Полёт

Венгерская авиакомпания wizzair недорого летает из Киева в Дортмунд.
Мой билет стоил восемьдесят евро.
Правда, за багаж там надо платить отдельно, примерно пятьдесят евро за чемодан, так что вещи, если много, лучше отправлять почтой.

Самолет из Жулян вылетал вчера в шесть вечера.
В мою совершенно ручную кладь всего за пятнадцать евро (к тем восьмидесяти) поместилось пара футболок, шорты и книжка британского профессора славистики Рейфилда “Биография Антона Чехова” на планшете.
В зале ожидания набралось человек двести пассажиров, с детьми и даже инвалидами.

Чехов писал брату письма, где часто матерился и описывал свой геморрой “виноградными гроздьями”. Ещё Чехов трахал все, что попадалось под руку и переживал, что без любви. Под руку ему попадалось щедро, Чехов был женоненавистником и постоянно кашлял кровью, бабы его, видимо, за эти и друие недостатки обожали и не давали просто никакого проходу.

Чехов дружил с художником Левитаном, спасал его от депрессий. Левитан был ваще маньяк, трахал, как дышал, жил с замужними женщинами старше себя, соблазнял их дочерей и ездил по bлядям, часто вместе с Чеховым.

Объявили, что вылет задерживается на два часа. Я подумал, что нам выдадут за страдания сухой паек от авиакомпании, но пайка не выдали.
Бутерброд в аэропорту стоил семьдесят пять гривен, вполне немецкая цена, хотя до Германии было еще далеко.
Дети бегали по залу ожидания, инвалиды молча терпели жизнь, мужики курили в специальной комнате. Немцы сидели прямо на полу, около розеток, заряжая смартфоны.

Чехов был преуспевающим писателем, получал гонорары по тысяче рублей, в то время как зарплата простого, допустим, учителя составляла рублей тридцать. Чехов купил дом с участком в деревне Мелихово, поезд плюс девять верст по хляби, поселил туда всех своих родственников, завел коз, собак и коров, он стриг деревья в саду, писал и уставал от гостей. Гости сидели у него практически постоянно и по многу дней.
Каждые несколько недель он не выдерживал и смывался по хляби и на поезде в Москву, Питер, Крым, Париж, Вену, Одессу и тд., везде пил, кашлял кровью, трахался и не мог ни в кого влюбиться. То есть, что значит пил. Тогда принято было каждый день выпивать, рюмочек по пяти, а если гости, то больше. В ресторане обед начинался с водочки, а потом вино.

Объявили, что самолет полетит не в Дортмунд, а в Падерборн. Это сто км. восточнее. Я понял, почему: аэропорт в Дортмунде в одиннадцать вечера закрывается, а пока бы мы долетели, паспортный контроль плюс туда-сюда, было бы уже поздно и рабочий день бы у них закончился.
Инвалиды забеспокоились, дети уснули, мужики зароптали. Падерборн - это дыра дырой, оттуда после одиннадцати никуда уже ни на чем не уехать, придется ждать первых утренних поездов.

Один из мужиков выбился в лидеры класса и стал требовать представителя компании. Работники пригласили всех на посадку, толпа сгрудилась вокруг работников и на посадку не шла. Лидер класса, красный и потный, кричал, что это только с нами они так нагло себя ведут, с немцами они бы такого себе не позволили, мы хотим в Дортмунд, и все тут. Среди пассажиров были немцы, они предательски безмолвствовали и были готовы ко всему.
Подошел представитель авиакомпании. Рассказал, что нас по прилету отвезут в Дортмунд специальными автобусами.
Пассажиры углубились в расписание поездов с Дортмундского жедевокзала. Стоящий рядом парень заказал оттуда машину напрокат и, радостный от собственной дальновидности, перевел за нее деньги онляйн.

Понурив головы, мы редкой цепочкой выходили наружу, чтобы сесть в автобус к самолету.
Автобус набился битком, стоял и не ехал. Стало душно. Часть людей вышла назад, закурила у дверей и, прищуриваясь, смотрела на самолеты. Примчался работник и стал кричать, что курить нельзя. Почему автобус не едет, он не знал. Подошел второй автобус. Вышедшие из первого автобуса обрадовались и сели во второй, но и второй не ехал. Горькие советские улыбки висели на лицах, дети падали с чемоданов, засыпая.

Пронеслись сорок или больше минут. Автобусы, наконец, двинулись в долгое путешествие, метров в пятьсот. Мы увидели в окна виззейровский самолет с вытащенными двигателями, стоящими рядом на специальных подставках, а за ним другой аэробус, целый, наш.
Круассан с ветчиной в полете стоил четыре евро. Кофе - два.
В Падерборне автобуса от самолета не было, была кишка, в которую мы переползли толстой цепочкой из переднего люка. Кто-то пошутил, что кишка прямая, хотя оказалось, что нет, у нее был изгиб. Кишка вела прямо в паспортный контроль, начало очереди упиралось в ларёк с контролем, а хвост торчал в самолете. Работники провезли мимо нас инвалидов вдоль по кишечной стенке.

Паспортный контроль не торопился, терпеливо проверяя отпечатки пальцев. Многие не понимали, что от них хотят, мужик в бронежилете хватал их за указательные пальцы, прикладывал к своему прибору, говорил, что гут и ставил печать.
На улице нас никто не встречал с плакатами. Свежело, тут нам не Киев, мы жались друг к другу и ждали чуда. Дело ползло к полуночи. Мимо нас шествовали сытые загорелые в шортах с чемоданами, прилетевшие только что из Фуэртовентуры, и демонстративно садились в свои мерседесы.

Подъехало два красивых многоэтажных автобуса. Из них высыпали в осенних куртках люди с ручной кладью, разговаривая друг с другом по русски и украински.
-Вы куда? -спросил я понравившегося мне паренька.
-Дак нас из Дортмунда привезли. Самолет, который вас принес, унесет нас сейчас в Киев. А наши автобусы вас сейчас увезут в Дортмунд.
-Еbать, произнес я по-немецки. А, вообще, логично.
-Только вы учтите, вас привезут не на жедевокзал, а к закрытому аэропорту, как если бы вы прилетели туда на самолете.
-Шайсе, произнес я по-русски, и на чем мы поедем дальше из закрытого аэропорта? До утра там на улице стоять?
-Ну а мы куда в Киеве в три ночи?
Выпустив людей, автобусы куда-то смылись. По репродуктору объявили, что они скоро за нами вернутся.

Я подошел к курящим в стороне таксистам. Все они говорили по-русски без акцента. Я сказал, что мне, вообще-то, нужно в Вупперталь, это сто двадцать километров. Два евро километр, ответили они мне, заряжая. Двести сорок, значит. Евро.
Шесть тонн гривен, посчитал я в уме. Интересно, сколько бы это стоило в Жулянах.

Напротив светились рекламы проката автомобилей, три конкурирующие фирмы занимали одно здание и стоянка у них была общая, с кучей новеньких машин, а вот офисы пустовали, не радовали глаз. Все они работали только до восьми вечера.
Не прошло и часа, как вернулись красивые автобусы.

Некоторое время Левитан жил с одной бабой вместе с ее мужем. Они много путешествовали втроем и даже заезжали в гости к Чехову. Он честно использовал их всех в рассказе “Попрыгунья”, после чего баба с мужем обиделись на Чехова навсегда, а Левитан на три года. Чехов брал всех своих знакомых для субстрата рассказов и пьес, вставляя в текст обрывки из писем, любовных к нему записок и разговоров с ним и без него, без ненужной корректировки, излишнего завуалирования и зазрения совести. Спасибо, хоть имена менял.

Дортмундский аэропорт был гостеприимно освещен. Он не работал, но был, как ни странно, открыт. Во всех ларьках и стойках горел свет, стояли компьютеры, но не было ни души, как после нейтронной бомбы. Кое-где сидели люди, ожидающие первый утренний рейс.
По гулкому фойе метался парень, заплативший в Киеве за прокат машины от дортмундского жедевокзала. До вокзала надо было отсюда добираться на такси, и стоило это столько же, сколько машина напрокат на целый день.

Особенно сильно любила Чехова Лика Мизинова. А он все не женился да не женился. В конце концов она забеременела от его приятеля. Но у приятеля, как выяснилось потом, было еще две жены, одна в России, другая в Париже, он очень переживал, много работал и посылал им всем деньги, но денег на всех не хватало. Несколько раз он занимал пару сотен на памперсы у Чехова. Вместо того, чтобы назвать уже вещи своими именами, Лика не позволяла никому говорить об этом человеке плохо и ненавидела вместо него его жён. Она скинула ребенка бабушке, а сама всё ездила к Чехову в Мелихово, сидела там неделями, раскладывала пасьянсы с его сестрой, а он все не женился, всё кашлял и всё харкал.

Чехов знал, что он типа гений и все письма к себе, и матерные от друзей, и любовные с намёками, систематизировал, раскладывал аккуратно по коробочкам.

Жили они тогда интереснее, чем мы сегодня. Писывали по нескольку длинных писем в день, не считая коротких деловых, неделями гостили друг у друга, с кем-то где-то завтракали, обедали, ужинали, много и часто пили, трахались без чувств, харкали кровью через одного, пряча от взглядов пропитанные кровью и мокротой платочки, неделями жили в гостиницах, просто так, от скуки, там пили, трахались опять без чувств, бегали по театрам, кабаре и кабакам, плакали, впадали в сплин и всё ездили куда-то на тройках с бубенцами.

А беженцев в Вуппертале не больше, чем обычно. Видел сегодня двух цыганок в нацодеждах, а так - все ок, дороги гладкие, хоть яйцо кати, чисто, мирно, бензин дешевеет, еда в магазине уже дешевле, чем в Одессе, ну, кроме фруктов и овощей.

Погода, правда, куёвая. И уже хочется назад.