Оттепель. Гл. 3. Не учение - тьма, учение - Потьма

                МОРОЗНАЯ ОТТЕПЕЛЬ.

            ГЛАВА 3. МОРДОВИЯ. НЕ УЧЕНИЕ - ТЬМА, А УЧЕНИЕ - ПОТЬМА.

                11."ТЫ - НАС, А МЫ - ВАС".

     Приближаются первомайские праздники. У нас дома уже тепло, зелень везде, цветет все вокруг. А здесь в Мордовии травка зеленеть только начинает. В камере по-прежнему очень прохладно. Со дня прибытия, почти неделю назад, спим не раздеваясь на все тех же голых нарах. Давно немытое тело начинает зудеть. Корочка на  моей ране на лбу отпала и появилась нежная розовая кожица. Шрам небольшой. Других последствий от выстрела не осталось. Харчи, которыми меня снабдили в Харькове мама и брат, общими усилиями прикончили. Сидим на казенной тюремной баланде и чернушке. Все уже и всем порядочно осточертело.
    Наконец, долгожданное:
   - На выход! С вещами!
    Прощай, Рузаевская пересылка.
    На «воронке» нас привозят к железной дороге. Там пересаживают в какой-то местный специализированный общий вагон, в котором уже находятся несколько заключенных, тоже, как оказалось, политических. По дороге подсаживают новых политзэков и к концу пути набралась группа человек 18-20. Конечный путь по общесоюзной железной дороге - станция со странным названием Потьма.
    От этой станции в пески, леса и болота Мордовии проложена железнодорожная ветка, вдоль которой по обе стороны расположены советские концентрационные лагеря, в совокупности называемые «Дубравлаг» - составная часть великого ГУЛАГа. Это старый, испытанный на многих поколениях «врагов народа» Дубравный лагерь, через который прошли десятки и сотни тысяч заключенных. Десятки тысяч навсегда остались в мордовских песках и болотах. Существует этот лагерь и до сих пор. Правда не в таких масштабах, как раньше. Но свято место - пусто не бывает никогда.
    Странное название станции породило у меня каламбур: «Не учение - тьма, а учение - Потьма».  Каламбур, претендующий на поговорку, отдает некоторым зловещим подтекстом.

                СПРАВКА О "ДУБРАВЛАГЕ".

    "Дубравлаг"- Дубравное лагерное управление расположено в Зубово-Полянском районе Мордовской Автономной республики. Центр - поселок тоже со странным названием - Явас. Основан 25 мая 1931 г. В то время носил название  Темниковский лагерь. Сокращенно - Темлаг. В 1948 г. преобразован в Дубравный лагерь (Дубравлаг), затем в Особый лагерь №3 (Особлаг №3), в Дубравный ИТЛ. Имеет код в системе ГУЛАГа - ЖХ/385. Это особый лагерь для политических заключенных на протяжении 1960-1980 гг. Его колонии тянутся по обе стороны вдоль железнодорожной узкоколейки под определенными номерами.
    Имеется и другое название - "Потьминские лагеря", по названию железнодорожной станции, куда привозили новых заключенных и пересаживали из "столыпиных" в  вагоны узкоколейки и развозили по колониям. 7 или 8 колоний предназначались для содержания осужденных исключительно за особо опасные государственные преступления. В течение 1961 по 1972 гг. это был единственный в СССР комплекс лагерей, куда направляли заключенных данной категории.
    На март 1953 года (года смерти И.В.Сталина) за его колючей проволокой содержалось 14 тысяч 225 человек. На 14 июля 1965 г. по данным Прокуратуры СССР здесь находилось 3 тысячи 816 особо опасных государственных преступников.Через данные колонии прошли многие и многие диссиденты Советского Союза.
    В январе 2005 г. произошло объединение учреждений ЖХ/385 и управления исполнения наказаний по республике Мордовия. В результате было образовано Управление федеральной службы исполнения наказаний (УФСИН). В настоящее время здесь расположено 15 исправительных колоний. Из них одна колония - ИК-22 единственная в России, где отбывают наказание иностранные граждане.

 
    В Потьме нас пересаживают в другие специализированные вагоны для перевозки зэков, которых отправят по железнодорожной ветке и развезут уже по лагерям. В промежутке между передачей этапников от одного конвоя другому и прохождения уже известной процедуры «пароль-ответ», есть немного свободного времени и я оглядываюсь вокруг, глазею по сторонам.
    Мать честная! Вольные люди! Я давно уже забыл какие они есть и как выглядят. А вольняшки проходят совсем невдалеке, останавливаются, разговаривают между собой, куда-то торопятся. Идет нормальная человеческая жизнь и
без конвоя, без надзирателей, без собак на поводках и без предостерегающих окриков.
     На нас никто никакого внимания не обращает. Наверное, привыкли. А я уже отвык видеть вольных людей. Но что это? Или мне мерещится? Топает какой-то мужичок в фуфайке, мало чем отличающейся от зэковской, с двумя сумками через плечо и в лаптях, подвязанных веревочкой вокруг ног от щиколоток до колен. Таких мужичков я видел на рисунках в учебниках истории. Но то было при крепостном праве, при царизме мрачном. А ведь мы же живем уже сорок один год при социализме, светлом.
     На улице идет 1958 год! Вот еще шагает пара мужичков в лаптях и фуфайках, за ними женщина тоже в лаптях и каком-то затрапезном одеянии и с торбами в обеих руках. И никто тоже не обращает на них никакого внимания. Наверное,здесь это обычное явление. Я же видел людей обутых в лапти впервые в жизни... Поэтому они произвели на меня такое сильное впечатление. Оказывается лапотная, а значит и нищая Россия так и осталась лапотной и нищей. Мордовия - ведь составная часть России. Да-а, построили цветущий социализм. Значит я был прав, когда сомневался, что в Советском Союзе построено самое справедливое и всем обеспеченное общество. А те люди, которые считают себя свободными и зажиточными, на самом деле нищие и тоже заключенные. Только лагерь у них побольше "Дубравного" и называется он - социалистический лагерь.

     Несколько человек из нашей братии зэков высадили на первой остановке, другую группу - на другой. Вероятно, там недалеко лагеря. Наконец, наступает наша очередь. Нас троих и еще человек 6-7 высаживают на следующей остановке. Остальные поехали дальше.
     Во время передачи нас новому конвою снова осматриваюсь вокруг... Какой-то полустанок, рядом - поселок. На одноэтажной хибаре, которая здесь, вероятно, играет роль железнодорожной станции, написано крупными буквами
«ЯВАС». Этакое грозящее название - Я - ВАС!. Ну, что ж Ты Нас, а Я буду стараться Вас - приходит на ум новый каламбур. И посмотрим - кто кого. Интересно. Ты - Нас или Я - Вас!
     В сопровождении неизменных телохранителей - конвойных и их собак (такие люди и без конвоя?), шагаем по песчаной дороге мордовского поселка Явас. Слева от дороги вырисовывается высоченный деревянный забор, увенчанный
колючей проволокой и вышками с часовыми по всему периметру. Такой же забор тянется и справа от дороги. Через некоторое время мы поворачиваем в проход правого забора и упираемся в огромные ворота. Над ними не хватает одной
только надписи: «Оставь надежду всяк сюда входящий».         
     Ворота со скрипом открываются, пропуская прибывших, и снова закрываются уже за нами. А впереди - еще одни ворота и мы оказываемся в ловушке. Как из-под земли появляются контролеры. На каждого прибывшего - по одному. Со знанием дела они обыскивают и прощупывают нас и нашу одежду, но наголо, как в тюрьме, не раздевают. Так же прощупывают наше барахлишко. Снова очередная перекличка, но уже в этой загородке, именуемой предзонником. Затем впереди открываются ворота и нас пропускают в зону.
     Все, Славка, прибыл. Теперь это твое место жительства на целых четыре года. И называется оно: Мордовская АССР, поселок Явас, п/я 385/11, «Дубравлаг».

     К новому этапу подходят свободные от работы заключенные. Ищут знакомых, земляков. Но мне искать некого. Здесь я впервые и совершенно одинок. Неожиданно ко мне подходит невысокого роста паренек, худощавый, с широким ясным лбом и светящимися разумом серыми глазами.
    - Ты, говорят, из Харькова? Студент?
    - Да. - Удивительно, как быстро здесь распространяется информация.
    - А что?
    - Ну, здорово, земеля. Я тоже из Харькова. Студент из политехнического.
    - А я из университета. Историк.               
     Мы дружелюбно жмем руки и улыбаемся. Я очень рад встрече с земляком и родственной душой. Паренек представляется:
    - Иван Леонтьев.
    - Так ты из ХПИ?
    - Ну, я же сказал, из политехнического.
    - Так это правда, что у вас нашли радиопередатчик и вы были связаны с Америкой? - ляпаю я языком безо всяких предисловий.
      Иван  обалдело смотрит на меня.
    - Ну, ты, земеля, даешь! Откуда такая чушь?
     Я рассказываю, что после ареста в прошлом году их группы, весть об этом разнеслась по всему студенческому Харькову. Говорили об этом шепотом и многие восторгались их смелостью, другие, наоборот, ругали. А потом поползли слухи, что, якобы, они были связаны с американской разведкой и что-то передавали туда по радиопередатчику. Но никто ничего толком и конкретно не знал.
     Иван от души смеется.
    - Скорее всего это проделки КГБ. Сам подумай, вот ты студент. Что ты можешь передать американской разведке даже если бы у тебя была такая возможность?
     Я пожимаю плечами.
    - Ничего, конечно. Разве то, что мы часто голодными в общаге сидели, а жрать очень хотелось. Так это они и без меня знают.
     И я соглашаюсь с харьковским земляком, что эти слухи - чистая провокация, действительно распространяемая КГБ, чтобы очернить в глазах студентов да и не только студентов, но и любопытной молодежи,  группу Леонтьева, хотя по делу вместе с ним шел только еще один студент из Харьковского политехнического института - Ткаченко Леня. Но два человека - это уже группа.

                СПРАВКА.

    Леонтьев Иван Александрович, 1936 года рождения,
    с.Лещ-Плота Солнцевского района, Курской обл., русский,
    Студент Харьковского политехнического института,
    Проживал - г.Харьков,
    Арестован - 19 января 1957 г.,
    Приговорен - Судебная коллегия Харьковского обл.суда
    27 марта 1957 г., ст.54-10 ч.1, УК УССР,
    Приговор - 8 лет ИТЛ. По постановлению ПВС УССР от 01.04.1960 г.
    срок снижен до 3-х лет.
    Освобожден 18.04.1960 г.
           Источник: НИПЦ "Мемориал" Москва.

                СПРАВКА.

    Ткаченко Леонид Владимирович, 1929 года рождения,
    Красноградский р-н, Берестовеньки, украинец,
    Студент Харьковского политехнического института,
    Проживал - г.Харьков,
    Арестован - 29 января 1957 г.
    Приговорен - Харьковский областной суд 27 марта 1957 г.,
    ст 54-10 ч.1 УК УССР.
    Приговор - 8 лет ИТЛ. Постановлением Верховного Суда УССР
    срок снижен до 3-х лет. Освобожден 18.04.1960 г.
          Источник: НИПЦ "Мемориал" Москва.
    
    - Интересно, а что о тебе сейчас там в университете говорят? Наверное, тоже распространяют слухи, что ты иностранный агент?
     Мы дружно смеемся от такого дикого предположения.
   - Тебя одного арестовали или с группой? - продолжал интересоваться Иван. И тут у меня сразу сработала установка-рефлекс. Я мгновенно замкнулся. Пусть ты мне и друг, но... ребята на свободе и нечего о них распространяться.
   - Конечно, один шел по делу, - что соответствовало истине.
   - Значит, кустарь-одиночка, как у нас здесь в зоне говорят?
   - Угу!
     К толпе заключенных, стоящих у ворот подбегает какой-то шустрый старичок:
   - Эй, кто здесь из нового этапа? Шагайте за мной. Велено вас разместить по баракам.
     Подхватываю свой чемодан и вслед за старичком топаем по зоне. Старичок оказался дневальным из штаба. По дороге Иван рассказывает и показывает, где, что находится. Меня поражает обилие зелени и цветов в зоне.
     Длинные одноэтажные деревянные, покрытые деревянной дранкой, бараки просто утопают среди деревьев, кустов и цветников. Конец апреля, через пару дней - 1 мая. Зелень сочная, изумрудная, начали распускаться и цветы. Повсюду от барака к бараку по песчаной почве проложены деревянные тротуары, поднятые на небольших сваях над землей и оборудованные перилами. Все ухожено, опрятно, повсюду очень чисто и, конечно, все это сделано и поддерживается руками заключенных.
     Наш этап прибыл утром, когда основная масса людей была в рабочей зоне на работе и возле каждого барака усердно наводили порядок дневальные, как правило, люди пожилого возраста. Кусочек живой природы, заключенной вместе с людьми за высоким забором с колючей проволокой поверху и двумя (по обе стороны от забора) запретками тоже огороженными  колючей проволокой, несколько скрашивал жизнь невольников, но в то же время навевал грусть-тоску о свободе.
    Территория запретки перепахана, как на границе. Вход туда категорически запрещен. Она полностью просматривается часовым на вышке, который имеет право стрелять во все живое, что на ней появляется.

     Возле одного из бараков пожилой дневальный радушно приглашает вновь прибывших в наш общий новый дом-жилье. Иван усаживается на крыльцо, где кто-то уже перекуривает. Вслед за дневальным я вхожу в барак и осматриваю его внутренности. Несмотря на низкие потолки  койки расположены в два этажа. Старик показывает какие из них свободны внизу и вверху. Почему-то в зоне
считается нижний этаж престижным. Я же сразу предпочел верхний этаж. Облюбовал койку, один конец которой выходил к окну, а возле другого свисала с потолка электрическая лампа. Это то, что мне нужно. Быть ближе к свету - и в прямом и в переносном смысле этого слова.
    Быстро взобрался наверх на уже свою койку. Осмотрел жилье сверху. Койки стоят очень близко друг к другу, большая скученность, проходы узкие. Как живут в такой тесноте люди? А в этом жилище обитает, наверное, человек 100. Не меньше.
    Но наверху мне нравится - хороший обзор сверху, близко к свету. Значит можно читать и, как выяснилось позже, меньше мешают посторонние, а зимой - теплее. Правда, все испарения поднимаются вверх, но это уже издержки, к которым можно притерпеться.
   - Эй, молодой, необходимые вещи можешь взять и положить в верхнее отделение этой тумбочки.
    Дневальный указывает куда именно. - А чемодан отнеси в каптерку. И не бойся за вещи. У нас они не пропадают.
     Потом повысил голос, обращаясь уже ко всем новеньким:
   - У нас в зоне не воруют. Кто вздумает воровать - сразу же окажется на запретке. Запомните это, хлопцы.
     Действительно, за все мои четыре года, проведенные в заключении, у меня ничего не украли, хотя я побывал во многих зонах и лагерях. И даже не слыхал, чтобы политические заключенные воровали что-то друг у друга, хотя
люди были очень и очень разные. А в запретную зону, которой грозил дневальный, выносили на кулаках и выбрасывали тех, кто чем-либо проштрафился перед лагерным сообществом. Возврата назад для штрафника уже не было. Начальство спешно его переводило в другой лагерь, если он оставался жив. А если нет, то труп закапывали в неизвестном для зэков месте.
 
    Устроившись на новом жительстве, отнес в каптерку чемодан и с помощью Ивана начал обследовать лагерную зону. Мой харьковский земляк здесь находился уже около года. Поэтому в качестве гида вводил меня в курс дела и в ритм лагерной жизни, ее распорядок, нравы, сложившиеся особенности.
    Странно было шагать по лагерю без сопровождающего тебя конвоя, держать руки свободно, даже в карманах, а не за спиной. Просто так шагать и беседовать с приятным тебе человеком да еще с сигаретой в зубах, и познавать что-то новое. Новое же для меня здесь было все.
    Возле каптерки вывешивался список тех, кому пришли письма или посылки. Невдалеке справа - длинное приземистое здание. Это столовая. По лагерному - харчевня, тошниловка, мать-кормилица. Называли как кому нравится. Рядом - клуб, в нем библиотека. Есть летняя киноплощадка, волейбольная площадка, стадион. Есть даже вечерняя школа. Все, как у нормальных людей. Я рассчитывал на худшее.
    Неожиданно из школы вышел высокий, с военной выправкой и типичной подрыгивающей походкой военного, холеный человек лет пятидесяти. В глаза сразу бросилась его надменность, гражданская, не зэковская, одежда и то, что он шел ни на кого не глядя. А если смотрел на человека, то смотрел как через стекло, не замечая его.
    На мой вопрос: Кто это? Иван кратко объяснил: Бывший полковник КГБ. Попросту - палач в сталинско-бериевские времена. Таких после осуждения обычно держат в отдельном лагере, а этого прислали почему-то сюда. Сейчас - директор вечерней школы. Там и живет отдельно от нас. И живет, кажется, неплохо. В нашу столовую жрать не ходит. К нам относится пренебрежительно, ни с кем не разговаривает. Мы отвечаем ему тем же и никто с ним не общается.
    После экскурсии по лагерю зашли к Ивану в барак. Он быстро в бытовой кухне сварил кофе и угощал, как радушный хозяин. Почему-то в лагерях политические заключенные предпочитали пить именно натуральный кофе, а уголовники - чай. При этом не просто чай, а чафир, приготовленный особым образом и густой, черный, как деготь. Да и неудивительно, если в обычной металлической кружке заварить пачку чая. Наркотиков еще зона тогда не знала.
    За кружкой кофе вспоминали Харьков, памятные обоим места, где, возможно, когда-то и встречались, не зная друг друга. Но когда вопрос затрагивал моих друзей, я мгновенно замыкался.
    Расстались мы по дружески, но все же чем-то неудовлетворенные друг другом. Наверное, поэтому особо приятельских отношений у нас не сложилось.
    Ивану Леонтьеву и его подельнику Леониду Ткаченко дали одинаковый срок - каждому по 8 лет. Но уже через год после моего прибытия в зону по жалобе, срок им был снижен до 3-х лет лишения свободы и они покинули «Дубравлаг», но уже с клеймом «врага народа» и со всеми вытекающими отсюда последствиями..


                12. ПЕРВЫЕ ЗНАКОМСТВА И ВПЕЧАТЛЕНИЯ на п/я 385/11.
 
     К вечеру барак начал заполняться заключенными. Бригады вернулись с работы. Тишину сразу сменил шум, гам, шутки, подначивания, смех, ругань. Кто сразу упал на свою койку прямо в рабочей одежде, кто ее уже снял и пошел умываться. Умывальник здесь же во дворе барака, длинный, водных сосков на 25-30. Возле них склонились голые спины - широкие, узкие, тощие, мускулистые и так себе, нормальные. Но ни одной жирной. Фыркают, плюются, отхаркиваются, брызги летят во все стороны.
     Дневальный суетится, подтаскивая ведрами воду и заливая ее в умывальник. Его подгоняют беззлобными матюгами и шутками - «Эй, шнырь, шевелись. Обленился здесь за целый день, отлеживая бока». Тот в долгу не остается. Идет веселая перебранка.
     Хорошо, что стоит теплая весенняя погода. Завтра праздник - 1 мая. А как же зимой? Оказывается зимой - тот же умывальник, что и летом, но в коридоре барака. Значит, зимой не очень то расфыркаешься под умывальником. Но, как заявил на полном серьезе один друг - сколько той зимы? Зато в рабочей зоне есть баня, где раз в полмесяца, когда меняют постельное белье, можно помыться всласть. Вымыться можно и после работы сразу, но если в баню идет вся бригада и бригадир во время займет очередь.
     В барак заходит старшина - высокий, смуглый, из-под насупленных косматых бровей -глаза-буравчики. Останавливается посреди барака. Шум стихает. После минутного молчания цедит сквозь стиснутые зубы и тонкие губы:
     - Вновь прибывшие - к начальнику отряда. Немедленно!
     Поправляет скрипучие ремни, опоясывающие на груди и поясе шинель и, повернувшись, как по команде - кругом! мерной поступью удаляется. Шум и гам возобновляются. Я спрыгиваю с верхних нар и направляюсь на выход. Из разных концов барака тянутся еще человек пять новеньких. На выходе из барака нас неожиданно останавливает раздавшийся сзади громкий крик с каким-то характерным мягким акцентом:
    - Ссытой! Миня забули!
     Оглядываемся. Из-под нар выползает на четвереньках что-то очень похожее на небольших размеров медведя. Становится на ноги и оказывается невысокого роста, но чрезвычайно широких размеров с высоченной грудью и огромными ручищами, поистине медвежьими лапами, человек. О таких говорят обычно - что поставь, что положь. Размеры одинаковы. Сходство с медведем дополняет косматая грива черных волос на голове и заросшее, давно не бритое, но очень добродушное и по-детски наивное смуглое круглое лицо. Его появление сопровождается хохотом окружающих. Кто-то спрашивает:
    - Ты что там под нарами делал?
    - Да чимодан прыятал. И малость задрымал. - Барак уже гогочет.
    - Ты что? Цыган?
    - Не-е. Я Федя. Молдаванин.
     Мягкий говор с типичным акцентом выдавал действительно жителя Молдавии.

     Кабинет начальника отряда находился здесь же в бараке в отдельной комнате сразу у входа. На закрытой двери табличка «Начальник отряда». Стучимся, входим. Комната небольшая, побеленные стены голые. Только над письменным столом висит портрет Н. С. Хрущева. Вдоль одной из стен стоят табуретки явно местного производства. В углу - сейф с открытой дверцей. Из него достает папки с делами невысокого роста, но довольно плотный майор. Мы нестройным хором здороваемся. Он подымает голову, оглядывает нас. Лицо широкое, скуластое, обветренное и уже загоревшее, как у человека много бывавшего на открытом воздухе. Насмотревшись на нас, кивает на табуретки:
    - Садитесь.
     Стоящий рядом со мной костлявый заключенный вежливо осклабился и также вежливо ответил:
    - Спасибо. Прокурор уже посадил.
     Но, тем не менее, тут же уселся на табурет, сразу же сообразив, что мест для всех не хватит и кое-кому придется стоять.
    - Ну, здесь это ваши проблемы и всех тонкостей ваших я не знаю. Я армейский офицер и тут нахожусь случайно.
     Майор уселся на стул у письменного стола, взял первую папку.
    - Тимофеев.
    С табурета поднялся высокий широкоплечий парень лет под тридцать с мужественным, волевым лицом и военной выправкой, на которого я обратил внимание еще раньше. Как-то непроизвольно он вызывал у меня симпатию. Майор полистал дело.
    - Осужден за воинское преступление?
    - Так точно.
    - Прибыл из Тайшета?
    - Да.
    - Кислый.
    Сидевший рядом с Тимофеевым совершенно лысый плотно сбитый человек лет сорока тяжело поднялся и также тяжело сообщил свои данные. При этом чуть-чуть шепелявил, как буд-то кончик языка был слегка прикушен.
    - За какое преступление осужден?
    - А в деле все написано, гражданин начальник.
    Тот молча пролистал дело, понимающе крякнул.
    - Тоже из Тайшета?
    - Ага.
    Когда очередь дошла до Феди-молдаванина, у майора высоко поднялись кустистые брови и он уставился на круглую добродушную физиономию.
    -Террорист, бандит, убийца. Высшая мера наказания заменена на 25 лет лишения свободы!
    - Я не виноватый, товарыш майор.
    - Гражданин майор.
    - Ну, гражданин майор. Дело было так. Прыехал к нам в колхоз председатель райисполкому со своими товарышами. Вызывает миня мой председатель колхозу и говорит,- ты, Федя, как колхозный кладовщик сделай для моих друзей угощение на высший класс. Я все сделал на высший класс. И выпивон, и закусон, и себя не обижал. А потом смытрю мой председатель шо-то шепочит тому председателю и на меня кивает галавой. А потом председатель райсполкому зовет миня и наказывает, чтобы я привел сывою жинку и пусть она им подает закуски. А жинка у миня баба - во! Да и красивая. У нашему силе да и кругом у районе такой нету. Я обрадовался, привел ее. Пусть мине помагает начальство поить - кормить. Председатель райсполкому увидал мою бабу и сразу облапил ее, засунул руку до титьок и полез ее цыловать и ищо в другую комнату тянет. Она отбивается, орет: Федя! ратуй! Ну, я ж ее не для того привел, шоб каждый ее лапал и в другую комнату тянул. А мой придседатель миня не пускает. Я его немного отстранил. Потом на суде говорили, что у него рука оказалась сламатой и три ребра хрупнули. Ну,а придседатель райсполкому...
     Федя поднял к глазам заскорузлые в труде, крестьянские руки, действительно похожие на медвежьи лапы, поглядел на них и со вздохом закончил:
   - Даже не знаю, как у него шея сломилась.
    От этого нескладного, но откровенного рассказа в кабинете повисла тягостная тишина.
    Первым прервал молчание начальник отряда:
   - Ну, я к этим делам никакого отношения не имею. Я уже сказал, что я армейский майор, а в эти войска попал случайно. Да и то собираюсь уходить, только не знаю еще куда.
    И тут же спохватился, что наговорил лишнее, украдкой оглянувшись на своего помощника, старшину который, стоял рядом, навострив уши.
   - Ладно. Вот что. Всех вас распределили в шлакоблочный цех. Будете делать шлакоблоки. А сейчас, если устроились, можете идти отдыхать. Ночью предстоит хорошая работенка. Может прийти вагон с цементом. Вот ваш бригадир.

     Майор указал на зэка сидящего недалеко от стола. Тот медленно-медленно поднялся с табурета - высокий, чуть сутулый мужик лет пятидесяти, с крупным мясистым носом и тонкой нижней губой, которую крепко прижимала верхняя, только мясистая и толстая, как и его нос.
     Он пожевал немного толстой и тонкой губами и также медленно как и поднялся изрек:
   - Мене звуть Микола Васильевич. Я теперь ваш бригадир. Сейчас пойдем у склад. Там отримаете шмотки. Вночи, как сказал вам уже гражданин начальник предстоит непыльная работа. А Федя - он - у галифе офицерском, а пацан, - кивок в мою сторону, - совсем у пинжаке. Потом покажете свои койки. Шоб поднять на роботу и других зазря не будить.
     На складе вместе с другими своими товарищами я получил нижнее белье - рубашку и кальсоны из белого полотна, темно-синий хлопчатобумажный пиджачок и штаны, кирзовые сапоги, темно-синюю фуражку. От фуфайки отказался, так как у меня уже была своя коричневая фуфайка, купленная братом еще в Харькове.
    - А сколько за все это надо уплатить? - поинтересовался я у кладовщика. Тот усмехнулся моей наивности.
    - Мы, хлопец, живем тут, как при полном коммунизме. Бесплатно работаем, нас бесплатно кормят, одевают и обувают. Даже охраняют бесплатно. Так что, пользуйся моментом. На свободе такого не будет. Сносишь эту амуницию, приходи, еще выдам. А как нас оберегают! Похлеще, чем каких-либо министров. С собаками, автоматами. На каждой вышке попка с ружжом на нас поглядывает. И всю ночь этот попка поет:  Стой! Кто идет! Стрилять буду!
     Ночью, лежа на верхней койке в душном бараке и страдая иногда бессонницей, я действительно слушал выкрики часовых на вышках: «Стой! Кто идет?». Под эти крики я засыпал и просыпался долгие для меня четыре года. Выкрики эти доносились, кажется, сквозь стены, потолок и крышу барака, бросая заключенного в холодный пот и постоянно напоминая о его рабском положении.

     В бараке я переоделся в лагерную форму и уже ничем не отличался от других зэков. Непривычно, странно и все же интересно, как все новое. Тут же ко мне подкатил с широкой улыбкой и весьма шустрый какой-то малый, хлопнул ладошкой меня по плечу, как старого приятеля и предложил поменяться фуфайками. Он показал мне новую темно-синюю зэковскую, а взамен хотел мою коричневую гражданскую. Панибратство сразу меня насторожило.  Уже по приобретенной в тюрьме привычке, я внутренне сжался в комок и категорически ответил:
   - Нет!
   - Добавляю килограммовую пачку сахара.
     Начал торговаться шустряк.
   - Нет!
   - И пачку чаю вдобавок. Будешь попивать чафирок с сахарком.
     Торговля продолжалась. В ответ снова категорическое:
   -Нет!
   - Ну, чего пристал к пацану. Сказано «нет» и отвали... - последовало четкое указание куда надо отвалить.
    За моей спиной стоял, незаметно подошедший, парень, прибывший из Тайшета сегодняшним этапом, на которого я обратил внимание у начальника отряда - Тимофеев. Рядом с ним блестел лысинкой, как я понял, его друг Кислый.
Шустряк моментально испарился.
   - Вот так и разговаривай с этими барыгами, - посоветовал парень. - Здесь много разной дряни ошивается.
   - Ничего, пацан еще совсем молодой. Оботрется. - Кислый протянул мне руку. - Дмитрий.
   - Славка.
     Мы обменялись крепкими рукопожатиями и я протянул руку Тимофееву. Она утонула в его громадной ручище.
   - Михаил. Какой срок у тебя?
   - Четыре года.
   - А-а, ерунда. Это тебя прокурор на учебу сюда прислал. Ты, вроде, студент?
   - Точно. Недоучившийся студент из Харьковского университета.
   - Ну, ты здесь доучишься. Только не в университете, а бери выше - в академии. Мы с Мишкой уже по два срока твоих отмотали. А конца не видно, - усмехнулся Дмитрий.

    Впоследствии я узнал, что оба имели срок по 25 лет лишения свободы. За что? Я не спрашивал. А сами они никогда об этом не заговаривали. Для меня же было главное - каковы они есть сейчас, как они ко мне относятся. И меня безотчетно почему-то потянуло к этим суровым людям, без сомнения много пережившим и повидавшим. И Миша Тимофеев, и Митя Кислый стали моими первыми профессорами  в этой Дубравлаговской академии.
    Особенно мы подружились с Михаилом Тимофеевым. Мне просто повезло, что я встретил его в зоне. И хотя образования он не получил, но зато имел богатый жизненный опыт и стал моим первым лагерным учителем.
    Когда я вспоминаю свои лагерные годы, мне кажется, что я все время чему-то учился. Были у меня и другие учителя. О них я расскажу позже.
    Но Мишка был моим первым учителем. Вероятно, я и выжил в лагерных
условиях благодаря ему, и другим таким же учителям, благодаря их науке я не потерял человеческого облика. Эта наука помогла мне и тогда, когда я вышел на свободу, когда искал работу, получал образование, жил и все время - целых тридцать три года до реабилитации находился «под колпаком у Мюллера». Ибо повсюду, где бы я ни находился, на меня смотрели, как на «врага народа». Боялись, сторонились, распускали небылицы, слухи, неприкрытые сплетни и, конечно, писали доносы, следили за каждым шагом, брали на учет каждое неосторожно произнесенное слово.
   И кто? Коллеги по учебе, по работе. Люди, с которыми постоянно общался, делился своими знаниями и помогал им в беде, но с которыми всегда был настороже - продаст или нет? Донесет или нет? Можно ли этому человеку доверять? Нелегко ходить во «врагах народа» в течение 33-х лет.
    Но и после реабилитации спокойной жизни не получилось. Вероятно, обостренное чувство справедливости, которое с детства не давало мне покоя, привело к тому, что я снова оказался под пристальным взглядом «недреманного ока» уже нового политического режима, не тоталитарного, как утверждают СМИ (средства массовой информации), а нового вполне современного сверх демократического режима - капиталистического. Здесь на смену диктатуре пролетариата, т.е. большинства населения над меньшинством, пришла диктатура меньшинства над большинством населения - диктатура капиталистических олигархов.

                13.ПЕРВЫЕ УРОКИ ВЫЖИВАНИЯ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ.

     Ночью снился приятный домашний сон. И вдруг какая-то внутренняя пружина подбросила меня вверх. Все тело пронзило - «Опасность!» и оно мгновенно напряглось в комке мускулов, готовое ринуться в страшный бой за жизнь. Я уже сидел на коленях в углу койки в оборонительной позе и немилосердно колотил воздух кулаками.
     Удивленный и спокойный голос привел меня в чувство.
    - Ты чого це, хлопец. 3 глузду съехал?
     Рядом с моим вторым этажом выросла голова и плечи бригадира Николая Васильевича.
    - Я только подошел к нему, чтобы разбудить на работу, а он как сиганет вверх и не успей я нырнуть под койку, так бы и влепил в морду.
     Сердце моё бешено колотилось, мускулы и нервы постепенно расслаблялись и так захотелось горько заплакать.
     Подошел уже одетый Миша Тимофеев, чья койка на первом этаже была внизу рядом.
    - Не бойся, Славец, здесь все свои. Нервишки-то у тебя уже того. Ну, ладно, одевайся скорее.
     Глядя исподлобья на бригадира, я только буркнул:
    - А вы не подходите близко к койке, когда я сплю. Просто позовите и все. Я проснусь.
     Из рассказов старых лагерников я уже знал, что в прежние времена, когда уголовники и политические заключенные содержались еще вместе, по заказу лагерного начальства, уголовники убивали политических, особенно непокорных, именно во сне. Да и сами зэки иногда сводили между собой счеты, вырезая своих противников во время сна. Имели место просто зверские убийства, когда спящему человеку вбивали в ухо длинный железный гвоздь.
     Вероятно эти рассказы запечатлелись в моем подсознании и оно сработало очень четко в форме инстинкта самосохранения. Впоследствии, усилием воли я научился себя контролировать. Как бы ни уставал на работе, как бы ни был крепок мой сон, даже во время привычного гула барака, но как только к этому гулу примешивался посторонний звук или вблизи моей койки появлялся посторонний человек, я мгновенно просыпался. Но уже не вскакивал и не молотил кулаками всех и вся, что попадалось под удары, а чутко прислушивался: что же меня разбудило и, не подавая виду, что уже проснулся сквозь приоткрытые ресницы осматривал окрестности. Если опасности не было, снова засыпал. Если же существовала, сон сметало мгновенно и уже действовал соответственно обстоятельствам.
     Кстати, эта привычка сохранилась на долгие годы и осталась до настоящего времени. Во время  сна стоит только произнести кому-то, даже шепотом, мое имя, как я уже просыпаюсь и чутко прислушиваюсь - кому и что от меня нужно.

     На улице ночь. Гурьбой человек в 20 бригада вышла из барака и во главе с бригадиром направилась к контрольно-пропускному пункту. Территория лагеря освещена ночью довольно ярко. Над запретной, огороженной колючей проволокой, на высоченных заборах и вышках висят прожектора и фонари. С вышек, на которых не дремлют часовые, они заливают светом бараки и проходы между ними. Вышки расположены друг от друга на расстоянии 50-70 метров. Часовые друг друга видят и слышат. По всему периметру запретной зоны на вспаханной земле проложены деревянные мостки, по которым разводящий водит, снимает и ставит смены часовых При подходе к вышке любого человека часовой обязан окликнуть: Стой! Кто идет? Действительно «поют всю ночку соловьи» или попки, как их тут называют на местном наречии.
    На КПП вышел надзиратель с гладкой дощечкой в руке и карандашом. Мы выстраиваемся по пять человек в ряд. «Царские врата» медленно открылись.
    - Первая пятерка, - командует надзиратель, - пошла!
    И первая пятерка дружно шагает в ворота. Надзиратель отмечает карандашом на своей дощечке количество прошедших заключенных.
    - Вторая пятерка - пошла!
    Снова шагают зэки в ворота, а надзиратель отмечает их на дощечке. Я пока оглядывал окрестности, оказался в последней пятерке. «Царские врата» сзади медленно закрываются. Через некоторое время открываются передние ворота и мы выходим из лагеря. Метров через сто пятьдесят впереди находится рабочая зона. К ней надо пройти через дорогу по своеобразному коридору, огороженному забором из колючей проволоки. Шоссейная дорога сейчас перекрыта, а вдоль забора стоит охрана. У некоторых охранников на поводках - овчарки, показывающие нам внушительные клыки.
    Мы быстро проходим по коридору и перед нами открываются новые «царские врата», но уже в рабочую зону. Здесь наше поголовье снова пересчитывают и, наконец, запускают на территорию деревообделочного комбината. Это и есть наша рабочая зона. Здесь заключенные делают в основном мебель. Но много и вспомогательных служб. Такой вспомогательной службой является шлакоблочный цех, куда определили прибывших этапников.

    Бодро шагаем вслед за бригадиром, или "бугром" на лагерном жаргоне, разгребая ногами песчаную почву, огибаем электростанцию и выходим на железнодорожную колею. На ней стоит пульмановский вагон с цементом. Бригадир с украинским акцентом гнет в чей-то адрес матюги. Не могли подтянуть вагон к цеху. Теперь надо его толкать своими силами вручную.
   - А ну, хлопцы, беремся разом. Будем толкать вагон своим пердячим паром.
    В ответ кто-то громко испустил свой застоявшийся внутренний дух.
   - Всегда готовы, пан бригадир.
    Бригада дружно гогочет. Охватываем вагон с обеих сторон и сзади. Не смелому, как всегда, не хватает места. Наконец, все расположились там, где кому понравилось. Я рядом с Мишкой Тимофеевым. Меня он очень привлекает, как человек мужественный, спокойный, уверенный в себе и многоопытный зэк.
    Бригадир командует: - Раз-два - взяли!
    Я упираюсь ногами в шпалу, плечом - в вагон. Рядом то же делают мои товарищи, - а вагон ни с места. Стоит, как приклеенный к рельсам.
    Снова раздается уже раздраженный голос бригадира: - Кончай сачка давить! Раз-два - взяли. Все-равно вагон надо двигать.
    Я снова упираюсь изо всех сил, меняю плечо. Вагон медленно начинает двигаться. Пыхтим, ругаемся, но вагон все же двигается. Небольшой подъем пути и вагон останавливается. Бригадир снова кричит:
   - Раз-два - взяли!
    Вагон снова медленно продвигается вперед. Плечи уже ноют, упираюсь в вагон руками. Рядом изо всех сил старается Михаил,за ним пыхтит Дмитрий Кислый, хогь прихрамывает на ногу, но очень старается. Дальше - Федя - молдаванин и другие мои друзья по каторжной работе. Наконец долгожданное: - Стоп! Приехали!
    Вагон с цементом загнали под самый навес у шлакоблочного цеха. Здесь будем его разгружать. Пока же дружно перекуриваем.
    - Разбирай лопаты! - командует бригадир. Лопаты совковые, огромные, не 40 на 60, но обрубленные в форме чирвы. Отодвигаем двери пульмановского
вагона. Перед нами стоит сплошная стена цемента. Только ее тронули, как цемент выплеснулся в дверь и начал растекаться вокруг по площадке. Мгновенно поднялась пыль столбом. Мы разбежались в разные стороны. Через некоторое время цементный поток прекратился и пыль постепенно улеглась.
    - Мужики, отгребай цемент в сторону! Молодежь, залезай в вагон, выгребай его оттуда, - продолжает командовать бригадир Микола Васильевич.

     Одним из первых я влезаю в вагон и начинаю сбрасывать цемент в дверь. До чего же он тяжелый, хотя и очень мягкий на ощупь. Полную лопату не подымешь. Волочишь ее по полу вагона. Цементная пыль сразу забивает ноздри, рот, глаза. Стараемся меньше пылить. Да куда там. Уже вспотели лоб, шея и ниже. Чувствуешь, как цементная корка покрывает вспотевшие места, пробираясь сквозь одежду.
     Нам на смену влезает в вагон вторая партия, но лица у них по самые глаза замотаны какими-то тряпками: Возмущаюсь от всей души:
    - У...у, говнюки. А нам не подсказали.
    - Самим догадываться надо. И не лезть поперед батьки в пекло.
     Вылетаем из вагона. Мать  честная! Как же хорошо вдохнуть свежий воздух. С жадностью вдыхаешь его полной грудью и никак не надышишься. Отсмаркиваешь и отхаркиваешь забивший слизистые оболочки цемент. Но жить уже можно.
Сменяя друг друга партиями в вагоне, выгребли, наконец, последнюю лопату цемента. Оказывается уже и ночь прошла.
     В бледном свете начинающегося рассвета, осматриваю своих товарищей. Все, кроме бригадира, как деды-морозы. Я выгляжу не лучше. Начинаем выбивать цемент из своей одежды. Снова пыль столбом.
    - Ну, а теперь, хлопцы, в баню.
     Баня расположена недалеко от выхода из рабочей зоны. Это большая деревянная и старая постройка. Бревна не то, что потемнели, а уже почернели. Старые зэки утверждают, что в этой бане жена самого Всесоюзного старосты Калинина выгребала из наших подштанников вшей и гнид. Врут, наверное, а может и правду говорят.
     Какое блаженство окунуть голову с зацементированными волосами в тазик с теплой водой, а затем другой тазик с теплой водой опрокинуть на себя. Тело ноет от усталости. Болит каждая жилка. Особенно плечи и спина.
    - Миша, подрай слегка спинку, а потом я тебе.
     Тимофеев подходит ко мне и в удивлении разводит руками:
    - Ну, Славец, ты и даешь!
    - А что такое?
    - Да спина и плечи у тебя в синяках. Тебя побил кто?
    - Не-а. Это, вероятно, когда я вагон толкал.
    - Тю, дурак. Так кто же так толкает?
    - Ну, все упирались и толкали. Вот и я старался. Ты то сам, как кряхтел да и Дмитрий, несмотря на больную ногу, так упирался в шпалы и вагон. Мне аж жалко стало его.
     Кислый опрокинул на свою лысину очередную порцию горячей воды из тазика и пошел к крану за новой, заметив  спокойно на ходу:
    - Объясни ему, Миша. Пацану-то еще жить да жить.
      И тут я увидел почему он прихрамывал. Ниже ягодицы на ноге был большой рваный шрам. И я сразу представил, какая же это была рана и внутренне содрогнулся.
    - Ты думаешь, почему вагон не двигался, хотя мы все упирались в него изо всей мочи? Да потому, что никто, кроме таких дурней, как ты, не упирался по настоящему. Все только делали вид, что толкают вагон. И лопату полную никогда не набирай, чтобы ты ни грузил или разгружал. Сверху ее немного прикрыл и швыряй. Делай вид, что ты упорно пашешь. Да и первым никуда не лезь и не высовывайся.
    - Да я хотел же побыстрей и получше.
    - А куда спешить. Срок ведь идет. А что лучше, что хуже - кто его знает. Особенно, когда на "хозяина" работаешь - философски заключил мой учитель.

                НЕКОТОРЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ "НАУКИ ВЫЖИВАНИЯ".
 
      Так я получил первый урок лагерной жизни. Позже были и другие уроки других лагерных учителей. Впоследствии эти уроки оформились в моей голове в определенный свод правил или, если так можно назвать, в "науку выживания" за колючей проволокой. Я сформулировал некоторые ее положения и стремился их придерживаться, но, увы, не всегда получалось. Но все же именно эта наука, этот опыт старых лагерников и свой собственный помогли мне выжить, сохранить насколько можно было здоровье, не сдвинуться в психике, остаться полноценным человеком и вернуться домой. И сделано это вопреки лагерной системе, специально созданной и отрегулированной на уничтожение здоровья, психики и жизни людей в массовом количестве в зонах ГУЛАГа.
       За 4 года моего пребывания в лагерях ГУЛАГа, которые оттянул "от звонка до звонка", я многому научился. Кажется, что эти все 4 года я постоянно чему-то учился. Действительно, ГУЛАГ стал для меня АКАДЕМИЕЙ жизни.
      В студенческие годы ко мне попала книга со стихами и сказками английского писателя и поэта Р. Киплинга. В ней я познакомился с поучительными сказками о животных. Особое впечатление на меня произвела история индийского мальчика, воспитанного волками в джунглях и ставшего вождем волчьей стаи по имени "Маугли" и разумные  животные джунглей - его друзья и враги. А среди стихов глубокий след в моей памяти оставило  стихотворение "ЗАПОВЕДЬ", написанное Киплингом для его сына. Многие строчки, казалось, были написаны специально для меня. Под их впечатлением и под влиянием моих лагерных учителей и своего лагерного опыта я составил "НАУКУ ВЫЖИВАНИЯ". О ней я делюсь с читателем. Вот некоторые  положения этой науки:      

     1. Никогда не вылезай вперед, не стремись быть первым, но никогда не оставайся сзади, придерживайся середины. Недаром ее называют золотой.
     2. Никогда не «стучи», т.е. не доноси начальству не только на своих друзей, но даже на своих врагов. Доносы самое позорное явление не только в лагерной, но и гражданской жизни. Запомни, учили меня, предательство любят все, предателей - никто.
     3.0 себе ты можешь рассказывать все, что угодно, были и небылицы, но никогда не рассказывай никому и ничего о других людях, особенно, если они что-то тебе доверили.
     4. Не давай никому слово и ничего никому не обещай, если не уверен, что сдержишь свое слово или обещание. Если же дал слово или обещание - расшибись в лепешку, но выполни. "Пусть лгут лжецы. Не нисходи до них".
     5. Избегай общих работ. Они самые тяжелые. Если же оказался на них, никогда явно не сачкуй. Делай вид, что упорно трудишься, стараешься, и помни, что общие работы созданы для постепенного и неуклонного высасывания жизненных сил и здоровья из тела заключенного.
     6. Лучшие работы - хозяйственные, вспомогательные, внутрилагерные. Старайся сюда устроиться любым способом,... кроме сделки с честью, своей совестью и неписанной лагерной этикой.
     7. Старайся избегать конфликтов любых и с любыми людьми - лагерным начальством или своим братом - зэком. Все спорные вопросы пытайся уладить мирным путем. "Умей прощать и не кажись, прощая, великодушней и мудрей других". И только, когда все мирные средства исчерпаны и грубо, цинично попираются твои честь и достоинство - тогда вступай в бой. И сражайся жестко, без оглядки, до последнего. " Будь прям и тверд, с врагами и друзьями. Пусть все в свой час считаются с тобой". Запомни простую истину: лучше плохо сидеть в тюрьме, чем хорошо гнить а могиле.
     8. «Наполни смыслом каждое мгновение, часов и дней неумолимый бег». Чтобы быстрее шел срок, необходимо заполнить каждый день делом - изучай новую специальность, новое ремесло, иностранные языки, науки, которые тебя интересуют и на которые на свободе не хватало времени, сочиняй стихи, рисуй, хоть и не умеешь, вырезай деревянные фигурки, делай из дерева шкатулки, лепи фигурки из хлебного мякиша и т.д. и т.п. Обязательно занимай свой ум и тело чем-либо. Тогда срок бежит намного быстрее и в ГУЛАГе ты будешь не просто тупой зэк,  тогда ты будешь ЧЕЛОВЕК назло системе. "Не позволяй душе лениться!"
     9. Приобретай любые новые профессии. Учись всему, что может пригодиться в жизни, как в зоне, так и на свободе, а может даже никогда и не пригодится. Пусть твой разум, тело будут постоянно заняты работой, каким-то делом, находятся в постоянном движении. Движение - это жизнь. Личная физическая и умственная работа - единственное средство от сумасшествия.
    10. Вечером ложись на нары с чувством удовлетворения, что сегодня ты прожил день не зря. Ты познал что-то новое, сделал что-то полезное для себя и других, но еще не доделал, не все познал и тебе предстоит это сделать и познать завтра.       
    11. Засыпая на нарах или в любом другом месте, включай внутренний сигнал опасности. Именно во сне ночью или днем творятся нехорошие и жестокие дела. Внутренний сигнал опасности тебя разбудит во время. Мгновенно проснувшись, будь готов сразу же дать отпор опасности.
    12. Не будь пессимистом. Всегда надейся на лучшее будущее. Никогда не живи одним днем. Знай - у тебя еще вся жизнь впереди. И она будет лучше, чем в настоящее время. Вот к ней и стремись. "Пусть час не пробил, жди не уставая".
    13. Избегай негативных, мрачных мыслей. Они иссушают мозг, душу человека, обрекают на неуспех и неудачу и, в конечном итоге приводят к расстройству психики и даже к самоубийству. "Умей мечтать, не став рабом мечтаний и мыслить,  мысли не обожествляя".
    14. Выбрось неуверенность в себе. Внушай себе - ты все можешь."Верь сам в себя наперекор Вселенной". Радуйся каждому мгновению жизни, чаще улыбайся, сам себе и друзьям создавай настроение. Запомни: ты есть то, что о себе думаешь.
    15. Будь реалистом. Не верь ни в какую мистику и в чудеса. Их просто нет в природе. Они созданы воображением человека. Верь в здоровый разум человека, в логику его мышления. "Умей принудить сердце, нервы тело тебе служить, когда в твоей груди уже давно все пусто, все сгорело и только воля говорит - ИДИ!".
    16. Поменьше ввязывайся в пустые разговоры. Когда человек не хочет тебя понимать, не старайся его в чем либо убедить. Помни поговорку: «Не мечи бисер перед свиньями».
    17. Никогда не показывай себя умником перед другими. Придурком и незнайкой жить легче. Учись неизвестному всегда и всему и у всех. Если даже ты это уже знаешь. Сделай приятное тебя поучающему. Ты всегда можешь сказать, что так тебя научили, а своего, мол, ума у тебя не так уж много... Лучше казаться глуповатым простаком. Больше слушай - меньше говори. Особенно с начальством. "Останься тих, когда твое же слово калечит плут, чтоб уловить глупцов".
    18. Постоянно укрепляй тело и здоровье физически, но силу особенно не показывай до поры, до времени. Постоянно укрепляй и тренируй свой разум знаниями, но тоже не проявляй их до поры, до времени. В лагере есть две вещи, которые уважают и которым завидуют - это сила и знания. Но есть третья вещь - превыше первых двух - это ДУХ человека, т.е. такое состояние души и тела, которое не поддается описанию словами, и в нем проявляется высшая сущность человека и вождя, ведущего других. "Тогда весь мир ты примешь, как владенье. Тогда ты будешь ЧЕЛОВЕК".
    19. Всегда соблюдай личную гигиену. В каких бы адских условиях не оказался - умывайся каждый день, чисти зубы, стригись и брейся, при первой возможности посещай баню, если ее нет, все равно найди возможность обмыть свое тело. Носки или портянки, нижнее белье меняй насколько возможно чаще, не стесняясь их стирать.
    20. Как бы ни был голоден, никогда не опускайся до поисков пищи в мусорном ящике. Если человек начал искать съестное на мусорнике - это первый признак того, что жизнь уже перестала его интересовать и он вскоре «сыграет в ящик», т.е. просто умрет. В любой ситуации помни, что ты человек, а не скотина, в которую хочет превратить нас наше лагерное и не только лагерное начальство.
    21. Одному в зоне не выжить. Надо иметь 2-3 верных друга, близких тебе по духу и мыслям и ради которых ты пойдешь на все и ты уверен, что ради тебя они  тоже пойдут на все, а также  2-3 просто хороших товарища, с которыми можно поделиться многим. Но полностью душу раскрывать нельзя никому. Никто не должен знать твоих истинных мыслей, самых сокровенных.
    22. Не бойся смерти. Ужасны ее ожидание, страх смерти и воображение о ней. Запомни - пока ты есть, смерти нет. Когда она придет, тебя уже не будет. Так учили древнегреческие философы. И они правы.
    23. Никогда не теряй надежды на лучшее. Борись за это лучшее. Пока ты борешься, ты жив и жива надежда. Она угаснет вместе с твоим угасшим сознанием.
    24. Никогда не отчаивайся. Даже “когда в душе все пусто, все сгорело и только воля говорит: Иди!” Упал, подымайся и иди. Хотя бы все пришлось начинать сначала. Не можешь идти - ползи, но не лежи трупом, иначе действительно им станешь."Когда вся жизнь разрушена и снова ты должен все воссоздавать с основ".
    25. Никогда не поддавайся панике. Гони ее прочь. Паника и пессимизм - плохие советчики и всегда приводят к беде и несчастью.
    26. Если что-то задумал сделать - делай и доводи дело до конца. Но при этом о твоей задумке никто не должен знать. Даже ближайший друг. Если кроме тебя знает о твоей задумке хотя бы еще один человек, задумка может провалиться. Запомни,"если долго мучиться, обязательно что-то получится. Отрицательный результат - тоже результат".

    Конечно, эта наука выживания не может быть исчерпывающей. Она основана на собственном опыте и на опыте старых заключенных - моих товарищей. Жизнь ведь гораздо многограннее и на все ее случаи рецептов нет. Объять необъятное, как говорил Козьма Прутков, действительно невозможно.

      Мои положения "Науки выживания" подтверждает Редьярд Киплинг в своем стихотворении под названием "Заповедь", которое он написал для своего сына. Эти подтверждения помещены в скобках некоторых моих положений. Данное стихотворение выношу отдельно. Его содержание - это руководство к жизни каждого честного человека, где бы он ни находился - в неволе или на свободе.

                ЗАПОВЕДЬ.                Редьярд Киплинг.

      Владей собой среди толпы смятенной,
      Тебя клянущей за смятенье всех.
      Верь сам в себя наперекор Вселенной,          
      И маловерным отпусти их грех.
      Пусть час не пробил, жди не уставая.
      Пусть лгут лжецы, не снисходи до них.
      Умей прощать и не кажись, прощая,
      Великодушней и мудрей других.
              Умей мечтать, не став рабом мечтаний
              И мыслить, мысли не обожествив.
              Равно встречай успех и поруганье,
              Не забывая, что их голос лжив.
              Останься тих, когда твое же слово
              Калечит плут, чтоб уловить глупцов.
              Когда вся жизнь разрушена и снова
              Ты должен все воссоздавать с основ.
      Умей поставить в радостной надежде
      На карту все, что накопил с трудом.
      Все проиграв и нищим став, как прежде,
      И никогда не пожалев о том.
      Умей принудить сердце, нервы, тело
      Тебе служить, когда в твоей груди 
      Уже давно все пусто, все сгорело
      И только Воля говорит - "ИДИ!"
              Останься прост, беседуя с царями,
              Будь честен, говоря с толпой.
              Будь прям и тверд с врагами и с друзьями
              Пусть все в свой час считаются с тобой.
              Наполни смыслом каждое мгновенье,
              Часов и дней неумолимый бег -
              Тогда весь мир ты примешь как владенье,
              Тогда, мой сын, ты станешь человек!            
         
    И еще несколько бытовых советов. Хотя шуточных, но реалистичных:
   27. Лучше переесть, чем недоспать. И наоборот:
   28. Лучше переспать, чем недоесть.
    В этом небольшом шуточном афоризме скрывается глубокий жизненно философский смысл. Надо его уразуметь.
   29. Спи, когда есть возможность. Просыпайся и вставай, когда нужно.
   30. Ешь, когда есть, что есть. Когда есть нечего - голодай с философским спокойствием и старайся не думать о еде. Без пищи человек может прожить дней 30 и даже больше. А за это время в твоем положении многое может измениться. Вспомни байку о Ходже Насреддине, который обещал эмиру за 20 лет научить осла говорить по-человечески. И был уверен, что за это время или осел сдохнет, или эмир уйдет в мир иной.
    31.  Будь энтузиастом! Во всём и всегда! И спокойствие! Только спокойствие!
 
                14. УТРО И В КОНЦЛАГЕРЕ УТРО.
 
      Возвращаемся из рабочей в жилую зону поутру. Солнце уже осветило верхушки деревьев в лагере. Как свежо и хорошо дышится после цементного вагона и черной парной бани. Дышишь на полную грудь и дышать хочется. Значит живем! И тут удар по ушам и сердцу:
     - Первая пятерка - пошла!
     - Вторая пятерка - пошла! 
      Возобновляется утренняя процедура. И осознаешь, что ты - раб, невольник. Какое страшное осознание. Хочется выть волком. Ловишь себя на мысли - броситься сейчас на колючую проволоку, разорвать ее своим телом и вырваться на свободу и бежать, лететь вольной птицей на вольном просторе. А вслед тебе - автоматная очередь.
     Дальше мысль прерывается и, ссутулившись, шагаешь из рабочей зоны через дорогу в жилую зону под пристальным взглядом охранников, собак и стволов автоматов.
     На КПП жилой зоны нас снова пересчитывают, как скот, и только после этого открывают «царские врата» .
     Войдя в зону, бригадир изрекает: - Хлопцы, можете идти в харчевню. Она уже открылась. Кто хочет, может зайти еще в барак.
     В бараке мне делать нечего. Шагаю вместе с другими товарищами в столовую. Это большое приземистое здание, которое служит одновременно  и кинотеатром. Внутри здания с одной стороны находятся кухня и раздаточная, с другой стороны - библиотека и клубная сцена, на которой вверху подвешен экран.
     Устремляемся к раздаточному окошку. В оловянные миски плескают суп. Да еще с мясом. Сегодня же праздник 1-е мая. Завтрак, обед и ужин должны быть праздничными. Усевшись за стол рядом с Мишей Тимофеевым и Дмитрием Кислым
усердно хлебаем перловое варево.
    - Послушай, Миша, а где же мясо? Я же сам видел, как раздатчик бросил мне в миску здоровенный кусок мяса.
     Дмитрий поперхнулся супом и вместе с Михаилом они дружно захохотали. Я смотрел на них в недоумении, не зная что сказать и обижаться на них или тоже смеяться, не понимая с чего.
     Отсмеявшись и утерев, выступившие слезы, Михаил с охотой объяснил причину их беспричинного для меня веселья.
   - Ну, Славец, ты не перестаешь меня удивлять, как будто впервые на свет народился. Разве ты не заметил, что тот кусок мяса привязан шпагатом к половнику?
   - Как привязан?
   - Крепко привязан. Вот когда шпагат оборвется и кусок мяса упадет в твою миску, тогда считай, что тебе повезло и ты можешь пробовать его на зуб. Обычный трюк раздатчиков и поваров. Наше мясо они сами уже давно сожрали и скормили своим ближним. Да и то им немного обломилось. Львиная доля мяса давно уже растаскана начальством и мусорами. Они же с нашей пайки только и кормятся.
     Я только развел руками. Ну, и народные умельцы!

     Выхлебав миску баланды, с той же миской отправляемся за вторым. На второе блюдо - какая-то суррогатная каша, в которую раздатчик вплескивает из малюсенькой мерки то ли постное масло, то ли растопленный маргарин. Запиваем этот праздничный завтрак жидким чаем из помятой руками многих поколений заключенных оловянной кружки.
     Пока ели, ужасно разморило, глаза слипаются сами. Кажется, упал бы здесь на лавку за столом и уснул. Но нет, надо идти в барак. Еле поднимаешься и выходишь из столовой. Тело болит всеми своими жилочками да косточками. Вот когда сказалась ночная работа по выгрузке цемента.
     Народ в зоне уже зашевелился. Кто умывается возле бараков, кто разминает косточки физкультурными упражнениями, кто просто греется на солнышке. Цепочки зэков тянутся в общественные туалеты и назад. Некоторые бригады уже бредут в столовую.
     Хорошо, что сегодня праздничный день. Никто никуда не торопится и в шею никого не гонят. Да и мусоров в зоне что-то не видать. Наверное дома первомайничуют.
     В бараке утренний шум и гам. Пробираюсь к своей койке. Забираюсь на второй этаж, там же раздеваюсь, задевая руками потолок, залезаю под суконное одеяло и тут же отключаюсь. Пусть в бараке галдят. Я очень устал и сплю. Но ушки, как говорится, на макушке.
     Сколько времени прошло после того как моя голова прикоснулась к подушке, неизвестно, но сквозь привычный шум в мое сознание проникает чей-то вопрос: «У вас в бараке есть такой - Биркин В. В.?» Сна как не бывало. Не открывая глаз и не меняя положения тела, чутко прислушиваюсь, готовый вскочить и тут же принять бой. Доносится голос дневального: «У нас он. С ночной работа пришел. Спит там на верхней койке. А зачем нужен?»
    - Да хрен его знает. В нарядную требуют.
     Нервы сразу отпускают, но все же тревожно на душе. Поджав под себя ноги сажусь на кровати. Подходит старичок-рассыльный.
    - Ты будешь Биркин?
    - Ну, я. А что?
    - Да в нарядную тебя требуют. Одевайся быстро и шагай.
     Я натягиваю на себя спортивную синюю рубашку с круглым белым воротничком, спортивные лыжные брюки, тапочки на босые ноги и, сонный, топаю за рассыльным в нарядную.
     Нарядчик, пожилой заключенный, очень важный и властный, настоящий царь и бог в зоне, встречает меня рыком.
    - Почему в деле нет фотографии?
     Я пожимаю плечами.
    - Да как-то не догадался из дому захватить, а никто во время не подсказал. Но в тюрьме меня фотографировали и в анфас и в профиль. Вам как нравится - так или так - и я корчу рожи.
     Перед моим носом появляется увесистый кулак. 
    - Вот я сейчас твой анфас превращу в профиль. Марш фотографироваться.            
    - Ну, так бы и сказали, - я сама вежливость и учтивость. Но поспешно выхожу из нарядной. Следом доносится:
    - Пацан.
     Недалеко от нарядной местный фотограф, тоже из зэков, растянул между двумя деревцами простынь и фотографирует ребят, одетых по случаю праздника в гражданское и торжественное. Фотограф маленький, сухонький, но необычайно юркий и шустрый сын израилевого племени, так и сыплет шутками и прибаутками, анекдотами на еврейскую тему.
    - Ну-с, молодой человек, прошу вас к нашему барьеру - это уже ко мне. - Будем фотографироваться в анфас или в профиль? Ах, вас уже так фотографировали. Тогда на долгую и добрую память вашей девушке или папе с мамой?
    - Да на документы ему, вроде как на паспорт, - вмешивается рассыльный.
    - Ах, на паспорт. Можем и на паспорт. Только когда вы его получите этот паспорт гражданина Советского Союза, молоткастый и серпастый.
    - Скоро. - рассыльный скручивает из куска газеты «козью ножку» и пожелтевшим от курева пальцем вталкивает в нее солидную дозу махорки. - Всего-то зима-лето, зима-лето и получит свой паспорт и покатит домой. Невеста есть?
    - Не обзавелся. Не успел.
    - А мать-отец живы?
    - Да. - Какой-то комок подкатил к горлу и предательски блеснули глаза. Я быстро отвернулся в сторону. Но фотограф, вероятно, сразу понял мое состояние.
    - Ну, чего пристал к мальцу, - посыльному, а потом - ко мне:
    - Становись-ка ближе к простынке да веселей смотри. Что приуныл. Смотри на жизнь веселей. Видишь солнышко как тепло греет, вокруг травка зеленая, цветы зацвели, воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка. Слыхал такое сравнение?
    - Кажется, в школе учили. Лермонтова.
    - Точно. В школе. Значит неплохо учился. Наверное, поэтому сюда и залетел.
    - А что, те кто плохо учился сюда не попадают?
    - Конечно попадают, но только в уголовную зону. Не в политическую.
     Как ни старался мудрый фотограф выдавить из меня улыбку, это ему не удалось. Да и не удивительно - первые сутки в концлагере, после адской ночной работы, не выспавшийся, усталый, а тело - как будто черти на тебе снопы молотили.
 
    Сейчас я рассматриваю эту небольшую фотографию на справке об освобождении - совсем юное лицо с детскими полными губами и припухшими от сна глазами, на голове буйный русый чуб и мрачное недовольное выражение лица.
    Удивительно, но нас почему-то не стригли наголо и мы не освещали окрестности своими лысинами. В бане, вымывая цемент из волос на голове, я решил коротко подстричься. Здесь же в зоне к услугам заключенных была и парикмахерская. Конечно, только мужская и, конечно, клиентов обслуживали парикмахеры-заключенные.
    Вскоре от буйного моего чуба осталась только челка с ежиком на голове. Парикмахер, закончив стрижку, изыскано извинился, что не может освежить меня одеколоном «Красная Москва» и слегка хлопнул меня по затылку, выпроваживая из кресла.
    - За что?
    - За то, чтобы в таком юном возрасте сюда не попадал.
     Дался им мой возраст. Уже, как-никак 20 лет, здоровый лбина. А они всё - пацан да пацан. После парикмахерской решил отправиться досыпать в барак. Ох, как болит тело. По дороге меня остановили два пожилых зэка.
    - Пшепрашам пана... Я сразу их перебил.
    - Да какой я вам пан.
    Оба заулыбались и один объяснил уже на русском языке.
    - Мы думали, что ты поляк, наш земляк. Уж очень ты похож на поляка.
    - Из Украины я, из Донбасса.
    Мы дружески расстались, пожав друг другу руки.
    У самого барака подзывает к себе высокий светловолосый парень постарше меня, протягивает пачку с сигаретами.
    - Свейкас. - Я беру сигарету в рот и протягиваю ему свою пачку "Примы"- Отвечаю:
    - Свейкас.
     Мы закуриваем и стоим молча, пускаем дым в мордовское небо.
    -Послушай, друг, а что такое «свейкас»? Угощайся? Да?
     Тот удивленно посмотрел на меня, потом разочарованно махнул рукой.
    - Я думал, что ты литовец - повернулся и ушел.

     Оказывается, в зоне землячество играет значительную роль. Я оглядываю своих товарищей по несчастью, которые повыходили из бараков и расположились группками, греясь на солнышке и радуясь зеленой травке, ухоженным цветам, разросшимся кустам и деревьям со свежей просто изумрудной зеленью молодых листочков. И сразу визуально можно определить кто есть кто и откуда.
     Вот оживленно и темпераментно размахивая руками спорят грузины. Там, вокруг Феди-молдаванина, конечно, обсуждают что-то молдаване. Рядом о чем-то ссорятся всегда уравновешенные эстонцы. Оттуда доносится довольно часто непонятное мне слово «куррат». Просто греется на солнышке группка армян. А вот там казахи или узбеки, вообщем земляки из Средней Азии, слушают внимательно своего старичка. О чем-то в сторонке от всех шепчутся украинцы из Западной Украины. Их можно отличить от наших восточных украинцев по особому акценту с
польским ударением в словах, а то и просто польскими словами. Еще они отличаются особого покроя фуражками, шитыми здесь же в зоне местными портными, на которых, якобы, зашифрован трезубец.
     Да, гражданин прокурор собрал здесь в зоне "Дубравлага" представителей (не знаю лучших или худших) со всего обширного Советского Союза и его окрестностей. Но удивительное дело - в каждой национальной группе разговор ведется на своем национальном языке, а вот матюки звучат только на русском. Вероятно, они наиболее сочные и красочные, и наиболее полно могут выразить состояние души и эмоции человека в данный момент.
    Прямо на ступеньках крыльца барака уселся с гитарой Сережа, которого так и зовут все - Сережа-гитарист. Это высокий слегка сутулый мужчина лет сорока с белесыми редкими, зачесанными назад над высоким изрезанным морщинами лбом волосами, и поразительно светлыми лазоревыми глазами, но уже как-то потухшими и поблекшими. Такие необычайные лазоревые глаза я видел впоследствии у многих старых заключенных, которые провели долгие годы в концлагерях ГУЛАГа. Они многое видели, много выстрадали и как бы выцвели от душевных и физических мук.
    Сергей пел в пол голоса слегка надтреснутым баритоном старинные ямщицкие песни, протяжные, хватающие за душу, полные тоски об уходящей жизни, о молодой жене и малых детушках, о родимых матушке и батюшке. Вокруг него собрались не только русские слушатели. Как эта ямщицкая тоска по отчему дому напоминает их собственную, зэковскую, тоску тоже по своим домашним. Рядом со мной остановился башкир, которого все в зоне зовут Салават Юлаев, хотя у него, я знаю, другое имя. В прошлом - ученый-экономист, сейчас бродит своей шаркающей походкой по лагерным дорожкам с постоянно сонной, небритой физиономией. Обычно он постоянно ищет, чтобы поесть и курнуть какого-то «плану». «План» - это оказывается какой-то наркотик, который только-только стал появляться в лагерях.
    К нам подходит небольшого роста типично выраженный якут, но стройный с военной выправкой. Просит закурить "пшеничной", а то махорка уже изрядно надоела. Знакомимся - Коля Жирков. Оказывается, в прошлом действительно военный - капитан Советской Армии, потом преподаватель в каком-то учебном заведении в Ленинграде. Курим, слушаем пение Сергея и молчим. Каждый думает о своем.

                СПРАВКА.

      Жирков Николай Петрович, год рождения - 1920, г. Якутск, национальность - якут, член КПСС.   
      Преподаватель электротехники в средней школе №153.
      Проживал - г.Ленинград,   
      Арестован - 2 ноября 1957 г.
      Приговорен - Ленинградский городской суд - 14 января 1958 г., ст. 58-10, часть 1.
      Приговор - 4 года ИТЛ.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.