След на земле Кн. 1, ч. 3, гл. 42 Опасная правда

Глава 42.  Опасная правда

1
    В кабинет председателя колхоза Фрола Жижина не вошёл, а вихрем ворвался, так,  что занавески на окошке порывом ветра вынесло на улицу, главный бухгалтер. День был, по всем параметрам, жарким. Обычно такие дни бывали летом, но в этом году уже в начале мая установилась жаркая солнечная погода. На полях тоже было жарко. Посевная подходила к концу, и нужно было рапортовать об успешном её завершении.
    - Слушай Фрол Петрович, я так больше не могу. Терпение мое лопнуло. Эта дура не исправима. Господи, какой идиот надоумил тебя поставить её учётчицей в тракторную бригаду? – Николай Николаевич Решетников почти кричал, обливаясь потом и размахивая бумагами в своей руке. – Я уже не говорю, что она на счётах считать не умеет, она вообще элементарно считать не может.  Складывать цифры без ошибок не получается, а умножать и делить для неё камень преткновения. Такое впечатление, что в школе она совсем не училась. Я не могу верить ни одной её цифре.
    - Не кричи, Николай Николаевич. У меня самого голова идёт кругом. Ты же сам знаешь, какой идиот. Знаешь, что она крестница Желанкова. Наверное, слышал и кто к ней по ночам бегает, - урезонил главбуха Жижин. – Так, что охолонись. Или беги с этим к председателю сельсовета товарищу Васяеву.
    - Так это правда, что он с ней любится?
    - Я к ним в спальню не заглядывал и этого не знаю. Он же у тебя консультировался, когда предлагал её кандидатуру на место учётчика самого боевого коллектива. Ты лично ему дал «добро» на перевод её из доярок на это место, так теперь мажь этим свою голову, а не мою. Ты ещё тогда должен был проверить её способности по грамотности. Вот и занимайся с ней. Можешь за неё работать, но меня этим не нагружай.
    - Да, я спрашивал его. Он её охарактеризовал, как умную и способную девушку. Что я должен перепроверять его слова? – растерянно причитал Решетников. – Но я уже сто раз убедился, что она элементарную арифметику не знает. Умножение и деление для неё тёмный лес. Надо что-то делать. Нам надо давать задний ход.
    - Я уже сказал тебе, Николай Николаевич, что в это дело вмешиваться не буду. Если тебе нужен задний ход, делай его сам.
    - Господи, как я мог купиться на такую авантюру, взять на такой важный участок не проверенного человека. Она уже всё запутала, а дальше пойдёт по нарастающей, как снежный ком, и понять какая выработка, какие затраты и начисления, вообще, станет невозможно, - чуть не плакал главбух. – Но, Фрол Петрович, снять и заменить её, без вашего участия невозможно. А менять её просто необходимо. Любая проверка или ревизия ляжет пятном на колхоз и там, наверху, не объяснишь, что эта кукла - протеже председателя сельсовета. За колхоз отвечаете вы.
    - Хорошо, Николай Николаевич, готовь ей замену. Я не возражаю. Только найди такую, чтобы потом снова не пришлось менять. Я другой раз к Васяеву с этим не пойду. Как подберёшь, скажешь, - Фролу надоел этот скулёж главбуха. Но больше всего ему не хотелось идти и убеждать председателя сельсовета в необходимости снятия с должности его молодой возлюбленной.
    - Так и подбирать никого не надо. Нужно просто вернуть на эту должность нашего Толика Сладенького. У него всегда всё было точно и аккуратно. Он это дело знает на зубок и уж в математике соображает, - вдохновенно воскликнул Решетников, окрылённый вероятностью возвращения прежнего учётчика, с которым он беды не знал.
    - На Сладенького, можешь не рассчитывать, - резко повернулся к главбуху Фрол. – Ты не знаешь, что ли, что он состоит на подозрении у энкэвэдэшников? Он, помещичий ублюдок, не сегодня-завтра будет арестован. Если будешь за него ходатайствовать, то считай и сам на подозрении окажешься, как пособник вражеского элемента. А я тем более за него слова не скажу.   
    - С чего вдруг он стал на подозрении? О каком вредительстве речь, если он делал свою работу добросовестно? – растерялся главбух. – И чего в нём помещичьего, если с детства в лаптях, да с голым пузом ходит?
    - Ты чего меня пытаешь? Знаешь же, что его велели убрать с учётчиков? Почему? – вскипел Жижин. – Понимать должен, раз убрали, значит, на место не вернут. Хочешь убрать Варьку, убирай, но десять раз подумай, кого хочешь поставить на её место. За учёт в колхозе ты отвечаешь, тебе и карты в руки. Найдёшь замену, вместе пойдём к Васяеву, а нет… учи эту подстилку бестолковую.
    Решетников выскочил из кабинета председателя так же резко, как и влетел в него. Оконные занавески снова вылетели наружу от открывания и закрывания двери.
    «Черт бы побрал, этого бухгалтера, - подумал Фрол. - Накличет беду на парня. Он для Васяева сейчас, вроде красной тряпки. Стоит ему напомнить про Сладенького, как тут же объявит его врагом народа, как Якова Борисовича. А ведь, за что, гад, старика со свету сжил? За то, что дед пожурил его, когда увидел, как тот к Варьке кобелём бегает. Тьфу».
    На следующее утро повторилась картина вторжения главбуха к председателю. И снова причиной этого ураганного визита была дочка бывшего председателя Варька.
    - Скажите Фрол Петрович, вы давали такую установку, чтобы всем механизаторам, занятым на ремонте техники, без учёта затрат времени на технические работы начислять по два трудодня за день?
    - С чего бы это? Никаких установок я не давал. И почему, именно, по два, а не по одному или по три трудодня? Насколько я помню, на каждую операцию ремонтных работ были выработаны и утверждены конкретные нормы, и никто их не менял. В соответствие с ними и следует производить начисление, - Фрол сразу понял о ком пойдёт речь. Как только Решетников коснулся механизаторов, и на его лице возникла гримаса зубной боли.
    - Ну, тогда всё ясно. Из-за того, что она не умеет считать и применять эти нормы, ей легче всего начислять каждому по два трудодня, и поэтому нет недовольных. Кроме того, зачем торопиться с ремонтом, если за простой идёт выгодное начисление? Я уже подозреваю, что её и там, на полевом стане, трактористы «окучивают». Что-то больно подозрительные у них показатели выработки. Вылетим мы в трубу с этой учётчицей.
    - Ты с Васяевым говорил относительно её замены?
    – Говорить-то, говорил…, - махнул рукой, показывая бесполезность этого разговора, главбух. – За полчаса моих убеждений, он согласился на перевод с учётчицы тракторной бригады на должность бухгалтера в моей конторе. А у меня эту должность занимает Зоя Федоровна, двоюродная сестра Павла Сидоровича Мордюкова из райпотребкооперации. Причём, на ней весь колхозный учёт, и заменить её на эту безмозглую дуру, будет самой большой ошибкой и даже преступлением с последствиями районного масштаба. Я не знаю, что делать.
    - Ищи замену. Найдешь, скажешь. Я соберу членов правления и утвердим учётчика по всем правилам, а не так, наскоком, как Варьку. Сделали не по положению и оказались в заднице.
    - Хорошо. Постараюсь.

2
    Время всегда для кого-то летит быстро, а для кого-то тянется однообразно и тоскливо. Но, тем не менее, оно не стоит на месте, чередуя дни и ночи, недели, месяцы и времена года. Миновала свой срок снежная, метельная и морозная зима, отгремела грозами и бурным половодьем жаркая весна, наступило знойное солнечное лето.
    Для Толика Сладкова, по прозвищу Сладенький, все эти перемены во временах года, как-то не особенно волновали. Дни тянулись унылой чередой, не принося ни радости, ни удовольствия. Состояние здоровья бабушки, Клавдии Терентьевны, всё больше ухудшалось. Всё реже она могла встать и походить по дому, даже опираясь на палку. Работа тоже не приносила удовлетворения. Он продолжал работать на ферме и ждать, когда же, наконец, наступит время, чтобы вырваться из этой дыры, где у него нет никакой перспективы, улучшить свою жизнь.
    Он с нетерпением ждал возвращения друга Шурки с курсов животноводов из Турок, готовясь к этому событию. И вот он вернулся. Встретились трогательно. Обнялись крепко, до хруста костей, поочерёдно приподнимая друг друга над землёй. Потом сидели во дворе у Толика, пили самогонку, приготовленную Толиком заранее, и говорили, говорили, говорили.
    Толик рассказал о всех переменах произошедших с ним после Шуркиного отъезда. Про визит Жижина к нему домой с предложением вписать в ведомость на получение трудодней фамилии паршивых активистов. Про свой отказ пойти на преступление против своей совести. Про снятие его с должности учётчика и назначение на его место дебильной, пустоголовой Варьки Акимочкиной, которую председатель сельсовета Васяев превратил в свою любовницу. И как она сразу же вписала в пресловутую ведомость не две фамилии, а целых четыре и начислила им тысячу сто шестьдесят четыре трудодня.
    - Не пойму, а зачем это было нужно Фролу? – удивился Змей.
    - У нас потом с ним состоялся примирительный разговор, и он поведал мне, что на этом настаивал Васяев. К тому поступило указание из райцентра выявить и арестовать не менее трёх «врагов народа» или противников Советской власти. Вот он и решил найти повод, чтобы для выполнения плана, в число этих вредителей записать меня, выявить мою виновность в незаконных приписках, сделанных моей рукой. Против такого обвинения за меня бы никто не посмел вступиться.
    - Вот, сволочь?
    - Так они нашли вместо меня Бузникина Якова Борисовича. Якобы тот был соратником Троцкого и вредил колхозу, когда работал на ремонте тракторов. Это два года назад. А знаешь, почему выбрали Якова Борисовича на заклание?
    - Почему?
    - Он же был соседом Акимочкиных и видал, как Васяев по вечерам бегал к Варьке хер чесать. Он взял и пристыдил Васяева за его кобелизм. Вот Васяев и сгубил старика, написав на него донос. Теперь ещё одна кандидатура врага народа вакантная осталась. План то, по выявлению вредителей спущен на весь год. Так эта сволочь ждет, кого ещё можно будет упечь «на дырку». Пока я самый удобный, как помещичий вы****ок. Вроде, кому я нужен, сирота казанская.
    - Брось, кукситься. У этого гада, кроме тебя, наверняка ещё кто-то на примете, более опасный, чем ты. 
    - Ну, да. Фрол Петрович так и сказал, что кроме меня, ещё он и кто-то третий. Он не назвал, потому что точно не знает. И сказал, что за всеми нами организована слежка, мол, кто, что, когда и где сказал или сделал. Представляешь теперь, какая у меня житуха здесь была. Фрол ещё предлагал мне сбежать куда-нибудь подальше с глаз долой, но на кого я бабку то оставлю. Она уже и так почти не встаёт.
    - Да, уж, представляю, чего ты хлебнул, дружище. Но теперь я тут и мы устроим всем «шоколад с изюмом». Причешем лысых и заставим кашлять. Они такую «дырку» увидят, что дерьмом из неё умоются, - охмелевшему Шурке море было по колено. – Ты мне скажи, Толик, жену то себе нашёл? С Ксюхой встречался?
    - Нет, брат, не встречался. И желания не имел. Раз я ей с бабкой не нужен, значит, и она мне не к чему. Да и Фрол, когда я отказал ему с приписками, взбеленился и запретил мне видеть её. Обещал голову оторвать.
    - И ты струхнул? Фрола Жижина испугался?
    - Да брось. Никого я не испугался. Просто ни к чему мне ради неё на рожон лезть. Я ему так и сказал, что не нужна она мне такая.
    - Но она же тебе всё равно нравится?
    - Нравилась сильно, и красота её никуда не делась. Одно время из головы не выходила. Но, выходит, я ей не люб. А без любви жизни не получится. Забирай её себе.
Потом друзья гуляли по деревне, плясали на танцах в избе-читальне, радовались встрече. Вернувшись домой с вечеринки, Толик обнаружил, что его бабке сделалось хуже. Ко всему прочему, у неё поднялась температура, и появился сухой надрывный кашель.
    -Что с тобой? Тебе плохо, бабуль?
    - Плохо, внучек. Горю вся. Наверное, простудилась, но не могу взять в толк, где и когда. Лето же на дворе. Жарко.
    - Простудиться можно всегда, а летом даже чаще всего. Сквозняки по дому гуляют, духоту гоняют. Воды могла холодной попить. Вот тебе и кашель. Ты вот, всё норовишь по дворам пробежаться, хотя слаба ещё. Сидела бы дома, может и не простудилась бы. 
    - Но людям же надо помогать. Если не я, кто же им ещё в нашей деревне поможет. До больницы в Макаров, чай, с пузом не набегаешься. Родильный дом, вообще, только в Турках. Вот и ждут меня бабы, нуждаются. А мне и то лучше, чем лежать, бока мять. От лежанки этой спина всё больше болит.   
    - Ладно, скажи, что тебе подать, какую траву заварить? Может, тебе банки нужно поставить?
   - Нет, банки не надо. Согрей самовар и завари в чайничке сухой ежевики. Можешь заварить отдельно ещё шиповник. Он хорошо понижает температуру.
Толик исправно делал всё, что говорила Клавдия Терентьевна, но улучшения не наступало. Когда рассвело, пошел к председателю колхоза просить подводу, чтобы отвезти бабулю в больницу. Но Фрол, занятый срочными делами, сказал, что сегодня все подводы уже расписаны, и он ничего выделить не может. Пообещал подводу на завтра.
    - Что ж, завтра, так завтра. Подождём до завтра, - растерянно сказал, не спавший полночи Толик.
    Каково было его удивление, когда утром следующего дня подводы для Толика у Фрола снова не оказалось. Бабка таяла на глазах и у Толика от жалости и беспомощности на глаза наворачивались слёзы. Пошёл за советом к Шурке Змею, так как самому в голову ничего не лезло. Тот был в прекрасном настроении и собирался на ферму. Увидев Толика, решил и его порадовать.
    - Здорово, брат. Знаешь, встретил вчера Ксенью. Поболтали с ней. Она жалеет, что сказала в прошлый раз глупость и готова выйти за тебя замуж хоть завтра. Ну, что? Будем свататься?
    - Не до женитьбы мне и не до сватовства, брат. Беда у меня с бабулей. Ей очень худо. В больницу нужно везти. А я у отца зазнобы телегу выпросить не могу. Обещал вчера, скотина, а сегодня сказал, что ничего нет. Морду бы ему набил, - зло сказал Толик. - А бабке в больницу край, как нужно. Срочно помощь врача требуется. Наши народные средства уже не помогают.
    Шурка посмотрел на часы и велел подождать пять минут.
    - Думаю, решим твой вопрос, - деловито сказал он, появив-шись через пару минут одетым по парадному.
    Толик повеселел. Его лучший друг был опять таким, как и раньше. Находчивым и уверенным в успехе дела.
    Председатель колхоза был в своём кабинете и подписывал какие-то бумаги, когда Шурка, оставив Толика за дверью, решительно вошел к нему. Поздоровался. Фрол Жижин  выглядел удивлённым, но ответил на приветствие. Он хотел сказать парню, что занят, и чтобы тот зашёл позже, но Шурка опередил его.
    - Срочно нужна подвода, отвезти человека в больницу, Фрол Петрович. Дело жизни и смерти.
    - Сладенький прислал? Ну, нет у меня подводы. Он что, не понял? Русским языком говорю: «Нет». Все телеги уже расписаны, все задействованы. Завтра постараюсь какую-нибудь выделить. Точно завтра. Пошлю телеги в район за горючим, они и подкинут бабку в больницу.
    - Подвода Фрол Петрович, нужна сегодня, а не завтра. Вчерашний твой завтрак мы уже съели. Время не терпит. Ты знаешь, что Клавдия Терентьевна заслуженный человек в нашей деревне. Стольким людям нашим помогла появиться на свет. Нет такого двора в нашей деревне, где бы она ни принимала роды и ни лечила баб. Теперь очередь лечить её настала. А можешь прикинуть и по-деловому. Сколько бы подвод потребовалось, чтобы всех наших рожениц в больницы отправлять? Сейчас, срочно нужна только одна, - Шурка говорил тоном, не терпящим возражений.
    - Ну, нет у меня сегодня подводы. Нет. Что я могу поделать, если нет?
    - Знаешь, что Фрол Петрович, ты не обижайся на то, что я скажу, но это будет правдой. Ты не председатель колхоза, а… говно на палочке. Ты, для своей Нюрки, сейчас бы в лепёшку разбился, но достал транспорт, а на других, значит, хрен ложишь?
    Фрол Петрович знал Шурку с пеленок, как впрочем, и Толика, и Егора Никишина и многих парней и девок в деревне. Знал, что он сорвиголова, способный сказать правду-матку в глаза любому. Но никак не ожидал, что услышит такие обидные слова в свой адрес. Даже побагровел от досады на своём стуле, не зная, что ответить в ответ этому рыжему чубатому парню. 
     - Может, сядешь на моё председательское место и покажешь пример, как нужно командовать колхозом и откуда взять свободную подводу? Поучи меня старика, как нужно руководить хозяйством и такими обормотами, как ты, - воскликнул он, вставая со стула.
    - Давай покажу. Выметайся из-за стола и учись, если своего ума не хватает.
    И снова Жижин оказался в замешательстве. Сначала у него возникла мысль силой выдворить наглеца из кабинета. Хоть и перевалило ему за пятьдесят, но силёнку в руках ещё чувствовал и мог бы дать пинка этому оболтусу. Но зная Шуркину изобретательность и неуступчивость, решил из интереса посмотреть, что будет, если он уступит свое «кресло председателя» этому дерзкому шалопаю. Сдерживая себя, он вышел из-за стола и сел на рядом стоящую скамейку.
     - Ну, давай, командуй.
     Шурка же уверенно уселся на стул за его столом, расправил плечи, пригладил свой вихрастый чуб рукой и постучал концом карандаша в стенку, как часто это делал Костька Акимочкин, занимая председательское место.
    Почти сразу в кабинет вошла секретарша Дарья Устинова и удивленно застыла в дверях.
    - Позовите мне кучера, - зычно скомандовал Шурка.
    Растерянная секретарша переводила взгляд с Шурки на Жижина и обратно, не зная, как ей поступить. Фрол, сидя сбоку на скамейке, демонстративно отвёл взгляд в сторону, чтобы не мешать эксперименту. 
    - У вас, что, с ушами не всё в порядке? - грубо спросил Змей.
    - В порядке, - испуганно проговорила Дарья.
    - Тогда выполняйте, что было велено.
    Через пару минут прибежал взволнованный кучер.
    - Я вас слушаю, товарищ председатель, - обратился он к Жижину, тоже не понимая, что происходит. Глаза кучера суетливо бегали между присутствующими.
    - Это я вас звал, Филимон. Куда вы смотрите? - Шурка продолжал командовать. – Я сейчас председатель.
    - Так, я… что…, - неопределенно пожал плечами Филимон, - чего прикажите?
    - Немедленно запрягайте моего жеребца и поступаете в распоряжение Анатолия Сладкова. Он ждёт в коридоре. Повезёте его бабку, Клавдию Терентьевну, в больницу, и без промедлений. Всё ступайте.
    - Слухаюсь, товарищ председатель.
    Шурка встал, подошел к двери и позвал Толика.
    - Берите Филимона, Анатолий… э…, - Шурка совсем не помнил отчества своего друга, - … батькович и езжайте. Он полностью в вашем распоряжении.
    Кучер и Толик пошли на выход. Фрол же, наблюдавший эту картину со стороны, сидел на скамейке пристыженный. Исподлобья он бросал обиженные взгляды на твердого парня.
    - А если сейчас из райкома партии или райисполкома позвонят и вызовут приехать к себе? Что тогда будешь делать?   
    - Не позвонят. А, даже если позвонят, скажешь, что ты безлошадный. Скажи, как есть. Отдал своего жеребца отвести уважаемого человека в больницу. Этим покажешь свою человечность и партийную заботу о людях. Уверен, тебя, Фрол Петрович, за это только похвалят. Но если вам такая похвала не нужна, пусть секретарша им ответит, что вы выехали в поле или на сенокос. На вашем месте без элементов вранья не обойтись. Все предыдущие председатели так делали и вам на будущее сгодится. Ведь сколько раз было, что Костька или Спиридон уезжали на рыбалку или самогонку пьянствовать, а говорили, что поехали по бригадам.
    - А ты-то, откуда это знаешь?
    - Знаю. Давно готовлюсь стать председателем колхоза. Уроки брал, - ухмыльнулся Шурка лукаво. – Я об этих бездельниках и бюрократах всё знаю.
    - Хм, силён…. Ладно, Александр Филиппович, твоя взяла. Председатель из тебя… лучше меня, - после некоторой паузы признал Жижин. – На отчётно-выборном собрании колхоза буду рекомендовать тебя в председатели. Уверен, что ты потянешь. А теперь скажи мне, как там на ферме.
    - Скажу честно. Хреново у нас на ферме, если не сказать, что совсем плохо. Крыша коровника протекает, вся в щелях, как  и стены. Сквозняки гуляют. Животные, особенно, телята простывают. Грязи много. С кормами дело тоже не очень. Сейчас, слава Богу, на живом корме, но с такими темпами заготовки сена, можем лишиться поголовья зимой, - Шурка говорил известные, повторяющиеся из года в год, недостатки.
    - Ну, тогда иди на место заведующего фермами.
    - Подумать надо. Может и пойду. Только не сейчас. Осенью, меня возможно призовут в армию. Какой тогда резон ввязываться? - деловито рассуждал Шурка. - Вот, если не заберут, то соглашусь. 
    - До осени то, ещё далеко. С твоим талантом к руководству многое бы успел сделать.
    - Нет уж, дядя Фрол. Вот отслужу в армии, вернусь, тогда и посмотрю, кем мне быть, председателем колхоза или заведующим фермами.
    - Лично я буду настаивать, что бы ты был председателем. Только постарайся, в армии вступить в члены партии.  Беспартийного, райком партии на место председателя колхоза ни за что не утвердит.
    - Если колхозники выберут, то утвердит. В уставе колхоза об этом ничего не сказано. Акимочкина, первый раз назначили, когда он был беспартийный.
    - А почему ты решил, что тебя этой осенью в армию заберут? Скорее-то  всего следующей осенью. Если что отсрочку тебе можем устроить. Мы бы тебя к тому времени кандидатом в члены партии рекомендовали. Давай соглашайся, - стал наседать Фрол. Он хотел ещё добавить, что и Ксюху его мог бы взять в жены. За таким парнем она точно не пропадёт.
    - Нет, дядя Фрол, не уговаривай. Я ведь тоже не сговорчивый, как и Толик. Я ведь тоже не стану приписывать по указке всяким паразитам фальшивые, незаработанные трудодни, - Шурка с прищуром посмотрел прямо в глаза председателю. – А вот вернусь из армии, да, как стану председателем…. Я уж их научу работать.
    - Я тебе верю, Александр Филиппович. Ты сможешь. А я слаб. Я не могу этого сделать. Хотя и понимаю, что так дальше жить нельзя.

3
    Толик был благодарен другу за подводу. Да ещё какую? Председательский жеребец был запряжен в удобную бричку.
    «Удивительное дело. В новом Советском социалистическом обществе, в котором, по декларации и призывам, все были равны, происхождение играет такую важную роль, - думал он. – Мне, сыну помещика, которого я даже в глаза не видел, вырос среди крестьян, прилично, без нареканий работал на важном, ответственном участке в тракторной бригаде телегу не дали. А Шурке, сыну батрака и доярки, не только подводу дали, но и даже место председателя колхоза пообещали. Спрашивается, чем я хуже Шурки? Только тем, что я сделан богатеньким мужиком с дворянской родословной, а он помещичьим батраком? Но ведь и я, и он родились одинаково равными. Разница, может быть, и была бы, но позже, в зависимости от условий дальнейшей жизни и воспитания. Но мы-то с Шуркой росли и воспитывались в одинаковых, хреновых условиях бедности. Одинаково ходили в школу, вместе бросили её, одинаково голодали, вместе приворовывая, чтобы не сдохнуть. В колхозе работали тоже одинаково, пока по просьбе Егора, меня не поставили учётчиком. Даже в одних и тех же девчонок влюблялись одинаково. Почему же, в таком случае, с ним считаются, а со мной нет?»
    Рысак быстро бежал по пыльной дороге. Мимо мелькали пожухлые от жары, сухие стебли высокой травы, покрытые пылью кустарники,  редкие деревца барыни, калины и тутовника. Толик устроившись у изголовья бабушки, не переставал думать о настоящей и будущей жизни. Рядом с ним был его единственный родной человек, которого он очень боялся потерять и надеялся на её выздоровление. Он думал и об исчезнувших родителях, которых не видел всю свою жизнь. «Даже, если их арестовали и посадили в те грозные послереволюционные годы, то они, по идее, могли бы уже выйти и найти его, брошенного на бабку сына. Живы ли они, или всё ещё томятся в лагерях. Думают ли о нём, как думает он, хотя бы иногда? Хорошо бы увидеть их, отца или мать. Если бы вдруг объявился отец, как бы мы встретились? Пусть он бывший дворя-нин, я бы нисколько не осуждал его за это. Раз моя мать выбрала его, значит, он был не плохой человек. Ведь и бабуля ни разу не обмолвилась о нём плохо. А если их нет, и они погибли, не станет дорогой бабули, как же жить одному. Тогда только Шурка останется единственным близким человеком. Не дай Бог и с ним что случится. Разве я мог думать, что потеряю Егора, тоже самого близкого друга. Зачем он так поступил? Неужели его любовь была сильнее жизни? Коснётся ли меня такая любовь когда-нибудь? Нет, такая любовь мне не нужна. Отдать жизнь за любимого человека я понимаю, но потерять жизнь за человека, который тебя предал – это не по мне».
     Бабка застонала и оторвала его от раздумий. Толик посмотрел на её лицо. Оно было смиренным и мелово-бледным. Черты лица будто обострились, что было плохим знаком. Он попросил кучера ещё подстегнуть жеребца, хотя тот и так бежал резво.
     Филимон и сам видел, насколько плоха старуха, и правил жеребцом умело. Но всё же стеганул каурого. Тот перешёл на крупную рысь, от чего бричку сильнее затрясло на неровностях дороги. До грейдера оставалось ещё пара километров, и эта тряска была для больной старухи немалым беспокойством. Она попросила убавить прыть, и Толик передал её просьбу кучеру. Солнце же поднявшись выше, тоже доставляло неудобство, припекая и ослепляя. Толик поднял над собой и расправил, как тент полы своего френча, создавая тень над головой Клавдии Терентьевны. Потом он стал махать ими, как крыльями, чтобы  создать некую прохладу и снять усталость с онемевших рук.
    Периодически поглядывая на бабулю, ему начинало казаться, что она перестала дышать. Кожа на лице натянулось, и оно стало словно восковым. Подумал, что бабулю ему не спасти. Вот, если бы вчера ему дали эту подводу, там бы успели оказать помощь, а теперь, наверное, вряд ли. Уж очень плохо выглядела его бабуля.
    Но Клавдия Терентьевна снова подала голос и немного сняла его напряжение.
    - Потерпи, бабуля. Немного осталось. Самое большое, через час, будем в больнице, и тебе станет легче, - дрожащим голосом пытался успокоить бабулю Толик.   
    Но Клавдия Терентьевна уже чувствовала свой последний час. Тень смерти скрыла от неё окружающие краски бытия. Она уже плохо различала и лицо любимого внука. А ей так нужно ему сказать много важного. Нельзя опоздать.
    - Останови повозку Толик. Сними меня, положи на травушку.
Дернув кучера и остановив повозку, Толик на руках перенёс лёгкое бабушкино тело на островок зелёной травы с васильками и ромашками, подальше от дороги.
    - Господи, как хорошо здесь. Пахнет цветами, - на старческих губах застыла улыбка блаженства.
    Она даже перестала покашливать. Через минуту она открыла глаза и посмотрела на внука в упор.
    - Мне нужно сказать тебе очень важную вещь, Толик. Слушай внимательно и запоминай. Я умираю, дорогой, и не смогу тебе повторить.
    - Не умирай, бабуля. Как же я буду жить-то, без тебя? Я тебя умоляю. Поживи ещё хоть чуть-чуть. Хоть годочек. Не умирай, - Толик не замечал, что плачет. Слёзы катились из глаз сами по себе, от того, что на душе было горько.
    - Не плачь, дружок. Будь мужчиной. Я уже и так пожила лишнего. Тянула, сколько могла, но сил больше нет. В моей жизни было много хорошего и плохого, но благодаря тебе больше хорошего. Хотелось, конечно же, дожить до твоей свадьбы, да понянчить твоих деточек, но… не выходит у меня.
    - Бабуль, в больнице тебе помогут, ты ещё успеешь женить меня. Обещаю, как только вернёшься из больницы, я на следующий день женюсь. Только потерпи немного ещё.
    - Всё, Толик, у меня мало времени. Слушай, - она сделала над собой усилие и после паузы произнесла, - Твоя настоящая фамилия не Сладков. И не Валерьянович ты.
    Толик перестал плакать, и ошалело уставился на бабку.
    - И кто же я?
    - Раньше я с твоей мамой жила в Кирсанове. Я  родилась в богатой купеческой семье. Моя девичья фамилия Попушина. Жили безбедно. У моих родителей был большой дом в центре города. При доме был большой фруктовый сад на полторы десятины. На окраине города была доходная мельница, была пекарня, несколько магазинов. Дела у батюшки шли хорошо. Я получила хорошее образование и устроилась работать гувернанткой к помещику Сладкову. Там я встретилась с его сыном, офицером лейб-гвардии Дмитрием  Григорьевичем, и вышла за него замуж. У нас родилась дочка, твоя мама. И всё было у нас хорошо, пока не началась эта проклятая мировая война. Мой муж, твой дед ушёл на фронт, где, к сожалению, погиб на Балканах. К тому времени, и мои родители умерли от тифа. Тогда в нашей округе была эпидемия брюшного тифа. Мы с Оленькой были на иждивении Григория Селантьевича, моего тестя. Я изучала медицину и работала медсестрой в госпитале. А когда случилась первая революция в феврале семнадцатого, крестьяне сразу разорили поместье Сладкова. Григория Селантьевича с женой убили, и мы с твоей мамой вернулись в Кирсанов, где жила с мужем моя сестра Наталья.  Муж моей сестры вёл дела моего покойного отца и это давало нам возможность к существованию. Но когда случилась октябрьская революция, и большевики отобрали мельницу с пекарней, то средств для жизни не стало. Чтобы как-то выжить и не умереть с голоду, я пошла работать в школу учительницей.  Оленька тоже хотела работать. Ей исполнилось семнадцать лет и она собиралась работать в госпитале.
Клавдия Терентьевна говорила с трудом, делая передышки на пару-тройку минут, а потом продолжала.
    - Однажды, это было в начале восемнадцатого года, мы пошли с ней в исполком оформлять её на работу. Там встретили начальника милиции Александра Антонова. Это был тот самый Антонов, который позже поднял восстание крестьян в округе. Увидев твою маму, он влюбился в неё, хотя был уже женат. Он обещал развестись со своей женой, которая, кажется, жила тогда в Москве, но я категорически была против такого мужа.
    Когда бабуля закашлялась, прервав повествование, у Толика на душе появилось смятение. «Неужели, на самом деле, я сын знаменитого бандита Антонова? Да, если об этом кто-то узнает… Боже, зачем мне на голову такие испытания?»
    - Оленьке он тоже не понравился, - продолжала Клавдия Терентьевна, - и она сама отказала ему в ухаживании, хотя он был очень настойчив. Он, конечно же, прекрасно знал о её дворянском происхождении, но продолжал добиваться её руки, несмотря на то, что это могло повредить его большевистской карьере. А потом он и вовсе ушёл из милиции и стал наводить ужас своими разбойными набегами. О нем пошла дурная слава. А осенью он мерзавец, похитил твою маму и увёз её в Самару.
    Очередная пауза бабушки, ещё больше укрепила догадку Толика о том, что его отец и есть тот самый бандит Антонов, который из-за любви к матери пожертвовал своей карьерой красного командира, и переметнулся на сторону врагов Красной Армии, создав свою банду. «Господи, какой ужас!»
    - Но там, в Самаре, шли бои против белых, и Красной Армией командовал Михаил Николаевич Тухачевский. Оленька, воспользовавшись моментом, сбежала из квартиры, где её прятал Антонов, и случайно оказалась в штабе Красной армии. Вот там она впервые увидела твоего настоящего отца и полюбила его. Он тоже полюбил твою маму и лично привёз её ко мне в Кирсанов. Он пробыл у нас два дня и, уезжая, обещал, что после боёв обязательно заберёт её с собой. Но гражданская война требовала его присутствия на фронтах. Потом оказалось, что Оленька беременна, и хотя она порывалась ехать к Мише, я её не пускала. После того, как ты родился, прошёл слух, что Миша погиб, а в Кирсанов вернулся бандит Антонов.
    «Господи! Час от часу не легче. Теперь я сын самого маршала Тухачевского. Врага народа, расстрелянного за антисоветскую деятельность».
    - Чтобы не попасть в его кровавые руки мы были вынуждены бежать из Кирсанова. К тому времени моя сестра Наталья обосновалась у родственников мужа в Перевёсенке. А по дороге в Ртищево, мы встретили и племянника Григория Селантьевича Сладкова, Валерьяна Юрьевича. Мы знали его ребёнком, когда жили в поместье. Оказывается, он ещё с детских пор любил Оленьку. Он работал в Москве на каком-то крупном заводе инженером и предложил Оленьке стать его женой. Тебя он усыновил. Так ты стал его сыном, хотя настоящий твой отец Михаил Николаевич Тухачевский. Мы с тобой обосновались в Красавских Двориках, а твоя мама поехала с Валерьяном в Москву. Там же его обвинили во вредительстве и вместе с Оленькой отправили на Север. Я долго разыскивала дочку, писала письма во все инстанции, но они сгинули. Когда я узнала, что Миша жив, я написала ему о тебе. Он ответил, что обязательно заберёт тебя к себе, как только будет возможность. С тех пор прошло много лет, а когда я узнала, что он объявлен врагом народа, все мои надежды устроить твою жизнь рухнули. Теперь, я даже боюсь за тебя. Вдруг кто-то знает, что у него есть ты и навредит этим. Хорошо, если он моё письмо уничтожил.
    Клавдия Терентьевна вновь зашлась кашлем. Дыхание её сбилось и ей не хватало воздуха. Толик же был в растерянности. Он не знал, как ему быть. Он думал о том, что в любой момент, его могут найти и расстрелять, как сына врага народа.
    Очнувшись от приступа, бабка заговорила снова.
    - О том, что твой отец враг народа, ты не верь, Толик. Он очень хороший и честный человек. Ты можешь им гордиться.
    - А как ты узнала, что он живой?
    - Ты был ещё маленький. Когда он разбил банду Антонова, его портрет напечатали в газете. А последнее письмо я написала, когда ему присвоили звание маршала, и снова в газете был его снимок. Это было почти три года назад, но ответа я так и не получила. Даже была рада, что он не ответил. Боялась, что заберёт тебя у меня, чтобы я тогда делала. А теперь очень жалею, что так поступила. Накликала беду на тебя. Хотя, кто мог знать, что так повернётся и из героя он станет «врагом». Наверное, оболгали его.
Последние слова Клавдия Терентьевна говорила едва разборчиво, как будто разговаривала сама с собой и засыпала при этом. Лицо из бледного становилось землисто-серым. Но Толик, поражённый новостью своего происхождения, не замечал ничего вокруг себя. В его мозгу пульсировала мысль, с которой он никак не мог свыкнуться. Его отец легендарный герой гражданской войны маршал Тухачевский. В его глазах представлялась картина, в которой бравый командарм скачет верхом на боевом коне с шашкой наголо. Потом представилась картина его ареста, а позже и рас-стрела. По спине пробежал едва ощутимый холодок. Содрогнулся, прогоняя наваждение.
    Он посмотрел на бабушку. Она уже не могла говорить, а только едва сипела. Изо рта показалась и медленно скатывалась к шее тонкая струйка крови. В последний момент она открыла глаза и, устремив их на Толика, моргнула, словно попрощалась. Тело её вздрогнуло от судороги и вытянулось. Клавдия Терентьевна умерла.
    Толик ещё какое-то время сидел у её изголовья и смотрел на её успокоенное лицо,  сбросившее с себя бремя тяжёлой жизни. В мыслях он перенёсся в неведомый ему город  Кирсанов, на родину его любимой бабушки и матери. Представил себе их молодыми и счастливыми. Поклялся, что обязательно приедет в этот город и постарается отыскать их дом с огромным садом. «Когда только это получится? Сейчас главное не попасть в руки энкэвэдэшников. Необходимо сменить фамилию и бежать отсюда подальше, чтобы не могли найти, - лихорадочно соображал он. - А уж потом найти в городе, может даже в этом Кирсанове, работу. При возможности поступить в вечернюю школу и выбиться в люди. В Красавских Двориках мне жизни не будет. Но это потом, а сейчас…»
Толик подозвал кучера.
    - Поездка в райцентр отменяется, Филимон, - хриплым голосом сказал он. – Моя бабуля умерла. Нужно хоронить. Поехали назад.

4
    Гроб для бабули делали с Шуркой из половых досок, выдранных в горнице. Толик не собирался больше жить в деревне и работать в этом колхозе, поэтому ничего не жалел. Всё равно избу придётся бросать. Хоронили Клавдию Терентьевну на следующий день под вечер. На похоронах, кроме него и Шурки, мужиков не было. Но женщин было много. Все жалели добрую старуху. Это и понятно. Она принимала роды в каждой избе. Кто теперь будет помогать им с рождением детей? До Турок слишком далеко. Пешком туда не дойдёшь. Хорошо, если в Макарове откроют родильное отделение, но это пока обещание, а когда его выполнят не ясно.
     После похорон они с Шуркой поминали бабку.
    - Может, ты всё-таки останешься в деревне? – пытался угово-рить друга Шурка. – Ты же понимаешь, как мне одному будет здесь плохо.
    - Прости, брат, но даже не уговаривай. Ни за что я здесь не останусь. Кроме тебя, все считают меня ублюдком, и рано или поздно, они сделают из меня врага народа и сдадут энкэвэдэшникам.
    - И куда же ты теперь поедешь? – Шурка был угрюм.
    - А куда глаза глядят. Лишь бы подальше отсюда. Надеюсь, доберусь до города и устроюсь на работу. А там, глядишь, и тебя переманю.
    - Нет, Толик, не переманишь. Я свою деревню не брошу. То, что порядки тут хреновые, от нас самих зависит. Кто знает, может, везде они такие, эти порядки? Буду жить здесь и порядок наводить такой, каким он должен быть. У меня для бездельников, колхозных и деревенских активистов, всякой шушере, никаких льгот не будет. У меня перед законом все будут равны. Поверь мне.
    - Если я узнаю, что это действительно так, как ты говоришь, ей Богу вернусь. Вот только сомневаюсь, что ты с ними в одиночку справишься. Это же змеи. Вертлявые и кусающие ядом из под тишка. К тому же они опираются на власти сверху, а тех уж точно не переделаешь.
    - А мне плевать, Толик, кто и как их поддерживает. Есть один закон для всех, нижних и верхних. Он называется Конституцией. Так вот, пока я был на курсах, я его четыре раза перечитал. Теперь я знаю наши права. Права гражданина Советского Союза. К тому же нам, всё равно, скоро в армию. Отсюда в армию уйдёшь, а там, как получится.
    - Ну, зачем ты мне душу травишь, Шура? Я даже дня не могу здесь больше быть. Ты бы лучше, как друг, помог мне справку достать, чтобы меня отпустили из колхоза. В городе меня без этой справки никуда не возьмут на работу.
    - Справку я тебе достану. Думаю, проблем с этим не будет. Когда она тебе нужна?
    - Чем раньше, тем лучше. Я уже завтра готов уехать. Тебе-то самому не интересно посмотреть, как живут люди в других краях? Сомневаюсь я, Шура, что везде также хреново, как здесь. У меня здесь нет никаких перспектив. Может, и ты со мной?
    - Нет, брат. Не могу. И потом, насмотрелся я на деревенских, которые захотели жить в городе. Думаешь, они там нужны кому? Жилья нет, хорошей работы тоже не найти. Устраиваются либо грузчиками, либо подметалами и тоже говорят о перспективах.   Не думай, что я тебя отговариваю, но по мне, «Где родился, там и сгодился». Ну, а ты поезжай. Посмотри, где и как танцуют краковяк. Но не забывай меня. Помни, если в чужих краях станет худо, всегда можешь вернуться. Я всегда буду рад помочь.
    - У меня к тебе ещё одна просьба. Когда будешь брать для меня справку, попробуй оформить её на фамилию Попушин. Это девичья фамилия моей бабули. Надоело до колик быть Сладковым, тем более, что не моя это фамилия.
    - Попробую, брат. Завтра же займусь. Ну, давай выпьем ещё по чарочке за упокой рабы божьей, Клавдии Терентьевны, и я пойду.
.....
(продолжение главы модно прочитать в книге)