Свет под пальтом

Вечер, апрель, немного сверкает. Прохожу мимо роскошных витрин, поглядывая на свою затертую по бокам обувь и немного рваные джинсы, ставшие сейчас модными, видимо, этим сезоном я тоже буду крутым. Меняются здания, мелькают вывески, уже одиноко добрел до парка, томно вдыхая уставшую вечернюю свежесть. Мама всегда говорила смотреть под ноги, время идет, но я, почему-то, до сих пор не люблю поднимать глаза на прогулке. Привычка уступила место любопытству, когда мимо проходящих меня чистых, грязных, маленьких и огромных ботинок прошли босые ноги.
 
Остановился, осматривая проходимца в еще более рваных, чем у меня джинсах. Его тело было укутано и полностью укрыто в увесистое бежевое пальто, странник не представился, сказав, что у него нет имени, дома и даже лица. Он тот, кто слушает на ночной кухне пустые разговоры о вечном, кто глотает чужое одиночество и боль, накопленной больше, чем всех монеток в домашних копилках. Он тот, кто год за годом смотрит на не заправленные кровати и недопитый чай в душных квартирах, кто встречает и провожает поколения дворовых детишек, кто сидит с тобой рядом везде и повсюду. Странник, что догорев и закончившись в одном городе, переходит в другой, проникая в чужие дома, мысли и чувства.

 Стоит, говоря томным голосом мне о том, что сорванные календарные листики меняют внутренний сезон года многих, но не мой, что старые газеты, как и поколение с клиповым мышлением будут сожжены. Но не сегодня. Сегодня вечер, теплый апрель, хороший день для прогулок. Мы смотрим друг на друга, я чувствую, как он проникает под мою одежду, кожу и кости, как он пытается добраться до самых важных для меня вопросов. Кажется, странник с полностью стертым лицом слегка улыбнулся. “Почему ты врешь родителям?”, первый вопрос, который он задал мне. Стою в ступоре, пытаясь вспомнить, в какой из дней я не сказал им, что не буду покупать себе новые джинсы. “Нет, важность материальных вещей временна, ответь, почему не говоришь, где ты находишься каждый день”. Университет, дом, улица, я перебрал кучу ответов, но он, почему-то, все равно оставался (кажется) недовольным. “Ты каждый день всеми мыслями погружаешься в одного человека”. Моя кожа пропитывается холодом, сердцебиение ускоряется, я чувствую, что сейчас раскрыта заветная тайна о самом важном моменте в моей жизни.

Проходимец, одобрительно посмотрев на меня, взял с ватных облаков последний солнечный луч и спрятал под мое тяжелое пальто. “Ты найдешь успокоение, всему есть время, в твоем случае этого времени просто нужно в разы больше.” Солнечный луч, проникший глубже кармана пальто, стал играть на моих нервных окончаниях, немного пытаясь изобразить игру на виолончели. Только игра шла не на тонких струнах, а на нервах. Холодных нервах.

Теперь я мог, мог и заглядывал в его бездонные глаза-омуты, прояснившиеся на льняной коже. Я был бесконечно внимателен, в голове крутился, кричал, рвал изнанку с диким желанием выбраться наружу уверенный вопрос. Когда. Просто Когда? Не находя себе места, я, решив ему отдать свой клетчатый шерстяной шарф, стал укутывать его со словами об удачи в дальнейших странствиях. Так хорошо знакомый каждому проходимец не стал отвечать на мой вопрос.

Знаете, кажется, в этот момент я отдал таинственному страннику всего лишь теплый шарф, не спасший бы меня от холода в этот апрельский вечер. Месяц и даже год. Мне же был подарен такой необходимый солнечный луч веры, веры, что когда-нибудь я освобожусь из этих оков, покрывающиеся фразой “родные люди”. Просто, пожалуйста, не впускайте так уверенно свои корни в чей-то мир, если вы знаете, вы думаете, вы задумывались над тем, что когда-нибудь Ваше растение и, соответственно, все Ваши плоды будут беспощадно вырваны из горячей земли.