Эссе 19 Галерея Русской Культуры Павел Васильев

Галерея Русской Культуры

Павел Васильев

Эссе 19

Галерея Русской Культуры без поэта Павла Васильева осиротеет. И пока этому явлению Русской Имперской Культуры еще не отведено свое законное место одного из редких эпиков Нашей с Вами Русской Поэзии. Слишком коротка и бурна была его жизнь. Большой, громадный дар поэта не столько притягивал к нему людей, сколько плодил недругов. Он был широк, зачастую буен, этот поистине русский богатырь, а сведен в могилу сворой мелких политических советско-либеральных выжиг недоброжелателей и завистников. Провокация,политический донос, тюрьма и разстрел в подвалах ЧК.

Павел Васильев был поэтом скорее эпическим, чем лирическим. Лучшие его произведения — это не короткие стихи о любви, а эпические поэмы.

Я помню Есенина в Санкт-Петербурге,
Внезапно поднявшегося над Невой,
Как сон, как виденье, как дикая вьюга,
Зелёной листвой и льняной головой.

Я помню осеннего Владивостока
Пропахший неистовым морем вокзал
И Павла Васильева с болью жестокой,
В ещё не закрытых навеки глазах…

Так писал поэт Рюрик Ивнев в марте 1965 года вспоминая Владивосток, где в середине 20-х годов XX века познакомился с Павлом Васильевым.

Вот открываем «Первый крупный поэтический сервер русской сети; на сегодня — 19702 стихотворения, 194 поэта, 891 статья») где рассказывается, наверное, обо всех, кто оставил в нашей поэзии хоть сколько-нибудь заметный след. В общем списке Эдуард Багрицкий, Агния Барто, Демьян Бедный, Виктор Боков, Константин Ваншенкин. Евгений Долматовский и Вера Инбер. Наум Коржавин и Василий Лебедев-Кумач. Александр Кочетков и Николай Рубцов. Илья Сельвинский и Николай Тихонов. Сергей Михалков и Лев Ошанин. Алексей Сурков и Степан Щипачёв.

Там и Пушкин, и Маяковский, и Лермонтов, и Горький, и Есенин, и Блок, и Мандельштам, и Бунин, и Ахматова, и Бродский, Павел Коган, Борис Корнилов, Иосиф Уткин, Дмитрий Кедров, Семён Гудзенко.

Кого там только нет…

Павла Васильева там — нет.

Но поэт Павел Васильев принадлежит не «поэтическим серверам», а Великой Русской Культуре и Литературе. И она с благоговением и трепетом хранит это имя. Имя эпического классика русской литературы XX века.

И так официоз:
 
Павел Николаевич Васильев (23 декабря 1909 (5 января 1910), Зайсан, Семипалатинская губерния — 16 июля 1937, Москва) — русский советский поэт, родоначальник «героического периода» в русской литературе — «эпохи побеждающего в человеческой душе коммунизма» (последнее звучит злобной насмешкой над убитым этими коммунистическими зверями Поэтом В.М.).

По окончании школы, в июне 1926 года уехал во Владивосток, несколько месяцев проучился в Дальневосточном университете, где прошло его первое публичное выступление. Участвовал в работе литературно-художественного общества, поэтической секцией которого руководил Рюрик Ивнев

Осенью 1929 года сбылась мечта молодого поэта – он поступил по рекомендации Рюрика Ивнева на Высшие государственные литературные курсы в Москве.

В 1930—1932 годах стихи Васильева печатались в «Известиях», «Литературной газете», «Новом мире», «Красной нови», «Земле советской», «Пролетарском авангарде», «Женском журнале», «Огоньке». Признание поэтического таланта сопровождалось постоянными оговорками о чуждости Васильева новому строю, яркая личность поэта стала обрастать окололитературными сплетнями, как было в своё время с Сергеем Есениным.
 
Весной 1932 года Павел Васильев арестован, вместе с Н. Ановым, Е. Забелиным, С. Марковым, Л. Мартыновым и Л. Черноморцевым, по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов — дело так называемой «Сибирской бригады», — приговорён к высылке в Северный край на три года, однако освобождён условно.

Назвавший Васильева «нашим соколом» культурологическим шедевром «Клеветникам искусства» (1932) великоруский поэтический элик Н. Клюев встал на защиту Васильева и его творчества. Н. Клюев характеризует Васильева как многообещающего своего ученика, испившего клюевско-го «раскольничьего зелья»: -

«Полыни сноп, степное юдо,
Полуказак, полукентавр,
В чьей песне бранный гром литавр,
Багдадский шелк и перлы грудой,
Васильев – омуль с Иртыша.
Он выбрал щуку и ерша
Себе в друзья, – на песню право,
Чтоб цвесть в поэзии купавой, –
Не с вами правнук Ермака!
На стук степного батожка,
На ржанье сосунка-кентавра
Я осетром разинул жабры,
Чтоб гость в моей подводной келье
Испил раскольничьего зелья,
В легенде став единорогом,
И по родным полынным логам
Жил гривы заревом, отгулами копыт!
Так нагадал осетр, и вспенил перлы кит!

Я гневаюсь на вас, гнусавые вороны,
Что ни свирель ручья, ни сосен перезвоны,
Ни молодость в кудрях, как речка в купыре,
Вас не баюкают в багряном октябре,
Когда кленовый лист лохмотьями огня
Летит с лесистых скал, кимвалами звеня,
И ветер-конь в дождливом чепраке
Взлетает на утес, вздыбиться налегке,
Под молнии зурну копытом выбить пламя
И вновь низринуться, чтобы клектать с орлами
Иль ржать над пропастью потоком пенногривым.

 Сам Павел Васильев наиболее близким себе по духу из поэтов-новокрестьян считал Есенина, названного им «князем песни русския».

Вот таков официоз. А вот реальность жизни. В 1934 году статья М. Горького «О литературных забавах» положила начало кампании травли Васильева: его обвиняли в пьянстве, хулиганстве,  антисемитизме, белогвардейщине и защите кулачества.

Самый плодотворный период в творческой жизни Павла Васильева стал и самым трагическим. Уже в 1935 году готовится «дело» Павла Васильева, который находится под пристальным наблюдением НКВД. Нет худа без добра. В архивах этой организации сохранилось стихотворение поэта:

Неужель правители не знают,
 Принимая гордость за вражду,
 Что пенькою поэта пеленают,
 И руки ему крутят на беду.
 Неужель им вовсе нету дела,
 Что давно уж выцвели слова,
 Воронью на радость потускнела
 Песни золотая булава.
 Песнь моя! Ты кровью покормила
 Всех врагов. В присутствии твоём
 Принимаю звание громилы,
 Если рокот гуслей — это гром.

24 мая 1935 года в газете «Правда» было напечатано «Письмо в редакцию» за подписью 20 литераторов с требованием «принять решительные меры» к Павлу Васильеву. Среди них были поэты, которых Павел Васильев считал своими друзьями: - Николай Асеев, Борис Корнилов, Семен Кирсанов, Иосиф Уткин. С января 1935 Васильев был исключен из Союза писателей, а в мае стал жертвой провокации, учиненной А. Безыменским, Д. Алтаузеном, Голодным, А. Сурковым и другими «пролетарскими» поэтами. Сотрудником газеты «Комсомольская правда» Джеком Алтаузеном была спровоцирована драка с Павлом Васильевым после которой поэта приговорили за «злостное хулиганство» к полутора годам лишения свободы.

Весной 1936 Павел Васильев был освобожден, он пишет «Прощание с друзьями», где мысленно прощается с теми, кого любит.

Друзья, простите за все — в чем был виноват,
Я хотел бы потеплее распрощаться с вами.
Ваши руки стаями на меня летят —
Сизыми голубицами, соколами, лебедями.

Посулила жизнь дороги мне ледяные —
С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.
Есть такое хорошее слово — родных,
От него и горюется, и плачется, и поется.

А я его оттаивал и дышал на него,
Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.
Вы обо мне забудете, — забудьте! Ничего,
Вспомню я о вас, дорогие, мои, радостно.

Так бывает на свете — то ли зашумит рожь,
То ли песню за рекой заслышишь, и верится,
Верится, как собаке, а во что — не поймешь,
Грустное и тяжелое бьется сердце.

Помашите мне платочком, за горесть мою,
За то, что смеялся, покуль полыни запах…
Не растет цветов в том дальнем, суровом краю,
Только сосны покачиваются на птичьих лапах.

На далеком, милом Севере меня ждут,
Обходят дозором высокие ограды,
Зажигают огни, избы метут,
Собираются гостя дорогого встретить как надо.

А как его надо — надо его весело:
Без песен, без смеха, чтоб ти-ихо было,
Чтобы только полено в печи потрескивало,
А потом бы его полымем надвое разбило.

Чтобы затейные начались беседы…
Батюшки! Ночи-то в России до чего ж темны.
Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, я еду
Собирать тяжелые слезы страны.

А меня обступят там, качая головами,
Подпершись в бока, на бородах снег.
‘Ты зачем, бедовый, бедуешь с нами,
Нет ли нам помилования, человек?’

Я же им отвечу всей душой:
‘Хорошо в стране нашей, — нет ни грязи, ни сырости,
До того, ребятушки, хорошо!
Дети-то какими крепкими выросли.

Ой и долог путь к человеку, люди,
Но страна вся в зелени — по колени травы.
Будет вам помилование, люди, будет,
Про меня ж, бедового, спойте вы…’

Интуиция не подвела поэта, в феврале 1937,  он был вновь арестован. Его обвинили в участии в террористическом акте против Сталина.

15 июля был суд. 16 июля 1937 года Павла Васильева в неполных 28 лет расстреляли как врага народа. Лишь в конце 80-х годов стало известно о месте захоронения Павла Васильева – могила № 1 «невостребованных прахов» Донского кладбища.

В стихах Васильева преображение и пробуждение бескрайних, дышащих покоем просторов Передней Азии предстает перед глазами читателя как новый цивилизованный великий исход в эпоху великого переселения народов.

«Замолкни и вслушайся в топот табунный,
 По стертым дорогам, по травам сырым
 В разорванных шкурах бездомные гунны
 Степной саранчой пролетали на Рим!..
 Тяжелое солнце в огне и туманах,
 Поднявшийся ветер упрям и суров.
 Полыни горьки, как тоска полонянок,
 Как песня аулов, как крик беркутов»
 («Киргизия»).

В 1929 Васильев начинает работу над поэмой «Песня о гибели казачьего войска», повествующей о трагической судьбе в Гражданскую войну белоказачьей армии атамана Б.А. Анненкова. Поэма «Песнь о гибели казачьего войска» (1930) — единственная из поэм Васильева, полностью лишенная изобразительного ряда. Она вся построена на голосовой и песенной перекличке. В центре поэмы — казаки атамана Б. А. Анненкова, сложившие свои головы в Прииртышье. Вольно или невольно — Васильев напророчил в ней и свой собственный конец.
 
«Синь солончак и звездою разбит.
 Ветер в пустую костяшку свистит.
 Дыры глазниц проколола трава,
 Белая кость, а была голова…
Он, поди, тоже цигарку крутил,
 Он, поди, гоголем тоже ходил…
И, как другие, умела она
 Сладко шуметь от любви и вина…»

Вот еще несколько стихов песен поэта:

РЮРИКУ ИВНЕВУ

Прощай, прощай, - прости, Владивосток,
Прощай, мой друг, задумчивый и нежный...
Вот кинут я, как сорванный листок,
В простор полей, овеянных и снежных.
Я не хочу на прожитое выть, -
Не жду зарю совсем, совсем иную,
Я не склоню мятежной головы
И даром не отдам льняную!
Прощай, мой друг! Еще последний взгляд.
Туман тревожно мысли перепутал.
В окно мелькают белые поля,
В уме мелькают смятые минуты...
-------------------------------------------------

Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,
 Дай мне руку, а я поцелую ее.
 Ой, да как бы из рук дорогих не упало
 Домотканое счастье твое!

 Я тебя забывал столько раз, дорогая,
 Забывал на минуту, на лето, на век, —
 Задыхаясь, ко мне приходила другая,
 И с волос ее падали гребни и снег.

 В это время в дому, что соседям на зависть,
 На лебяжьих, на брачных перинах тепла,
 Неподвижно в зеленую темень уставясь,
 Ты, наверно, меня понапрасну ждала.

 И когда я душил ее руки, как шеи
 Двух больших лебедей, ты шептала: “А я?”
 Может быть, потому я и хмурился злее
 С каждым разом, что слышал, как билась твоя

 Одинокая кровь под сорочкой нагретой,
 Как молчала обида в глазах у тебя.
 Ничего, дорогая! Я баловал с этой,
 Ни на каплю, нисколько ее не любя.

 1932


 Родительница степь, прими мою,
 Окрашенную сердца жаркой кровью,
 Степную песнь! Склонившись к изголовью
 Всех трав твоих, одну тебя пою!

 К певучему я обращаюсь звуку,
 Его не потускнеет серебро,
 Так вкладывай, о степь, в сыновью руку
 Кривое ястребиное перо.

 6 апреля 1935

Четверорогие, как вымя,

Торчком,

С глазами кровяными,

По-псиному разинув рты, -

В горячечном, в горчичном дыме

Стояли поздние цветы.

И горло глиняное птахи

Свистало в тальниковой мгле,

И веретена реп в земле

Лежали, позабыв о пряхе –

О той красавице рябой,

Тяжелогрудой и курносой,

В широкой кофте голубой,

О Марье той желтоволосой.



Павел Васильев. Вступление к поэме “Христолюбовские ситцы”, 1936.
 
  Снегири <взлетают> красногруды...
 Скоро ль, скоро ль на беду мою
 Я увижу волчьи изумруды
 В нелюдимом, северном краю.

 Будем мы печальны, одиноки
 И пахучи, словно дикий мёд.
 Незаметно всё приблизит сроки,
 Седина нам кудри обовьёт.

 Я скажу тогда тебе, подруга:
 “Дни летят, как по ветру листьё,
 Хорошо, что мы нашли друг друга,
 В прежней жизни потерявши всё...”

 Февраль 1937
 Лубянка. Внутренняя тюрьма.

Сначала пробежал осинник,
Потом дубы прошли, потом,
Закутавшись в овчинах синих,
С размаху в бубны грянул гром.

Плясал огонь в глазах сажённых,
А тучи стали на привал,
И дождь на травах обожжённых
Копытами затанцевал.

Стал странен под раскрытым небом
Деревьев пригнутый разбег,
И всё равно как будто не был,
И если был — под этим небом
С землёй сравнялся человек.