Чапаев и Простота

                Подарок для Матильды Шнуровой
     - Джакопушка, - подхалимистым голосом Волочковой, когда она, пьяная, расхристанная, выползает из парилки и хватает за поросшие мужественными волосинками ноги, упрашивает поднести кваску, а потом уж и супчику да с потрошками, молила меня балерина, - хочешь, я тебе ребеночка рожу ?
     Мне почему-то подумалось, что он родится с бородой, и я с достоинством отказался. Мотнул головой, как лошадь.
     - А хочешь, - продолжала она неуместный торг, - я тебе секрет открою ?
     Это уже лучше.
     - Давай.
     Я говорил баритоном, сочным таким баритонцем, словно Лещенко. Залезает он на Натаныча и сытым голосом долдонит : " Ну, давай, раздвигай", а тот кряхтит и вспоминает Голду Меир со Шпинахемом. Она зашептала :
     - Многие думают, что Стас Борецкий еврей. Как Витухновская.
     Балерина задрожала, настороженно оглянулась, наткнувшись взглядом на портрет фюрера, висящий у меня между теннисисткой и толстой бабой в противогазе, голой бэдээсэмщицой, затряслась еще сильнее, она прямо-таки вибрировала, сотрясая кровать, я даже вообразил себя умным таким муравьем, восхотевшим невиданного разврата и залезшим на отбойный молоток. Х...ит шахтер в забое этим прибором, голый по пояс, потный, вонючий, стахановец и передовик, бздит, напевает песенку из кинофильма " Веселые ребята", а я, ушлый муравей, трясусь на молотке и рычу от наслаждения. Тут крик по шахте : " Гиркин, бля !" Выскакивает шахтер наружу, на гора, молоток не бросает и видим мы великий акт освобождения трудящихся от последних иллюзий и одежды : скидывают они робы, шкары, коци, бегут плотной толпой за усатым диверсантом курсом на х...й. А я, умный, даром, что мураш, спрыгиваю с темы, вовремя убываю, бля, хожу по Москве, высокомерно сравнивая с Питером, заседаю в Комитете-25, трогаю задумчиво усиками живот Егора Просвирнина, строю глазки Ольшанскому и матерю деда Лимонова, снова всех кинувшего и насмехающегося над убогими.
     - Подумаешь, удивила, - скривился я от скудости тайны, - я тебе больше скажу. - Потрогал ее за грудь. Нормально. Сойдет для сельской местности. - Как Бабченко и Прилепин одно лицо, так и Борецкий с Витухновской.
     - Одно лицо ?!
     Она медленно скатилась на пол и лежала там, с восхищением разинув рот.
     - При чем здесь лицо ? - Заорал я. - Я разве говорил о лицах ? Я о широте души, дура !
     Балерина забилась в конвульсиях, охваченная экстазом от встречи с таким разумом, наконец-то снисходительно снизосшедшим из заоблачных высей, практически, бля, эмпирей, к ней и ее мужу, в данный момент спящему пьяным в объятиях другого такого же, бородатого, наглого и даже тезки. Между прочим, у того тоже жена красавица, что, впрочем, не помешало им сплестись в причудливой позе, подсмотренной на Бали, на пляже, на рассвете, где немецкие туристы Отто и Дитрих практиковали камасутру среди себя.
     - Слушай, овца, - яростно проговорил я, - слушай и запоминай.
     - Тотальный лягушонок при лихолесье посадском,
     Громадой мрачной уходящий вдаль,
     Верхом на демоне адском,
     Никого ему не жаль.
     Ни тебя, ни меня, ни его,
     И по х...й ему Терминатор,
     По х...й Немо, того и сего,
     А вон - бурбулятор,
     И сода в чай, и Ходорковский,
     И Лимонов голый впотьмах,
     И Пионтковский, и Пиотровский,
     Короче, все в наших руках.
     - Поняла ?
     Она закивала, мол, поняла, не гневайся.
     - И чо ты поняла ?
     - А то, - вскочила она на ноги, - что революция неизбежна.
     Во дура. Господи, что ж такое с людями творится-то. Я усадил ее к себе на колени, успокоил осторожными движениями по торсу, именуемыми собратьями-хохлами мацалками, и объяснил суть, и смысл, и конечную истину :
     - Мне по херу на революцию, уж извини. А суть в том, что вы все объединены лишь моим сознанием, и когда я умру, то связь эта распадется, и уже никогда не будет ничего подобного, будет что-то другое, но не эти мгновения. Понимаешь ?
     Она кивнула.
     - И чо ты поняла ? - Решил я проверить ее еще раз.
     - Что ты, несмотря на весь свой говнизм, нас любишь.
     Я широко распахнул глаза, глядя в лицо балерины, неожиданно и снайперски попавшей в яблочко, в центр всего, так быстро и просто ухватившей суть. Ладно сестричка, та родная, всегда меня понимала, но эта-то какая-то левая, судя по имени, нерусская ни х...я. Хотя, сестренка...
     - Угу, - жарко задышала мне в лицо балерина, - она тоже. Как Гиркин.
     - А муж твой ?
     Я уже начал шугаться, нездоровая херня какая-то получается, кругом они.
     - Не, он натурал, клянусь.
     Я взял ее за уши и чуть отодвинул, чтобы внимательнее всмотреться в лицо.
     - Ты о чем ?
     - О революции.
     Я потряс головой, приводя разбегающиеся мысли в еще больший беспорядок.
     - Слушай, а когда муж проснется, расскажешь ему, пусть передаст великую истину вашему городку закозлиному. Нет никаких революций и революционеров, просто когда все, сгнив, падает и валяется, как падаль, самые ушлые подхватывают и мутят что-то свое, назвав процесс подбирания революцией. Никто и никогда еще в истории человечества не делал никаких революций, х...ня это все, фальсификации, предрассудок Карла Маркса и народный самогон. Просто-напросто в одной точке сходятся многие факторы, чисто случайно сходятся и все валится на хер. Ты же не считаешь хохляцкий идиотизм сменки шило на мыло революцией ?
     Она молчала. Я посмотрел и увидел, что моя новая подружка мирно спит, устав от разговоров, успокоившись от переживаний хотя бы на эту ночь, а это уже немало, целая ночь, ведь никто не знает, наступит ли утро и каким оно будет.