Все они солдаты... Киноповесть. Гл. 30

 
      КИНОПОВЕСТЬ  "ВСЕ  ОНИ  СОЛДАТЫ..."

      30.
      МЕСЯЦ     СПУСТЯ.     НАЧАЛО     АПРЕЛЯ     1861     ГОДА.
      ПЕНЗЕНСКАЯ        ГУБЕРНИЯ.       ДЕРЕВНЯ      СТУДЕНКИ.



      
      Утро  начала  апреля  перед  богатым  барским  домом,  который  мы   уже  видели  однажды,  когда  речь  в  повести  шла  о  последствиях  пожара  в  деревне.
      Сейчас,  прикрывая  собою  особняк,  с  ружьями  наперевес,  перед  ним  вытянулись  цепью  более  десятка   пехотинцев  во  главе  с  унтер-офицером. Вдали,  в  противоположной  от  зрителя  стороне,  виднеется  ещё  довольно  много,  стоящих  как-то  кучно,  таких  же  точно  солдат,  напротив  которых  мы  замечаем  ещё  около  десятка  спешившихся  кавалергардов,  держащих  под  уздцы  своих  коней.
      С  той  же  самой  другой  стороны,  как  бы  замыкая  цепь  пехотинцев,  рядом  с  ними,  тихонько,  себе  под  нос,  бормочет  молитвы  старенький  священник,  прижимающий  к  груди  икону.
      А  рядом  с  нами,  на  переднем  плане,  уже  знакомый  барин, тот  самый,  который разговаривал  некогда  в  своём  кабинете  с  управляющим  о  пожаре.
      Иван  Кузьмич  Добронравов  --  среднего  роста  крепкий,  уже  переваливший  сорокалетний  рубеж,  заметно  лысеющий,  блондин.  У  него  очень  светлые,  прозрачные,  глаза,  и  в  противовес  им  --  черные  брови  и  ресницы.  У  этого  героя  доброжелательное лицо  доброго  и  порядочного  человека.
      Сейчас  это  приятное,  хоть  и  не  с  вполне  правильными  чертами,  лицо,  несколько  бледно.  Помещик  напуган,  но  до  конца  всего  ужаса  происходящего  так  и  не  осознал.
      Одет  Добронравов  просто,  но  соответственно  своему  общественному  положению,  мы  невольно  только  особо  и  примечаем  на  его  ногах  мягкие  удобные,  ручной  работы,  очень  красивые  сапоги.
      За спиной  помещика -- полковник  Велесов  и  поручик Лелин.
      Полковник  что-то  тихонько  говорит  поручику,  и  тот,  кивнув,  мимо  барского  дома,  за  цепью  солдат,  пробирается  в  сторону  толпящихся  вдали  рядом  со  своими  лошадьми  кавалергардов.  Подходит  к  ним,  что-то  разъясняет старшему,  указывая  кивком  головы  в  сторону  Ярослава  Всеволодовича,  а  потом  возвращается  назад  и  вновь  становится  рядом  со  своим  старшим  другом.
      Всё  это  он  проделывает  на  фоне  наблюдаемых  нами  событий.
      Напротив  описанных  солдат,  помещика,  священника,  полковника  с  поручиком  напряженно  и  глухо  гудит  бесконечная  серая  мрачная  масса  крестьян.  Она  кажется  угрожающей  и  огромной,  как  разбушевавшееся  море.  В  толпе  не  только  мужики,  но  и  бабы,  правда,  тех  заметно  меньше.  Но,  пришедшие  к  барскому  дому  женщины  агрессивнее  мужчин,  подталкивают  их,  что-то  твердят  не  только  в  ухо,  а  иногда  даже  дергая  за  руку,  махая  указательным  пальцем  перед  носом.
       В  народной  массе,  на  переднем  плане,  уже  хорошо  нам  знакомый  зажиточный  крестьянин  Игнат,  рядом  с  которым  его  жена  Мария. Вот  она-то  и  дергает  мужа  за  рукав  и  что-то  озлобленно  ему  твердит.  Но  лицо  Игната  хоть  и  строго,  но,  в  отличие  жёниного,  озлобленным  не  кажется.  Понятно,  что  он  готов  к  обсуждению  важных  для  крестьян  вопросов,  пришёл  не  бунтовать,  а  обговаривать  проблему.
      Всё  это  время,  с  самого  первого  момента  нашего  появления  у  господского  особняка,  Иван  Кузьмич  Добронравов  пытается  как-то  найти  общий  язык  с  народом:
       --  …Уклоняясь  от  подписания  Уставной  грамоты,  которая  долженствует  утвердить  взаимные  договорные  отношения  со  мной,  вы  отказываетесь  от  замены  барщины  оброком,  отказываетесь  от  отводимых  вам  земель…,  переводите  наши  с  вами  взаимоотношения  на  какой-то … нелепый  уровень.  Я  не  понимаю  причин…,  не  понимаю  резко  изменившегося  ко  мне  отношения.  Мы  ведь  всегда  были добрыми  друзьями… Что  же  случилось?
      Из  толпы  выскакивает  уже  знакомая  нам  «погорелица»  и,  прижимая  к  груди  крупного  восьмимесячного,  ловко  сидящего  на  её  руках,  карапуза,  выкрикивает:
      --  Ишь  ты,  друг  выискался!  Он -- в  палатах,  а  я -- в  бедной  хате! Что  к  себе  в  палаты  меня  жить  не  взял,  коли  друг!?  В  палатах  жить  хочу!
      В  ответ  на  её  выкрик  слышится  злобный  смех  женщин.
      Мужчины  выкрика  «погорелицы»  не  поддержали.  Из  толпы  высунулся  какой-то  старик  и,  молча,  грубо  схватив  бабу  за  плечо,  втащил  назад,  в  толпу.
      Другой  старик,  стоявший  за  спиной  у  Игната  Прохоровича,  слегка  толкнул  того  и  уважительно  попросил:
      --  Говори,  что  нам  сказывал.
      Сразу  после  этой  просьбы  все  стоявшие  рядом  притихли.  Скоро  притихли  и  остальные.  Голос  говорящего  раздавался  уже  в  почти  полной  тишине.
      Игнат  сделал  шаг  вперёд  и  заговорил,  произнеся,  явно,  заученное  заранее:
      --  Слушный  час  настанет  по  окончании  назначенных  «Положением»  двух  лет.  Тогда  сам  Царь  поедет  по  своим  главным  трактам  и  будет  объявлять  крестьянам,  как  и  что  дальше  им  делать.  Вот  тогда-то  и  дадут  настоящее  «Положение».  А  теперича  пущай  остаётся  всё,  как  и  есть!
      Толпа  сзади  загудела  возмущённо:
      --  Не  как  есть!  На  работы  не  пойдём!  Вольные  ужо!
      Игнат  Прохорович  продолжил:
      --  А,  коли  воля  твоя -- не  брехня,  то  на  работы  не  пойдём.  Народ  не  хочет,  слыхал,  Иван  Кузьмич?
      Помещик  Добронравов  разводит  руками  и  говорит  растерянно:
      --  Сеять  нужно,  Игнат  Прохорович… Как  это  не  пойдёте?  Тем  более  Уставную  Грамоту  не  подписываете  и  требуете,  чтобы  всё  осталось,  как  было…  Почему  не  подписываете-то?  Даже,  если  по  истечении  двух  лет  Царь  и  поедет…  Что  за  глупость-то  такая…  Что   придумали!
      Игнат  спокойно  отвечает:
      --  На  дури  нас,  Иван  Кузьмич!  Те,  которые  подпишут  сейчас  Уставные  Грамоты,  закабалят  себя  навеки  и  дитёв-онуков  своих  тожа! А  мы  воли  хотим!  В  кабале  уже  были!
      Толпа  позади  Игната  загудела:
      --  Земли  и  воли!
      Старик,  просивший  Игната  Прохоровича  выступить,  выскакивает  вперёд:
      --  Подписавших  стариков  станут  отсылать  за  Амур!
      Из  толпы  выскакивает  растрепанная  бабища  и  выкрикивает,  размахивая  руками:
      --  А  молодых  мужиков  усех  забреют  у  солдаты!
      Опять  прорывается  вперед  «погорелица»  и,  злобно  кричит,  потрясая  в  воздухе  маленьким  жалким  грязным  кулачком:
      --  А  деревню  нашу,  если  подпишем,  усю  спалят!
      Толпа  угрожающе  гудит.
      Вперед  прорывается  молодой  парень:
      --  Не  будем  на  тя  работать!  Хоть  всех  нас  перестреляйте! Землю  отдайте  всю,  а  не  тот  клочок,  шо  в  твоей  писульке,  Иван  Кузьмич!
     Рядом  с  ним  проталкивается  солидный  серьёзный  мужик  и  подтверждает  ровным  голосом,  без  крика,  слова  парня:
      --  Умрём  все  до  одного,  но  не  покоримся. Землю  давай!
      Игнат  подводит  итог  всему  здесь  сказанному:
      --  Не  верим  тебе,  барин.  Через  два  года  будем  Уставну  Грамоту  подписывать  Царю-батюшке.  Когда  к  нам  пожаловать  изволит.  Дольше  воли  ждали.  И  ещё  своего  законного  два  года  подождём,  не  срок.
      Велесов  всё  это  время,  совершенно  не  слушая  говоривших,  всматривается  в  толпу.  Изучает  лица,  поведение  людей…
      И  почти  сразу  выделяет  среди  народа  студента,  который  пробираясь  в  толпе  от  одного  крестьянина  к  другому,  что-то  страстно  каждому  из  них  внушает.
      Студент  сразу  заинтересовал  полковника.
      Какое-то  время  он  смотрит  на  студента,  потом  на  лице  Ярослава  Всеволодовича   начинает  проступать  понимание,  а  в  его  воображении  замелькали
картинки-воспоминания.
      Воспоминание  первое.
      Сцена  с  Катенькой  из  четвертой  главы  этой  киноповести:
      « … Катенька:
      --  Поклонники  мои,  о  которых  Вы  говорили,  что  самые  верные,  исчезли….
      Полковник:
      --  Кто  же?  Как  исчезли?
      --  Студент-медик,  коего  Вы  мне  в  мужья  прочили,  если  выучится  и  работать  хорошо  будет…  И  тот…,  противный  попович,  что  вечно  приходил  не  ко  времени,  пирожные  приносил  и  сам  же  их  и  трескал…».
      Воспоминание  второе,  из  той  же  главы,  тоже  с  Катериной:
      « ...Катенька:
      --  Но  это  о  них  не  всё!  Матильда-то  моего  поповича  у  себя  в  кабинете  видала,  тот  господин  неблагородного  вида  и  с  ним-то  вёл  беседы…»
      Велесов  поворачивается  к  поручику  Лелину,  указывает  глазами  на  студента  и  что-то  быстро  приказывает,  приблизив  губы  к  самому  уху  Владимира  Пересвентовича.
      Лелин,  снова,  торопливо  кивнув,  отходит  от  полковника.  Опять  пробирается  к  стоящим  вдали  кавалергардам,  берёт  нескольких  из  них,  что-то  им  втолковывает  и  вместе  с  ними  исчезает  позади  толпы.
      Потом  мы  видим  их, протискивающимися  с  разных  сторон  сквозь  толпу  крестьян…
      Один  из   рядовых  кавалергардов  всё-таки  находит,  хватает  за  плечо  студента  и  куда-то  его  утаскивает.
      Полковник,  внимательно  следивший  за  поручиком  и  взятыми  им  с  собой  рядовыми,  удовлетворённо  кивает  головой.
      А  в  это  время  Иван  Кузмич  Добронравов,  всё  ещё  не  понимая  безнадёжности  ситуации,  продолжает  убеждать  крестьян:
      --  Ну,  пусть  Вы  не  верите  мне,  хотя  не  вижу  причин…  Ну,  пусть  не  верите …  Но  вот  же  …  Вот -- документы!
      Он  потрясает  в  воздухе  текстами  «Манифеста»  и  «Положения».
      Не  дождавшись  ни  слава  в  ответ, кроме  гула  негодования,  говорит  дальше:
      --  Государем  документы  подписаны,  в  типографии  напечатаны.  Вы  же  знаете,  нет  у  меня  типографии,  не  мог  сам  придумать  и  отпечатать  всё  это…  Да  и  видели  все…,  встречали  же  тогда  волю…,  когда  официальные  лица  эти  документы  привезли  и  раздавали  каждому...  Читали,  разъясняли…
      Вперёд  опять  выступает  Игнат  Прохорович  и  степенно  говорит:
      --  Вы,  баре,  настоящую  волю  упрятали.  Вся  земля  наша  по  наказу  Царя-батюшки. А  вы,  богатеи,  те  бумаги  подменили.  Не  верим  твоим,  Иван  Кузьмич,  «Положениям»!  Не  тряси  ними!
      Добронравов  отчаянно:
      --  Икону  целовать  буду.  Неси,  отец  Тимофей,  нашу  заступницу!
      Священник  подносит  икону.
      Помещик  падает  перед  ней  на  колени,  истово  крестится,  целует  икону,
поднимается,  кланяется  в  пояс  народу  и  говорит:
      --  Истинную  правду  говорю,  что  не  подделывал  я  документов.  И  никто  их  не  подделывал.  Подлинные  те  бумаги.  Жизнью  своей  клянусь  и  верой  своею  во  Христа-спасителя. Вы  и  сами  видели  людей,  привезших  сюда  эти  бумаги.
      Из-за  спины  Игната  вновь  появляется  старик  и  заявляет:
      --  Те  начальники  куплены  помещиками.  Не  должны  мы  их  слушаться.  И  волю  они  привезли  поддельную.
      Уже  говоривший  ранее  солидный  степенный  мужик  вновь  выходит  вперёд:
      --  Может,  ты,  Иван  Кузьмич,  и  не  крал  грамоты.  Может,  и  не  врёшь,  када  твердишь,  что  не  зна-а-ашь  ничего  такого...,  что  крал  кто-то...  Не  станем  винить  тебя.  Но  и  веры  тебе  быть  не  может.  Барского  ты  роду-племени.  Не  обижайся.  Не  подпишем  твою  писульку!
      Полковник  Велесов  решил,  что,  наконец,  пришло  его  время  вмешаться:
      --  А  со  мной  говорить  станете?
      Степенный  мужик  вышел  вперёд  и  громко,  но  спокойно,  ответил:
      --  Говори! Ещё  посмотрим,  чего  скажешь!
      Велесов  выходит  вперёд  и  начинает  вопросом:
      --  Кому  войска  и  солдаты  подчиняются?
      Игнат,  не  раздумывая,  отвечает:
      --  Царю-батюшке.
      Народ  гудит  за  его  спиной:
      --  Государю...
      --  Значит,  и  я  сам  кому  подчиняюсь?
      Игнат  Прохорович:
      --  Царю-батюшке…
      --  Осмелюсь  ли  я  лгать,  если  именем  Государя  поклянусь,  что  стану  Вам  правду  говорить?
      Игнат  Прохорович:
      --  Не  осмелишьси-и-и!  Говори!
      За  его  спиной  толпа  выдохнула:
      --  Говори!  Послухаем!
      Полковник,  стараясь  говорить  как  можно  торжественнее:
      --  Именем  Государя  клянусь  говорить  правду  истинную! 
      Авторитетно  помолчал  и  твёрдо  закончил :
      --  Документы  те  все  подлинные!  Уставную  Грамоту  подписать  нужно!
      В  толпе  разочарованно  пронеслось:
      --  И  тебя,  знать,  обманули!
      --  Тебя  обманули,  а  ты  нас  следом  обманыва-а-ашь!
      --  Не  верим!
      Велесов,  кажется,  готов  к  такому  повороту:
      --  Хорошо,  не  верите.  Не  нужно.  А  совета  моего  искреннего  послушаете?  Подумаете над  ним?
      Игнат:
      --  А  что  совета  честного  человека  не  послушать?  Что  над  советом  добрым  не  подумать?  Говори!
      Народ  за  его  спиной:
      --  Слухаем!  Говори!
      --  Бунтовать  будете,  меня  заставят  приказать  солдатам  стрелять  в  вас.  Не  хочу  этого.  И  вы  этого  не  хотите.  Как  же  быть? А  вот  как!  Следует  посмотреть  на  эту  Уставную  Грамоту,  что  подписать  требуют,  и   вот  над  чем  подумать…
      Велесов  хитро  улыбнулся,  как-то  по  простонародному  подмигнул  толпе  и  продолжил  после  короткой  паузы:
      --  А  может  быть,  следует  заставить  Ивана  Кузьмича  внести  в  Грамоту
вот  такие  дополнения… Что,  мол,  подписываете  её  временно,  до  принятия  другого  «Положения»,  до  приезда  Государя  в  вашу  деревню.  А  с  приездом,  c  новым  Его  «Положением»,  все  ваши  подписи  следует  считать  не-дей-стви-тель-ны-ми.  То  есть,  они  тогда  отменятся… Этим  вы  и  бунтовщиками  у  властей  не  прослывёте,  и  свои  интересы  соблюдёте,  от  своего  не  отступитесь.
      В  толпе  пронеслось:
      --  Дело  говорит!
      --  Об  этом  думать  нужно!
      --  Обмозговать,  посоветоваться…
      --  Что  тут  думать,  внесут  такие  дополнения,  --  подпишем.
      --  Такое  подписать  можно…
      --  Изменённую  подпишем… Пусть  только  грамотеи  и  учителИ  наши  проверят!
      --  Не  нужны  учителИ  для  проверки.  Сами  прочитаем!  Читать  обучены!  Сами  и  подпишем  изменённую  Грамоту.
      Ярослав  Всеволодович:
      --  Ну,  что?  Берёте  срок   для  раздумий  до  завтрашнего  утра?
      Игнат  Прохорович,  выйдя  вперёд,  авторитетно  заявляет:
      --  Если  внесёшь  нужные  слова,  завтрева  утром  и  подпишем. Слово  даю.
      Велесов:
      --  Все  слово  дают  или  ты  один?
      Над  толпой  пронеслось:
      --  Все  даём!  Все!
      Полковник  очень  строго:
      --  Добро!  Внесу  изменения.  Сам. Лично.  Помогу  защитить  ваши  интересы,  если  придёте  завтра,  не  обманете.
      Толпа:
      --  Придём!  Не  обманем!
      Велесов  строго:
      --  Добро!  Расходитесь!
     Толпа   расходится  с  довольным  гудением.
      Ощущения  мрачности  и  надвигающейся  трагедии  в  процессе  разговора  полковника  с  народом  постепенно  тает.  На  момент,  когда  крестьяне  расходятся,  от  угрозы нет  и  следа.
      Радует  обычное  солнечное  весеннее  утро.
      Смотрим  на  истоптанную  множеством  ног  землю  с  уже  местами   зеленеющей  поднявшейся  травой,  запрокидываем  голову  к  синему  небу,  ёжимся  под  еще  холодными  порывами  ветерка.
      Ярослав  Всеволодович,  расслабляясь  после  сильного  напряжения, потянулся,  поднял  голову  и  подставил  лицо  солнцу.  Довольно  зажмурился  и  радостно,  как-то  по-мальчишески,  улыбнулся.