Смерть в супоневой петле - обновлено 13. 07. 2016

 
     Смерть в супоневой петле – обновлено 13.07. 2016 года.
 
     Вторую неделю бушевала война. Ильинецкий районный военный комиссариат собирал со всего подведомственного ему района юношей 1923-1926 годов рождения. Это была возрастная группа молодежи, которая в ближайшие год-два подлежала очередному призыву на действительную службу в Красной армии.

     Колонны немецко-фашистских войск уже двигались по дорогам юго-западной части Винничины и в самое короткое время могли появиться в этих местах. Молодежь необходимо было немедленно отправить в глубокий тыл.

     Примитивный мобилизационный механизм работал со скрипом. Устойчивая телефонная связь была не со всеми селами. И если из районного центра и ближайших сел собралась молодежь в первый день объявления сбора, то из отдаленных сел все еще тянулись одиночки.

     Всякое промедление с отправкой в тыл юношей в дальнейшем грозило большими осложнениями. Первоначальным окончательным пунктом отправки в тыл намечалась ближайшая железнодорожная станция Липовцы, что в двадцати километрах от местечка Ильинцы, а затем уже по железной дороге, с ориентировкой на город Харьков.

     Однако перед отправкой из районного центра маршрут был изменен. Путь намечался пешим строем, через районные центры местечка Дашев и города Гайсин и там, пополнившись группами местной молодежи, погрузиться в вагоны узкоколейки, затем достигнув железнодорожной станции Зятковцы, перегрузиться на ширококолейную магистраль.

     Колонну молодежи возглавил офицер запаса, вчерашний инструктор Ильинецкого райкома партии, некто Яровой.

     Тем временем  в самом местечке готовились к бегству на восток местные жители, многие из родителей той самой молодежи, которую собирались отправить в несколько другом направлении, чем в том, в каком намеревались отправиться их родные.

     В основном это были столяры, плотники, сапожники, портные и разнорабочие промышленного комбината и местных артелей. Заколачивались окна и двери ветхих домов. Собирали в узлы необходимые вещи и продукты питания, надеясь вскоре возвратиться, домой, и найти на местах оставленное продукты и имущество, а тогда все тут пригодится, и жизнь продолжится такой, какой она была в довоенные годы.

     Еврейская молодежь насчитывала примерно семьдесят ребят из двух местечек: районного центра Ильинцы и старинного еврейского местечка Жорнище. Редко кто из них не был в родстве между собой. В числе ильинецких ребят были два двоюродных брата Абраша Бродский и Гриша Канталинский. Отец первого доводился родным братом матери второго.

     Их, как и остальных провожали мамы и отцы, братья, сестры. Отец Абраши отвел сына в сторону, сказал ему:

     – Абраша! Сыночек! Ты уходишь, я также уйду с мамой и Ривеккой. Пешком пойдем, как все беженцы. Как только ты окажешься на месте, немедленно начинай разыскивать нас, а мы будем искать тебя.

     Вот тебе мои часы, – он снял с руки модные в те времена, величиной с добрую луковицу, «кировские» часы и надел их на руку сына.
 
     – Запомни!– продолжал отец,– где ты бы не оказался, не бойся. Война страшное дело, но не все погибают. Я прошел фронт первой мировой войны и уцелел. Верю, что все сложится хорошо, и мы снова будем все вместе. Ты должен остаться в живых ...

     Разговор оборвался, юношей строили в колонну. Шли по намеченному маршруту, дополняя колонну новичками из местечка Дашев и города Гайсин. Теперь это была длинная вереница покрытых пылью, уставших от долгого пути ребят.

     На железнодорожной станции Гайсин не было ни вагонов, ни паровозов – погрузка не состоялась. Ранее отправленные отсюда переполненные беженцами составы выгрузились на станции Зятковцы, а освободившийся порожняк никто не спешил возвращать назад. К железнодорожной станции 3ятковцы, где проходила широкая железнодорожная колея, ведущая к городу Умань, шли пешком.

     На этой станции также не было ни вагонов, ни паровозов, а следовавшие один за другим груженые составы даже не останавливались. Отступающие войска и беспорядочные толпы беженцев создали на станции хаос и неразбериху.

     Желающих попасть на поезд не сосчитать, так что даже и будь такая возможность, для этого потребовалось бы очень большое количество вагонов, а главное – время. Ни того, ни другого не было. Немецкие войска находились где-то рядом.

     Колонна подростков влилась в общий поток отступавших на восток, смешавшись с беженцами войск. Все они устремились в сторону древнего города Умань. Еще на пути к этому городу ночами стали исчезать одиночки, а затем небольшие группы по 2-4 человека, в основном из числа последнего пополнения.

     После очередного налета немецких самолетов и бомбардировки исчез начальник ребят – офицер запаса Яровой, прихватив с собой деньги и документы. С этого времени молодежь, смешавшись с беженцами, уже не представляла собой организованной группы, а каждый распоряжался собой сам.

     Об «Уманском мешке» я уже ранее упоминал в нескольких очерках, однако не настолько, чтобы современный читатель мог понять, что представляло собой окружение советских войск, вошедшее в историю второй мировой войны под таким названием.

     «Уманский мешок» – одно из крупнейших поражений Красной армии в начальный период войны. 2 августа 1941 года немецкие войска вышли к реке Синюха у села Дубровка, замкнув кольцо, в котором оказались отступавшие на восток войска 6-й и 12-й советских армий Южного фронта.

     На второй день в районе города Первомайск замкнулось еще одно кольцо. Из 129,5 тысяч военнослужащих 6-й и 12-й армий, в основном из тыловых частей, только 11 тысячам удалось избежать плена.

     По немецким данным попали в плен 103 тысячи советских солдатов и офицеров. Юношей постигла та же участь. Ребята метались по лесам в поисках выхода. Через короткое время все еще сохранившаяся небольшая группа полностью распалась. Ребята в одиночку оказались предоставлены сами себе.

     От города Умань напрямую к местечку Ильинцы меньше сотни километров. Из ушедших отсюда неделю тому назад, кто раньше, кто позже, вернулись несколько ребят, среди них были Абраша и Гедалия. Их с радостью и облегчением встретили родители Гедалия, не предпринимавшие попытки к бегству на восток.

     Что собой представляло местечко Ильинцы? По-видимому, мне следовало бы начать разговор не с 1941 года, а со времени моего приезда сюда в сентябре 1947 года. Начать с того, что я увидел и услышал из уст единиц уцелевших при массовых расстрелах пять лет тому назад в апреле-мае 1942 года.

     Со встреч и бесед с теми, кто вернулся с так называемой эвакуации: вдовами, потерявшими мужей и сыновей на фронтах войны. Со встреч и рассказов тех, кто вернулся к своему дому и вместо него нашел пепелище. Со встреч с теми, кто ютился в бывших складских помещениях и сараях, влача свое нищенское существование.
 
     Это было бы очень длинное мучительное повествование, и я о нем по мере возможности расскажу по частям в каждом своем рассказе, ибо эта картина относится не только к Ильинцам, а ко многим местечкам Винничины.

     Вместо трех бывших улиц с несколькими короткими проулками, где когда-то размещались лучшие дома местечка, виднелся заросший бурьяном копанный и перекопанный многими искателями «схованного жидами золота» пустырь.

     Заодно отсюда вывезли до камушка фундаменты разрушенных домов, до кирпичика из бывших дымоходов и отопительных печей. Осталась лишь старинная полуразрушенная синагога и несколько пристроек к ней. До разрушения, на трех улицах и нескольких куцых проулках, оккупанты создали Ильинецкое гетто.

     По приезду в Израиль в 1979 году я посетил Мемориал Яд ва-Шем – Национальный центр Катастрофы (Шоа) в Иерусалиме. Копаясь в каталогах, я пытался найти здесь маломальские сведения о Винничине. Ведь из 45-ти районов этой области 26 было оккупировано немцами, 19 румынами.

     По самым скромным подсчетам здесь оккупанты образовали свыше 60 гетто! В период с июля по вторую половину октября 1942 года на территории, оккупированной немцами, узников гетто тотально расстреляли, а какую-то часть живыми зарыли в силосных ямах, рвах и не угодьях.

     Во время казни сбитые с ног обезумевшими жертвами, но, оставаясь в живых под грудами тел, после ухода карателей, они выползали из ям. Кто ранен, кто с переломленными или вывихнутыми конечностями, кто с ног до головы окровавленный, тянулись ниточкой из бившейся в судороге могилы.

     Словно тени, они растворялись в окружающей среде местного украинского населения, в большинстве случаев находя понимание, сочувствие, бескорыстную помощь, и многое другое, что красило человеческое достоинство этой среды.

     Мне лично неизвестен ни один случай предательства такого беглеца местными жителями. Напротив, известны несколько имен таких беглецов и я назову каждого из них, кто нашел в окружающем украинском населении понимание произошедшей трагедии евреев, укрывавших их от неминуемой смерти на месте обнаружения.

     Часть районов Винничины были оккупированы союзниками Германии – румынскими войсками, вошли они в состав так называемой Транснистрии. В этом очерке речь идет только о тех районах Винничины, где массовые расстрелы еврейского населения происходили в период продвижения передовых частей немецкой армии, учиненные непосредственно ими массовых расстрелов. Румынские оккупанты другими методами истребляли узников гетто, но об этом в других очерках.

     В Яд ва-Шеме я нашел воспоминания бывшей узницы Ильинецкого гетто. В тощенькой папке на нескольких листочках Ева Дуб очень коротко описала некоторые события из жизни Ильинецкого гетто, в котором она, восемнадцатилетняя еврейская девушка, находилась до гибели гетто.

     Ева жила в Израиле, и я разыскал ее. Вместе с мужем она жила в пригороде Тель-Авива – Холоне. Там и состоялась наша встреча. Ева хорошо знала многих узников гетто и героев моего рассказа – двоюродных братьев Абрашу Бродского и Гедалия Канталинского и их родных.

     Вместе с Евой мы заполнили несколько анкет со сведениями о погибших узниках Ильинецкого гетто и оставили их в Яд ва-Шеме. Дальнейшая связь с Евой поддерживалась телефонными разговорами. Ева часто болела и со временем моя связь с ней прервалась. Помню, что у Евы была дочь, которая жила там же в Холоне, другой информации о ней у меня нет.

     В отношении районов Винничины, входивших в состав Транснистрии, то в Яд ва-Шем я нашел воспоминания бывших узников гетто этих районов, написанных на румынском языке и на его молдавском диалекте. Эта находка поставила меня в тупик: не владея этими языками, я не смог ее прочитать.

     В Ильинецком гетто оказалась какая-то часть еврейских семей из местечка Жорнище – древнего, лежавшего на пути между Ильинцами и еще более древним поселением евреев – местечком Немиров.

     Были здесь семьи одиночки изгнанников сельских евреев из соседних сел – Бабина, Кальника и др.. Настигшая в пути бегства на восток неудача под Уманью вынудила «эвакуировавшихся» евреев повернуть вспять, к возвращению домой.

     В пути следования, преследуемые оккупантами и местной полицией, потеряв всякую ориентацию, в Ильинцы забрела какая-то часть беженцев юго-восточного еврейства Винничины.

     Несколько слов о бывшем местечке Жорнище. По состоянию на 1947 год такого уже местечка не существовало. Небольшая площадь на склоне возвышенности в ее западной части. Стройный ряд вдоль дороги лип и тополей в северном направлении ведут к местечку Липовцы.

     В противоположном направлении – южном, к местечку Ситковцы. Сквозная, пересекающая небольшую площадь Жорнище дорога в западном направлении. Она ведет к древнему местечку Немирову, откуда рукой подать к реке Южный Буг, к его правому берегу – Печерскому концентрационному лагерю. Но это уже была Транснистрия.

     Итак, от этого перекрестка еврейского поселения осталась лишь небольшая, копаная перекопанная местными  искателями «жидiвського золота», фундаментов еврейских домов и пропитанных сажей битых кирпичей отопительных печей, площадь. Как ничего не было! Как не было прошлых столетий еврейского присутствия на этом пятачке!

     На все еще продолжавшую собираться раз в неделю базарную публику, мрачно смотрели уцелевшие здесь три еврейских дома. В одном из них разместился сельмаг (сельский магазин), в другом – чайная, что-то наподобие закусочной, где в базарный день подкреплялись самогоном крестьяне, и в третьем помещении, несколько в стороне от первых двух – контора местного сельпо.

     Еврейское присутствие в Жорнищах осуществлялось, если это можно так назвать, двумя уцелевшими евреями: Франком и Вороновицким. Оба потеряли свои семьи и жили с теми крестьянками, которые приютили их после бегства с места казни, рискуя своей жизнью, спасали, став их женами.

     Оба не такие старые, лет за пятьдесят, работали в потребкооперации: первый – председателем сельпо, второй – заготовителем сырья в этой же организации. Я был знаком с этими людьми, не раз встречался с ними, вспоминая прошлое, но к большому моему сожалению, имя отчества их не запомнил.

     Остальная, в основном юго-восточная часть села Жорнище, была заселена крестьянами. Тогда, в 1947 году на восточной окраине села, вдоль одной из его улиц, все еще продолжало существовать кладбище германской артиллерийской техники. А за пределами села, в поле и вдоль дороги, ведущей к Ильинцам,виднелись «скелеты» обгоревших немецких танков, что свидетельствовало о происходившем здесь сражении.
 
     Именно здесь у родного дома дважды Героя Советского Союза полковника-танкиста И. Н. Бойко после войны ему был поставлен памятник – бронзовый бюст. По рассказам брата героя –Романа, его брат Иван, командуя танковой бригадой, по приказу командующего войсками 2-го Украинского фронта маршала И. С. Конева, осуществлял освобождение родного села.

     Крестьяне дополняли эти сведения: там, где еще оставались обгоревшие немецкие танки, до недавнего времени в несколько раз больше было советских танков. «Чермет»** какую-то часть их отбуксировал куда-то, а остальные изрезал на металлолом. Но это уже другая тема.

     Память об узниках еврейских гетто в местечке Жорнище, очевидно, хранится в сердцах потомков. Останки их дедушек и бабушек, отцов и матерей, близких и дальних им людей тлеют на местном еврейском кладбище и в безымянных могилах в окружной местности.

     Ильинецкий район несколько отличался от соседних районов юго-западной части Винничины. В нем разместились два сахарных завода: Ильинецкий и Бабинский, а рядом, но уже на территории соседнего Дашевского района – Кальницкий сахарный завод, так и не восстановленный после гражданской войны.

     И тут же знаменитая Сорокская мельница. В прошлом это богатство принадлежало помещику Ярошинскому. Наличие предприятий в густо заселенной крестьянами местности, занимавшихся сельским хозяйством, позволяло еврейскому населению находить работу на этих предприятиях и делало их жизнь более стабильной.

     Правда, эти предприятия были построены задолго до советской власти, и заслуга в их создании принадлежала помещику Ярошинскому.

     Евреи, загнанные в гетто, лишились бывших занятий. Теперь незначительная их часть, считавшаяся до войны зажиточной, сравнялась с беднотой, которая всегда составляла более значительную часть местечкового еврейства Винничины.

     Лишенные источников к существованию, узники ильинецкого гетто испытывали те же страдания обреченных на смерть людей, которые испытывали узники всех других гетто. Однако, как не усердствовали оккупанты и их пособники, герметически закрыть Ильинецкое гетто им не удалось.

     До лета рокового 1942 года, а это около 12-14 месяцев, созданное в июле 1941 года гетто жило. Напомню читателю, что здесь, как и во всех еврейских гетто ничего не выращивали, ничего не сеяли и не производили никакого продовольствия.

     Только благодаря внешнему притоку в гетто разного вида съестного, поставщиками которого была не прекращающаяся связь с евреями окружающей крестьянской массой, удалось, хотя и впроголодь, но продержаться десяткам тысяч узников гетто. И не будь массовых казней, возможно, как на соседней территории – Транснистрии, уцелели бы еврейские общины двадцати шести районов Винничины.

     В производственный сезон – три-четыре месяца в году, каждый сахарный завод в сутки выдавал по 2400 центнеров «белого золота». Сорокская мельница беспрерывно, круглый год перемалывала десятки тысяч тонн сортовых злаков на лучшие сорта муки и крупы.

     На землях оккупированного района продолжали свою жизнь колхозы, собирая обильный урожай зерновых, масленичных, технических культур и сахарной свеклы. Работавшие на этих предприятиях крестьяне не оставались в обиде, и никто из них не уходил со смены, не прихватив с собой несколько килограммов зерна, сахара, муки, крупы и т.п.

     Оккупантам было чему радоваться, но, ни к чему было оставлять в живых еврейских иждивенцев. Узников Ильинецкого гетто постигла та же участь, что и остальных узников гетто 26-ти районов Винничины. Все они к октябрю 1942 года исчезли с лица земли.

     В описываемом крае до сих пор видны казацкие могилы. О них написаны строки украинского поэта Т.  Г. Шевченко: «Там, пiд Дашевом, пiд Сорокою немало ляхiв полягало». Не под силу было ни времени, ни сменившимся разным властям снести, запахать казацкие могилы, превратив их в плодородные поля. И живет в сердцах украинцев память о жестоком прошлом.

     Там, под Дашевом, со слившимся с ним селом Полевым, у дороги, ведущей к селу Канталина – могила Дашевской еврейской общины, расстрелянной в 1942 году. Уже в первых десятках послевоенных лет местные власти неоднократно муссировали вопрос о снесении могилы, запахав ее в массив колхозных полей.

     В те годы, два десятка проживавших в Дашеве евреев, отстояли могилу. И еще где-то в конце шестидесятых годов, будучи в городе Киеве, имея встречу со знакомым мне бывшим жителем Дашева – Адольфом Студинским, от него я и узнал, что могила остается не тронутой. А как теперь?
И вновь вернемся в Ильинцы.

     Родителей своих Абраша не нашел в Ильинецком гетто. Они, как впоследствии выяснилось, все же успели вырваться из «Уманского мешка» и бежать далее на восток. Абраша нашел приют в семье Канталинских. У приютившей его тети было три дочери и два сына, старший из которых – Гедалия, о котором я уже упоминал, был ровесником Абраши.

     Массовая казнь узников ильинецкого гетто проводилась чуть раньше, чем в других местах: в апреле и мае 1942 года. Когда фашисты перед казнью проводили селекцию из числа узников они отобрали несколько десятков ремесленников.

     Всех остальных, включая и семьи отобранных ремесленников, казнили в тот же день. Через два месяца казнили и тех нескольких «счастливчиков», которых оставили в живых для использования на разных хозяйственных работах.

     Место казни евреев Ильинецкого гетто: силосные ямы бывшего колхоза села Варваровка, выкопанные еще в довоенные годы, рядом с лесным массивом, что в двух-трех километрах юго-западнее Ильинец.

     И, как правило, палачи тут же покидали место казни, считая свою «работу» законченной.

     Живые, тяжело раненные, погребенные под телами уже мертвых, выбирались из полуживой могилы и растворялись в прилегающей местности. Каждый из последних сил напрягался как можно быстрее и подальше уйти от места расстрела.

     У меня нет ни сил, ни слов для подробного описания пережитого кошмара героями моего очерка. Не под силу мне описать последовательность происходившего с ними, того же, что произошло лично и со мной ...

     Абраша – 18, его двоюродные братья и сестра: Гедалия  – 18, Мотл – 13, сестра Роза – 15 и их отец Авраам Канталинский – 50 лет, выползли из силосной ямы живыми. Жена Авраама – 49 лет с двумя самими маленьким их дочками были заживо зарыты ...

     В нескольких десятках метров от места казни чернел лесной массив. Он разветвлялся в разные стороны, уходя на юго-восток в сторону местечка Оратово, на юг – в сторону местечка Дашева и города Гайсина, на юго-запад – в сторону местечка Ситковцы. Лес надежно укрыл беглецов. Кругом было жаркое лето, а в лесу прохладно и сыро, к тому еще мучительно голодно.

     Однажды Абраша, в поиске чего-то съестного, рискнул зайти в село. Он не вернулся в лес. Не вернулся он и после недельного ожидания. Не берусь более подробно продолжить дальнейший рассказ о мытарствах спасшейся части семьи Канталинских, потому что недостаточно осведомлен об этом.

     Да я и не ставил перед собой такой задачи. Мне известно лишь, что Авраам Канталинский с сыновьями Гедалией и Мотлом, дочерью Розой и примкнувшей к ним спасшейся ильинецкой семнадцатилетней девушкой после долгих скитаний по лесам оказались в одном из партизанских отрядов, оперировавших в этой части оккупированной Винничины. В  апреле 1944 года все они, за исключением Гедалия, мобилизованного в действующую армию, вернулись в Ильинцы.

     Гедалия, провоевав на фронте год, а затем, отслужив в армии два мирных года, вернулся в Ильинцы с орденом Славы на груди. По имеющейся у меня не проверенной информации, в Израиль репатриировался с женой и взрослыми детьми только Гедалия Канталинский и дети его сестры Розы: дочери – Майка, Елка, сын Фима, и их мачеха – Люба с детьми. Остальные Канталинские: Авраам, его дочь Роза и сын Мотл умерли в городе Виннице, где они жили в послевоенные годы.                               

     Выползли из силосных ям, спаслись и дожили до освобождения и другие узники Ильинецкого гетто. Вот несколько запомнившихся имен: Иосиф Махлис, нашедший убежище в доме знакомой крестьянки, укрывавшей его в дымоходной трубе*** на протяжении более года; Моше Жорницкий с женой Женей и сыновьями Фимой и Борей; Жорницкий Авраам его жена Катя; Наум Рембаум, жившие в Ильинцах в 1947-1958 годах.

     Добавлю к сказанному еще один эпизод. Узники Оратовского гетто были расстреляны также, как и соседние с ними еврейские общины. Мне не удалось найти подробных сведений об этой трагедии. Однако краешком прикоснуться к ней мне пришлось.

     В одном из партизанских отрядов С. А. Ковпака оказалась шестнадцатилетняя еврейская девушка Люба из местечка Оратово. Ей покровительствовал командир отряда, позже – комиссар соединения С. А. Ковпака – Руднев Семен Васильевич (1899-1943), впоследствии погибший в бою.

     После войны Люба оказалась в городе Винница, а ее вторым мужем стал Владимир Атаманов. Тот самый Володя, с которым я разделил год и три месяца (окаянного года с гаком – о нем позже) моего нелегального существования на территории Транснистрии.               

     В послевоенных розысках Володи я вышел на адрес его бывшей жены – Любы (их брак распался). При случае, бывая в Виннице, где жила Люба, я навещал ее. В последний раз, накануне репатриации в Израиль весной 1979 года я встречался с ней и имел продолжительную беседу.

     Люба работала заведующей клубом Винницкого мясокомбината, в Израиль не собиралась, но думаю, что позже передумала, а дочь ее – несомненно, в Израиле.

     И вновь вернемся в Ильинцы.

     Осталось неизвестным, по какой причине не вернулся в лес Абраша. Он метался по окружным селам в поисках убежища. Ему помогали местные крестьяне, хорошо знавшие его родителей. Однако постоянного укрытия он не находил и перебирался из села в село. Так длилось до конца 1942 года.

     В канун нового 1943 года, ранним холодным утром легко, по-летнему одетый Абраша шел по дороге, ведущей к селу Варваровка, примыкавшему с юго-западной стороны к местечку Ильинцы. Он подошел к плотине сельского пруда, осмотрительно шагая по санной колее.

     Обутый в старые, спортивные парусиновые туфли, он старался не вступать в снег, и был так поглощен этим, что не услышал бега тяжело хрипящей настигшей его лошади. Лишь когда лошадиная голова уткнулась ему в спину, он ощутил опасность, и мгновенно посторонился.

     Лошадь остановилась. На мягком сидении одноконных саней, развалившись, сидел местный полицай Лущик. С первого взгляда Абраша узнал известного во всей округе палача. Он запомнил его лицо со дня расстрела ильинецких евреев. У Абраши дух перехватило от такой встречи.

     Плотина, на которой оказался Абраша, исключала всякую возможность бегства. Впереди, до конца плотины еще не менее полусотни метров – не успеть. Справа пруд, покрытый тонкой, только-только затянувшейся корочкой льда. Слева крутой скат плотины, а внизу пустырь, на котором не укрыться от погони. Бороться с полицаем Абраша не смог бы, даже будь он решительным.

     Крепко сложенной, откормленной детине, вооруженной немецким «шмайсером» не мог противостоять худенький, истощенный скитаниями девятнадцатилетний юноша.

     – Попався, жидівський виродок... – шипел, сползая с саней, пьяный Лущик. Он натянул вожжи, сдерживая топтавшегося горячего коня.

     – Тепер не втечеш, – схватил он за руку Абрашу.

     К плотине приближалась группа крестьян. Они остановились у саней и стали наблюдать, как Лущик привязывал к уздечке кисть правой руки Абраши. Эластичная сыромятная затянутая в в петлю супонь, намертво захлестнула руку жертвы. Второй конец супони, продетый сквозь металлическое кольцо уздечки у самой головы лошади, завязан несколькими узлами.

     Пожилой крестьянин подошел ближе к полицаю, сказал:

     – Відпусти хлопця, він син Гедаля и Люби. Вони багато років обшивали наше село ...

     – Е, ні! Його місце там! – указал рукой в сторону черневшего вдалеке леса.

     – Вье! – взмахнул кнутом, на ходу прыгая в сани Лущик. Лошадь вздыбилась, напряглась и с места рванула галопом. Абрашу резко дернуло за руку, сыромятная супонь врезалась в запястье, и он взвыл от невыносимой боли.

     По селу Варваровка – его центральной улице галопом неслась гарцующая лошадь. Рядом с ней, с ее левой стороны, с вытянутой правой рукой, бежал юноша, а его летние парусиновые туфли одна за другой остались лежать на снегу.

     Он сдерживал бег животного, отчего лошадь петляла по широкой санной дороге, мотая головой, отбрасывая в разные стороны привязанного к нему пленника. Варваровские крестьяне, оказавшиеся свидетелями этой экзекуции, беспомощно смотрели на происходящее, крестились.

     Вдруг лошадь резко сбавила бег. Впереди лежал крутой короткий подъем. Абраша, спотыкаясь, едва успевая за сильным конем, терял последние силы. Подъем окончился, и лошадь снова перешла в галоп. В этом месте сельская улица расширялась и вливалась в окраинную улицу местечка Ильинцы.

     Казалось, продержись Абраша еще немного и окончится его мучительный бег. Но это только казалось. Полицай, умышленно дергая вожжами коня, вынуждал животное зигзагами сворачивать в разные стороны с тем, чтобы сбить с ног свою жертву.

     Конь резко повернул вправо в узкий проулок, ведущий к полиции. Абрашу отбросило в противоположную сторону, и он, не в силе удержаться на ногах, свалился на колени, повис на привязанной руке. Конь, хрипя пеной, поволок беспомощно бившееся под его копытами тело Абраши. Более полусотни шагов конь тянул не способное уже подняться на ноги тело Абраши…

     В нескольких десятках шагов от здания полиции конь вновь сорвался в галоп.

     Оторвавшись от привязанной к нему жертвы, он вбежал в распахнутые ворота двора полиции. Не подающее признаков жизни тело Абраши покатилось по земле и осталось неподвижным лежать на снегу. Полицай осадил коня, оглянулся назад и перенес свой взгляд к голове коня.

     С привязанной к уздечке супони, свисала безжизненно голая рука. Теплая кровь стекала с нее на белый снег у ног коня, отчего тот тревожно храпел, топчась на месте

     ... Никто не знает, где добили Абрашу. Никто не знает, где закопали изуродованное его тело.

     Прошло несколько лет. В Ильинцы возвращались те, кому посчастливилось убежать на восток. Их встречали уцелевшие одиночки – недавние узники Ильинецкого гетто, рассказывая им о душераздирающих сценах, от которых стыла кровь.

     Это была страшная повесть о гибели их родных и близких... Многое стало известным. Но еще больше осталось, потеряно унесшими с собой в силосные ямы и танковые рвы узниками гетто, что составляли большую часть еврейского населения 26-ти районов Винничины, исчезнувших с лица земли.

     Определенную  роль в этом сыграли органы советской власти в лице районных отделов МГБ и МВД.В Ильинцах,соответственно,во главе этих отделов в послевоенные годы стояли капитаны: Борис Романов и Колоколов.

     Они что-то делали по делам ликвидации оперировавших по лесам остатков бандитских формирований, состоявших из убийц и палачей. Но еще больше сделали в 1948-1953-х, в годы массовых гонений, чтобы отравить послевоенную жизнь уцелевшей горсточке ильинецких евреев.

     Борис Романов, впоследствии изгнанный из «органов», лишился всех привилегий, зарабатывал на жизнь продажей билетов на местной автобусной линии. Колоколов – напротив, из Ильинец «выбился в люди», возглавив Винницкую тюрьму. По доходившим в Ильинцы слухам слыл идеальным тюремщиком.

     В 1947-48 гг. в Ильинцы прибыла курсировавшая по районам Винничины специальная оперативная группа в составе нескольких офицеров госбезопасности. Чекисты располагали какой-то книгой, в которой значилось свыше двадцати тысяч имен лиц, сотрудничавших с нацистами в годы оккупации. Там значились тысячи убийц разной масти, причастных к истреблению еврейского населения Винничины.

     Розыск убийц производился в строжайшей тайне, и никто не имел возможности узнать имена убийц, хотя было достаточно живых свидетелей очевидцев, рассказам и показаниям которых не было оснований не доверять. Все это тщательным образом скрывалось от уцелевших евреев.

     Где-то в конце сороковых годов во дворе районных отделов МГБ, МВД и милиции, в том самом дворе, где в годы оккупации размещалась полиция, рыли яму под отхожее место. Эту работу выполняли подследственные, содержащиеся в КПЗ (камере предварительного заключения).

     На небольшой глубине они обнаружили скелет человеческой руки. О находке сообщили начальству – Романову и Колоколову. Осмотрев скелет, они приказали рыть глубже. Но ничего там не было найдено.

     Поиски перенесли на всю территорию двора, копали даже в подсобных помещениях: конюшне, сарае, кладовой. Остальной части скелета человека, которому принадлежала найденная рука, не нашли.

     Осмотр скелета руки поручили местному хирургу, исполняющему обязанности районного медицинского судебного эксперта. Он дал письменное заключение о том, что это скелет правой руки принадлежит человеку по возрасту молодому.

     Для более квалифицированного заключения требовалась экспертиза, но находку не стали отправлять на таковую. Сделали иначе, тех, кто был осведомлен о находке, строго предупредили неразглашении «государственной тайны». Руку ночью отнесли на еврейское кладбище и там закопали.

     Еще в 1946 году в Ильинцы вернулись родные Абраши – мать и сестра Ривекка. Отец Абраши – Гедалия Цадикович Бродский, рядовой советской армии погиб в 1943 году на фронте в битве под Ростовом-на-Дону.

     Мать и дочь жили надеждой, что вдруг найдется Абраша! Расспрашивали местных крестьян, последними видевшими Абрашу, но никто из них не мог подтвердить, что видели его мертвого. Находку скелета руки от них утаили.

     Я далек от того, чтобы вменять сыну вину отца. Однако свой грустный рассказ не могу закончить на этом. Хочу дополнить его некоторыми последствиями, не потерявшими своей актуальности в наше время.

     Сбежавший от возмездия и кары полицай Лущик ушел на запад со спасающимися от ответственности за преступные злодеяния и бесчеловечность своими хозяевами. В селе Варваровка он оставил жену с годовалым сыном.

     Они не могли нести ответственность за злодеяния Лущика – это верно. Но все сложилось по-другому. Спустя год-два бывшая жена Лущика вышла замуж за человека, не имеющего никакого отношения к гибели Абраши. Он усыновил сына Лущика – Славку.

     Время шло, Славка получил хорошее воспитание от отчима, а, повзрослев и, кажется, отслужив в советской армии, не вернулся в Ильинцы.

     Станислав Лущик (после усыновления – Мартыновский), полковник милиции, работник одного из отделов УМВД по Ленинградской области (в 1975-1985 гг.) Он несколько иначе, чем его родной отец участвовал в разрешении еврейского вопроса.

     Вот такая ирония. Чего?

     Память об Абраше, о его трагической гибели никогда не притуплялась в моей семье. Его сестра (моя жена) Ривекка мечтала родить сына и назвать его именем погибшего брата. Но не суждено было этому сбыться. Ривекка умерла в муках тяжелой болезни на сорок первом году жизни (1927-1967).

     В 1980 году, но уже в Израиле моя младшая дочь родила сына. По моему настоянию новорожденному дали имя Ави. Образ погибшего запечатлен на фотографии. Он будет жить вечно в неукротимой и неугасающей еврейской памяти о погибших в годы Катастрофы

      _____________
      * Супонь – полоска сыромятной кожи, скрученная наподобие плетеной веревки. Изготовляется кустарным способом, служит для крепления конной сбруи, на прочность – чрезвычайная.

      ** «Чермет» – организация по сбору металлолома из боевой техники советской и нацистской армий, оставленной на полях сражений.

      *** В крестьянской хате из огневых очагов дымовой выход вел на чердак дома. Затем по слепленным из глины проходам – лежаками, он доходил до главного канала, вертикального идущего наверх потолка хаты. Площадь днища пирамидо-образного канала колеблется в пределах квадратного метра. В этом «cxpoне» крестьянка укрывала Йосифа Махлиса – Авт.