Глава 2 Юрий

Я решил скормить его троллям, сразу как увидел...

Тому были две предпосылки. Срубленный тополь перед окном, который ранее закрывал сектор обзора, и морской бинокль 7x50, найденный теткой на антресолях и отданный мне после унизительной перебранки. С помощью этого бинокля я неожиданно смог обозревать целый квартал особняков, развернутый передо мной как на ладони. Беззаботные советские бояре, как оказалось, возводили свои укромные терема совсем по соседству - руку протянуть, и из всего их львиного прайда первым мне на глаза почему-то попался именно этот княженок. Я заметил его ранним утром, он садился в черную «волгу» на заднее сиденье. Шофер открыл ему дверь. Понятия не имею, куда он отправлялся и по каким делам.

С этого момента он полностью захватил мое внимание.

Мы с ним, наверное, были одногодки. Лет двенадцать-тринадцать, но разность наших судеб представлялась настолько очевидной, что это вообще ничего не значило. Он был вельможным принцем, сыном и внуком хозяев бесконечной империи, ради своей невозможной цели разбросавшей по сторонам света, смоловшей в лагерную пыль и забившей в мерзлую тундру пять поколений моих предков. Я появился на свет с врожденным инстинктом ненависти к таким, как он, и никакие выморочные коммунистические заклинания, которыми они кормили своих рабов, не могли этого изменить. У меня был свой свод заклинаний…

Я не мог следить за ним внутри дома. В этом краю даже глинобитные мазанки на окраинах города строились по принципу миниатюрных крепостей, что уж говорить о каменных дворцах, спрятанных в рукотворной роще. Сплошные гаражные ворота с декоративной ковкой и калиткой, фрагменты двухэтажного фасада, крыши да развесистые дубовые кроны, вот все, что можно было разглядеть издалека. У ворот иногда, обычно утром, дремала пара автомобилей, около них вяло суетились шоферы, и больше ничто не нарушало олимпийскую безмятежность его мира.

Я потом видел и других детей, живущих там, но, в отличие от него, они редко проводили время на улице. Моего же принца что-то ежедневно гнало из дома вон. Должно быть, сами асы* вели его ко мне, мне нужно было лишь придумать, как заманить его в ловушку.    

Он совершал свои променады между десятью часами утра и полуднем или вечером, когда спадала жара. В скованной неторопливости его походки всегда чувствовалось что-то боязливо отрешенное, он словно не желал вплетать звуки своих шагов в ткань окружающего пространства. Или он останавливался и убирал со лба челку, оглядываясь - не нарушено ли им невзначай хрустальное совершенство бытия, и в самом этом жесте сквозило столько природной слабости, что я ощущал ее буквально физически. Он представлял собой уже настолько вырожденное поколение царствующей номенклатуры, что мне и тогда и теперь непонятно, как они собирались обременять эту свою последнюю, бессильную ветвь властью над всеми нами? С виду это был обычный, разве что исключительно ухоженный, мальчик, но он будто заранее носил в себе обреченную надломленность точно так же, как я носил противоположную ей тугую волю к жизни и желание проглотить весь мир, не дававшие мне покоя…

Обычно он доходил до первого перекрестка и там ненадолго останавливался.   

Милиционер у опорного пункта полушутливо отдавал ему честь, сверкая неровными зубами. Этот сержант был обычный сельский парень, скуластый, загорелый и тощий, как насекомое. Такие во множестве приезжали в город, их гнали сюда огромные нищие колхозные семьи, задавленные хлопковым планом. Складки на его форменной рубашке были выглажены до лезвийной остроты, кокарда на пилотке сияла, как осколок солнца, случайно отметивший его высшей благодатью. Он был ежедневно, ежечасно горд своей утилитарной милицейской стезей и тем местом, которое поставлен был охранять. Мой принц также воздавал дань его маленькому счастью, благословляя его взмахом руки и приветливой улыбкой. Я думаю, он делал это вполне искренне, хотя вряд ли даже знал имя этого милиционера - просто в том упорядоченном мире, где он существовал, в одной из петелек его аккуратной пряжи, всегда должен был присутствовать условный, козыряющий издалека и довольный жизнью дядька-сержант, как необходимый элемент всеобщей гармонии и благорасположения Норн**.

Затем он поворачивал налево и углублялся в длинный переулок, над которым смыкались кроны старых дубов. Здесь я терял его из виду, но, знал, что идет он так же медленно, мечтательно оглядывая свои обширные владения. Тут тоже все принадлежало ему: и вспышки света в промежутках лиственного свода, и прохлада воды, орошающей палисадники, и геометрическая четкость ухоженного кустарника, и даже сама протяженность этой зеленой готическо-кафедральной пустоты, в которую он вступал.

Конечно, и я там мог гулять совершенно свободно. И даже гулял, но это была не моя страна. Она отчуждалась от меня равнодушно пустыми окнами, задернутыми кружевными занавесками…

Моя страна простиралась за заводом и гаражами, в лабиринте одинаковых бетонных многоэтажек. Ее границы сторожились тоскливыми вскриками алкашей, коротающих ночи в разрушенных детских песочницах и ревом прожженных мотоциклетных глушителей. Вместо роскошных старинных дубов здесь росли молодые тополя, не дававшие тени. Эта брошенная зною и пыли земля извлекала свою немудреную, но живую силу из корявых судеб своих обитателей и возносила ее ко мне - в теткину однокомнатную квартиру, где та, сидя на продавленном топчане, копошилась в старой подшивке «Огонька», забытой предыдущими жильцами…

- Двадцать семь,- пробормотала тетка,- Точка, противоположная зениту, пять букв? Юрка?

- Надир,- ответил я, не отрываясь от окуляров.

- Н-а-д-и-р… Да, «надир». Ладно… Итальянский композитор… Раз, два, три… Семь букв, вторая «о».

- Теть Надь… Ну, что ты сама не можешь?

- Я тебе бинокль отдала? И обратно заберу. Легко…

Я боялся упустить момент, когда Его Высочество появится у старинного двухэтажного дома, откуда начиналась улица, тянущаяся к станции метро. Поэтому подавил раздражение и, ерзая коленями по подоконнику, переспросил:

- Как там? Композитор?

- Итальянский,- подчеркнула она,- Композитор. Семь букв, вторая «о». Ну?

- Э-м-м… Россини.

- Р-о-с-с-и-н-и… Ты смотри, паршивец, все знает!

Тетка была, в целом, беззлобным существом, и по-своему увлекалась знаниями об окружающей ее вселенной. Найдя у меня как-то деэспешное издание «Старшей Эдды»*** в мягкой обложке, оставшееся от отца, она проигнорировала строгий штамп и мечтательно спросила:

- Роман?

- Типа того…

- Про любовь?

- Так... В общем, тоже есть.

Она тогда вернула мне книгу с глубоким грудным вздохом и ушла на кухню варить уморенную голодом желто-синюю курицу в эмалированной кастрюльке с фиалками. Где-то в ее памяти, между СНИПами и ГОСТами навсегда поселилась «Старшая Эдда», еще один непрочитанный роман о любви…

Пока я вспоминал об этом, Его Высочество появился на перекрестке и замер в размышлениях. Если бы он путешествовал верхом на велосипеде, как иногда бывало, я бы поставил десять к одному, что дорога моего принца пойдет выше, к метро и тенистому проспекту с просторными богатыми домами сталинской застройки, где селились его друзья или где наверняка была и его зимняя резиденция. Но гуляя пешком, он все-таки время от времени погружался в меланхоличное любопытство и вполне мог свернуть направо, откуда улицы, теряя свою прямоту, разбегались косым веером тупиков, ныряли под склоны и упирались в бесконечный заводской забор, который надежно отсекал анклав победившего социализма от побежденных.

Он помедлил еще пять минут и все же побрел налево, но эти колебания и этот перекресток внезапно высветили в моем плане недостающие ключевые пункты. Тогда я, довольно кивнув самому себе, соскочил на пол.

- Теть Надь! Я погуляю…

- Погуляй,- равнодушно отозвалась она,- Мать когда приезжает-то?

- Через две недели.

- Ты давай недолго. К девяти чтобы был!

- Угу,- промычал я, прыгая в кеды…

Приехав сюда три месяца назад, я первым делом отыскал ближайший погост. Не ради лунных прогулок между надгробий - мне даже в детстве была смешна подобная поверхностность мысли. Живой опыт ленинградских подворотен мгновенно нивелировал бы ее сомнительные достоинства, поскольку песок в капроновом носке и метательный набор корабельных гаек там были ценнее любого отвлеченного декадентства. Нет, знание кладбищ преследовало исключительно практические цели. Та небольшая часть магии рун, что была мне пока известна от карельского шамана, дяди Пекка, брала начало в мире мертвых либо, как минимум, извлекала из него нужные компоненты. В моем же проекте надругательства над княжеским достоинством и жертвоприношении старым богам, магия играла центральную роль…

Пять остановок на метро и две троллейбусных меньше чем за час привели меня куда нужно. Это было старое кладбище, тут уже почти не хоронили. Главная аллея упиралась в церковь, где с какого-то времени по воскресеньям даже разрешались службы. Мне предстояло дождаться сумерек. Сумерки - сила духов…

В пристройке у ворот жил сторож, с которым я давно познакомился, снабдив его бутылкой портвейна в виде верительной грамоты. Времена стояли такие, что взрослых подобные пацанские подношения уже не смущали, но само по себе это все-таки било по карману, учитывая как быстро скудел на новом месте мой убогий фарцовый капиталец. А ведь его следовало беречь, чтобы снова пустить в дело - теткины сто двадцать целковых и та мелочь, что мать присылала мне сюда, конечно, нуждались в каком-то пополнении и с моей стороны…

Вот так, думая о перспективах будущих заработков, я прокладывал себе дорогу узкими, заросшими зеленью, тропинками, быстро оглядывая памятники. Нужный был мне заведомо известен, но до него еще предстояло добраться. Сначала попадались сравнительно свежие захоронения, но постепенно даты на них стали убегать все дальше в прошлое, пока не перешагнули проклятый революционный порог. Я должен был выбрать себе в помощники мертвеца, который не был бы отмечен ни единой печатью красного колдовства, в противном случае он мог обратиться против меня самого, защищая отпрыска своих прижизненных господ и носителя веры. По этой причине я, кстати, избегал и могил всевозможных разночинцев - противоречивая большевистская история учила, что среди них легко могли оказаться скрытые последователи марксизма.

Мне нужен был мертвец благородных старых кровей, и я отыскал его полуразрушенный, но уцелевший латинского вида каменный крест с остаточной эпитафией: «Здtсь покоится графъ Вильямъ Оскаровичъ Игельштромъ, дtйствительный статскій совtтникъ и кавалеръ орденовъ св. Владиміра, Анны и Ст…» Время жизни его не сохранилось, но судя по полному чину гражданских наград, этот кавалер никак не мог относиться к карбонариям, так что я оставался вполне спокоен, тревожа его сон. Кроме того, остзейская фамилия однозначно относила его к нужным мне культурным истокам - руны и гальдстравы**** должны были быть понятны графу, потомку шведских дворян. Словом, он подходил моему плану более чем полностью, а на все остальное мне было, честно говоря, наплевать - особенного пиетета перед русским «Ancien Regime» я тоже не испытывал. В то же время я помнил, что самим мертвецам нельзя выказывать неуважение.

Я бросил взгляд на узкий серп месяца, заблудившийся в ветвях над моей головой, закрыл глаза и опустился у его памятника на колени. Проведя ладонью по шершавому камню, я остановил ее у сломанной кромки и быстро зашептал нужное заклинание. Слова нужно было проговаривать твердо, не ошибаясь в звучании. По правую руку я воткнул лезвие выкидного ножа, очертил им неровное защитное кольцо вокруг себя, а после острием надрезал себе подушечку большого пальца и уронил несколько капель крови на плиту. Статский советник мог быть доволен ценой и моим тайным обещанием. С собой я принес холщовую сумку, куда так же торопливо собрал пять или шесть горстей земли - то, зачем я, собственно, сюда и пришел. Пора было убираться, но что-то держало меня на месте…

Справа и слева от меня каркнули вороны, и это был добрый знак. Мне хотелось верить, что это перекликались друг с другом Хугин и Мунин, птицы Одина, который наблюдает за мной через них. И все равно, даже после этого я еще медлил, как будто ждал еще чего-то. Но так и не дождался…

Ближе к полуночи я был на нужном перекрестке. В моем распоряжении оставалось не так много времени, но неряшливой торопливости я себе не позволял. Вяз, рядом с которым обычно останавливался мой принц, я отметил двумя рунами «эваз» и «райду», в классическом футарке означавшими «лошадь» и «путь». Первая разрешала перемены и разворот любой фазы колебаний, а вторая открывала путнику избранную дорогу. Отсюда я, повернув направо, зашагал по направлению к заводу, скупо рассыпая кладбищенскую землю. Завтра, следуя нашему договору, статский советник Игельштром мягко направит и погонит жертву переулками до крошечного пустыря, намеченного мной еще загодя. Пустырь обладал двумя несомненными достоинствами: с одной стороны он примыкал к заводской стене, а с другой был удачно укрыт от ближайшего жилья гаражными постройками. Здесь моего принца будет ждать встреча с троллями, которых я приведу. Стоя посреди пустыря, я израсходовал остатки земли, разметив для него последнюю ловушку в виде замкнутой петли, из которой он уже не сможет сделать ни единого шага назад…

Тетка встретила меня жестом, намекающим на подзатыльник.

- Ну и? Где шлялся, оглоед?

- В футбол гонял с пацанами, теть Надь,- скользя мимо нее вдоль стены, сказал я…

- Иди умывайся и спать. Ужинать будешь?

- Нет.

Умываясь, раздеваясь и ворочаясь на своей раскладушке за ширмой, я размышлял о своем принце уже как-то умиротворенно. Мне вспоминалось его лицо с правильными, но безвольными чертами, на котором, когда я мог его разглядеть, почти всегда лежал отпечаток странной, несмелой задумчивости. Этим чертам больше подходили бы детская фуражка с серебряным кантом и китель, а не отложной воротничок фирменной рубашки поло. Такие лица мне попадались на фотографиях давно покойных гимназистов в старых семейных альбомах и, ловя себя на этом, я на мгновение внутренне сжался, потому что испугался подобных сопоставлений. Коварная игра воображения могла увести меня черт знает куда и обезоружить…

«Блин, ублюдок херов…»,- подумал я,- «Кукла…»

- Недостаток времени для обдумывания ходов в шахматной игре? - спросила тетка, со скрипом рушась на топчан,- Семь букв, последняя «т»…

- Цейтнот…

- Ц-е-й-т-н-о-т… подходит. Ты спать собираешься, племянник?

- Угу…

- Хорошо, тогда… Э-э.. Персонаж пьесы А Пе Чехова «Чайка», действительный статский советник, пять букв…

- Ингельштром,- сквозь зубы выговорил я, созерцая потолок.

- И-н-г-е-л-ь… Юрка, придурок, пять букв! Ну? Персонаж пьесы А Пе Чехова «Чайка»…

Я повернулся к стене и накинул на голову одеяло, успев буркнуть:

- Мы этого не проходили еще, теть Надь… Господи, ну, Сорин…

И заснул.

Правила богов таковы, что охотник и жертва должны делить одну меру риска. Ничто не мешало мне запастись землей и протянуть будущий маршрут Его Высочества прямо до логова троллей, позволив мертвецу сделать всю работу. Но вряд ли подобное одобрил бы Альфёдр*****. «Глупый надеется смерти не встретить, коль битв избегает…»,- вот Старшая Эдда. Поэтому троллей из-под теплотрассы я должен был выманить сам и сам же привести на пустырь…

Я выбросил перед собой руку и в три движения начертал в воздухе руну «уруз», проговаривая про себя тэйнн******, отводящий взгляд, оглянулся по сторонам и крикнул глумливо:

- Что, торчки, стремаетесь на солнце выползать?!

Тролли, бывшие неподвижными тенями, зашевелились. Там, под черной трубой с ободранной теплозащитой их сидело трое, а уродливые позы, в которых я их застал, напоминали обезьяньи. Отдыхая, они обычно отклячивали задницы, опускались на корточки, упирали колени под мышки и далеко вперед, для равновесия, выбрасывали длинные руки с узловатыми костяшками пальцев. Так они могли заседать часами, почти не общаясь и заплевывая асфальт рядом с собой мерзкой слюной, зеленой от жевательной извести и табака. Они называли эту смесь «насвай». 

В представлении районной шпаны я явно совершал поступок, пограничный с безумием, и мне стало прекрасно понятно почему, когда из-под трубы показалась каменная голова, а за ней и все тело главаря троллей. Это был высокий, сгорбленный парень лет семнадцати, с дегенеративным лицом, усеянным оспинами, и оттянутой нижней губой, за которой желтели неровные резцы. Его блеклые глаза медленно наполнялись тяжелым изумлением…

- Э! Ты! - позвал он меня, щурясь,- Ты!

Богатство его речи в сопоставлении с габаритами прогоняло всякую мысль об интеллектуальной ценности дальнейшей беседы, так что я просто понемногу начал отступать, ожидая, когда двое других покинут берлогу вслед за ним. К счастью это были уже мелкие тролли, ростом с меня самого. Я давил в себе всякую тревогу, помня, что тэйнн не позволяет их взгляду сосредоточиться на моем лице. Я представлялся им лишь некоей символичной вражеской фигурой, в которую почему-то не возникало желания пристально всматриваться.

- Давай, давай,- позвал я тролля,- Побегай за мной, урод…

- Э! Сука! Иди сюда,- крикнул кто-то из младших чудовищ.

- Ага, сейчас,- пообещал я, повернулся и неспешно побежал прочь.

Меня серьезно спасало то, что местные тролли носили шлепанцы, а не кеды или кроссовки. Бег по пересеченной местности в сорокаградусную жару в такой обуви весьма затруднителен, а разуться им в голову не приходило. Мозг их полностью отдавался задаче оскорбленного преследования и не отвлекался на такого рода тактические изыски. Так что строенное болезненное пыхтенье троллей я слышал за собой шагах в пятнадцати, а, когда оно отдалялось, слегка задерживался и, оборачиваясь, подгонял их какой-нибудь очередной парламентской репликой. Это было вовсе не страшно, а, скорее, напротив, смешно, так что я ощутил укол разочарования.

Так мы пробежали мимо винного магазина, вечно закрытого на учет, за лучеобразными решетками которого двигались какие-то тени, мимо трансформаторной будки, сложенной из искрошенного временем кирпича, мимо каких-то глухих подъездов и детской площадки с покосившимся грибком. Бросая взгляды через плечо, я начал всерьез опасаться, что жалкий темп нашего марафона утомит троллей, и они отстанут.

Подбегая к щелевидному лазу в заводской стене, я выловил из кармана часы без ремешка и сверился с циферблатом. Его Высочество в этот момент должен был как раз вступать на зачарованный перекресток. Если наша договоренность с покойником-графом в силе, он за десять минут доведет его до пустыря. Мой план начинал разваливаться, ведь впереди еще лежало пространство хоздвора, а за ним невысокая стенка, которую тролли запросто могли не преодолеть, даже карабкаясь по деревянным кабельным катушкам. Если их вообще не отпугнет заводская территория, как таковая. Скверно…

Но боги, как уже я говорил, любят уравнивать шансы. Протискиваясь в лаз, я внезапно ощутил в ногах паническую вязкость - движение мое было чем-то оборвано резко и сразу. Потеряв бдительность, я зацепился штанами за торчавший конец арматуры и, дергаясь, застрял, как кролик в силках. Бег троллей я слышал уже настолько рядом, что на целую секунду мое сознание провалилось в какой-то липкий темный колодец примитивного ужаса. Вместо того, чтобы просто отцепить ременную петельку, я вытянулся всем телом, уперся руками в края щели и рванул сам себя вперед. Железо соскочило, отпуская меня, и с треском пропороло штанину вместе с ногой. Я сначала даже не почувствовал боли, по инерции прокатившись по грязному асфальту хоздвора. И только встав, рукой нащупал влажную ткань, внезапно понимая, что она в крови.


Тролли, ухая, сгрудились за щелью, пытаясь меня рассмотреть. Наконец они, то ли почуяв запах подранка, то ли просто из упрямства, которое я так недавно недооценивал, начали, мешая друг-другу, пролезать внутрь.

Я захромал к штабелям досок и катушкам, по которым уже взбирался раньше, проверяя этот путь. Времени проклинать свою неуклюжесть не было. Опасность, в насмешку надо мной, наконец, в достаточной мере сгустилась и приобрела все столь не достававшие ей вещественные признаки. Если они поймают меня, магия тэйнна рассеется, и тогда, в лучшем случае, я выползу отсюда с парой переломов. Драться предстоит не на жизнь, а насмерть - я сильно разъярил троллей. У меня в кармане был мой нож, но кто знает, чем, кроме остервенелой злобы, вооружены они…   

Поднимаясь по ходящей ходуном пирамиде каких-то ящиков, я огляделся. Людей, конечно, вокруг не было. В каком-то полусне, перескакивая на катушку, я понял, что они просто убьют меня здесь… Я мог выиграть пару секунд, поэтому не стал карабкаться выше, а балансируя на ней, в прыжке схватился за край стены. Затем, помогая себе здоровой ногой, подтянулся и оседлал ее. Взгляд вниз немедленно убедил меня, что шутки кончились - тролли с грохотом штурмовали залежи досок. Я перекинул вторую ногу, отпрянул от теплой кирпичной кладки и, собравшись всеми мышцами, ринулся вниз…

Его Высочество уже ждал своей судьбы, окаменело стоя точно в могильной петле. Статский советник не нарушил наш договор ни в одном пункте, вторым зрением я видел его тень, обнимающую фигуру моего принца какой-то фантасмагорической, трепетной аурой, напоминающей плотный рой мелких насекомых.

Принц смотрел на меня, а я на него. В сравнении с его, исполненным пряничного благолепия обликом, я, вероятно, представлял собой жалкое и невзыскательное зрелище: всклокоченные волосы, перекошенное белое лицо, растрепанная рубашка и надорванные брюки, замызганные кровью пополам с древесной стружкой. Не так я себе воображал наше сегодняшнее свидание…

Я запрокинул голову и разглядел макушку первого тролля, покорявшего стену. Ждать и рефлексировать было нечего и не о чем - я устремился вперед и, внезапно, уже проносясь мимо него и подчиняясь какому-то потустороннему импульсу, крикнул:

- Беги, придурок!

Только потом, оставив его за спиной, я вспомнил, что убежать он не сможет.

Впрочем, это все равно не остановило бы меня. Рефлекторно я долетел до гаражей и загнанным зверем нырнул в холодный промежуток между ними. Здесь я, согласно моим расчетам, был в относительной безопасности. Тролли уже обнаружили врага, который, как им казалось, вынудил их отмахать полтора километра в изнуряющей и унизительной погоне. Они неторопливо спускались по стене, хватаясь за ветки тутовника.

В общих чертах, таков и был мой план. Мое укрытие позволяло наслаждаться сценой королевской казни, а сам я становился невидимым счастливым зрителем, сполна оплатившим входной билет. Оставалось лишь с небрежным изяществом поднести к глазам лорнет, томно откинувшись в кресле. Я наскоро проверил рану на ноге и с облегчением выяснил, что при всей своей кровоточивости, это простая, хотя и болезненная царапина. Брюк было немного жаль, но арматура удачно распорола их по шву, так что придется лишь применить кое-какие портняжные навыки, однако это потом… Потом…

Мой принц наблюдал за приближением своих палачей. Мелкие тролли обходили его с флангов, а тролль-переросток даже соизволил задержаться - он, стоя на одной ноге, молотил по грязной стопе резиновым шлепанцем, вытряхивая из него песок.

- Э! Ты! - наконец сказал тролль,- Ты!

- Я?- спросил Его Высочество.

Мелкий тролль справа подошел к нему и, напряженно окидывая взглядом принца с ног до головы, загнусил:

- Головка от х…! Да, б…, ты! Борзый! Это ты нас звал на солнце выползти?! Че ты там кричал, а?

Он явно исполнял в тролльем семействе обязанности глашатая.

Мой принц вывернул голову и посмотрел в направлении гаражей. Меня он видеть не мог никоим образом, но я все равно, ругая себя, инстинктивно сделал полшага назад, в сырой мрак. Он изучал глазами спасительный межгаражный проход беспомощно и обреченно, однако я не сразу понял, к чему именно относится эта ищущее выражение на его лице и зачем пролегла раздумчивая складка меж его бровей. Потом он с видимым усилием повернулся к троллям и, как то безнадежно и надтреснуто ответил:

- Ну да, я звал…

Я закусил губу…

В ушах неприятно щелкнуло. Наверное, это стройное здание моих знаний о нем дало первую опасную трещину.

- Ты, б…?! - зачарованно и предвкушающе переспросил тролль,- Ты, да?

Mon Prince отчаянно кивнул.

Я разглядывал его спину и локти. Он прижимал их к туловищу, будто помогая сам себе. Я посмотрел на его ладони, они лежали по бокам, но понемногу сжимались в слабые кулаки, скребя по джинсовой ткани. Здесь, увы, не могло быть двоякого толкования - эта изнеженная сволочь в выходном костюмчике за пятьдесят внешторгбанковских чеков, этот джентльмен-недомерок с аккуратным пробором, который каждую неделю поправляет на дому парикмахер, просто давал мне время уйти…

Он оказался между мной, окровавленным беглецом, и преследователями, и принял это с хладнокровным стоицизмом. Этот стоицизм, может быть, происходил из расслабленного безразличия к жизни или ложного дендизма, а возможно, просто от издержек книжного воспитания. Или же я вообще ошибался, опрокидывая причины и следствия…

Но как бы там ни было, где-то внутри он был уже приготовлен к чему-то подобному, а все, что в нем выдавало испуганного мальчика, наслаивалось уже поверх. Он был перепуган - это несомненно - он должен был оседать от страха, но собирался стоять тут… Защищая кого? Меня?

- Да пошел ты нахер, ублюдок,- прошептал я,- Беги отсюда…

И тут я услышал голоса воронов. И вспомнил еще раз, пронизывающе похолодев…

Тролли стояли почти вплотную к нему и он, видимо, хотел отступить назад, предпочитая держать их в поле зрения, но окаянный статский советник Ингельштром Вильям Оскарович, кавалер орденов Св. Владимира, Ольги и Станислава, всей своей замогильной массой еще давил ему на плечи. Этот хомут никуда не делся. Тогда принц запнулся и, ловя воздух руками, упал на одно колено.

Тролль справа, мгновенно, как наперед взведенный механизм, ударил его ногой. Ему метили в лицо, но в последнее мгновение он успел закрыться плечом. Тогда тролль слева сделал вращающее движение и так же, ребром ноги, пнул его в живот. Главарь троллей, которого я упустил из виду, вдруг спружинился, и я понял, что сейчас произойдет…

Я завизжал:

- Пацаны-ы-ы! Здесь они, суки! А-а-а, вилы им! У стенки они, не уйдут!

Крича так, я вдруг осознал, что уже атакующе несусь по направлению к троллям, хотя в лихорадочной спонтанности моего решения такого даже не предусматривалось. По крайней мере, сперва… Тем не менее, одухотворенный ненавистью к самому себе, я бежал. Адреналиновый горячий бич гнал меня вперед. Мой вопль сбил начатый замах ноги главаря, имевший понятной целью раздробить моему принцу челюсть. Правый тролль опасливо вращал головой. Левый находился за границами моего туннельного зрения, но думаю, он точно также озирался в поисках новой угрозы. Все это, в сущности, воспринималось мной в замедленном, даже слегка вальсирующем темпе, пока я не толкнул одного из них, снося его с ног, и пока тупая боль в плече, возвращенная мне этим толчком, снова не ускорила бег времени…

Я одним взмахом, сдирая кожу на ладони, разметал границы земляной петли, схватил Его Высочество за руку и дернул на себя. Я тащил его за собой, обратно в спасительный сумрак гаражей и в ужасе завывал про себя: «Один! Один! Один!»…

Я не помню, как мы вломились в проход, где я стоял полминуты назад, который теперь отнюдь не казался комфортабельной театральной ложей, хотя тролли пока не гнались за нами. Они еще не поняли, что никакого засадного подкрепления не ожидается и некому прижимать их к стене-ловушке. Спасибо местному усыпляющему климату или той дури, что они курят и жуют…

Обдумывать это подробнее было уже некогда.

Я не выпускал его горячую руку, торопясь углубиться в паутину вонючих и узких гаражных каньонов. Они раскрывались передо мной сложными перепутьями и тупичками. Вряд ли их было много, но я уже терялся в них. На одном из таких отрезков дороги мне удалось взять себя в руки и даже создать за нами баррикаду из древней обломанной филенки, прислоненной к стене. Я обвалил ее, взметая облако ржавчины, чешуек масляной краски и пыли. В этом облаке я начертал льдистый знак «иса», значивший преграду, и повлек своего спутника дальше - руна остановит их здесь ненадолго…

Минут пять я не оглядывался, только чутко вслушивался в его дыхание и тревожную тишину за нами. Троллей, все же, не было слышно и, перешагивая какие-то автомобильные обломки и мелкие птичьи трупы, я тоскливо решил для себя - они пропали, как нелепое наваждение, а может снова окаменели в своем неандертальском присяде сразу же, как только мы исчезли из виду. Кто-нибудь еще найдет их там, на пустыре - три неподвижные гротескные фигуры. Я постепенно замедлил шаг… Реальность этого дня сгущалась вокруг нас.

Наконец, в темноте под ноги мне попалась коряга, я споткнулся, проехал спиной по гаражной стене и распластался на земле, увлекая его за собой, и тут впервые по-настоящему встретился с ним глазами.

Его лицо оказалось прямо над моим, в падении он успел упереться мне в плечо, а правой рукой я придерживал его за ребра, чувствуя как изнутри в них колотится какое-то рассерженное животное, грозя вырваться на свободу. Проклятье! Вокруг него даже здесь, даже после бега и толкотни в пропахших мочой и гнилью жестяных пещерах, витал раздражающе-нежный цветочный аромат мыла и туалетной воды. На лбу у него блестели бриллиантовые бисеринки пота и две-три мокрые пряди волос облепляли кожу. Рот был полуоткрыт, и мне показалось или я, скорее, интуитивно угадал в нем два верхних, еще невинных, но уже ожидаемо заостренных клыка… Однако все эти приметы своей беды я вспомнил и упорядочил уже потом… Самое главное, что поглощало меня и сковывало в оцепенелой неподвижности, это его глаза. Они раскрывались двумя беспощадными озерами насыщенного ахроматического цвета, который даже трудно было сразу отнести к какому-то явному участку спектра. Я мог бы назвать их бархатисто-серыми в такой же степени, как и золотисто-янтарными или мшисто-зелеными. И, тем не менее, всякий раз это был бы какой-то один, очень глубокий и спокойный тон. Но, стоило отвлечься, и они снова переливались оттенками, а в этой гипнотизирующей радужке плавали кинжальные, сузившиеся зрачки. На миг мне показалось, что они выпрямились в два вертикальных ромба, а затем расширились от воспоминания о только что пережитом ужасе, за которым сразу же читалось восторженное и пьянящее ожидание какой-то сатанинской удачи, которую отныне мне предстояло с ним делить.

- Ты укусил меня? - выдохнул я.

Он, все еще сидя на мне верхом, задумался и вдруг счастливо помотал головой.

- Нет! - и, прежде, чем я успел почувствовать себя дураком,- Хочешь, чтобы я это сделал?

«Вот так они и будут нами управлять.»,- донеслось до меня откуда-то с периферии сознания,- «Вот именно так…» Но как «так», я не смог бы ответить… Возможно потому, что осознал - мы управляем и властвуем над ними не в меньшей степени, и на самом деле это нашу подспудную тягу к повиновению потоку жизни или бунту против него они равно удовлетворяют с одинаковой эволюционной покорностью...

Я оттолкнул его, может быть, излишне грубо, и кое-как встал на ноги. Путь на свободу был уже за поворотом, откуда мы вышли на свет, отвернувшись друг от друга, как два преступника, связанных одним убийством. Наверное, моим…

Никто нас, разумеется, не преследовал…

- Как тебя зовут?

Я пожал плечами и, слегка морщась от боли в ноге, побрел прочь, не отвечая.

Он теперь узнает мое имя и найдет меня сам. В этом я был уверен почти так же, как и в том, что вся и всё было с ним заодно в его сегодняшней охоте на меня: кладбищенский сторож и статский советник Ингельштром, три тролля и тетка с ее биноклем 7х50, и, несомненно, я, собственной персоной. А, кроме того, весь этот изнемогающий от зноя город-оазис, многажды проклятая империя, и даже самое время, что заманило меня в свой капкан…


*Асы - боги в древнескандинавской мифологии.
** Норны - в германо-скандинавской мифологии три женщины, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов.
*** «Старшая Эдда» (или «Эдда Сээмунда», или «Песенная Эдда») - поэтический сборник древнеисландских песен о богах и героях скандинавской мифологии и истории.
**** Исландские составные магические руноподобные знаки, используемые в магических обрядах.
***** «Всеотец», одно из поэтических имен (кённинг) Одина.
****** Вид заклинания.