Разбор полётов

…– Чейз писал роман за каких-то полтора-два месяца. Но и ему нос утёрли некоторые наши писатели. А Вадим Гордеев всех переплюнул. Это, образно говоря,  писатель о трёх головах!.. Ну, ты чего сникла? –  прервав монолог, драматург Птицына взглянула на Дрёмину – молодую женщину, давнюю свою знакомую и начинающего прозаика в одном лице.
Они сидели на синей крашеной скамье,  рядом с узкой аллейкой в дальнем углу парка. За скамьей стоял пьедестал без памятника, снизу обросший мхом.

– Мне страшно, – ответила Дрёмина,  теребя листы с печатным текстом.– Вдруг вам рассказ не понравится.

–  Может, и понравится. Хотя по части критики я не сильна. А Гордеев и здесь собаку съел. И если он устроит разбор полётов, слушай в оба уха… Да вот и он!

От арочного входа к ним быстро шёл высокий стройный мужчина средних лет, в белой футболке и джинсах... 
– Добрый вечер, милые дамы! –  приятным, проникновенным баритоном сказал знаменитый беллетрист. Его глаза сияли, на губах порхала улыбка. Но относилась она не к дамам (во всяком случае, не к присутствующим).

– Здравствуйте, дорогой Вадим Вадимыч! Спасибо, что нашли время... – начала Птицына, но он остановил её:

– Неужели я не найду для вас каких-то полчаса?! Тем более я на машине и отсюда прямиком поеду на дачу.

– Тогда знакомьтесь, это Ирина Дрёмина, по поводу которой мы и собрались здесь.
Зардевшись, Дрёмина поднялась было с места, но беллетрист, осаживая её, махнул рукой.

–  Пожалуйста, давайте без церемоний! – и тоже присев на скамью, он приветливо кивнул молодой писательнице. – Рад знакомству. И… может, сразу приступим к делу?

Дрёмина торопливо расправила смятые листы, прокашлялась и дрожащим голосом начала:
– Рассказ.  Называется "Путешествие к морю"…

После прочтения рассказа наступила пауза, наполненная раздумьями критиков и тревожным ожиданием молодой писательницы.

– Написано хорошим языком, образно. Правда, есть длинноты,– рассеянно произнёс Гордеев, всё также чему-то улыбаясь.

– Вы правы, – подхватила драматург. – Слишком много описаний деревьев на пути героев. Всё деревья да деревья, аж в глазах пестрит от листьев.

– Там есть и другие пейзажи, – робко напомнила Дрёмина.

– А, «жёлтое море подсолнухов»!  –  сказал Гордеев. – Неплохо звучит. Потом ваши герои проезжают «зелёный океан» бескрайних полей. А среди них – «островки» кемпингов и мотелей. Удачные метафоры! И увязываются с названием рассказа.

– Спасибо! – ободрённая похвалой, сказала Дрёмина, а Птицына подмигнула ей: мол, видишь, не так всё и плохо.

А с губ беллетриста вдруг исчезла порхающая улыбка,  из глаз – сияние и мечтательность. Он заговорил энергично, напористо:
– Но в целом рассказ вяловат. За пейзажными картинами зачастую не видно героев. Где их поступки, действия? Например, они проезжают кустарник с едва приметной тропой. Почему не обыграть этот момент? Допустим, решив поразмяться, герои вышли из машины и по этой таинственной тропке углубляются в кусты…

– Представляю, что они там увидят! – хохотнула драматург. – В прошлом году я ездила  к морю на  машине. И что ни пышный куст у дороги, так в нём известный «сюрприз»!

–  Какие бы сюрпризы не уготовил автор своим героям, главное, чтоб читателя пробирало до печёнок, – сказал Гордеев. – Но сами герои выразительны, характерны: и Степан, и его уставшая дебелая жена Люся, и хорошенькая весёлая сестрица…как её…Вера. Но лучше бы она была сестрой не самого Степана, а его жены. Здесь могла бы возникнуть некая интрига. Любовный треугольник.

 – Про эти треугольники не пишет только ленивый! – презрительно фыркнула Птицына. – Герои хороши в том виде, в каком есть. А как живописен их завтрак в степи, посреди душистого разнотравья. Потом Степан с сестрой  гуляют у реки.  В её сияющих водах полощут свои ветви плакучие ивы. У берега из камышей романтично выглядывает одинокая лодочка.

– Красивая зарисовка – только и всего, – возразил Гордеев. – Лодка, как была, так и остаётся на приколе. Вероятно, герою скучно кататься с Верочкой. А будь она не его сестрой, какая потрясающая сцена могла получиться с этой лодочкой!

Вновь наступила коротенькая пауза, в течение которой Дрёмина нервно скручивает в  трубочку листы с рассказом, а Птицына озадаченно потирает свою голову с ёршиком седеющих, стриженных «под мальчика»  волос.

– В чём-то вы правы, – произнесла она после раздумья. – В рассказе каждая мелочь должна быть задействована, играть, блистать. Вот как в эпизоде с придорожным кафе… Герои сидят на открытой террасе, едят шашлыки, пьют, травят анекдоты, смеются. А вокруг дивная южная ночь. Дегтярно-чёрный купол неба сверкает мириадами звёзд… Запах цветущих магнолий… Опьяняющая восточная музыка. И вдруг идиллия в одночасье закончилась: какой-то чернявый тип нагло пристает к Верочке. Степан бросается на её защиту. Драка, крики, звон битого стекла… Шашлыки и напитки летят во все стороны…

 – Да, надо шашлыков купить,  – вдруг произнёс Гордеев.

–  Вы о чём это? А, вы ж на дачу собрались. Никак сабантуй намечается? – с той простотой, с какой говорят с давними и добрыми знакомыми, спросила Птицына.

– Вроде того. Маленький такой… сабантуйчик, – с загадочной улыбкой сказал беллетрист. – Но я вас перебил. Извините, мы вас слушаем.

И Птицына вновь пустилась в рассуждения: 
– Ну, так вот, автор с большим мастерством описала тот момент, когда хам-брюнет уже с ножом кидается на Степана. Люся от ужаса верещит, как резаная.  Вера, хоть и напугана, но головы не теряет. Бутылка, которую она сунула Степану в руки, решает исход драки. Припечатав ею негодяя, наш герой одержал победу. Побитый, в синяках-царапинах, но – на коне! Браво, Ирочка!

От похвалы Дрёмина улыбнулась во весь рот.

– Не спорю, эта сцена сильна, – сказал Гордеев. – Но дальше опять тоска зелёная! Люся обвиняет супруга в безрассудстве, его сестру – в оголтелом кокетстве, которым та якобы склонила нахала-южанина к домогательствам. В паршивом настроении герои возвращаются в мотель. Степан в досаде на свою благоверную полночи сидит на крыльце и курит. Вера плачет у себя в номере… Кстати, а почему она молча стерпела несправедливые упрёки?– здесь  беллетрист, а с ним и драматург выжидающе посмотрели на Дрёмину.

– Ну… наверно, не посмела возражать,  – промямлила та.

– Не посмела? Во как! – с сарказмом произнёс Гордеев. – И это современная, с бойким характером девушка? Да современной молодёжи палец в рот не клади!  И логично такое развитие сюжета:  Вера посылает  занудную бабу на… к чёрту. Та, конечно, в долгу не остаётся.  И, слово за слово, обе поднимают такой тарарам, что весь мотель на уши встаёт.

– А мне по сердцу авторская версия, без всякого тарарама, –  возразила Птицына.

– А я боюсь, что на этой версии читатель ненароком уснёт, – насмешливо парировал Гордеев. –  Уж простите меня, Ирина, за прямоту.

– Ну, что вы, что вы, я не в обиде! –  тихим от огорчения голосом проговорила она.

– Тогда  идём дальше… – на мгновенье задумавшись, Гордеев продолжал: – Итак, Вера плачет  в своём номере. Степан, обозлившись на Люсю,  дымит на крыльце. А будь Вера не его сестрой, мог бы почивать на лаврах до утра… Представьте себе две смежные комнаты: в одной – брюзжит и ноет жена, а в двух шагах, за стеною, её муж принимает сладостные почести от спасённой им несестры. Вы только подумайте, сколько пикантности в этой сцене!

– Что вас всё на жареное тянет? – удивляется Птицына. – В конце концов, определять родственные связи героев – право автора. А над рассказом, конечно, нужно поработать.

–  Да, меня тянет на жареное! – рассмеявшись, сказал  Гордеев и поднялся со скамьи. – И всё для этого есть:  свободный вечер, дача и, самое главное, со мной прекрасная дама!

– А, вы про супругу. Видела её как-то – интересная женщина! И завидую  ей, вон вы какой живчик, впрямь мальчишка! А моего увальня  на улицу вытащить проблематично, – со вздохом сказала Птицына. – Но вернёмся к рассказу.

– Лично у меня серьёзных замечаний больше  нет, – живо отозвался Гордеев, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. – Так, мелкие блохи. Думаю, вы с ними сами разберётесь. Может, есть какие вопросы? – обратился он к Дрёминой.

Она и нашла бы что спросить, да мысли все спутались,смешались. Её рассказ, выстраданный, казавшийся чуть не шедевром, после «разбора полётов» казался скучным, пресным. В него следовало внести серьёзные правки, где-то изменить сюжет. И Дрёминой  было грустно до слёз, но она бодро сказала беллетристу:
 – Нет, мне всё понятно.  Спасибо вам огромное!

– Ну, бегите же скорей к супруге. Заскучала, поди, в машине, – с улыбкой поторопила Гордеева драматург.

Усмехнувшись, он наклонился к ней, сказал вполголоса:
  –  Кстати, моя супруга эти дни  работает допоздна. И на дачу я еду с её кузиной. Она у нас в гостях, и я её развлекаю.  Дамочка, скажу я вам, приятная во всех отношениях! Но об  этом – никому! – шутливо погрозив  пальцем Птицыной, он попрощался с обеими собеседницами и, уже удаляясь, обернулся и крикнул:
 – Ирина, а насчет любовного треугольника советую подумать!