Порядок превыше всего

        В первых числах декабря 1942 года фашисты гнали очередной трагический обоз с сотнями евреев на центральную станцию города Волковыска, исполняя приказ берлинских властей о ликвидации гетто.       

        — Дядька Семён, тётка Мотя! Вашу Верку немцы забрали!! Вместе с жидами в  Германию отправят!! — прокричала запыхавшаяся от быстрого бега подружка, вбежав в дом Игнатьевых.   

        — Господи! Что будет, с младшенькой?!  —  крестясь, запричитала мать.    

        — Может, разберутся и отпустят, — вторила ей свекровь Екатерина.   

        Слово «жиды» резануло слух у главы семейства, до войны антисемитизм в Волковыске не приветствовался, а осознание происходящего кольнуло в левом боку и перехватило дух. 

        — Как же, отпустят… ша! Тихо бабы!  Давно забрали Верку? — спросил Семён, медленно вставая из-за обеденного стола с варёной картошкой и соленьями,  у дрожащей от холода и страха девчонки. 

        — Десяти минут не прошло. Мы с Веркой рядом шли, высматривая знакомых, она споткнулась, а рыжий полицай подумал, что из колонны — влепил подзатыльник и втолкнул к евреям! Она же чёрненькая, на еврейку похожа, — выдала историю происшедшего бывшая одноклассница. 

        — Пошли! Бегом!! Должны успеть до центральной станции, иначе… — Семён, пожилой мужчина не призывного возраста прихватил документы и всю наличность из шкатулки, заработок за месяц, и две пачки немецких сигарет, накинул старое драповое пальто и потёртую каракулевую шапку, валенки на босу ногу, и выскочил из дому вслед выбежавшей девочкой.   

        — Верочка, девочка моя, не бойся. Папа здесь — всё будет хорошо! — прокричал отец дочери, лишь спустя полчаса на подходе к центральной станции подружка опознала рыжего полицая с помятым лицом от непробудного пьянства.   

        — Вера, мы здесь с твоим папкой Семёном! — подбодрила подругу сверстница, разглядев её среди медленно идущей толпы обречённых рядом с телегой, перегруженной больными, истощёнными людьми, не способными идти самостоятельно.      

        — С полицаем не договориться, из националистов и сидел при советской власти. Деньги возьмёт, сволочь и глазом не моргнёт, но ничего не сделает, — опознав едва знакомого охранника с их улицы, подумал дядька Семён и направился к нескладному фельдфебелю в очках с печальным серым лицом. — Пан офицер! Помогите! Там моя дочка, не еврейка, случайно. По недосмотру попала к отъезжающим евреям, — снимая шапку и протягивая документы младшему чину полевой жандармерии, непонимающему, что от него нужно этому русскому или поляку. 
 
        Документы, удостоверение личности на немецком языке и справка по составу семьи на русском, но с нужными печатью и подписями были в  порядке. Пожилой фельдфебель, сам отец двоих детей, ещё раз посмотрел на осунувшегося просителя — такое преображения внешности он наблюдал впервые. Только что довольно крепкий мужчина с остатками растительности на голове превратился в дряхлого старика, пытающегося на ходу что-то объяснить представителю оккупационной власти, тыкая пальцем в список, бормоча по-славянски и коверкая немецкие слова.    

        — Дочка моя, тохтер, кляйн фрау, помогите, герр офицер. Отпустите медхен нах хаус, — продолжал бормотать проситель, сунув шапку за пазуху, указывая рукой в сторону обоза и  засовывая одну за другой пачки сигарет в карман шинели жандармского чина. 

        — Юде?! — уточнил для порядка фельдфебель, наконец понявший, чего от него хотят, поправив сбившуюся на поясе кобуру и подозвав рыжего полицая, приказал. — Ентлассен! Орднунг юбер аллес.      

        Полицай, слышавший почти весь разговор, хотел возразить офицеру, что с такой внешностью русских уж точно не бывает. Но получив от правильно среагировавшего просителя ком смятых немецких и советских купюр не только на опохмелку, а на хорошую выпивку с приятелями — не стал связываться, а быстро вытащил из обречённого обоза испуганную чернявую девчонку с чёрными глазами и передал родителю…   

        Через час вся семья собралась за столом с весело закипающим самоваром.  Отогревшаяся Вера, так до конца и понявшая, что её ожидало, сидела  рядом с отцом, вцепившись правой рукой за локоть. По другую сторону дети, средняя дочь Тамара и сын Гена.  Мать Семёна, откуда-то молча, принесла бутылку самогона и маленькую пачку чая, давно ставшего роскошью в семейном бюджете.

        — Батька! А ты у нас не только лысый, но и совсем седой, — обратила внимание беременная старшая дочь Лида с двухлетней дочкой Наташкой на коленях.      

        Глава и единственный кормилец большой семьи, медленно выпил стакан самогона, поднялся со скамейки, осторожно освободился от детей и, опустив голову, будто смотря под ноги, чтобы не споткнуться, неторопливо подошёл к шкафу со встроенным зеркалом. Ещё с утра уверенный, крепкий мужчина в расцвете сил поднял взгляд на себя. Из зазеркалья на него уставился незнакомый старик с заострёнными чертами лица и седыми прядями волос, обрамляющими лысину…   

        «ORDNUNG MUSS SEIN», — где-то вне пространства и времени один из  ангелов смерти невозмутимо отщёлкнул маленькую костяшку вправо в нижнем ряду на счётах холокоста, вернув жизнь черноволосой девочке с чёрными глазами.         

        PRIBALTIEZ

        P.S. Миниатюра опубликована в Литературно-художественном журнале «Союз писателей», № 1-2017 год, стр. 121.