За знакомство

                Подарок для Кургашевой Ольги
     Здравствуй, свет моих очей и услада барабанных перепонок, не говоря о переполненных творческим вожделением тестикулах разума, Света.
     На этом месте я затупил, каюсь. Уставился в экран ноутбука, боковым зрением отмечая длинные пальцы, только что выбившие вот это вот все по клавиатуре. Странно. Очень. Если поток сознания херачит сам по себе, без раздумий и планирования следующей фразы, то каким образом пальцы выбивают то, что выбивают ? Я ломанулся к книжной полке, выдернул том Павлова, улыбнулся бородатой фотке собаковода и выбросил книжку на х...й, в окно. Жара, окна открыты настежь круглосуточно, как душа патриота при виде полного до краев граненого стакана, как манда Ким Кардашьян при приближении невидимого папараци, увешанного камерами с телескопическими объективами, но непринужденно замаскированного под русского туриста с помощью бороды и алой косоворотки, как мои глаза каждый раз при встрече с Надькой, ведьмой и любимой. На хрен академиков, тут сам Кастанеда ничего об этом не писал, тут надо логикой. А логика гласит...
     Я сходил покурил, вернувшись, разозлился еще больше. Ни хрена она не гласит. Ее и нет, логики. Кончилась. А Света - это просто. Была у меня приятельница Света, именуемая Линдой, мы с ней Новый год встречали на Красной площади. А по-митьковски любая сестра - Оля. И если Оля - имя собственное, то по всем понятиям получается Света. Очень же просто.
     Просто-то просто, да не совсем. Если все так, как говорю я, то почему Потупчик - Кристина ? Да и я не Митя ни х...я.
     - Что-то я опять запутался, - обратился я к кошке, валявшейся в изнеможении на кресле. Она обожралась птицами, принесенными ей в дар котом, странным, честно, я такого еще не видел. Здоровый, серый, с белой грудкой, приходит сам, орет, пока идет, но приглушенно, пасть-то занята, ибо с пустой пастью он никогда не приходит. То мыша притащит, то крота, то хомяка, а вот сегодня принес двух птиц, снятых, скорее всего, с гнезда, аккуратно задушенных и доставленных любимке. - Харэ спать !
     Она открыла один глаз, внимательно посмотрела на приятеля ( меня ), шевельнула ухом и вцепилась выпущенными когтями в обивку мебели. Приподнялась, села, начала вылизывать лапку, изредка посматривая на меня. А я жаловался.
     - Понимаешь, Мусь, в - натуре, какие-то непонятки. Оли, Мити, Кристины. Вот зачем мне это надо, а ?
     Кошка встала, потянулась и подошла ближе.
     - Тебе вот Алистер фон Тиз нужен ?
     Она улыбнулась и кивнула. Нужен. Пиз...ц. Если уж кошка отринула патриотизм и готова броситься в объятия заграничного, закордонного, не местного, бездуховного кота, то все. Аллес. В жопу все полосатые ленточки, купола и колокольный звон. Никакие ракеты уже не помогут, ибо предательство перешло на животный уровень. Или кошка не животное ? Я слез с кровати на пол и прилег, печально глядя в сторону. Кошка подошла сбоку и уставилась прямо мне в глаза. Я отвернулся, перевернувшись на другой бок. Чё-то стремно как-то, не скажу, страшно, но не по себе. Она зашла с другой стороны и опять уставилась в глаза. Я занервничал, сел, закурил и попытался объясниться.
     - Ты Абрамовича знаешь ? Еврея ?
     Она промолчала, но по загоревшимся зрачкам и так было ясно. Не знает она никакого Прохорова.
     - Короче, это такое существо, ну, типа, крысы ...
     Кошка выгнула спину и оскалилась. Бля, чё-то я куда-то не туда.
     - Ладно - ладно, не злись, - заискивающе забормотал я, убирая руки, а ну как цапнет. - Пусть не крыса, пусть гиена или шакал.
     Она одним прыжком взлетела на книжную полку, где раньше стоял том Павлова, и оттуда продолжила слушать мои жалобы и инсинуации.
     - И оставь свой антисемитизм, любовь моя, - я осмелел, она ж далеко, не дотянется, встал, - Витухновская тоже не совсем русская, а любит меня до безумия. Понимаешь ?
     И вот тут я понял, что совершенно забыл, о чем и почему, зачем и отчего разговариваю с кошкой. Упал на кровать и вернулся к началу. Так, так, что там. В начале было слово... На хрен, было, не было, это я Надьке рассказывал. Еще что ? Света, Митя... На хер, неинтересно. Аааа, вот ! Оля. Девка с радиостанции. Радио ништяк, девка тоже. Значит, держи историю. Я говорил Ксюше Собчак, что истории кончились. Погорячился. Пока я жив, а я жив, вроде ( ущипнул себя за ляжку, жив, бля, ай !), истории будут.
     Короче, один раз по тайному распоряжению князь-кесаря Шершеватого, известного по фальсификации Покровского под именем Ромодановского, в Петергоф были доставлены кибитками секунд-майор Неплюев, штабс-капитан Овечкин, ротенфюрер Лемке и ротмистр Шлице. В приемной они увидели друг друга и поняли, что дело предстоит серьезное, раз со всей империи собрали таких выдающихся людей. Возможно, судьба России в их узловатых руках. Может, жизнь Государя. Или кино с Фоминым. Х...й его знает, но не просто так.
     - Господа офицеры !
     Из кабинета императора стремительной походкой вышел Нартов. К его спине был привинчен штучными саморезами токарный станок, к ногам - сходни, а рук у него не было. Кончились руки. Он же сначала Петра Великого обучал искусству фрезеровщиков. Это надо понимать. Между прочим, Меншиков тогда же кончился, но это не важно.
     - Я собрал вас в это непростое время, - начал Шершеватый, показавшись из-за станка, - с тем, чтобы сообщить архиважное известие. В Москве закончились бревна.
     Он внимательно посмотрел на вытянувшихся диверсантов, проверяя их на невыдержанность, но они молча ели начальство глазами. Шершеватый закурил и обнаружил, что левую руку они уже съели, поэтому снова спрятался за Нартовым.
     - В общем, Ленину не хер тащить, Отечество в опасности, пиз...те. Паек, мандат, сапоги - в канцелярии. С Богом.
     Офицеры разбежались.
     Никто не знает, что было дальше, но один факт перевешивает все. Ленин - лежит. Таким образом, становится ясно, что не имеет вообще никакого значения, что там и кто делал, раз лежит он и никогда больше не встанет. И слава Богу.
     Вот такая история, моя новая приятельница Света. Без фальсификаций, чисто в кайф. За знакомство, короче.