. Опять секретарь сельсовета их обдирает. Мать так хотела, чтобы я был таким, как он». Сердце дрогнуло при воспоминании о матери. Вспомнился их поход с железом на Тамбовщину, как едва не утонули, а теперь вот он едет в Сталинград устраивать свою жизнь без них, без родителей, которые хотели, чтобы жил он по их меркам. «Господи, хоть бы в Сталинграде мне повезло».
    Резкий толчок в плечо заставил Егора очнуться. На него смотрел тот самый крепыш, с которым он, лицом к лицу, встретился в дверях комнаты номер три, вербуясь на Сталинградскую стройку. Тот приветливо улыбался.
    - Хватит тоску разводить, - сказал он дружески, - не понравится, годик, как-нибудь перекантуемся и сбежим. Садись со мной обедать. Разлюбезнейшая моя маманя столько еды мне в сундучёк положила, что целой бригадой за месяц не съесть. В вагоне то тепло. Пока доедем до Сталинграда, половину выбросить придётся. Скиснет.
    - Ты, что? Продукты выбрасывать грех.
    - Сам знаю, что грех. Но что с ними делать, если они испортятся и их нельзя будет есть? – говорил он, выкладывая на столик купе свёртки.
    - Просто, меньше надо было брать с собой.
    - Так я матери говорил, но её переубедить трудно. Всё боится, что я изголодаю без неё. Мать – есть мать.
     У Егора в мешке тоже были продукты, собранные стариками и он поспешил тоже выложить их на стол, но новый знакомец посоветовал приберечь.
    - Давай сейчас съедим только то, что может испортиться, а что может подождать, съедим позже.
    - Ладно, - согласился Егор, - соленое сало может подождать.
    - Тебя, как зовут? – спросил крепыш, разрезая на куски аппетитное варёноё мясо, пахнущее чесноком и другими специями.
    - Егором. А тебя?
    - А меня Афоней. Будем знакомы. Я уже третий раз по вербовке еду. Первый раз я из дома выпорхнул, когда мне едва исполнилось шестнадцать. Соврал тогда вербовщику, что мне восемнадцать. Я с виду-то кряжистый, он и поверил. А потом, в справке, которую пришлось брать в сельсовете, попросил писаря, не бесплатно конечно, за две бутылки самогона, прибавить мне пару лет. Мать в слёзы. Не хотела отпускать несмышлёныша. Дескать, пропадёшь без родительского досмотра в чужом краю. Ничего, не пропал. Кое-как, правда, отработал срок. Первый раз вербовался в Тамбов. Слыхал о таком городе?
    - Спрашиваешь. Конечно, слыхал, - ответил Егор. – Мы, в тридцать третьем году, с родителями на Тамбовщину за продуктами ходили.
    - Город, хоть и большой, но так себе. Ничего примечател-ного. Смахивает на большую деревню, как четыре-пять Кирсановых. Улицы грязные, на окраинах, так и вовсе непроходимые. Брусчатка и булыжники только в центре города. Да и центр, если говорить честно, красотой не блистал. Позже, когда мы там построили несколько пятиэтажных домов, он преобразился. Стал выглядеть заметно лучше. Сначала, когда я только приехал в Тамбов, было тяжело. Начинал разнорабочим. Намантулишься за день так, что вечером с ног валишься. Уставал так, что всё тело болело. Но потом понемногу втянулся. Привык. Дело пошло. К концу срока уже так освоился, будто родился строителем. А ты, Егор, кем до вербовки работал?
    - Я учился в школе. А летом, на каникулах, конечно, в колхозе подрабатывал. Был учётчиком в тракторной бригаде, - Егору было интересно слушать Афоню, познавать первый опыт жизни бывалого человека на городском строительстве. – А, почему ты уехал из Тамбова, если говоришь, что освоился? Всё-таки там плохо было?
    - Нет. Вообще-то, там было совсем не плохо. Общежитие хорошее, тёплое, чистое и светлое. И заработок хороший. Просто, натура у меня такая, непоседливая. Надоедает на одном месте. Да и по матери заскучал. Вернулся из Тамбова, посидел с месяц дома и снова завербовался. Только теперь в Саратов. В Саратове значи-тельно легче было. Всё же я уже многое умел. Меня даже в десятники хотели выдвинуть. Но я не согласился. Срок вербовки закончился, и я опять подался домой.
    - А, что за должность такая, десятник?
    - Ну, как тебе сказать…. Мастер, по нашему. Это человек, который на объекте руководит двумя-тремя бригадами.
    - И чего же ты не согласился?
    - Грамматёшки у меня не доставало. Быть бригадиром или десятником, значит, надо уметь читать чертежи. А я в этом слабо разбирался. Да и лучше, когда только за себя отвечаешь. За других отвечать сложно. Хотя зароботки у бригадиров и десятников, надо сказать, заметно больше. Теперь вот в Сталинград еду. Подумал, пока холостой, нужно попутешествовать по стране, посмотреть другие города, глянуть, как в них люди живут. А когда женишься, уже не поездишь. Жена и дети так привяжут к одному месту, что уже и вздохнуть некогда будет. Ты сам-то, из каких мест будешь?  Не Кирсановский?
    - Нет. Я из деревни Красавские Дворики, Макаровского района, Саратовской области.  Слыхал, может, про такую?
    - А, чем она знаменита?
    - Бездарными руководителями. У нас в 1932 году не было засухи, не было саранчи, не было ничего, что могло погубить урожай. Он и уродился, как обычно. Но колхозные руководители у нас весь собранный с полей хлеб сдали государству, даже сверх плана. В результате, колхозники, которые вырастили и собрали этот хлеб, с осени стали дохнуть с голоду, а к весне больше половины деревни народу вымерло. Вот такие у нас знаменитости.
    - Таких знаменитостей везде пруд пруди. Тоже мне, удивил. Где их только нет этих бездарных руководителей. И у нас в Кирсанове, и в окрестных деревнях тоже в 1933 году был голод. Тоже много людей поумирало. Но, по моему, тут нужно смотреть наверх. Это оттуда была команда весь хлеб из деревень выкачать, а деревенские, дескать, проживут на старых запасах, да на огородных овощах. Это, брат, политика. Давай не будем её касаться. У нас за подобные рассуждения уже многих осудили, как врагов народа.
    - Давай, не будем, - согласился Егор. – Ибо от нашего разговора всё равно ничего в стране не изменится.  Мы слишком пассивны и не умеем отстаивать свои права. А ты вот скажи, чем твой Кирсанов славится? Я за три дня достопримечательностей  в нём не обнаружил, хотя весь его обошёл.
    - Ну, хотя бы тем, что в Кирсанове жил и работал знаменитый бандит Антонов. Про него-то ты слыхал?
    - Слыхал. Только не уверен, что он был бандитом. Нам ведь не скажут правду, за что он боролся. Если в его банде были одни лишь крестьяне, защищавшие свою землю, то какая же это банда? Бандиты, обычно те, кто забирает чужое. Кто грабит и убивает. Ты про крестьянское восстание Болотникова слыхал?
    - Нет. А, что он был в ваших краях?
    - Не в наших. Но было это давно, ещё в царские времена. Крестьянин Болотников собрал вокруг себя таких же, как он крестьян, недовольных чрезмерными налогами со стороны бояр и выступил против местных богатеев и существующего строя. Тогда его тоже подавили. Так вот ваш Антонов напоминает мне того самого Болотникова.
    - Вообще-то, да. Он точно не грабил никого из простого народа, никого не убивал. Даже не знаю, почему его прозвали бандитом, - задумался Афоня.
    - А у нас сейчас так. Кто выступает против Советских порядков, даже если они не правильные, тот сразу бандит. А теперь пострашнее слово придумали «враг народа».
    - Пожалуй, ты прав. У нас в Кирсанове Антонова все жалели. Поэтому и гордятся тем, что он наш земляк. Вот только вслух это бояться высказывать. Опасно.
    - Он, кстати, был у вас начальником милиции уже при Советской власти, насколько я помню, - Егор вспоминал, что слышал из разговоров отца.
    - Был. Потом посмотрел, куда всё клонится, собрал мужиков и выступил в защиту тамбовских крестьян. Слушай, Егор, мы опять скатились в политику. Услышит, если кто, донесет, куда не надо, потом греха не оберёшься.
    - Всё, больше о политике ни слова. Обещаю.
    - А как ты в Кирсанове оказался? - спросил Афоня, чтобы прейти со скользкой темы.
    - Да… долго рассказывать, - стушевался Егор.
    - Так нам спешить некуда. До Сталинграда часов двадцать езды. В Кирсанов то к кому приезжал?
    - Я в Кирсанове оказался проездом, но останавливался у деда Парфена, путевого обходчика.
    - У деда Парфена? – переспросил новый знакомец.
    - Да, а что?
    - Занятный старик. У нас в Кирсанове он известная личность. Уважаемый человек. Он даже первому секретарю горкома партии не боялся правду в глаза говорить. А в том самом, голодном 1933 году, он работал председателем райпо, спас нашу семью, да ещё много других семей, от голодной смерти. В Кирсанове сейчас не найдёшь человека, который бы в чём-нибудь ему отказал.
    - Ясно. И мне он помог в трудную минуту. Я тоже буду ему благодарен до конца своих дней. А медсестру Валентину из городской больницы ты знаешь?
    - Конечно, знаю. До шестого класса я с ней в одной школе учился. Только она была двумя классами старше. Знаком я и с ней и с внуком деда Парфёна, Ефимкой. У нас тут все, наверное, друг дружку знают.
    - Ну, и как она тебе кажется?
    - Девка хорошая. Приметная. Добрая. Но только чересчур умная. Я лично, не хотел бы иметь такую жену. Что это будет за жизнь, если жена умнее тебя? От одних её умных замечаний и нравоучений умереть можно. С ней внук деда Парфена, Ефимка, дружил. Не выдержал. Сбежал от неё, кстати, в Сталинград. Правда, в их истории учителя Ефимкины, что-то напортачили. Стали вмешиваться, критиковать за любовь к ней в таком возрасте. А он-то на год моложе её был, но по виду и не дашь, что моложе. Стали даже оскорблять его. Короче, знаю я эту Валентину. У неё всегда от ухажёров отбоя не было, только она больше учёбу выбирала, чем парней. А ты ее, откуда знаешь?
    - Я больше месяца пролежал в вашей больнице. Думали, что не выживу. Это она меня вернула к жизни. Выходила, можно сказать. Если бы не она, не ехал бы я сейчас в этом вагоне с тобой. Должен отдать ей предпочтение перед другими.
    - Выходит, и ты на неё клюнул? – заулыбался Афоня.
    - Она очень хорошая. Но я не клюнул, как ты это называешь. А почему, уже другой вопрос. Не будем больше об этом. Расскажи лучше, как жилось и работалось на стройках?
    - Про Тамбов я тебе уже рассказал. В Саратове жилось получше. Общежитие было почти в центре города. Комнаты на четверых. Для каждого кровать, тумбочка, табуретка. Два шкафа, для рабочей одежды и для выходной. Стол на четверых. Но главное, всё-таки, заработки. В Саратове они были почти в два раза выше. В летние месяцы до четырёхсот целковых зарабатывали. Вечерами в кино ходили. А один раз я даже в театре был. До сих пор голову ломаю. На сцене видел зеленоволосую бабу. Черноволосых видел, русых, каштановых, рыжих, белых, седых, а вот зеленоволосую увидел впервые. Если бы мне сказали, что видели белую ворону или синюю галку, меньше удивился бы, чем бабе с зелёными волосами.
    - Небось, крашеная, - высказал догадку Егор.
    - Неужели это возможно?
    - Ты, что не знал, что женщины волосы красят?
    - Впервые слышу.
    - Так знай, красят. Ну, хрен с ними с женщинами. Ты лучше скажи, не врёшь, что до четырёхсот рублей за месяц зарабатывал?
    - А какой мне резон врать-то?
    - И чего же ты тогда не держался за такую денежную работу?
    - Но я же тебе говорил. Не могу долго сидеть на одном месте. А чему ты, Егор,  удивляешься?
    - А тому удивляюсь, что в деревне заработок колхозника, если натуроплату перевести на деньги, ровняется пяти рублям в месяц. Теперь я понимаю, почему колхозников не отпускают из колхозов. Дармовая рабочая сила. Скажи, а мастером на стройке трудно стать?
    Грамотному человеку не сложно. Нужно хорошо уметь считать и в рабочих чертежах разбираться.
    - А что это такое, рабочие чертежи?
    - Ну, это проект, по которому, значит, строится то или иное здание. Каким должен быть фундамент. Из каких  материалов должен состоять. И так далее и тому подобное. В проектах всё предусматривается. Даже длина и ширина туалета. Если здание построено с отклонением от проекта, его могут не принять в эксплуатацию. А его переделку могут отнести за счёт виновного. Ну, и деньги мастер, конечно, хорошие получает. В Саратове мой мастер получал почти вдвое больше, чем я, рядовой каменщик. Теперь-то я жалею, что в своё время бросил школу и бил баклуши. Но…, как говорится, близок локоток, да не укусишь.    
    - Но ты ещё молодой. Легко можешь наверстать упущенное, - подбодрил его Егор.
    - Как? Подскажи. Меня же сейчас не примут в шестой класс. Мне уже скоро будет девятнадцать лет. Что же мне сидеть с пацана-ми за одной партой?
    - Почему? Есть же вечерние школы рабочей молодёжи. Я сам в газете об этом читал. В Сталинграде наверняка такие школы имеются. Мы в них поступим и постепенно, без отрыва от производства закончим. Ты семилетку, а я десятилетку. Ты потом сможешь пойти учиться на мастера в техникум, а я на инженера в институт, если меня, конечно, не примут в лётное училище.
    - Хорошо бы. Я давно хотел быть мастером, но не знал как. Теперь ты подсказал и я, думаю, так и поступлю. Спасибо, друг. А почему ты прервал занятия в школе? Ведь ты говорил, что учился. Отца врагом народа объявили, да?
    - Нет. Я ушёл из школы, потому что сбежал от родителей. Они предали меня, участвовали в сватовстве моей невесты за другого. Я просто не мог после этого жить с ними под одной крышей, зависеть от них, быть у них на иждивении. А почему ты решил, что мой отец враг народа.
    - У нас, в Сосновке, это не далеко от Кирсанова, мой дядька по пьянке ляпнул, что, мол, Сталин грузин, а потому русских не жалеет: то голодом их морит, как в тридцать третьем году, то теперь ни за что, ни про что, в тюрьмы их сажает. Дядьку тут же схватили, объявили врагом народа, а его детей сразу из школы исключили. Потому Иван, дядькин сын, мой двоюродный брат, всем говорил, что ушёл из школы по собственному желанию. Другие говорят, что отчислили за неуспеваемость. Но я-то знаю истинную причину, почему он прервал учёбу. Вот я и о твоём отце так подумал. 
    - Хреново, что наши энкэвэдэшники так поступают. Не могут отличить болтунов от настоящих вредителей, врагов народа. Но и школьное начальство, тоже… засранцы. Им-то, какое дело до родословной учеников? Их дело учить. А в нашей стране, по основному закону, по конституции значит, все равны и имеют равные права на образование. Так нет же, по собственной инициативе начинают подрожать энкэвэдэшникам и преследовать невиновных детей, наклеивать им ярлыки, дескать, отпрыски врагов народа. Сволочи.
    - А ведь было объявлено, в газетах тоже писали, что «сын за отца не отвечает». На практике получается совсем другое. Отвечает, да ещё как…
    - Я в этих вопросах, если честно, запутался. С одной стороны в нашей стране есть враги народа. Раз допустили такой страшный голод, от которого умерло столько народа в 1933 году, значит, это могли сделать только враги. А с другой стороны…. Рыков сменил на посту Ленина. Десять лет был у руля государства. Выступал против колхозов. Значит, он не мог быть врагом народа. А его, как раз в этом и обвинили. Но так же не может быть? Обычно, настоящий враг, чтобы отвести от себя подозрение, указывает пальцем на своего противника и кричит: «Держите его, он враг народа!» Того хватают, и не давая времени на оправдание расстреливают. Тоже получается и с маршалами Советского союза. То Егоров, Тухачевский и Блюхер были героями гражданской войны, награждены орденами и медалями за заслуги перед Родиной, а то вдруг, раз… и стали врагами народа. 
    - Слушай, Егор, мы опять с тобой заговорили о политике. Давай сменим пластинку. Мне кажется на нас стали посматривать. Пока доедем до Сталинграда, глядишь, и сами станем врагами народа, - сказал в полголоса, наклонившись через столик Афоня.
    - Всё. Завязали. Ни одного слова о политике до Сталинграда.
.....
(продолжение главы можно проичтать в книге)