Глава 18 - Тёмный омут

Из бесплотных фрагментов творожного цвета собирался потолок. Из таких же фрагментов, обретая плотность, постепенно собиралось тело. Первыми, наверное, глаза и веки. Она ещё не дышала, но уже смотрела. Помнила только выстрел и разрушение, фатальный урон. А потом с меланхолической досадой сообразила, что уже не на полу среди бумажек, а в приёмной заведующего международным отделом Семашко на «крокодильном» зелёном диване.

Ну, значит, влипла. И точно, тут же послышался ропот голосов, пляшущие звуки, на лету кладущиеся в слова; затем вообще случилось малоприятное: откуда-то сбоку вынырнули двое в белых халатах и тоже что-то сказали и собрались куда-то её нести. А Алеся мрачно посмотрела (удивительно, как размыто она видела окружающих и как чётко, литературно осознавала собственные переживания и то, как это смотрится). Она хмуро заявила:

- Я не собираюсь никуда идти.

Женщина с тенью раздражения чуть сдвинула брови:

- Идти вам не придётся.

Алеся привела своё тело в движение, как машину: на шарнирах, с паром, лязгом провернулись руки, плечи, вот она оперлась на локти, назло и упрямо села, тщательно спустила ноги на ковёр (и всё равно неприлично задралась юбка).

- Я в порядке.

Точка.

И тут высунулась Галя, как скворец из дырки:

- Леся, тебе нормально?

О да.

- Да, товарищ Черненко, мне нормально, - отрезала она. – Дай Бог вам так.

Галя отшатнулась, сверкнув ручьевыми сарматскими глазами: вспомнила свои зимние приступы и задыхания.

Но Алесе было наплевать. В таком состоянии она может себе позволить – и правду-матку, и лёгкое хамство, что угодно. Извиняться потом будет (хотя, конечно, надо).

Мёртвая зона сузилась до нормальных пределов, высветились фигуры сослуживцев. После слабого сопротивления Алесю всё равно забрали в больницу. Галя Черненко уверяла потом, что она не приходила в сознание одиннадцать минут. Забавно, всё-таки очень южные у неё преувеличения и очень гоголевское обращение с числительными: она тоже оперировала не привычными отрезками в пять или десять, нет, непременно семь, или четыре с половиной, а тут вот – одиннадцать. И ещё так называлась одна книга, очень попсовая, хоть неплохо написанная. Алесе её подсунули в общаге Могилёвского лицея на сборах, только чтоб не видеть, как она жадно вгрызается в «Тихий Дон», взятый у бабушки на полке. И она её проглотила если не за одиннадцать минут - ну полноте, до Андропова ей далеко – то за часок примерно. А потом снова погрузилась в тёмные омуты казачьих судеб. А девчонки на неё пялились: «Гляньте, гляньте, как у неё глаза бегают! Капец, как с такой скоростью читать можно?!». Мда, чего только не вспомнишь, пока едешь на неотложке в странном, неестественно бодром состоянии – в то место, с которым ну ничего общего не имел и не хочешь, ей-богу, это какая-то ошибка...

- Ошибки – это раздолбайство ваше! - ворчала курносая сорокалетняя санитарка, а её молчаливый напарник время от времени кивал. – На своё здоровье всем начхать, хоть криком кричи! Особенно планктон да партейцы всякие! Думают, если они не в шахте вкалывают,  так можно ни на что внимания не обращать...

Ну да, ну да. Алеся покорно вздыхала. И всё равно здесь какая-то неправильность. Да, человеческое тело слабо и уязвимо, но её эта чаша миновала. Она ещё в младших классах слушала сказания сверстников о больницах и всяких «ужасах» - и удивлялась неприкрытой гордости рассказчиков. Нашли чем хвастаться, что тут хорошего?!

Хотя... может, это и не буквальная гордость. Просто пробуждение архетипа, более древнего и масштабного, чем ростки детского, щенячьего сознания: память о христианских мучениках и средневековом смирении, когда в страдании видели добродетель, и оно представлялось «сладчайшим»: искупало грехи и возносило человека – если и не становился исключительным, то приобщался к святости тот, кто отмечен Страданием.

Да, в определённый период святость как добродетель заняла место героизма, а смиренные муки – место ратных подвигов. Так же, как вместо когорты большевиков возникла номенклатура, а молодые, кипучие сталинские соколы как-то сами собой трансформировались в старцев из Политбюро... Тьфу, ну и мысли лезут в очереди. Хорошо, что она небольшая.

В больнице её  прогнали через многочисленные проверки, анализы и прочие подвиги Геракла. Хотя это не показалось полосой препятствий, просто возникло ощущение, что «за неё всерьёз взялись». Логично: хуже медосмотра при устройстве на отработку Алеся не помнила ничего. Тут показалось как-то толковее. Не было тупого ожидания в диких очередях (зачастую бесплодного, вот в чём дело), не было тоски, метания и разрядов взаимной ненависти в нечистом воздухе между корявых масляных стен. Вот когда не жалеешь об эмиграции, ей-богу. Ну, и повезло, наверное...

В каком-то смысле Алесе даже понравилось проходить эти медицинские процедуры. Она их проходила, как доблестный германский солдат перед отправкой на фронт – идеальная Kriegsmachine, ещё не бог, но образцовый человек. С ней ничего не могло случиться, это действительно ошибка! Природы, организма, как хотите. Она свежа и полна сил, а учитывая то, что она маг, то биологически даже несколько моложе паспортного возраста.

Бывали ли у неё такие обмороки раньше? Нет, вообще никогда. В первый раз. Вредные привычки? Нет, не курит, не употребляет, вино изредка пьёт, но veritas там не ищет. Утомляемость и стрессы? Да, последние пару дней пашет, как конь. Честно говоря, на таком энтузиазме, что почти не ест. Вот-вот, всё с вами ясно. Физические нагрузки небольшие (о переходах между мирами благоразумно умолчала). Хорошо. Тревожность, волнения, сильные переживания, паника? Хе-хе, чтоб без тревожности и самокопаний, это просто нереально. Спокойная Алеся – это мёртвая Алеся.

Но вот последнее время... Она бы предпочла избавиться от липкого бессильного страха всякий раз, когда вспоминался Юрий Владимирович. Но в первую очередь –выяснить причину. Вот какой диагноз надо ставить. Если она даже в его присутствии не смогла сдержаться, заметалась в панике... Что-то здесь неладно.

Она ощутила ужасную рассеянность, то и дело выпадала мыслями куда-то за пределы. И тут же спохватилась: а вдруг это только обострение, а на самом деле она уже давно такая? Недаром пару раз ловила на себе косые взгляды.

Ей велели взять отгул на пару дней – ну что же, с удовольствием.

Нежданная свобода открывала удобную и опасную возможность остаться наедине и как следует подумать. В то же время накрывала волна дрожи и тягучее, до кома в горле, ощущение, что думать – некогда.

Она тогда добрела домой на излёте испорченного дня, в такое время, что ни два ни полтора, ни день ни вечер, поела супа, кинула тарелку в раковину и уползла спать.

Сладко, тепло ослабела и погрузилась в затемнённую глубину. У этого сна была сугубо прикладная роль – лечебная, но на грани дремоты и яви она из последних расплывающихся сил всё-таки рванулась душой к Юрию Владимировичу.

Сгущались лавандовые сумерки под потолком. Первые фонарные отблески золотисто тронули стоящий на тумбочке стакан. Алеся пошевелилась, протяжно зевнула и лежала, потягиваясь. Она возвращалась с ощущением облегчения, неги и пока ещё притуплённой тоски. На что она надеялась? Да особо ни на что. Это и обидно. Когда человек говорит: «Да мне всё равно», - на душе его остаются самые глубокие ссадины.

Она вынырнула не из сна, а просто из тихой целебной тьмы. Но пробиться-то – пыталась! И её словно раз за разом что-то отталкивало, относило назад, как пловца, гребущего против течения.

Неужели это самое течение – её отторгает? Она что-то нарушила? Исчерпала ресурс?

От сонливости не осталось и следа, Алеся рывком скинула плед и вскочила с постели (неразумно в её положении, вот и в глазах потемнело). Почти сердито ляпнула по выключателям, закипятила воду для чая, сунула в рот лимонную мармеладку.

Это не нормально – каждый день сновидческие и межмировые похождения. Вот и надорвалась в конце концов, хорошо ещё, несильно. Откуда столько нетерпения? Просто отвыкла уже от обычной, вменяемой жизни. А силы восстановятся и, возможно, быстро.

Она уговаривала себя, как могла. Но вопрос маячил снова. Ответ можно было искать привычным способом, но Алесе было некогда шляться по улицам, играя с городом в угадайку.

Она достала, было, телефон, однако вместо звонка откинула крышку ноутбука и залезла в интернет, якобы посмотреть погоду. На самом деле – на фейсбук (любовно называемый ФСБ к вящей оторопи всех, кто не в теме). Алеся понимала, что это совершенно дурацкая привычка. Сродни топтанию под дверью, когда стесняешься позвонить: отклад, который не идёт в лад и названием напоминает прокрустово ложе. Ну всего пять минуточек.. И ведь Лора сама написала «Привет», невежливо игнорировать.

Правда, лёгким разговор не получился. После пары вводных фраз Лора принялась негодовать: её вывел из себя приятель – вопиющая бестактность вкупе с политической безграмотностью. Алеся отвечала – старательно, но вязко: идеалы Кропоткина были от неё бесконечно далеки. Потом не выдержала и написала:

- Извини, что так вяло реагирую. Сил просто нету.

- В смысле?

- В прямом. Я сегодня в обморок упала на работе.

- Ничего себе! Я думала, это моя прерогатива. Ну, или Андропова.

- Не смешно.

Алеся разозлилась. Правда, сдержалась и орать капслоком не стала.

- Да смешного мало, конечно. А как это произошло?

- Да как-как... Обыкновенно: «поскользнулся, упал, очнулся – гипс».

- И ни с того ни с сего?

- Самый прикол, что да. Провалялась так больше десяти минут, там уже переполошились все... Ну, в больницу потом забрали. Сейчас из дому пишу, но завтра всё равно на анализы переться.

- Это серьёзно. Блин, не может быть, чтоб без причины!

- Пока у меня ничего не нашли. Меня хоть завтра на фронт, если там плоскостопые и близорукие внезапно понадобятся. Но мне эта фигня дико не нравится. Чувство какое-то поганенькое.

- Типа комп всегда идеально работал, а тут – бац, синий экран. Только вместо компа организм. Слушай, а может, это не с «железом» связано, а с ПО? Как тебе такой вариант?

А ведь по-своему Лора нащупала догадку. Она была столь же неприятна, как возможный телесный недуг. Но закрывать на неё глаза невозможно.

- Я постараюсь разобраться, - сухо написала Алеся.

Захлопывая ноутбук, она увидела мельком запоздалое сообщение с финальной фразой: «А я-то надеялась, что мы скоро потренируемся в переходах». Никаких тренировок, она и так уже доигралась, Лоре только счастья не хватало. Желание свалить из «этой страны» всегда понятно, но не лезть же не зная броду. А вместо привычного «брода» в тонком пространстве перед Алесей вдруг открылся тёмный зияющий омут.

Она решительно встала со стула, и... обмякнув, плюхнулась обратно. Рано. Куда тут метаться, сначала хоть бы получить результаты анализов – ещё, кстати, не сданных, ей-богу, какая-то шкура неубитого медведя! Но тревога плескалась у самого горла и узлом затягивалась в животе.

Алеся позвонила Владе, получила ожидаемое согласие и, не прислушиваясь к ноткам озадаченности в её голосе, оделась и припустила из дому. В автобусе обнаружила, что сердце бьётся ошалелым воробьём, а на лбу выступает испарина – рухнула на свободное место, привалилась к спинке, выпростав ноги, и вспомнила, что чай остался не выпитым, окно открытым, а посуда грязной. Да опять же, начхать. Как и на чьи-то взгляды. Впрочем, никто на неё не косился с поджатыми губами, но Алеся ощутила, что пассажиры просто деликатно, незаметненько так отвели глаза. Знаете, и на том спасибо. Хотя бы вежливо. Есть золотое правило: если ты не в себе, одевайся с иголочки. К хорошо одетому человеку всегда вопросов меньше.

Но Влада прямо с порога сказала:

- Блин, да ты вся растерзанная.

Говорила она явно не об одежде.

- Проходи. Хотела б я знать, что случилось. У тебя прикид как на заседание, а лицо как на похороны.

- Ага. Мои же, - криво усмехнулась Алеся.

Скоро все толклись на кухне: озабоченная Влада и насторожившийся Юра с чайником в руках, потерянная и неуместно нарядная Алеся. На вопросительные взгляды она помялась немного и вздохнула:

- Ребят, а знаете, мне ведь даже рассказать особо нечего. Сегодня я грохнулась в обморок на работе без особой причины. Потом пару часов тусовалась в больнице. Сейчас мне физически ничего, а морально – очень плохо. Вот, пожалуй, и всё.

Она неловко замолчала и глядела в сторону. Влада переглянулась с Юрой и сказала:

- Так, дело ясное, что дело тёмное. Но я втайне чего-то такого и ожидала...

- Ах, ожидала! – вскинулась Алеся.

- Да стой, стой, я же ни в чём тебя не обвиняю! – зачастила Влада.

Ох, только бы не сорвалась и не умчалась обратно в тёмные улицы – ведь может, наверное: последние пару месяцев вообще себе на уме, причём в нехорошем таком смысле. Но Алеся просто недобро смотрела исподлобья: её доверие явно стушевалось.

- Я ж ничего не говорю, а ты? Ты сама ведь шифруешься!

- Работа у меня такая, шифроваться.

- Это мы знаем. Ты вот что, выпей-ка чаю.

Влада начала наливать чай тонкой струйкой – но не в чашку, а в блюдце. На середину она положила неизвестно откуда взявшуюся серебряную монету. Вокруг блюдца расставила три плоских свечи. Юра без лишних слов взял свою чашку, газету и выскользнул из кухни. Четвёртую, тоненькую и неровную свечку, Влада достала из шкафа возле вытяжки. Лицо у неё было строгим.

- Пей.

Алеся аккуратно тянула чай, стараясь, чтоб не дрожали руки. Влада стояла у неё за спиной с зажжённой свечой.

- Так, а теперь, поскольку вы хотите поговорить об этом, ложитесь на кушетку. Но говорить пока не стоит, я сначала посмотрю.

Алеся растянулась на кухонном диване, а ноги закинула на табуретку и замерла неподвижно с закрытыми глазами. Вид получился довольно странный.

Влада остановилась у неё в ногах, не выпуская из рук свечи и непрестанно нашёптывая. Затем она подошла и начала водить свечой над телом Стамбровской. Огонёк иногда потрескивал и резко вздрагивал, источая струйки прозрачной черноты – они бесследно исчезали под потолком.  По-деловому нахмурившись, Влада смочила кончики пальцев слюной и погасила ими пламя. Она потянулась, выставив замок из пальцев, как спортсмен на разминке, а потом принялась скользить руками по воздуху рядом с Алесиной головой, грудью, спустилась ниже, продолжала ощупывать, пальпировать, прислушиваться, и её всё больше брала оторопь от того, что она обнаруживала.

Наконец, объявила:

- Так, товарищ инквизитор, команда – отомри!

- Спасибо, я так полежу.

Влада фыркнула. Алеся открыла глаза, пошевелилась. Решила, что стоит всё-таки сесть: край табуретки врезался в ноги.

Влада помолчала, обхватывая себя за локти, задумчиво шмыгнула носом, глядя куда-то за окно.

- И в итоге?

- У тебя какие-то странные новообразования в области сердца. Своей плотностью похоже на блок. Глубиной – на укус или разрыв, такое после встречи с астральными сущностями бывает.

- Я ничего подобного не практиковала.

- Да я верю, это вообще не в нашей манере. Но кроме астрала что остаётся? «Простые» сны и «независимые», достоверные. И перемещения, конечно же. Признавайся, насколько часто?

Алеся покорно вздохнула.

- Каждый день.

- Каждый день?! – вытаращилась Влада. – Да так свихнуться можно! Нет, даже не свихнуться, скорее, «спалиться»! Сгореть, как свечка. На нашем уровне, с нашей закалкой и компетенцией, да что там, даже опытные специалисты так не рискуют – о дурных примерах говорить не будем. И ты ещё удивляешься, что упала в обморок? Леся, нет, серьёзно. Это влияет сильнее, чем можно ожидать. Но ведь самое поразительное, у тебя нет признаков истощения как такового. Знаешь, я ведь тоже халтурю, и ко мне иногда такие экземпляры приходят... Особенно из числа «полуграмотных полуодарённых». Честно говоря, это страшновато: один обсосанный огрызок вместо человека – вот как бывает. Ты сама понимаешь, какие должны произойти разрушения на ментальном плане, чтобы всё это переползло на физический, чтобы они начали жаловаться кто на что. А у тебя вот обморок и раздрай. Но аура, что интересно, целая.

- Ты говорила, что растрёпанная.

- Она просто колом встала, как перья, которые ты пыталась вырвать, как пеликан, раздирающий себе грудь до крови. Только вот кого ты ей накормить собралась, вопрос. Твои новообразования похожи ещё и на отметины от паразита – когда демон или лярва к человеку присасываются, или те же суккубы.

Алеся угрюмо поёжилась. Она понимала, что не бывает заболеваний и повреждений более или менее красивых, но ощутила себя оскорблённой. И тихо произнесла с ровной, отмеренной иронией:

- Ты определись уже, на что это похоже. Тебя послушать, так муть голубая, ничего толком сформулировать не можешь.

Влада, чуть погрустнев, пожала плечами:

- Извини. С буквальными описаниями это тоже не совпадает. Пойми, я ведь хоть и молодец как солёный огурец и без пяти минут гений, но лет мне при этом сколько? Я всего лишь подмастерье, а такую вещь, как опыт, никто не отменял. А ты хочешь, чтоб я тебе всё по полочкам разложила. Нет, Лесь, так не годится. Я сделала всё, что могла. А случай серьёзный, и раз мы обе ни в чём не уверены, надо обратиться к министру, - и потянулась за телефоном.

- Нет! – вскричала Алеся и вскочила, смахнув со стола блюдце.

Оно картинно перекувырнулось в воздухе и смачно раскололось об пол. Монета исчезла под плитой.

Влада чуть заметно закатила глаза. И, положив телефон на место, заговорила с лапидарной жёсткостью:

- Хорошо, звонок отменяется. Но при следующем таком проявлении – сдам тебя с потрохами. Мы сами так договаривались. И очевидно, что ты в опасности. Но раз ты так сопротивляешься, так уж и быть, буду твоим сообщником по преступной халатности. Я могу высказать только кое-какие соображения. Вернее, вспомнить одну беседу с нашим наставником.

Алеся положила ногу на ногу, хотя всё равно была напряжена.

- Может, ещё чаю?

- Да, пожалуй.

Влада развернулась, вильнув широкой домашней юбкой из разномастных полос, и поставила чайник на плиту. Он не успел остыть и вскоре закипел. Влада в это время смела осколки и отправила их в помойное ведро, убрала со стола свечи и привела его в обыкновенный человеческий вид, уставив предметами не такими уж необычными, но тоже по-своему ритуальными в любой дружеской среде: чашками, блюдцами, ложками и розетками с вареньем, мёдом и нарезанной пастилой.

- Так вот, - сказала она, усаживаясь, и отхлебнула терпкий, до красного отсвета заваренный чай. – Зашёл у нас как-то разговор о всякой всячине, и вспомнил Андрей Андреич один случай, который произошёл в годы войны, точнее, даже не случай, историю. Правда, началась она ещё перед войной. Познакомился он тогда с одной девушкой на почве интереса к старинным знаниям. Она была переводчица, полиглот, языков знала немерено, в том числе очень редкие, например, древнепрусский, а ведь он уже к тому времени еле теплился. Правда, выросла она в тех краях, училась в Кёнигсберге. Хотя проживание в какой-то местности автоматически не делает человека ни патриотом, ни... вайделотом. Кровь у неё была как изысканный коктейль, сама она заявляла о земгальском происхождении, звали её Беата, а фамилия была какая-то очень немецкая, правильная – то ли Рунге, то ли Фальке. И язык немецкий она знала в совершенстве, даже писала на нём стихи и песни. Говорят, это и сыграло злую роль в её судьбе, но Андрей Андреич считает по-другому. 

Алеся внимательно слушала, не забывая откусывать пастилу и запивать чаем, и пыталась уловить, куда Влада клонит.

- Наверное, интересный человек был, если так запомнилась, а он после стольких лет рассказывать взялся.

- Ещё бы, человек там был такой... – Влада задумалась. - Даже не знаю, подходит ли сюда слово «харизматичный». Оно у нас в основном с ораторами и политиками ассоциируется. А там было какое-то другое чувство, для него, по словам министра, тяжело подобрать определение: но этой девушкой хотелось восхищаться, целовать руки и становиться перед ней на колени, чуть ли не культ личности создать. Это, между прочим, не укрылось от Лидии Дмитриевны, она ему даже пару раз скандал устроила в качестве ноты протеста.

- Странно, что тебе никто ничего не устроил за всё время, - хихикнула Алеся.

- Ой, ты просто не знаешь, был разговор неприятный, в начале моего ученичества, - поморщилась Влада, - но во время него мы просто прояснили намерения, задекларировали лояльность, тыры-пыры... Стресс, конечно, был, но как-то удивительно всё сошло, дипломатично. С профессиональной спецификой, так сказать. Так вот, мы в сторону ушли. Это была личность с мощнейшей энергетикой, можно даже сказать, для обычного человека ненормальной. Появлялось ощущение, что она не «сама по себе мальчик, свой собственный», а за ней что-то стоит: то ли войско несметное, то ли высшие силы... Создавалось впечатление, что она – одно из тех самых орудий, несвободных, но могучих, как святые и пророки. Это не «она говорит», это её устами Некто глаголет, и так далее. И она этим ничуть не задавалась, как и своими знаниями, наоборот, говорила, что иногда это мешает. Вся эта экзальтация, восхищение почти суеверное. Поклонников было много. Но личная жизнь у неё не складывалась: то период проб и ошибок, то затишье, вот они с министром тогда и познакомились, когда она одна была. И всё как-то никак. Правда, со временем она перестала расстраиваться и относилась к этому просто, с улыбкой. Так же, как отказывала назойливым ухажёрам – молча улыбнувшись и покачав головой. И открыто заявляла, что личной жизни ей хватило, три раза уже успела замуж сходить, спасибо, конечно, но ей там не понравилось. Другое дело, профессия, творчество и тайная мудрость. Это и нервы сбережёт, и лишних сил не отнимет – потому что все усилия, которые ты туда вкладываешь, никогда не покажутся тебе лишними. А если человек – не тот, всегда получается, что ты перед ним бисер мечешь и вообще, размениваешься.

- Это уж точно, - кивнула Алеся, незаметно для себя согласившись и сочувствуя похожести.

- Так вот, до войны и в первый её месяц они часто виделись, каждую неделю. В основном, в библиотеке, в специальной секции. И вот Андрей Андреич одну вещь заметил: что энергетика Беаты очень непростая, притягательная, но тяжёлая, тёмная.

- Поразительно.

- Да, - кивнула Влада, - вот такое вот зловещее обаяние. Она признавалась, как ей нелегко,  всегда неспокойно на душе, но относилась к этому как к должному, говорила, что Пруссия – просто земля такая, аура там очень тёмная, и люди ей напитываются, отравляются с младенчества, как испарениями болот. Но он понимал, что дело не только в этом. Они как-то снова встретились в библиотеке – буквально за три дня до нападения Рейха – и он незаметно, очень деликатно её просмотрел. И увидел у неё в области сердца завихрения и сгустки, похожие, наверное, на твои – и они тоже сливались в почти неразличимый кластер, как пояс астероидов. А ощущение создавалось, что человек ходит с дырой в сердце.

- Дыра в сердце – это инфаркт миокарда, - не удержалась и съязвила Алеся.

- Ну вот, и самое интересное, что никаких инфарктов с ней не случалось, она, скорее, могла подвернуть ногу или сломать запястье. Фишка в том, что там бывали не заболевания, а именно физические повреждения, как у солдата. Но с этой отметиной душевной они не имели ничего общего.

- Ну а что в итоге? И ещё определись, наконец – у тебя то отверстие, то сгусток, не поймёшь.

- Так я ж за что купила, за то и продаю, - пожала плечами Влада. – И противоречия тут нет. Министр мне рассказывал, что у него возникло впечатление не то коридора, не то канала. Но само это новообразование и правда ничем не напоминало полость, это был именно тяжёлый ком. Может, как раз и подходящий под определение груза на душе или камня на сердце. Но было ощущение, что это какая-то метка, или датчик, ну не знаю, нечто, что используется для трансляции.

- Уж не той ли нечеловеческой энергии?

- Да, именно. А Беата заметила тогда, что Андрей Андреич её осматривал, но промолчала и не возмущалась, она уже в следующий раз об этом упомянула. И призналась со своей неизменной улыбкой, что лично от него скрывать ничего не собирается. Тогда и прозвучало это имя: Намейсис.

- Это ведь земгальский вождь, который воевал против крестоносцев? – переспросила Алеся.

- Именно.

- Я читала о нём как-то в поезде на Вильню.

- Значит, знаешь, о чём речь. А это была научная книга?

- Да нет вроде. Нет. Это был исторический роман, а может, повесть. Я откопала её в букинистическом магазине в Риге. Вижу, довольно тонкая такая книжица, потрёпанная, издана малым тиражом. Но меня вот что-то зацепило, а может, настроение было романтическое и героическое, захотелось почитать. Вижу, что-то необычное. И ещё, может, ностальгия: вспомнила, как я Сенкевича в белорусском переводе в школьной библиотеке взяла и пока читала, то реально на какое-то время как в другой мир переселилась. Ну, потому и купила ту книгу.

- А фамилию автора не помнишь?

Алеся недоверчиво посмотрела на подругу:

- Подожди... ты хочешь сказать, что...

- Именно, - взволнованно перебила Влада, - у меня стойкое предположение, что тебе чудом попалась – её повесть! Правда, Беата так и не смогла её окончить...

- Вот-вот, там была вещь неоконченная, как у Кафки! Мне показалось, да кто ж будет недописанную книгу издавать, это обычно делается посмертно, когда находят рукописи какого-то признанного автора.

- К сожалению, ты права. Здесь так и получилось: книга была издана после её смерти. И занимался этим наш министр.

- Ну и дела... А насчёт гениальности я почти не ошиблась! - воскликнула Алеся. - Написано было здорово. Захватывающе красиво – необычным, каким-то пронзительным языком. Очень возвышенно - сейчас так никто не пишет, да и тогда, я думаю, тоже уже перешли на другой стиль.

- Вот-вот, в том-то и дело! Намейсис был её героем. Этим всё сказано. Ты сама знаешь, что это означает.

- И ты, - вставила Алеся.

- Получается, и я, - смутилась Влада, - но у меня всё-таки другое. Одно дело, когда человек жив, а другое, когда... сама понимаешь.

Она неловко помедлила и снова подняла глаза на Алесю.

- А ведь она носила своего героя в сердце. Это было что-то вроде мистического брака. У неё была просто ошеломительная связь с ним. Мы только знаем, что был вот такой вождь и король по имени Намейсис, воевал с крестоносцами – и всё. Информации по всем энциклопедиям едва ли на абзац наскребём. Мы даже не знаем, когда он родился! А Беата – она видела всё, с потрясающей ясностью, полнотой, ярче, чем в кино, это было даже ярче её каждодневного мира, что, в общем, неудивительно. И именно это видение послужило пищей для написания романа. Она хотела посвятить жизнь - Ему. Могла бы, написала бы научный труд, чтоб донести до народа образ и память о таком великом герое, но она понимала, что у неё нет, блин, чёртовых источников, профанических, но таких необходимых! – есть только Видение и тайная жизнь. Но послужить ведь можно в любом случае – можно создать художественную книгу, если не можешь написать научную. Этим она и занималась кроме работы и магических штудий, хотя писательство – это тоже акт шаманизма. Мне даже кажется, что если пишущий не имеет Цели, когда садится за создание произведения, и не является шаманом, то что бы он ни написал, это будет пустышка. Пусть даже безумно популярная, с раздутыми тиражами и аханьем критиков.

Алеся отвлеклась от своих горестей и подозрений и в какой-то миг залюбовалась подругой: Влада говорила вдохновенно, глядя в пространство и приподняв упрямый подбородок, и голос её переливался приглушённым рокотом.

- Но Беата не могла не понимать, чем всё это чревато, а министр тогда вообще пришёл в ужас. Точнее, как он сам сказал – похолодел. На тот момент он тоже был в статусе «я не волшебник, я только учусь» - но о подобном явлении успел где-то прочесть. В таких случаях человек уже не принадлежит самому себе. Жизнь его становится служением, невидимым и скрытым. Плоды его могут оказаться прекрасны, и чаще всего действительно оказываются - гениальные творения так рождались, выдающиеся решения... Правда, достоверная информация обычно отсутствует, есть только версии, кто с каким героем был связан. Но этот дар имеет и обратную сторону. Я уже говорила о непринадлежности себе. А ещё человек не то, чтобы утрачивает личность, нет – но он цепляет на себя обрывки чужой судьбы. Свой путь подменяет чьим-то, не полностью, но в отдельных моментах. Судьбы оказываются буквально переплетены. Если сравнить судьбу с кодом, то он оказывается переписан. И это страшно. Ведь мало ли какие события происходили! Сломанный позвоночник Фриды – стоит ли художнику платить такую цену за любовь легенды Мексики и расцвет своего таланта? А глухота Бетховена? А инвалидность Рузвельта? А смерть детей? Или нищета? Или разбитое сердце и предательство? Это картинки в книжках красивые, на глянцевой бумаге, и имена громкие, и портреты парадные, и всё это в пышной россыпи эпитетов и мифов, просто небожители какие-то. А ведь жизни у всех этих гениев были непростые. Мы знаем об их достижениях – а что мы знаем о слезах и крови, об их потерях и страданиях? Мы-то, если напрячься, узнаем, но разве нам дано прочувствовать? А тут и вопрос возникает: а нам это в принципе надо?

Алеся протестующее раскрыла рот, но Влада разгорячилась, её было не остановить:

- И не спорь, Леся, речь тут не о том, что лучше уж быть обычным человеком с «простым человеческим счастьем» - у меня у самой от этого скулы сводит. Вопрос в другом. В том, что у каждого – свой собственный крест. А брать на себя ещё чью-то ношу... Во-первых, это нарушение. Во-вторых, героям от этого всё равно уже никакой пользы.

Алеся поняла, к чему подводила Влада. Но она только грустно усмехнулась и покачала головой:

- Но душа ведь бессмертна. Ей может быть и хуже, и лучше.

- О-о-ох, - протяжно вздохнула Влада, залпом опрокинула в рот остатки чая и запустила пятерню в густую волну своих волос.

- Чего?

- Да тут такая епархия начинается, когда сплошные риски, санкции небесной канцелярии, да и вообще можно вляпаться в нехорошую историю.

- Ясное дело, - покорно согласилась Алеся. – А чем всё закончилось?

- Да тем и закончилось. Её редкие знания и язык на уровне носителя понадобились одному ведомству, которое хорошо тебе известно, её завербовали и стали давать задания от элементарного по нарастающей. Беата была счастлива. Ведь она боролась против ненавистных тевтонцев – в Кёнигсберге, на своей родной проклятой земле... Но никто, как говорится, не застрахован. Я уж не знаю, в чём там было дело, и министру это тоже неизвестно, но она провалилась. И никакие тайные премудрости не помогли. Немцы её тогда пытали. Да-да, как пленного Намейсиса... Она никого не выдала. Держалась героически – я уж не знаю, помогал ли ей тот, чей образ она носила на своей душе, как вериги... А в последнюю их встречу Андрей Андреич её спросил: «Беата, а вы не боитесь брака со смертью?» - а она ему спокойно так ответила: «Мы все когда-нибудь умрём». Вот и всё. Знаешь, ясно было, что она уже всё для себя решила и ничего менять не будет. Но я прошу – остановись ты. Да, я постоянно мечусь, и меня реально не понять: то я подозрительная, то я проникаюсь и шуточки шучу... Но я же совсем была не в курсе! А то, что происходит, жутко! Леся, я тебя прошу, подумай хорошенько, что ты делаешь, - взмолилась Влада.

И, замолчав, тут же укорила себя за неожиданную горячность. Но она испугалась того, что увидела и никак не могла переварить информацию, путалась, терялась, а пространным рассказом сама же себя и подстегнула. «Напорола тут, наврала три бочки арестантов», - со жгучей досадой подумала Влада. Она ведь прекрасно Алесю знала: если её начать «учить жизни», то она послушает, отмолчится и сделает всё по-своему.

Алеся вздохнула. В кухне повисла тишина. Влада тоже не произносила ни звука. Любое слово грозило взрывом.

Но Алеся не испытывала ни возмущения, ни раздражения – хотя втайне была к этому готова, практически настраивалась на неизбежное. Но нет.

- Ты права, Влада, - наконец произнесла Стамбровская. – Нет смысла подгонять под пример: это «как у тебя с министром» или «как у Беаты с Намейсисом». Но вроде бы всё похоже на правду. Спасибо, что помогла.

Она поднялась с табуретки, Влада тоже подхватилась с дивана:

- Да всегда пожалуйста, надеюсь, я тебя не слишком загрузила.

Они чуть неловко обнялись.

- Ничего страшного, это я загрузила. Короче, так. – Алеся откашлялась. – Да, надо аккуратнее. Я пока сдам анализы, подожду результатов, и никаких сновидений и переходов. Ложусь на дно. Если что... сама же и позвоню министру. Честно-пречестно.

- Давай уже, честный чекист... - устало проговорила Влада. – Хотя нет, никакого «давай». Сегодня ты остаёшься у нас.

После недолгого препирательства Алеся всё-таки вывернулась под предлогом того, что от неё в больницу добираться удобнее. Да и идти туда лучше в обычной удобной одежде, а не во всей этой маскировочной парадной сбруе.

...да, всё правильно сделала: лучше не выдавать себя излишним послушанием.

Влада закатила глаза. Беглым взглядом прощупала линии вероятностей: нет, ничего, всё тихо и мирно. Алесе вызвали такси и проводили.

Шофёр попался молчаливый и сосредоточенный. Это было хорошо, потому что разговаривать совсем не хотелось.

Внутренняя дрожь до сих пор сжимала тело в пружину, как перед экзаменом или перед стартом. Ушёл лихорадочный панический зуд. Она могла бы показаться угрюмой, но почти спокойной. Всё было проговорено, вытащено из самых тёмных углов. Мысли ещё не оформились, но перестали колобродить и обрели направленность.

Алеся могла бы подобрать хорошее слово своему состоянию: готовность.