Забыл рассказ

                Владимир  Коркин (Миронюк)               


                ЗАБЫЛ …
               
                рассказ
 
   В тот день Миронычев встал, можно сказать, не с той ноги. Едва протер глаза, как жена испортила настроение. Он собирался вечерком поиграть дома с приятелем в шахматы, а тут на тебе:
- Коля, сегодня в школе родительское собрание. Тебе придется отчет держать за нашу егозу. Меня вызывают в город на совещание.
  Николай Самсонович промолчал. Однако за завтраком все же пробурчал, что понедельник и так день тяжелый, можно бы учителям перенести собрание на конец недели. И ей приспичило в город. Анна Ивановна вышла в другую комнату. Она придерживалась железного правила: с мужем не заводиться, избегать ссор. Характер муженька изучила досконально. Только ввяжись в перепалку. А так побубнит, поворчит и перестанет. Сам еще первым скажет миролюбиво: «Ну вот, нашла коса на камень. Мировая, что ли?»
  И сейчас спорить не стала. Пусть остынет, куда денется, все равно пойдет в школу. Допив чай с любимым смородиновым вареньем, хозяин дома направился в прихожую. Фуражка -  кожанка, пальто, литые сапоги. В три минуты одет, обут. И громко, чтобы Анна непременно услышала:
- Смотри там, не просовещайся!
  Утро выдалось ненастным. Сыпала морось. В просветах облаков голубели хилые полоски неба. Почему-то он сравнил день с бездомным щенком, которого недавно подобрала на улице дочка. Такой же съежившийся от холода и безутешный в своей одинокой одичалости. Ночью над округой проревел ураган, оставив после себя сломанные и погнутые металлические антенны, потопленные лодки и этот жгуче-резкий северный ветер. Он, словно заплутавший гуляка, метался среди домов, путался с воем в проводах, кое - где порванных ночным разгулом стихии, врывался в кривые улочки и нещадно колотил в дровяники, гаражи, выплескивал воду из придорожных канав.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Июнь называется! Лето,- проворчал Миронычев.
  Отвернув лицо от ветра, зябко поеживаясь, прибавил шагу. Такое утро предвещало хлопоты и тревоги. Это он знал по опыту. Действительно, пронесшийся ураган сотворил немало бед. Из конторы Миронычев связался с затоном. Дежурный с досадой известил, что буксир, тянувший плотоматку, чуть не затонул, имеет большие повреждения, и почти половину плотов разметало. Раздосадовался Николай Самсонович: кругляк позарез надобен строймонтажному управлению, сколько «дыр» нужно в поселке залатать, подновить школу, клуб, отремонтировать дома. А новостроек теперь сколько! Лес всегда нужен. Сейчас, завтра, через год. Миронычев отдал распоряжение подготовить в путь катер, решив во всем доподлинно разобраться. И на тебе, звонок из горкома партии, им срочно понадобилась справка о росте рядов парторганизации, о выполнении таких-то и таких постановлений горкома. А за дверью волнуются отпускники. Да надо готовиться к приезду студенческого стройотряда. Ворон некогда считать заместителю начальника управления и секретарю парторганизации. Миронычев распорядился немедленно собрать разбросанную по протокам Илвы древесину. Только к сводке в горком набросал текстовку, как диспетчер доложил, что катер «под парами». Отдав распоряжение снабженцам о выделении студентам под жилье конторы мастерского участка, чтобы обеспечили их различными постельными принадлежностями, рабочим инструментом, созвонился с кадровиком и отчитал того:
-Не морочь многодетному трактористу голову. У мужика жена после операции. Детей куча. Пусть едет с семьей отдыхать в июле. Обойдемся тут и без него. 
  И на «газике» - в затон. Вернулся в контору к вечеру. Вымотался. Однако успокоился: ущерб от урагана не столь уж велик, а молва что, она, как говорят, и в окно влезет. Буксир бревном садануло, но о пробоине и речи не было. Там молодые матросы чуть не сплоховали, но все обошлось. Хотя плотоматку потрепало, однако потери леса мизерные. Все равно приятного мало, жди нагоняй из треста. Миронычев еще раз просмотрел сводку в горком. Часы в приемной пробили половину шестого. Он сложил бумаги в сейф, закрыл дверцу. «Время есть. Заскочу по дороге в столярный цех, потом домой. К девятнадцати надо успеть в школу»,- составил план действий. Не успел дотянуться до пальто, стук в дверь.
  -Кого это несет?- проворчал недовольно.- Войдите!
   Беззвучно распахнулась дверь, в кабинете оказался худой длинный, как каланча, мужчина, почти старик. На его лице выделялись обвисшие ржаво-серые усы.
- А, Терентий Савельевич! Проходите. Снимайте плащ. Так, с чем пожаловали? Отчего хмур?
- До вас, Николай Самсонович, вот какое дело,- глухо проговорил посетитель, комкая сухими узловатыми пальцами кепку-восьмиклинку. – Кажись, затирают меня в последнее время. – И украдкой скользнул взглядом по лицу секретаря, пытаясь уяснить, какое произвел на него впечатление. Отметил про себя лихорадочный блеск зрачков Миронычева и подумал, что, наверное, тому не здоровится.
- Это как же понимать, Савельич? Поясни.
- Так посудите сами, - бойко начал старик.- Дернула меня нелегкая ляпнуть председателю профкома, что-де мало он вникает в жизнь рабочих, грубоват порой. – Терентий Савельевич умолк, уставившись в потолок, словно хотел спрятать в отслаивающейся по углам побелке свои сокровенные мысли.
- Критика полезная. Он ведь не дурак, поймет все правильно. Ну что тут такого?
- То-то и оно – критика. Гля эт я, а в следующий раз меня не токмо на собрании в президиум не избрали, а даже без премийки оставили. Смолчал. Но как же!? Я старый коммунист, производственник, с почетной доски не слазил, сколько лет фото висело. А тут обошли. - Он передохнул и жестко закончил:- Нет, не перечьте, Николай Самсоныч. Чувствую и доподлинно догадываюсь, чьих это рук дело! Только он мог мне эдакую свинью подложить!
  Недовольство собой и чуть не всем светом, подспудно зревшее в нем с утра и весь день теснившееся в груди, стало перерастать в глухую, чуть не враждебную неприязнь к этому человеку. Что старик знает о предпрофкома? Да тот с юношества кроме тяжелого труда ничего доброго не видел. Остался для сестренки и двух младших братьев за отца и мать, погибших в автокатострофе. Безропотно тянул на себе лямку семейную: вначале пахал трактористом в совхозе, а после дембиля из армии шоферил на Крайнем Севере, заочно окончил техникум, сейчас учится в техническом вузе. Кадры своего большого стройуправления Миронычев знал отменно: треть из них освободились из лагерей, палец им в рот не клади, оттяпают по локоть, еще почти треть – семейные дебоширы, пьянь, какой надо поискать. С такими миндальничать, всем убыток. Все это мгновенно выстроилось в некую цепочку, на конце которой что-то невнятно молотил пожилой рабочий. «Взять бы его за грудь, встряхнуть и крикнуть:- Ты что мелешь? Да как ты смеешь так! А еще коммунист!» Хотел такое сказануть. Да нельзя. Он руководитель и секретарь парторганизации. Устало провел ладонью по лбу, точно отгоняя назойливую муху. Встал из-за стола, прошелся по комнате. Взад – вперед, от окна до двери и обратно. Секретарь уже плохо слышал, что дальше наговаривал этот человек. Он никак не мог вспомнить главного, как расстроились струны в душе Савельича, почему он превратился в злопыхателя. Мысли теснились, нагромождались, словно стихийная каменная лавина. И вот эта лавина докатилась до основания горы, растеклась во все стороны каменными ручьями, мощь ее иссякла. Сквозь острую боль, полоснувшую висок, до него доходили слова Савельича о каком-то паршивом соседе, который не дает ему покоя. Потом до сознания дошли всхлипы. Плакал Савельич горько, навзрыд, точно разобиженное дитя. Казалось, рыжеватые ресницы выталкивают на морщинистую сухую кожу одну за другой слезинки. Николаю Самсоновичу стало неловко, жалко этого уже далеко не молодого человека. Однако он полагал, что скажи сейчас хоть слово, и тот поймет, насколько он жалок, и как стыдно за него ему, Миронычеву, тоже повидавшему всякого лиха. Его жизненная дорога не была усыпана розами. Коля родился на третий год войны в день рождения Иосифа Виссарионовича. Отец, вернувшийся с фронта с исковерканной осколками мины рукой, возьми и пошути у пивного ларька в кругу дружков, что послал рапорт верховному главнокомандующему, дескать, еще есть порох в пороховницах солдата, жена подарила ему наследника. О, эта его шутка о рапорте товарищу Сталину стоила ему многомесячной нервотрепки. Однако все обошлось. Но вот здоровье ветерана войны резко ухудшилось. Он часто болел. Кое-как устроился на почту сторожем. Крепился, боролся с болезнями до той поры, пока его Колян не окончил семилетку. Потом в считанные дни сгорел. Николай поступил в железнодорожный техникум на строительное отделение. После окончания учебы угодил в армейский строительный батальон. На строительстве военных объектов надорвал спину. А поощрялся сколько раз – не счесть. Его, сержанта, приняли в партию, а накануне демобилизации звали остаться на сверхсрочную. Николай ушел на гражданку. С родным стройуправлением объездил половину Сибири, обустраивая в основном месторождения нефти и газа. В городке Лиственничном прижился. Женился, растит дочь. Заочно окончил областной политехнический вуз. И в какие только переделки не попадал за годы скитаний со своим стройуправлением. Тонул в бурных реках, замерзал в заметенной бураном машине на зимнике, отбивался от ворья, когда вез с бухгалтершей деньги бригаде на дальний промысел. Сейчас, смотря на плачущего человека, Николай не знал, что и сказать. Ведь беды того - ничто, в сравнении с теми, которые одолевали других людей. «Видно, нервы у Савельича расшатались»,- подумал он. Меж тем старый рабочий, промокая застиранным клетчатым носовым платком веки, продолжал:
-Вот я и говорю, секретарь, да что же это деется!? Спасу нет от таких соседушек. Не люди – изверги, сущие дьяволы! Вить кажное воскресенье трам-тара-рам устраивают.
- Опомнись, Савельич. Варюха с Генкой молодожены. Ты сам у них на свадьбе гулял. И на тебе, изуверы? – урезонивал Миронычев как можно мягче собеседника.
- Эх, товарищ секретарь. Куды ж так годится? Почитай кажный выходной вечеринки устраивают. Пляшут, гогочут. Будто оглашенные. Под дурачков им играть не с руки: люди образованные, после техникума, профессии ладные. Или еще смешнее,- Савельич трубно сморкнул в платок,- за стеной навроде стишат почитывают, то один голос, то другой. И опять чего-то там ревут, шумят. Шли б себе в клуб. О других не думают.
- Не кипятись, Савельич. Ты бы им сказал при случае, так, мол, и так, потише ребята вечерами будьте, нам старикам не уютно, шумно. Поняли бы!
- Самсоныч, мы со старухой привыкли к режиму, чтоб в десять спаюшки-баюшки. Детишек мы не заимели, потому к гомону не привычны. Какой при том кавардаке сон?
  Он передохнул и продолжил:
-Да слово тому Генке против не скажи. Я врезал ему всю правду – матку в глаза, так он мне: «Старая трясогузка! В ил свой зарылся, на свет не желаешь смотреть! Забыл молодость? Нам что с друзьями забиться под кровать и сидеть тише мыши? Еще коммунист и в почете. Не в ноги ли тебе упасть, чтобы с ребятами посидеть до одиннадцати вечера? Мещанин ты». Вот как Гена отвечает на мой призыв вести себя культурно. Так все с иронией в голосе, хищно так. Меня мещанином обозвал. Да я под сорок лет стажа наитрудового имею, плюс три года армии. Увольте, не могу! Переведите его в другой дом. Не имею больше возможности с ними через одну стенку дышать! Вот и весь мой сказ.
  Савельич набросил на плечи плащ, натянул на уши кепку, быстро вышел из кабинета, осторожно прикрыв дверь. Секретарь облокотился на подоконник, глянул на широкую Илву, мирно лизавшую берег. И облегченно вздохнул. Ему показалось, будто в кабинете стало просторнее, светлее, и, честное слово, даже воздух свежее, как бы чище. Он задумался. Опять некое противоречивое, полунеприязненное и непримиримое в своей правоте чувство захлестнуло его. «А ведь Савельич этот и вправду стал мещанином. Тихий и скрытный. Не найти общего языка с умными ребятами! И за что их обозвал извергами? За песни, стихи! Они же просто общаются». Николай Самсонович хватил в сердцах кулаком по столу. Рывком поднялся со стула. И маятником по комнате, туда - сюда, туда – сюда. Постепенно успокоился. «Нервы, что ли, расшалились? Ну, старый человек пришел к тебе выговориться. Не надо так все близко принимать к сердцу,- успокаивал он себя.- Хотят старики вечерами полный покой. Чего морочить себе голову? Другой голос, громче первого твердил: - Увы, просмотрел ты, секретарь, Савельича. Вот тебе и старый кадр, передовик производства, коммунист. То видит в своих бедах козни предпрофкома, то молодоженов терпеть не может. Не разобрался ты, что истинно за человек Савельич. Сколько лет рядом с ним живешь, через пару домов, сколько лет по стройкам мотался с ним! Стоп! Да не мотался он по стройкам. Савельич в Лиственничном сразу после дембиля из армии и обосновался. Но сварщик-то классный! Да, тут ничего не скажешь, как он – не всякий дугу на сварке держит. Нет, до конца ты его не понял». С растревожившими душу мыслями и отправился Николай Самсонович из конторы прямиком в школу, благо прятал в шкафу запасные туфли и носки, ведь в литых сапогах идти на собрание неудобно. Обстоятельства складывались так, что Миронычев после того разговора со стариком уехал в командировку. Направив дела на прорабских участках в нужное русло, возвратился в Лиственничное. Жена тут же взяла его в оборот, мол, семьей не ездили на юг к морю вон сколько лет. Начальник управления без разговора подписал его заявление на отпуск. Как - никак  почти три года вкалывал он безвыездно на Большую землю.  Правда, шеф позволил ему отгулять отпускные за два года. На севере отпуска немалые. Можно за это время всю страну исколесить. Вернулся с семьей впритык к первому сентябрьскому школьному звонку. Встретив на школьной линейке  своего председателя профсоюзного комитета, поинтересовался:
- Как поживает наш правдолюбец, борец за тишину?
- Савельич, что ли?
- Ну да. Я же просил тебя подушевнее поговорить с ним, проверить его жалобу на соседей, те вечерами ему с женой досаждали.
- Поговорил с ним. А как же. И жалобу проверил. Что сказать? Позже положенного часа ребята не веселятся. Они же наши, строители. Живут молодожены нормально. Девчонка уже ребенка носит. А Савельич рассчитался. Ушел от нас.
- Вот как. И где же работает?
- Устроился к газовикам. Там вахтовым методом сваривают на трассе трубу большого диаметра. Только не шибко долго он пожил в вагончиках в полевых условиях. Попросился в их ремонтные мастерские, они, как знаешь, в новой промзоне Лиственничного.
- Да, от дома ему топать всего от силы минут двадцать. И как? Не прогадал?
-  Как же, Савельич прогадает! Заработок приличный. Впрочем, мужик он работящий. Но уж больно все молчком. Тихоня, словом.
  За набежавшими после отпуска хлопотами и заботами почти забылся и давний разговор с Савельичем, и сообщение предпрофкома, что старик перевелся к газовикам. Однако случай свел Миронычева со стариком. Дела служебные привели Николая Самсоновича в городок газовиков. Пробираясь меж зеленых и светло-коричневых вагончиков – бочек, он прикидывал, как бы ему сподручнее встретиться  и переговорить с начальником здешнего стройучастка. Он знал, что тот на месте. Позарез надо перехватить немного сантехники. На исходе квартал, а как сдать в эксплуатацию новый дом, если поставщик недодал трубы центрального отопления. Значит, вступает в силу закон деловой сметки, предприимчивости: выручайте, соседи, одно дело делаем. Их-то новую контору думают открыть аж в конце декабря. Стройуправление к той поре и дом свой сдаст в эксплуатацию, и взятые в долг трубы отопления вернет. Да еще поможет их смонтировать. «Не откажут нам газовики,- рассуждал Миронычев.- Мы здесь фирма стабильная, надежная. Нас знают. Их же объекты в области строим». Мысли прервались, из распахнутых ворот ремонтно-механических мастерских, сердито сопя, выползал мощный импортный бульдозер. Миронычев отпрянул в сторону и зажмурил глаза, спасая их от ослепительных огней электросварки. «Э, да ведь тут и приземлился Третьяков Терентий Савельич. Навестить разве?» И он решительно направился к дверям мастерским. Поднес было козырьком – лодочкой ладошку ко лбу, да сполохи сникли. Стих сварочный агрегат. С бетонированного пола, стряхивая с коленок грубой плотной робы комки прилипшей грязи, поднялся высокий человек, снял щиток.
- Николай Самсоныч! Сколько зим. В гости? – раздался осипший голос Савельича.
- Здравствуй, Терентий Савельич. Здорово, старина! – обрадовался Миронычев.- Давненько не виделись. Что же ты от нас подался?
- Речь про то долго надо сказывать,- нехотя откликнулся старик.- Вы ведь до нас?
  Миронычев кивнул головой, давая понять, что тот не ошибся.
- Вот и замечательно. К обеду жду у себя дома. Там малость потолкуем. Проживаю там же, невдалеке от вас.
- Лады. Договорились.
  И вот они в просторной комнате Савельича. Сидят на пружинящем диване. Молчат. С противоположной стены на секретаря удало посматривает с крупной фотографии молодой Савельич, в гимнастерке. Рядом фото молоденькой Кати, ныне дородной Екатерины Азарьевны. Фотографии как бы подпирала высокая черная лакированная этажерка с аккуратными стопочками книг, журналов, брошюр. В углу комнаты маячил на высоком столике радиоприемник. На подоконнике мурлыкал сибирский кот, выгнув хвост колбасой. У двери на половичке подскуливала собачонка.
- Катерина в больнице? Дежурит?- развязал язык Миронычев.
- Так точно, секретарь.
- Что этак официально? Ты теперь не наш, не с океана,- пошутил Николай.- Не тебе я секретарь. – И, посерьезнев:- На снимке, в котором году?
- Застал край войны. Уж за Питером. Там и медсестричку Катю встретил. В Ленинграде и списали подчистую по причине ранения. – Савельич притих, задумался. Повертел в ладони пачку сигарет «Рига».- Ишь ты, табак, а тоже со знаком качества. Кури, Самсоныч, кури. Фрамугу вот отворю. Сейчас перекусим. Баллон с газом новый поставил, так что вмиг подогреем картошку с мяском. Я у механика отпросился, сёдни работы стоящей нету. Ак понадоблюсь – покличут,- он мотнул головой на телефон, приткнувшийся к приемнику.
  Старик поднялся, зашаркал разношенными шлепанцами по свежевыкрашенному ярко-вишневому полу. Приоткрыл форточку, зачем-то фукнул на кота, будто тот собака, и повернул на кухню. Принес чашки, тарелки, вазочку с голубичным вареньем. Чуть подумав, подмигнул Миронычеву – да так, что дернулась рыжая бровь, нырнул в сенки. Вернулся, пряча в усы довольнехонькую улыбку, дескать, где наша не пропадала. Одной рукой он сжимал баночку с груздями, в другой держал за горлышко четвертинку.
- Мы по махонькой, чтоб незаметно. Не тушуйся. Грибками да капусткой с рассолом заедим, шчецами кисленькими. Оно и ничего. В кои веки такие встречи.
  За обедом Николай выспросил хозяина о новой работе, о начальстве. После первой стопки накрыл рюмку ладонью, давая понять – хорошего понемногу. Поговорили о том да сём. На серьезный разговор первым отважился Миронычев:
- Да, насчет нашего предпрофкома. Поправили мы его на партбюро. Еще была жалоба, с подшефной школой не контачит. Учел, нынче прямо шелковый.
 - Во-во, я тебе, Самсоныч, грил, каков он человек.
- Только, Савельич, уж извини за откровенность, и ты не кристалл.- Миронычев глубоко затянулся сигаретой.- Премию тебе за второй квартал, я проверял, правильно не дали.
- Как это? Говори да не заговаривайся, секретарь!
- А так!- непреклонно  и жестко бросил Миронычев, слегка пристукнув ребром ладони по скатерти.
 Звякнула рюмка, граненым боком задевшая тарелки с квашеной капустой. Юркнул с подоконника под диван кот, взлаяла собачонка, вскочив с половичка.
- Ну, дале, договаривай!
- Что ну? Тебя, хозяин дорогой, в апреле надо было на суд товарищей- коммунистов вести, чистить на партсобрании, с песочком драить. Скажи спасибо партгрупоргу да нелюбимому тобой предпрофкома, прикрыли они тебя. Доложи они мне после того пожара в городе, как ты отсиживался дома, иметь бы тебе выговор. – Николай Самсонович откинулся на спинку стула, посмотрел прямо в глаза Савельичу, неотрывно, не мигая. Непроницаемы глаза-льдинки хозяина дома. Но встопорщились его обвисшие усы, сорвавшимся с крыши кровельным листом – на каменную мостовую, громыхнул скрежетно-противно голос старика:
- Не знаю! Никакой вины за собой не ведаю! Болен я был. Три дня в постели провалялся. На то и справка-бюллетень имелась.- Багрянец залил щеки Савельича. Он зачем-то подошел к телефонному аппарату, щелкнул по белому пластмассовому кожуху ногтем, крутнул диск.
  Миронычев подвинул стул к подоконнику, еще крепче затянулся сигаретой, вбирая в легкие как можно больше дыма, одновременно досадуя на себя, что никак не хватает силы воли порвать с этой злодейской для здоровья привычкой. Хорошо бы не курить, или брать гадость в рот только по великим праздникам. Так нет, тянет к себе курево и все тут. Но тут в памяти всплыла та ужасная зимняя ночь.
  Зима почти отлютовала, пробивалась первая апрельская капель. Заострились тонкие сосульки, стеклянно вызванивая, рассыпались, когда мальчишки шапками, портфелями, а то и учебниками сбивали их с крыш домов, занесенных по окна снегом. Городок настроился на весну. О беде и не думалось никому. А она нагрянула, внезапно обрушившись в полночь долбежным, за сорок градусов морозом. В тот вечер Миронычев допоздна засиделся в конторе: начальник управления третий день не поднимался с постели, просквозило в командировке, главный инженер уехал по вызову в трест. Все бразды правления перешли в руки заместителю. Придя домой, наскоро поужинав, завалился в постель. Спал плохо. Сон был ломкий, слюдяной, до сознания доходили громкие шорохи из комнаты дочери. «Что-то девчонка запозднилась,- вяло пронеслась в полузабытьи мысль.- Читает, что ли». Когда сознание полностью заблокировалось и иссяк доступ в мозг внешних помех, когда властвовал над безмятежным телом один покой, что-то нудным буравчиком начало сверлить голову.
- Коля, Коль! Тебя же! Да проснись ты! – трясла его за плечо жена. – Звонят. Чэпэ какое-то!
  Накинул на плечи пижаму. Рывком отодвинул в сторону стул, поднял телефонную трубку, и услышал:
- Дежурный это. Николай Самсоныч! Пожар! В котельной пожар! Летит к черту система отопления,  дома размораживаются. Слышите?!
- Да язви вас!- в сердцах бросил Миронычев в трубку.- Сейчас буду. Не ори так, перепонки лопнут. Немедленно всем подъем. Звони и посылай людей, сзывай всех слесарей, сварщиков, плотников. Чтоб мастера и бригадиры немедля были в наших мастерских. Поднимай по тревоге трактористов, шоферов, выводите технику к воротам. Я мчу.
  Под утро, когда в штабе по ликвидации бедствия, срочно созданном при горисполкоме, стало известно, что полным ходом идет проверка, ремонт и отладка теплотрассы, а котельная всем чертям назло дышит, был составлен график дежурства членов штаба и распределены между ними обязанности на ближайшее время – до полной победы над стихией. Главное, людям не дать в домах замерзнуть. Промокший от попавших в него струй  из брандспойтов пожарных, вконец уставший, с воспаленными от бессонницы и дыма глазами, он сам помогал тушить в котельной пожар, предстал Самсоныч перед супругой. Она затолкала его в ванну с горячей водой, он упирался, мечтая скорее бухнуться в кровать, потом напоила горячим чаем с малиной, налила полстакана водки, уложила в постель. Долго он подрагивал во сне, теребил пальцами подушку, как ведь нанервничался за ночь, как утомился.
…Долго не сомкнул глаз в ту ночь Савельич. О пожаре в котельной сообщила Екатерина, позвонив из больницы во время дежурства.
- Тиш, Тереша. Не играй глоткой… Не спишь ли?- пришептывала она в трубку. – Что чевокаешь! Не волнуйся, котельная горит. Народу там полно. Мороз лютый. Без тебя обойдутся. Ты уж не молод, побереги себя. Я тебе больничный оформлю. Дождусь утром участковую врачиху. Ты еще вчерась кашлял.
- Так грешно это, нехорошо, - пытался сопротивляться Савельич.- Никак буду обуваться.
- Я те дам обуваться! А коль радикулит опять хватанет! Скрутит ведь. Мое тебе последнее слово: выдерни вилку телефона из сети, на стук не отзывайся. Эка невидаль, пожар. Спи, давай.
«Действительно,- подумал тогда Савельич,- чего я туда попрусь. Поясница и так ходуном ходит. Отлежаться надо». В его квартиру несколько раз барабанили, что было мочи, в дверь и ставни. Савельич, спрятав голову под подушку, замотавшись в одеяло, помалкивал. Спит, мол, без задних ног. Осторожно дышал в щелку, словно опасался, что этот его дых можно расслышать на улке. Когда зазвенело требовательно и тревожно неприкрытое на кухне ставнями стекло рамы, он совсем затаил дыхание. После едва отдышался. Вначале ему было не по себе, стыдновато. И сам спрашивал в смятении себя, а вдруг что-то серьезное приключилось с системой, ведь как тогда сварщики нужны! Однако, перечислив в уме слесарей и сварных городка, пришел к выводу, что их там достаточно, еще и держаков может на всех не хватить. С этим и уснул. Держаков в ту злополучную ночь хватило всем электросварщикам. На складе стройуправления агрегаты имелись. Разорвало тогда теплотрассу во многих местах, не счесть, сколько в домах померзло батарей центрального отопления. Весь северный сибирский городок беду переживал. Такое лихо ударило по ним впервые. И сейчас, в разговоре с бывшим своим секретарем парторганизации, хватив телефонной трубкой по рычагу, будто вымещая на ней накопившуюся злость, Савельич в сердцах кричал:
- Нет за мной вины! Плох я был в тот день. Катька, уходя на дежурство, опоила меня снотворным. Ничего не слыхал! Ясно те!
- Снотворное!- вскипел Миронычев, встав напротив старика.- Ну, а в прошлогоднем июле, когда током убило ребенка, ты тоже хрумкал снотворное?! Отвечай! Негодяй ты, оказывается.
- Захлебнулась в лае собачонка, ощерила на Миронычева клыки. Старик демонстративно заткнул уши пальцами, отвернулся и бросил гостю в остервенении:
- Чего лаешься, как босяк! Ты в доме, не в хлеве. Убирайся отсюда! Понял?- и боком-бочком проскользнул мимо Самсоныча в другую комнату.
… Солнечный июльский день стал последним в короткой девчоночьей жизни. Тоне было всего тринадцать лет. Она пересекала соседний двор, чтобы выйти короткой тропинкой  на дорогу. Путь преградил провод, свисающий с дровяного сарайчика. Почти на таком же проводе недалеко сушилась верхняя одежда. Тоня протянула руку, пытаясь отодвинуть в сторону голый провод. А получила жестокий удар током. Тщетны оказались усилия врачей. И оборвалась под несправедливым ударом судьбы тоненькая нить жизни девочки. Отчего случилось несчастье, можно ли было его предотвратить? Следствие установило следующее. Хозяйка сарая, обнаружив сильно провисший электропровод, побежала в промтоварный магазин, он напротив ее дома. Знакомая продавщица посоветовала ей обратиться к человеку, знающему в электричестве толк:
- Вон он, через несколько домов от тебя живет. У нас подрабатывает, проверяет сигнализацию. К нам за сигаретами забегал недавно. Сейчас на обеде. Дуй к нему.
  Конечно, кто не знал этого старика на их улице. Только  тот отказался идти к сарайчику, заявив, что это не по его части и посоветовал вызвать монтера из горэлектроцеха. Пока она снова побежала в магазин к телефону, да дозвонилась до дежурного электросетей…Было уже поздно. В эти минуты, покуда женщина искала нужного человека, и произошла беда. Отказался помочь женщине, как выяснилось, Третьяков Терентий Савельевич. Формально он ни причем. И следователю заявил: «Я не обязан был бежать в чью-то ограду, не мое дело электролинии проверять. На то есть электромонтеры. Им за то и деньги идут. К тому же тот дом на балансе железнодорожников». Так вот, принцип «моя хата с краю» стал одной из причин гибели девочки.
- Забыл, как погибла та девочка! На чьей это совести! Какое надо иметь сердце! Дел-то, сухой палкой поднять провод и вызвать электрика. Как ты мог! – крикнул Миронычев, не удержался. – Твое счастье, я был в дальней командировке. «На вид» тебе партгруппа поставила. Эх ты, еще коммунистом считаешь себя!
 Выкатились из орбит выцветшие глаза старика, ворвавшегося в комнату.
- Выдь! – орет он натужно.- Вон! Выдь отсель! Не вводи в грех лютый! Знать тебя не желаю!
  Савельич пинком ноги распахнул дверь, выбежал в сени, таким же манером открыл наружную дверь. Миронычев переступил порог прихожей, встал против старика. Не одевая кепки, смотрел пристально, с усмешкой и горечью, как разглядывают человека, променявшего порядочность на подлость и равнодушие, чьи поступки – дешевки, они лишь пропуск в никчемную, жалкую  жизнёшку.
  Спотыкаясь, еле-еле бредет Николай Самсонович по аккуратной гравийной дорожке, бегущей вдоль ухоженного огорода старика, бредет к калитке, прижимая ладонь к груди, из которой готово вырваться неистово клокочущее сердце. Савельич тихонько прикрыл дверь, посетовав про себя, что не смазал вовремя петли, и они скрипят. Глянул еще раз в щелку, как бредет, шатаясь, запойным пьяницей, его бывший секретарь Миронычев. И тут что-то в его замшелой душе перевернулось. «Ой, гля, как телепается,- испугался старик.- Мать ты его в печенку. Не помер бы хоть в моем дворе, что ли». Ноги Савельича вмиг ватные, опустился на ступеньку. В сенцах пахнет скисающей квашеной капустой, прокисшими щами. Лишь дух березовых веников перебивал и эти запахи, и почти мышиную вонь его не стиранных шерстяных носков. Отчего-то вспомнилась ему родная деревуха в Средней Руси, прибитая у двери подкова на счастье. Как пас в детстве скот, как учился в школе колхозной молодежи, а перед войной ушел  ездовым к геологам. Потом лесосплав: немела от непосильного труда спина, к вечеру будто отваливались руки. И даже во сне все мельтешили бревна – сосновые, еловые, березовые, осиновые. Бедовал вместе со всеми, радовался сообща. И в комсомол в деревне одним из первых записался. Савельич прислушался. По радио поэт читал:
  Нет секретов у рек. Реки вместе стекаются в море,
  Погибают герои, но жизнь остается жива.
…На боевые задания отделение Третьякова уходило почти ежедневно. Загодя к их выполнению готовились разведчики. Подгоняли маскхалаты, проверяли оружие, гранаты. А сколько же друзей осталось навеки в обагренной кровью земле? Не приведи Господи, когда немцы обнаружат разведчиков: свинцовый и минометный шквал. А как лихо выкуривали из блиндажей фрицев! Разве забудется это? Минные поля, переправы через реки.
  «Мне сердце земля вручила,
  Глаза - чтоб я не был слеп,
  И руки мои научила
  Возделывать добрый хлеб»,- это поэт читает стихи. Читает.
- Лихо мне, лихо! Неужли забыл я все? Лихо!- плачет в своих сенях старик. -Выходит, я – лиходей. Все забыл! Люди, лихо мне. Лихо.

                *   *   *
  Вскоре Савельич вышел на пенсию. Собрали они с Екатериной свои манатки в контейнер. Уехал он, не снявшись с партучета. Проездом из Москвы послал ценным письмом свой партбилет в горком партии с заявлением: «В связи с тем, что вышел на пенсию по старости и теперь не могу принимать никакого участия в деле строительства Великого Коммунистического Общества, выхожу из состава КПСС добровольно, давая дорогу другим. К сему Т.С. Третьяков».
  До перестройки в стране оставалось несколько лет…