Эссе 19 Галерея Русской Культуры Павел Васильев

Галерея Русской Культуры

Павел Васильев

Эссе 19

Галерея Русской Культуры без поэта Павла Васильева осиротеет. И пока этому явлению Русской Имперской Культуры еще не отведено свое законное место одного из редких эпиков Нашей с Вами Русской Поэзии. Слишком коротка и бурна была его жизнь. Большой, громадный дар поэта не столько притягивал к нему людей, сколько плодил недругов. Он был широк, зачастую буен, этот поистине русский богатырь, а сведен в могилу сворой мелких политических советско-либеральных выжиг недоброжелателей и завистников. Провокация,политический донос, тюрьма и разстрел в подвалах ЧК.

Павел Васильев был поэтом скорее эпическим, чем лирическим. Лучшие его произведения — это не короткие стихи о любви, а эпические поэмы.

Я помню Есенина в Санкт-Петербурге,
Внезапно поднявшегося над Невой,
Как сон, как виденье, как дикая вьюга,
Зелёной листвой и льняной головой.

Я помню осеннего Владивостока
Пропахший неистовым морем вокзал
И Павла Васильева с болью жестокой,
В ещё не закрытых навеки глазах…

Так писал поэт Рюрик Ивнев в марте 1965 года вспоминая Владивосток, где в середине 20-х годов XX века познакомился с Павлом Васильевым.

Вот открываем «Первый крупный поэтический сервер русской сети; на сегодня — 19702 стихотворения, 194 поэта, 891 статья») где рассказывается, наверное, обо всех, кто оставил в нашей поэзии хоть сколько-нибудь заметный след. В общем списке Эдуард Багрицкий, Агния Барто, Демьян Бедный, Виктор Боков, Константин Ваншенкин. Евгений Долматовский и Вера Инбер. Наум Коржавин и Василий Лебедев-Кумач. Александр Кочетков и Николай Рубцов. Илья Сельвинский и Николай Тихонов. Сергей Михалков и Лев Ошанин. Алексей Сурков и Степан Щипачёв.

Там и Пушкин, и Маяковский, и Лермонтов, и Горький, и Есенин, и Блок, и Мандельштам, и Бунин, и Ахматова, и Бродский, Павел Коган, Борис Корнилов, Иосиф Уткин, Дмитрий Кедров, Семён Гудзенко.

Кого там только нет…

Павла Васильева там — нет.

Но поэт Павел Васильев принадлежит не «поэтическим серверам», а Великой Русской Культуре и Литературе. И она с благоговением и трепетом хранит это имя. Имя эпического классика русской литературы XX века.

И так официоз:
 
Павел Николаевич Васильев (23 декабря 1909 (5 января 1910), Зайсан, Семипалатинская губерния — 16 июля 1937, Москва) — русский советский поэт, родоначальник «героического периода» в русской литературе — «эпохи побеждающего в человеческой душе коммунизма» (последнее звучит злобной насмешкой над убитым этими коммунистическими зверями Поэтом В.М.).

По окончании школы, в июне 1926 года уехал во Владивосток, несколько месяцев проучился в Дальневосточном университете, где прошло его первое публичное выступление. Участвовал в работе литературно-художественного общества, поэтической секцией которого руководил Рюрик Ивнев

Осенью 1929 года сбылась мечта молодого поэта – он поступил по рекомендации Рюрика Ивнева на Высшие государственные литературные курсы в Москве.

В 1930—1932 годах стихи Васильева печатались в «Известиях», «Литературной газете», «Новом мире», «Красной нови», «Земле советской», «Пролетарском авангарде», «Женском журнале», «Огоньке». Признание поэтического таланта сопровождалось постоянными оговорками о чуждости Васильева новому строю, яркая личность поэта стала обрастать окололитературными сплетнями, как было в своё время с Сергеем Есениным.
 
Весной 1932 года арестован, вместе с Н. Ановым, Е. Забелиным, С. Марковым, Л. Мартыновым и Л. Черноморцевым, по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов — дело так называемой «Сибирской бригады», — приговорён к высылке в Северный край на три года, однако освобождён условно.

Назвавший Васильева «нашим соколом» Н. Клюев берет его под защиту в своей инвективе «Клеветникам искусства» (1932). Н. Клюев характеризует Васильева как многообещающего своего ученика, испившего клюевско-го «раскольничьего зелья»: -

«Полыни сноп, степное юдо,
Полуказак, полукентавр,
В чьей песне бранный гром литавр,
Багдадский шелк и перлы грудой,
Васильев – омуль с Иртыша.
Он выбрал щуку и ерша
Себе в друзья, – на песню право,
Чтоб цвесть в поэзии купавой, –
Не с вами правнук Ермака!
На стук степного батожка,
На ржанье сосунка-кентавра
Я осетром разинул жабры,
Чтоб гость в моей подводной келье
Испил раскольничьего зелья,
В легенде став единорогом,
И по родным полынным логам
Жил гривы заревом, отгулами копыт!
Так нагадал осетр, и вспенил перлы кит!

Я гневаюсь на вас, гнусавые вороны,
Что ни свирель ручья, ни сосен перезвоны,
Ни молодость в кудрях, как речка в купыре,
Вас не баюкают в багряном октябре,
Когда кленовый лист лохмотьями огня
Летит с лесистых скал, кимвалами звеня,
И ветер-конь в дождливом чепраке
Взлетает на утес, вздыбиться налегке,
Под молнии зурну копытом выбить пламя
И вновь низринуться, чтобы клектать с орлами
Иль ржать над пропастью потоком пенногривым.

 Сам Павел Васильев наиболее близким себе по духу из поэтов-новокрестьян считал Есенина, названного им «князем песни русския».

Вот таков официоз. А вот реальность жизни. В 1934 году статья М. Горького «О литературных забавах» положила начало кампании травли Васильева: его обвиняли в пьянстве, хулиганстве,  антисемитизме, белогвардейщине и защите кулачества.

Самый плодотворный период в творческой жизни Павла Васильева стал и самым трагическим. Уже в 1935 году готовится «дело» Павла Васильева, который находится под пристальным наблюдением НКВД. Нет худа без добра. В архивах этой организации сохранилось стихотворение поэта:

Неужель правители не знают,
 Принимая гордость за вражду,
 Что пенькой поэта пеленают,
 Руки ему крутят на беду.
 Неужель им вовсе нету дела,
 Что давно уж выцвели слова,
 Воронью на радость потускнела
 Песни золотая булава.
 Песнь моя! Ты кровью покормила
 Всех врагов. В присутствии твоём
 Принимаю звание громилы,
 Если рокот гуслей — это гром.

24 мая 1935 года в газете «Правда» было напечатано «Письмо в редакцию» за подписью 20 литераторов с требованием «принять решительные меры» к Павлу Васильеву. Среди них были поэты, которых Павел Васильев считал своими друзьями: - Николай Асеев, Борис Корнилов, Семен Кирсанов, Иосиф Уткин. С января 1935 Васильев был исключен из Союза писателей, а в мае стал жертвой провокации, учиненной А. Безыменским, Д. Алтаузеном, Голодным, А. Сурковым и другими «пролетарскими» поэтами. Сотрудником газеты «Комсомольская правда» Джеком Алтаузеном была спровоцирована драка с Павлом Васильевым после которой поэта приговорили за «злостное хулиганство» к полутора годам лишения свободы.

Весной 1936 Павел Васильев был освобожден, он пишет «Прощание с друзьями», где мысленно прощается с теми, кого любит.

Друзья, простите за все — в чем был виноват,
Я хотел бы потеплее распрощаться с вами.
Ваши руки стаями на меня летят —
Сизыми голубицами, соколами, лебедями.

Посулила жизнь дороги мне ледяные —
С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.
Есть такое хорошее слово — родных,
От него и горюется, и плачется, и поется.

А я его оттаивал и дышал на него,
Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.
Вы обо мне забудете, — забудьте! Ничего,
Вспомню я о вас, дорогие, мои, радостно.

Так бывает на свете — то ли зашумит рожь,
То ли песню за рекой заслышишь, и верится,
Верится, как собаке, а во что — не поймешь,
Грустное и тяжелое бьется сердце.

Помашите мне платочком, за горесть мою,
За то, что смеялся, покуль полыни запах…
Не растет цветов в том дальнем, суровом краю,
Только сосны покачиваются на птичьих лапах.

На далеком, милом Севере меня ждут,
Обходят дозором высокие ограды,
Зажигают огни, избы метут,
Собираются гостя дорогого встретить как надо.

А как его надо — надо его весело:
Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было,
Чтобы только полено в печи потрескивало,
А потом бы его полымем надвое разбило.

Чтобы затейные начались беседы…
Батюшки! Ночи-то в России до чего ж темны.
Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, я еду
Собирать тяжелые слезы страны.

А меня обступят там, качая головами,
Подпершись в бока, на бородах снег.
‘Ты зачем, бедовый, бедуешь с нами,
Нет ли нам помилования, человек?’

Я же им отвечу всей душой:
‘Хорошо в стране нашей, — нет ни грязи, ни сырости,
До того, ребятушки, хорошо!
Дети-то какими крепкими выросли.

Ой и долог путь к человеку, люди,
Но страна вся в зелени — по колени травы.
Будет вам помилование, люди, будет,
Про меня ж, бедового, спойте вы…’

Интуиция не подвела поэта, в феврале 1937,  он был вновь арестован. Его обвинили в участии в террористическом акте против Сталина.

15 июля был суд. 16 июля 1937 года Павла Васильева в неполных 28 лет расстреляли как врага народа. Лишь в конце 80-х годов стало известно о месте захоронения Павла Васильева – могила № 1 «невостребованных прахов» Донского кладбища.

В стихах Васильева преображение и пробуждение бескрайних, дышащих покоем просторов Передней Азии предстает перед глазами читателя как новый цивилизованный великий исход в эпоху великого переселения народов.

«Замолкни и вслушайся в топот табунный,
 По стертым дорогам, по травам сырым
 В разорванных шкурах бездомные гунны
 Степной саранчой пролетали на Рим!..
 Тяжелое солнце в огне и туманах,
 Поднявшийся ветер упрям и суров.
 Полыни горьки, как тоска полонянок,
 Как песня аулов, как крик беркутов»
 («Киргизия»).

В 1929 Васильев начинает работу над поэмой «Песня о гибели казачьего войска», повествующей о трагической судьбе в Гражданскую войну белоказачьей армии атамана Б.А. Анненкова. Поэма «Песнь о гибели казачьего войска» (1930) — единственная из поэм Васильева, полностью лишенная изобразительного ряда. Она вся построена на голосовой и песенной перекличке. В центре поэмы — казаки атамана Б. А. Анненкова, сложившие свои головы в Прииртышье. Вольно или невольно — Васильев напророчил в ней и свой собственный конец.
 
«Синь солончак и звездою разбит.
 Ветер в пустую костяшку свистит.
 Дыры глазниц проколола трава,
 Белая кость, а была голова…
Он, поди, тоже цигарку крутил,
 Он, поди, гоголем тоже ходил…
И, как другие, умела она
 Сладко шуметь от любви и вина…»

Вот еще несколько стихов песен поэта:

РЮРИКУ ИВНЕВУ

Прощай, прощай, - прости, Владивосток,
Прощай, мой друг, задумчивый и нежный...
Вот кинут я, как сорванный листок,
В простор полей, овеянных и снежных.
Я не хочу на прожитое выть, -
Не жду зарю совсем, совсем иную,
Я не склоню мятежной головы
И даром не отдам льняную!
Прощай, мой друг! Еще последний взгляд.
Туман тревожно мысли перепутал.
В окно мелькают белые поля,
В уме мелькают смятые минуты...
-------------------------------------------------

Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,
 Дай мне руку, а я поцелую ее.
 Ой, да как бы из рук дорогих не упало
 Домотканое счастье твое!

 Я тебя забывал столько раз, дорогая,
 Забывал на минуту, на лето, на век, —
 Задыхаясь, ко мне приходила другая,
 И с волос ее падали гребни и снег.

 В это время в дому, что соседям на зависть,
 На лебяжьих, на брачных перинах тепла,
 Неподвижно в зеленую темень уставясь,
 Ты, наверно, меня понапрасну ждала.

 И когда я душил ее руки, как шеи
 Двух больших лебедей, ты шептала: “А я?”
 Может быть, потому я и хмурился злее
 С каждым разом, что слышал, как билась твоя

 Одинокая кровь под сорочкой нагретой,
 Как молчала обида в глазах у тебя.
 Ничего, дорогая! Я баловал с этой,
 Ни на каплю, нисколько ее не любя.

 1932


 Родительница степь, прими мою,
 Окрашенную сердца жаркой кровью,
 Степную песнь! Склонившись к изголовью
 Всех трав твоих, одну тебя пою!

 К певучему я обращаюсь звуку,
 Его не потускнеет серебро,
 Так вкладывай, о степь, в сыновью руку
 Кривое ястребиное перо.

 6 апреля 1935

Четверорогие, как вымя,

Торчком,

С глазами кровяными,

По-псиному разинув рты, -

В горячечном, в горчичном дыме

Стояли поздние цветы.

И горло глиняное птахи

Свистало в тальниковой мгле,

И веретена реп в земле

Лежали, позабыв о пряхе –

О той красавице рябой,

Тяжелогрудой и курносой,

В широкой кофте голубой,

О Марье той желтоволосой.



Павел Васильев. Вступление к поэме “Христолюбовские ситцы”, 1936.
 
  Снегири <взлетают> красногруды...
 Скоро ль, скоро ль на беду мою
 Я увижу волчьи изумруды
 В нелюдимом, северном краю.

 Будем мы печальны, одиноки
 И пахучи, словно дикий мёд.
 Незаметно всё приблизит сроки,
 Седина нам кудри обовьёт.

 Я скажу тогда тебе, подруга:
 “Дни летят, как по ветру листьё,
 Хорошо, что мы нашли друг друга,
 В прежней жизни потерявши всё...”

 Февраль 1937
 Лубянка. Внутренняя тюрьма.

Сначала пробежал осинник,
Потом дубы прошли, потом,
Закутавшись в овчинах синих,
С размаху в бубны грянул гром.

Плясал огонь в глазах сажённых,
А тучи стали на привал,
И дождь на травах обожжённых
Копытами затанцевал.

Стал странен под раскрытым небом
Деревьев пригнутый разбег,
И всё равно как будто не был,
И если был — под этим небом
С землёй сравнялся человек.

Май 1937 года
Лубянка. Внутренняя тюрьма