XXIV. За далями ветер

17 ноября 2004 года я и моя мама Авилина Аркадьевна сидели в новом пассажирском вагоне по направлению «Полоцк – Москва». Этот вагон был лишь этапом долгого пути на Север, к моему брату в г. Томск. Цель такова: отдохнуть, а заодно решить вопрос о моем предполагаемом поступлении в институт, изучив на месте все «за» и «против». Факультет заранее мне известен не был. Кроме того, я рассчитывал вернуться вместе с Авелиной Аркадьевной довольно скоро, недели через четыре, а посему меня вовсе не занимало дальнейшее жизненное credo. Напротив, когда поезд, наконец, тронулся, я ощутил, что все еще привязан к Витебску, хотя подспудно я понимал: его придется покинуть надолго. Но спасительное «на следующий год» маячило в сознании. Эта мысль оберегала. Кто мог знать, что, покинув страну, я возвращусь в нее только летом следующего года?

Я не замечал, но белорусский вокзал прощался со мной, не надеясь увидеться. Дернувшись, состав показывал из своих окон совсем необычную для нашего времени картину: множество провожающих запрудили перрон, и глаза их расточали слезы расставания, руки обнимали невидимое, но ушедшее прошлое; лица в то же время полны неизъяснимой радости к отъезжающим, как будто каждый из них ехал не по собственным мелким делам, а с напутствием во имя великой идеи, каковой часто ложно представляется война.

Паровоз нехотя набирал скорость. Какая-то девушка, истово махая руками, почти бежала по салону, рискуя наскочить на беспечного пассажира, и все беззвучно шептала о шекспировской любви одними губами, но знала, определяла, угадывала: он понимает, он отвечает. И вот она, сцена – не опошляйте ее, господа, и мир станет добрее.

Пейзаж изменился – теперь за окном лишь гаражный строй пригорода.
 
– Чай, кофе? – предлагает синий жилет проводницы. – Готовьте билеты. Русские деньги – постельное 55 рублей, местные – 3500 рублей.
Распаковываем вещи. Занимаем нижние полки. О присутствии человека на верхних возвещают мужские ноги с носках, которые ужасно хочется снять, но не положено. Левая ступня поэтому норовит почесать правую, иногда это делает правая рука по причине удобства. При словах «готовьте билеты» с полки напротив показывается успевшая вспотеть лысина местного командировочного служащего, его громкое самоутверждающееся покашливание и шорох ворошимой одежды в поисках необходимых документов.

Жизнь проявляла себя в самых разнообразных формах. На время поездки первый вагон, в котором ехали и мы, превращался в большое коммунальное сообщество, где каждый, впрочем, старался сохранять известный нейтралитет.

Билеты и паспорта, как всегда, находились у матери. Убедить ее в том, что мои документы должны быть при мне, совсем нельзя. Однажды в Минске на вокзале мной заинтересовался милицейский кордон, поскольку пострижен я коротко и, вероятно, походил на переодетого скинхеда. Матери рядом не оказалось – поскольку у нее хронический цистит, туалеты являются первой достопримечательностью города, которую Авелина Аркадьевна считает своим долгом посетить не менее трех раз в час.

 Меня это раздражало.

– Сержант Панахняк! – представился служитель закона. – Ваши документы!

– Они у мамы. Она отлучилась, но скоро будет. Мы вместе.

– Закон безразличен к родственным связям. Я буду приглядывать за Вами.

– Пожалуйста. Мы ждем поезд «Минск – Витебск».

– Номер?

– Скорый поезд № 1656, – отчеканил я.

Видимо, это подействовало на Панахняка, и он отступил. Паспорт у мамы я в ту поездку отвоевал, но потом все повторилось сначала:

– Знаю я, ты потеряешь паспорт сразу же!

– А даже если и так – он мой!

– Я лишь оберегаю тебя, сынок…

– От милиции? – насмешливо переспросил я.

– От неприятностей, – сказала Авелина Аркадьевна твердо.

В Москву, на пересадочный пункт, мы прибыли без приключений. Сели в «Томич» только на следующий день, погостив у Эльвиры Ляден с мужем. На этот раз нас интересовала не Красная площадь, а куда более близкое женщинам место – супермаркет. Назывался он «Marthouf» и имел великанские размеры – семь футбольных полей. По нему устаешь ходить. А еще эти назойливые промоутеры.

– Попробуйте совершенно бесплатно колбаски Прокопьевского мясокомбината! Мы гордимся качеством своей продукции!

– Вам помочь в выборе? Мы уверены, что Вы не сможете пройти мимо сладчайшего джема «АВС» с клубничным вкусом!

– Не обращайте внимания! Нельзя смешивать мясное со сладким – это вредно для здоровья! Гораздо важнее – выйдя из ванны, найти рядом нежнейший махровый халат прямо из Турции.

– Вы не были в Турции? Замечательно! У нас есть горящие путевки. Мы разыгрываем их среди посетителей! Март-комфорт прямо сейчас!

– Но мне вообще-то ничего не нужно. Я как сопровождающий. И денег у меня нет.
Зазывалы как сквозь землю провалились.

Я похвалил себя за догадливость.

Однако не продукты питания поразили меня в павильонах. Я никогда не видел джакузи, даже само это слово для меня было диковинным. Эти огромные причудливые ванны, как я их называл, размещались целыми рядами, так что можно было сравнивать. И тут я пожалел, что мне приходилось поспевать за женщинами (дядюшка мой отправился смотреть автопринадлежности и путешествовал отдельно от нас), чтобы не потеряться. Оттого, как и на все товары, которыми не интересовались ни мама, ни Эльвира Ляден – джакузи входили в это число, – на роскошные предметы достатка мне удалось взглянуть лишь мельком, отметив бриллиантовое сверкание кранов. Зато с превеликим тщанием я смог рассмотреть предметы женского гардероба всех возрастов, просмотрев их размеры, цену, страну-производителя, условия стирки изделия; сковороды со всевозможными типами покрытий и без оных; наборы кухонных ножей. Однако наиболее подробному анализу я был вынужден подвергать цветочную продукцию. Мне это не доставляло никакого удовольствия, но обе женщины вне себя от восторга. Мне ничего не говорили длинные названия на горшочках, ибо в ботанических садах я никогда не был и, кроме традесканции и нескольких распространенных видов, какие часто дарят женщинам по праздникам, растения не различал. Было жарко и очень болели ноги, приходилось ждать, пока мама выберет себе экспонаты на домашний подоконник. Я тоскливо смотрел на небольшой надувной фонтанчик, смотревшийся как камера от автомобильной шины, только больше в диаметре и цветом голубого. Вода выталкивалась вверх сложной системой насосных установок. Я ухватил какую-то долю свежести, пройдя рядом. Поняв, что цветы отвлекут надолго, и женщины совсем обо мне забыли, я прошел по площади, занятой деревянного отлива саунами. Из тех, что имеют небольшие вместимость и планировку и, судя по всему, являются «сухими» – финскими. Все это я могу сказать, поскольку доступ внутрь имелся, лишь входить было нельзя.

Мама купила довольно милые растения с голубыми цветками. Все ее мысли сосредоточились на том, чтобы сохранить покупку и довезти до Белоруссии. Чтобы зря не травмировать, мама оставила ее у Эльвиры, чтобы на обратном пути забрать.
И снова вокзал – теперь Казанский. И снова вагон – теперь купейный. Полки в нем устланы лоснящимся покрывалом. Мой дядюшка помог занести сумки: в основном в них было продовольствие – до Томска даже скорым маршрутом 54 часа езды. Надо сказать, поезда дальнего следования отличались тем, что их обязательно посещали разного рода торгаши. Причем предлагали вещи, не очень-то нужные в дороге: свистульки, побрякушки, керамические изделия, платки, шали, кофты, варежки. Один глухонемой разложил журналы глянцевые, но мы отказались, и он ушел ни с чем. Я-то знал, что в поезде всего дороже горячая еда. Покупали мы ее не в ресторане, а на крупных станциях, – я берег финансовые ресурсы именно для этого.

Не сразу я заметил, что к нам присоединилась женщина лет сорока, полноватая, и устраивалась на нижней полке справа. Однако, только лишь взор мой скользнул по ней, как я уже внимательнее стал относиться к пассажирке. Все ее приготовления к долгой дороге ограничились тем, что она бездарно плюхнулась на место у окна и сидела так, не шелохнувшись, довольно долго. Когда проводник потребовала билет, женщина  потерянно пошарила в багаже, с отсутствующим видом подала его и опять села к окну. Сколько ни старался – не мог приписать ее поклаже внушительный вид. «Значит, ей недалеко», – подумал я. Тем не менее, я привык к тому, что люди берут с собой обычно много больше, чем могут съесть, запасаются «на всякий случай». Тем более странно было видеть совершенно обратный вариант: две небрежно воткнутых под полку котомки.

Я развернул газету, но не прекращал наблюдений. Авилина Аркадьевна сидела рядом. С некоторого времени я стал понимать, что новое лицо в купе всеми силами старалось привлечь наше внимание. Женщина, так и не изменив принятой позы прилежной школьницы, явно ожидала, чтобы с ней заговорили первой. Но мама была не из тех, кто жаждет общения с незнакомыми людьми: она все так же скромно занимала место рядом со мной и, казалось, даже не замечала никого вокруг, думая о чем-то, одной ей известном. Ожидание затянулось. Незнакомка нервно перебирала пальцами, что попадется, постукивала по выдвижному столу ногтями; отчетливо и громко вздыхать она принялась, когда уж все средства были исчерпаны. Первым разорвал блокаду я:

– Расскажите, что с Вами такое случилось? Отчего Вы так печальны?

– Замечательный молодой человек! – цель женщины была достигнута, – Я уверена, что Вас ждет большое будущее.

Пауза. «Сейчас будет гадать мне по руке – надо же как-то завязать беседу», – подумал я. Но ошибся.

В ту же минуту, как эта мысль пролетела у меня в голове, попутчица наша в голос зарыдала, чем обескуражила даже Авилину Аркадьевну, которая, как могла, стала утешать и сокрушаться. Наконец, судорожно всхлипнув несколько раз, глубоко и с надрывом, плакальщица успокоилась. Однако сколько я ни слушал ее голос позже, он сохранял слезливую нотку, будто напоминая слушателю о том, что может случиться новый припадок.

– Большое будущее, – повторила женщина, обращаясь ко мне. – Почти такое же большое, как мое материнское горе.

Мне стало неловко, как будто я имел уже свое будущее, держал его в руках, осматривал его и изучал, словно это был какой-то особенный предмет, данный мне проведением в обмен на страдания ближнего.

– У Вас кто-то умер? – спросила мама.

– О, если бы, если бы умер!.. Хуже.

Я лихорадочно перебирал в уме, что может быть страшнее. И пришел к выводу, что даже собственная смерть ничего не проясняет. Умершему не дано испытывать эмоций.

– У меня дочь, – быстро появились фотографии на коленях, потом переданы нам с мамой. – Вы даже не представляете, как иногда необходимо раскрыться случайным попутчикам, поведать свою историю.

Дальше разумные слова преподносились так, что смысл их стушевывался, становился едва различим и полнился торопливыми и частыми паузами, которые возникают не оттого, что собеседнику нечего сказать, а потому, что он смертельно боится быть остановленным, опасается пропустить нечто важное, а вместе с тем он зол и на себя самого, со стороны наблюдая, как растранжиривает, рассыпает он сокровища больной, потерявшейся натуры своей и как не властен он уже влиять на сей захлестнувший его полностью процесс.

Насколько можно было судить, женщину, которая так и не представилась, звали Раиса. Все диалоги она передавала от третьего лица. У нее была дочь, причем единственная. Естественно, мать в ней видела и будущее семьи, и достойную старость под ее крылом. Любила неотрывно, неотступно, вовсе даже назойливо. Того же требовала и от дочери. Пришел ей возраст получать высшее образование – дочь с огромным трудом выбирается в США повышать квалификацию переводчика от факультета иностранных языков. Видимо, тамошний уровень жизни ей пришелся по нраву, повстречала мужа под стать, да так и осталась проживать в Массачусетсе. Матушка помучилась-помучилась, да и возрадовалась за свою кровинушку. А недавно получает необходимую сумму для проезда в страну европейской мечты. Собрала матушка свои пожитки – и в аэропорт, пять лет ведь дочурку свою не видела. Ан нет. Не пускают Раису в Америку – виза нужна. А рейс только из Москвы.

– И вот зря проездила! Дочь деньги шлет, а я все равно к ней не могу попасть…
И все показывает фотографии, где почему-то не дочь, а сама Раиса в каком-то реабилитационном центре. Странно выходит, дочери как бы и нет. Да и зачем садиться в поезд, чтобы узнать что-то, не требующее личного присутствия? Видно, что-то не так я понял…

А Раиса все причитала, что не увидит свою дочку.

– Пусть она сама приедет к Вам, – посоветовал я. – Ведь, судя по всему, она не стеснена в средствах.

– О, моя девочка не может покинуть страну!

(Натворила что-нибудь…)

– У нее много работы…

(Ну и семейка!..)

Мне начала надоедать та атмосфера абсурдного, что царила в нашем купе. Я чувствовал себя находящимся во сне, где нет логичных окончаний и все подчинено стихийной воле безумия, где фантазия совмещается с реальностью.

Однако одна логичность все же произошла – женщина сошла на какой-то крупной станции, кажется, это был г. Омск, где был ее дом, и мы вздохнули, наконец, с облегчением. Сопереживать долго очень тяжело, а тем более, когда не знаешь, нужно ли это.

Как ни удивительно, но после уже во всю дорогу к нам с мамой никто не присоединился. Словно бы случай нас охранял – достаточно и одной не вполне адекватно реагирующей тетушки. И вот он, Томск…

2007