До особого распоряжения. Глава 8

 Когда Бузину оставалось четыре месяца до дембеля, и он ждал «стодневки» (дата сто дней до приказа об увольнении в запас), как нового года,  его вызвали к замполиту полка, Сафину. В желудке неприятно похолодело: подполковник Сафин слыл среди солдат легендарной, почти мистически злобной личностью. Его боялись больше, чем командира полка, потому что он отправлял в дисбат запросто. Бузин пошел в каптерку к старшине роты, прапорщику Белову. Щуплого, с тонкими усиками и внимательными глазами Белова, Бузин уважал. Однажды во время батальонных учений, когда полевая кухня привезла им варенную квашеную капусту с волосатыми кусками сала, старшина заорал: «Сука, Баранник, – это фамилия зама по тылу, – тебя бы накормить этим говном, посмотрел бы, в какую сторону у тебя усы загнулись!» – у зампотыла действительно были «дореволюционные» чуть завитые кверху усы. Злобная шутка старшины вызвала тогда дружный хохот и часто вспоминалась в роте.
– Товарищ прапорщик, мне бы утюг и свежую подшиву.
– Не понял, Бузин, ты вроде завтра в наряд не заступаешь.
– Меня Сафин, вызвал, через час быть.
– Ну что, приехал, конец учений? Чего натворил, колись, пока живой! Дембель в башню ударил?
– Не знаю, товарищ прапорщик, я нигде не влетал!
– Ты – комсорг роты, я когда говорил про боевой листок? Третью неделю старый висит! Задембелел? Заставил бы свой экипаж сочинять!
– Они по-русски писать не умеют.
– Ну, вот и получишь, грамотей, последним на дембель уйдешь, если уйдешь! На утюг, подшиву, и, давай попрощаемся! И молода-ая не узна-ает, какой танкиста был конец! – гнусаво пропел старшина.
– «Добрый» вы, товарищ прапорщик!
– Да-а, я такой, – осклабился Белов, – не ссы, танкист, пушку на тридцать-ноль, на вот тебе «поминальный» подарок. – Прапор выдал сверхнормативную пачку сигарет «Донские».
Солдаты видели подполковника Сафина, как правило, только издалека. Низенький, плотно сбитый татарин, никогда не улыбающийся, с необыкновенно высокой тульей форменной фуражки, из под козырька которой сверлили мир узкие подозрительные глаза.  Он изредка толкал речи на плацу, перед всем полком, говорил коротко и зло, как лаял.
- С-собака татарская, с-сволочь политотдельная… - тихо и злобно шипели в строю «черпаки» и «дедушки».
Год назад, Сафин отправил даже не в штрафбат, а прямиком в тюрьму рядового хозвзвода  Мехтиева, которому до дембеля оставалось несколько недель. Мехтиев был стокилограммовой злобной скотиной с садистскими наклонностями. Он лез ко всем молодым солдатам, дабы насладиться своим «дедовым счастьем».  В редких случаях получал отчаянный отпор и сразу отставал навсегда. Однажды он перешел все пределы «приличий» дедовщины – заволок под «Урал» молодого солдатика, только прибывшего из учебки, и всю ночь пытал его, прижигая в разных местах смотровой лампой, которая сильно нагревается при долгом использовании. Через три дня, в бане, старшина роты, выдавая свежее белье солдатам, уперся взглядом в тщедушное тельце «духа», оно было сплошь в ожогах. Поперхнувшись, старшина отвел солдата к командиру хозвзвода. Оба допрашивали солдата несколько часов, тот молчал, как Зоя Космодемьянская. В конце концов, старший лейтенант плюнул и сказал: «Да, хрен с ним, пусть меня уволят из армии, но такого уродства я не потерплю, ты старшина, как хочешь, а я Сафину докладываюсь!»
Сафин расколол «деда» в пять минут и отправил донесение в военную прокуратуру, что вообще-то было делом неслыханным. Когда  Мехтиева, без ремня и в испуганной растерянности, конвой из Магдебурга прикладами заталкивал в автозак, наблюдавший за этой картиной Сафин, сузив и без того не широкие глаза, хрипло пролаял: «Нет тебе ходу из ада!»
 
 В памяти Бузина вспыхивали и ускоренно проматывались все его прегрешения, хоть сколько-нибудь достойные внимания этого «главного врага дембелей».
Потсдамская учебка, наряд по столовой, варочный цех. Паршивое место, жир, пар, смрад, наглые хари солдат-поваров. Попал туда на пару с одним гагаузом из другого взвода. Даже не знал, что существует такой этнос, даром, что этнографию в университете сдал на «пять». И имени не вспомнишь, кажется, его в роте так все и звали – «гагауз». Гагауз был худой, кадыкастый, говорил без акцента, правда  сквозь зубы, как будто злился на кого-то. Вначале вроде нормально было: познакомились, работали на равных. А потом он начал: «…нам, гагаузам такая работа не по религии, давай ты будешь котлы мыть, а я со шланга их всполаскивать…», – и веко нервно подергивается, тик, наверное.  Первым  без повода и прелюдий кинулся на Бузина: мол, побежденный покорно пашет дальше один. Хотел ударить с правой по скуле, Бузин перехватил руку. Заскользили сапогами по жирному полу, вспомнилось самбо из секции «динамо» своего Верхенереченска, на которую и пошел ради того, чтобы зачет по физ-ре «автоматом» получать. За год только падать научились, да три – четыре подсечки. Вот и пригодилось нежданно: сделал элементарную подсечку и окунул своего «боевого товарища» в котел с варящейся картошкой. Но быстро выдернул и он практически не пострадал. Зато успокоился. Сколько уже времени прошло…
Дальше… На экзаменационных стрельбах штатным снарядом стоял в строю ожидающих очереди и видел, как все безбожно мажут. Слышал, как матерятся офицеры. Запрыгнув в танк, подумал: «Да пошли вы все!», ¬– сидевший на месте командира старший сержант инструктор, из «сверчков», подмигнул, – все уже было включено, вентилятор, привод, стабилизатор, дальномер. Он глянул на сержанта вопросительно и кивнул на кнопку заряжания. Тот понял и махнул рукой. До команды с вышки он уже зарядил три снаряда. Пошарил дальномером, дождался сигнала с вышки и, не успел танк тронуться с места, выстрелил, продырявив центр главной мишени, уже на ходу попал еще раз. Потом спокойно расстрелял пулеметные «встаньки». Все это было не по уставу и вообще жутким нарушением. Явно кому надо видели, но промолчали. Слишком плохи были те ночные стрельбы. А ему единственному из взвода дали классность наводчика.
Не-ет, если этот грешок и дошел до замполита, он ему неинтересен.
Дальше… Да, день прибытия в часть…
Память наполнилась ворвавшимися запахами и звуками. Их привезли в часть ближе к обеду.
– Выгружайся, учебка, вот ваш дом на полтора года! – весело крикнул водила, и стартанул, как только они выпрыгнули из кузова.
На плацу перед казармой их осталось четверо.
На крыльцо выползли солдаты. В воскресный день они были веселы, некоторые, видимо после ночного дежурства, вообще в кальсонах.
– Духов, молодых привезли! – радостно слышалось со всех сторон.
– Ну-ка, расступись, а вы чего, в подштанниках выскочили, вам положено спать до двенадцати, брысь на х… в койки, чтоб до я вас не видел! – на крыльцо вышел сухощавый тонколицый прапорщик в полевой форме. Негромким голосом, но не без пафоса, он возвестил: «Я старшина девятой танковой роты особого танкового батальона пограничной охраны, прапорщик Белов. Представьтесь».
– Младший сержант Бузин!
– Рядовой Горохов!
– Ефрейтор Васильев!
– Рядовой Махамбеталин!
Белов оглядел всех хозяйским взглядом – у всех пш новенькое, шинели в свертках такие же, сапоги яловые, неплохо!
– Куда определили вас, воины?
– В девятую танковую роту. – За всех ответил Бузин.
– Кто что заканчивал? Ну, самый шустрый, Бузин, так?
– Так точно, командирская рота потсдамской учебки.
– Понятно.
– Младший сержант Горохов, командирская рота потсдамской учебки.
– Васильев, командирская рота потсдамской учебки.
– А почему ефрейтор?
– Так вышло.
– Ясно, разберемся, куда вышло твое дышло.
– Нахамбеталин, рота механиков, Вюрнсдорф.
Белов с улыбкой оглядел низкорослого коренастого Нахамбталина, потом погасил улыбку и немигающим, якобы удавьим взглядом вперился в азиатское лицо новоявленного механика. Наверное, он чувствовал себя в этот момент проницательным психологом. Но, вопреки его ожиданиям, узкие глаза Нахамбеталина не мигнули.
– Русскому языку учить не надо?
– Никак нет!
Солдаты, выглядывавшие из казармы, негромко захихикали. Они знали любовь старшины к армейскому народному словотворчеству.
– Никак нет, говоришь? Тогда скажи, как называется говорящая шапка танкиста?
– Шлемофон. – Серьезно ответил солдат.
Анекдота не получилось. Что несколько разочаровало старшину. Прапорщик Белов, был пока не в курсе, что Нахамбеталина отчислили со второго курса МВТУ имени Баумана, и тот мог бы сам исправить ошибки в его родной речи. Бесцеремонная судьба в обличие военкомата сунула его вместо какой-нибудь радиоэлектронной разведки или Байконура в танковые войска.
¬– Добре, воины. Заходите в казарму, осваивайтесь. Сегодня воскресенье, через час на обед, где вас осчастливят положенной котлетой и вареным яйцом. А к вечеру определим вас по экипажам.
Зашли в казарму. На входе дневальный со штык-ножом на ремне, скалится, над ним сквозь  красный герб СССР еле заметной кляксой обозначалась фашистская свастика, видимо нанесенная по сырой штукатурке еще тогда, когда в этих казармах располагались танкисты Абвера. Бузин показал пальцем на это чудо: «И что это такое?»
– Что? – удивился дневальный.
– Да ничего. – Ответил Бузин.
Вошли, сели рядком с краюшку. Казарма, койки в два яруса, народ снует, в ноздри тугой волной шибануло настоянным на ваксе и поте казарменным ароматом. «В одном помещении больше двух рот», - определил Бузин.
– Виталя, мне чего-то здесь не по себе! – Шепнул на ухо Горохов.
– Ты же сам кричал, достала эта учебка,  скорей бы в войска, На тебе войска!
 Откуда-то сверху надвинулась тень. Сидящий на стуле Бузин увидел перед собой здоровенного башибузука в кальсонах, с полотенцем через плечо. Сидящие рядом товарищи из учебки замерли, нет…, умерли.
– Привет, я Резо Мехтиев, меня все здесь знают! – он широко улыбнулся и развел руки, демонстрируя, как все его знают.
– Я справедливый, я защищаю молодых, давай брататься!
– Как брататься?
– Как обычно, махнемся ремнями, и ты под моей защитой, до моего дембеля. – Он достал откуда-то засаленный, истрепанный, изрезанный ремень и протянул его Бузину.
Бузин оглядел притихших в казарме. Его взгляд затормозил на пареньке, стоявшем у входа в ленинскую комнату, паренек смотрел прямо в глаза и медленно, но четко мотал головой.
– Да без проблем, отойди, дай встать!
Мехтиев сделал шаг назад, обращаясь при этом к притихшей аудитории: « Вот, умный человек, и жить будет здесь нормально».
Бузин встал, медленно расстегивая ремень, улыбаясь, спокойно говоря: « У меня хороший ремень, я еще в учебке его с секретом сделал».
– А, типа он рвется, это здорово! – радовался Мехтиев.
– Ну, смотри. – Бузин сложил ремень, крутанул его раз, а на второй со свистом заехал «брату» пряжкой в скулу.
- С-сука! – Взревел обиженный «защитник молодых», и ринулся на Бузина.
Тот прекрасно понимал, что попади он в клешни этого монстра, – конец! Поэтому по-кошачьи взметнулся на койку второго яруса. Продолжая раскручивать свое оружие, Бузин со всего размаху влепил Мехтиеву пряжкой по затылку. Тот на миг потерял ориентацию. Кто-то мягко перекинул в руки Бузина табуретку, кою он со второго яруса изо всей силы опустил на голову ошарашенного «брата».
Вечером, в ротной канцелярии, командир роты, беларус Гуревич, с интересом поглядывая на Бузина, сказал: «Бузин, назначаешься командиром 347 борта. Наводчик и механик будут с твоего призыва. Механика ты уже знаешь, Нахамбеталин. Наводчика завтра привезут. – Вздохнул и продолжил, - посмотрим, что из вас получится».
А ночью в ротной каптерке он стоял перед «высоким собранием» ротных дедушек. Их было пять человек, самые «уважаемые», потому как на самом деле дедов было в роте больше. Днем никто из них даже не подходил, все показывали и растолковывали «черпаки».
– Откуда родом, молодой да борзый? – спросил старший сержант с квадратным скуластым лицом. Он был в расстегнутой парадке, которую, видимо, готовил к дембелю и сидел, расслабленно отвалившись на спинку стула. На столе перед ним был стакан с чаем, и он был явно главный в этой «вступительной комиссии». Остальные были только в солдатском нижнем белье, чая перед ними не было.
– Родом из Алма-Аты, призывался с Алтая.
¬– Я же говорил, – хитрожопый! – скрипучим тенорком протарахтел худенький, веснушчатый со смешно шевелящимся острым крысиным носом. – Двойное зёмство сразу забил!
– Молчи, Кротов! ¬– отмахнулся «главный», – из алма-атинских у нас были, уже на гражданке. А вот алтайские есть. Выходит ты «земе» подмог, а Боров?
Еще один «член комиссии», жилистый длиннорукий солдат с землистым и скуластым лицом кивнул и криво ухмыльнулся. Кличка «боров» происходила от фамилии – Боровиков, и совершенно не подходила ему.
– Это он тебе табуретку подкинул. – Продолжал, «председатель», он с Алтая, потом поговорите. А с Мехой ты правильно поступил, лезет в чужой огород, абрек козлорогий, сколько ему талдычили, не лезь в роту! А калган у него крепкий, его не табуретом надо, а траком. – Деды одобрительно хохотнули. – Будешь прилично себя вести, будешь и жить нормально в роте, и не борзей, ты – молодой. Я зам.старшины, Игорь Скорых, если что – все вопросы ко мне, или к зёме своему, он твой «зам.ком.взвода». А сейчас, отбой! Завтра службу увидишь. – Игорь вздохнул. – Обидно, опять никого из Воронежа.
Свой новый ремень Бузин все равно отдал, зёме в «дембельские подарки», получив взамен ношеный, но вполне приличный. Традиция была такая.
Да, случай с Мехтиевым вполне мог быть известен и замполиту, но ведь это когда было…

  – Товарищ подполковник, сержант Бузин по вашему приказанию прибыл!
– Проходи. – Сафин сидел за столом и пил чай. Граненый стакан покоился в узорчатом подстаканнике, кажется даже серебряном.
«Как в поезде», – подумал Бузин.
– Что в ступор впал, сержант? Подходи, садись. Чай будешь? У меня хороший чай.
Бузин, ожидая чего угодно, но только не доброго, молчал и стоял, такая приветливость его напугала еще больше.
– Так, понял, подходите и садитесь, товарищ сержант, это приказ!
Бузин подошел к столу и осторожно присел на краешек стула.
– Чё, боишься Сафина? – прихлебывая чай теплым, вкрадчивым голосом произнес подполковник. – Вот вопрос, а ты-то чего боишься?
Бузин, умудренный опытом почти двухлетней службы в армии, молчал.
– А хочешь, я расскажу тебе все, за что ты боишься!
У Бузина нехорошо заурчало в желудке.
Сафин встал, неторопливо налил в чистый стакан темной пахучей заварки, разбавил кипятком из немецкого электрочайника. Достал из стола такой же подстаканник, как был у него, вставил и подвинул Бузину.
– Сахар, вот, – показал на сахарницу. – Пей чай, такого и дома не попробуешь. Догадываешься почему вызвал?
Сафин усмехнулся, видя тени, пробегавшие по лицу Бузина.
–  Чего молчишь? Я знаю, что ты можешь говорить, никто в полку так боевые листки не пишет.  Кстати, это ведь ты в прошлом месяце прапорщику Белову конспект на политподготовку сделал? Это надо же додуматься, «Материализм и Эмпириокритицизм»! Слева цитата, справа комментарий! Не прапор, а прямо студент истфака! Я у него, кстати, этот конспект забрал. Учусь заочно в Казанском университете, на юрфаке, отправлю как контрольную по истории КПСС, как думаешь, что получу?
Бузин осторожно отпил чаю, он был действительно очень ароматным и вкусным. Его слегка отпустило, если конспекты для старшины и являются «залетом», то уж точно не его.
– Опять же твой «дневник съезда» мне понравился, а заметка в «Советской Армии» это вообще здорово.
Дневник 27 съезда КПСС заставили делать месяца через два после прибытия из учебки. По приказу замполита батальона каждый день его усаживали перед телевизором для просмотра программы «Время» и конспектирования. А ночью, в ротной канцелярии конспект окультуривался в виде лозунгов и фраз, написанных маленьким плакатным пером большом блокноте с подставкой, купленном гедеэровском магазине канцелярских товаров. Вокруг крутились деды, носившиеся со своими дембельскими альбомами как городской дурачок с блестящим значком. Он писал благоговейно ждавшему Борову: «Служи сынок, как дед служил, а дед служил и не тужил!»
– А если у тебя дочка будет? – перебарывая сонливость спрашивал он «зёму».
¬– Чего? – не понимал юмора Боров.
Потом он писал: "Ускорение, радикальные преобразования во всех сферах нашей жизни – не просто лозунг, а курс, которым партия пойдет твердо и неуклонно".
Утром шутник Анискин, командир первого взвода, выгоняя роту на зарядку, покрикивал: «Быстрее, убийцы «леопардов», радикальное ускорение! Бузин, шевели траками, ты против линии партии!? Стройся на утренний кросс. Бежим до танкового городка! Это не лозунг! Дохлых пинаю твердо и неуклонно! Правильно говорю, Бузин?»
Благо ни у кого не возникало мысли припахать его на грязную работу, и уборку он утром вместе с другими молодыми не делал, что вызывало у некоторых однопризывников черную зависть. Хотя с этими ночными «лакорасочными» и «политико-просветительскими» ночными работами, спал меньше их. Потом об этой эпопее с дневником под чутким руководством замполита была написана заметка на 10 строчек, которая была опубликована в многотиражке «Советская армия».
– А скажи мне, Бузин, ты тоже считаешь, что я слишком жестоко обошелся с Мехтиевым? – задал он Сафин провокационный вопрос.
Но Бузин был начеку.
– Никто так не считает, товарищ подполковник.
– Понятно, молчи уже, думаешь, я не знаю, как меня старослужащие называют! Ты как считаешь?
Выдержав паузу, Бузин понял, что отмолчаться не получится.
  – Я бы, – голос подсел, – если бы это было возможно по закону, таких, как Мехтиев расстреливал на месте, простите…
– Вот молод ты, – Сафин жадно вгляделся в глаза сержанта, – а не забыл слово «закон», мо-ло-дец! Я тебя не для казни вызвал. У нас разнарядка пришла. Есть одно направление в высшее военно-политическое танко-артиллерийское училище имени Брежнева, это в Свердловске. Думаю, это твое! Что скажешь, не молчи!
– Вы же знаете, что я кончил первый курс истфака университета. После армии буду учится дальше.
- Да, я много о тебе знаю, например, что ты подавал в военно-политическое, а потом отказался. Мы поддерживаем связь с военкоматами.
– Я хотел на военную журналистику. А мне сказали, поедешь в какое-то училище «инженерных войск», я и…
– Ох, глупый ты, сержант, да любое военно-политическое открывает тебе дорогу в военкоры, если есть тяга к писанине. Кстати, Донецкое высшее военно-политическое училище инженерных войск и связи очень хорошее, у меня там много знакомых.
– Нет уж, извините, товарищ подполковник, я уже понял, армия не для меня. Я меня скоро дембель, как поется «отслужу, как надо и вернусь».
– Ты подумай, ну что ты после своего исторического, учителем в школе? А тут, армия! Может, генералом станешь, а заодно и редактором «Красной Звезды»! А, звучит!?
Мог ли он предполагать, что и ГСВГ, и замполитам осталось существовать совсем немного.
– Товарищ подполковник, – Бузин уже понял, что ему ничего не грозит и раскрепостился, – я особь партикулярная, не армейского образца.
– Чего? – не понял замполит. – Какая ты особь?
– Вечно строем ходить, «так точно говорить»…
– Отставить! – замполит начал свирепеть, но сдержался. – Чудной ты… Ладно, сержант, жаль, не чуешь ты своего счастья. Одно могу сказать, от погон, как от сумы и тюрьмы, не зарекайся!