Инженер

Смешав ни с чем не сравнимый вкус мушмулы с густым сладким вкусом туты, запах инжира с ароматом бархатных персиков, добавив к ним  алую сочность  арбузов и нежную мякоть дыни,  аккуратно помешивая, залив все жарким солнцем и накрыв ясным  небом ,    Всевышний сотворил грузинское лето.
И оно уже заканчивалось. Оставались считанные дни до моего отъезда обратно в Москву.  Мой организм, познавший испытания холодом, старался  впитать   все тепло и ароматы спелого августа. Я старательно отгонял  образ серой московской автобусной остановки, окруженной прочно забетонированными  льдом лужами,  ,  а перед глазами упорно  проплывали нахохлившиеся от мороза  силуэты людей.  Я резко мотнул головой, чтобы избавиться от  мрачной картинки, но она только рассыпалась на мелкие пазлы и осталась храниться в ближайших закромах моей памяти, готовая в любой момент сложиться снова.
Я скучал по дому.  Скучал по тутовым деревьям вдоль нашей улицы,  по отцовским виноградникам, по роскошному фруктовому саду вокруг  дома и раскидистым апельсиновым деревьям,  неосмотрительно перебросивших свои ветви через ограду   на растерзание местной детворе.
 Воистину богат Кабул фруктами и солнцем!  На узких, раскаленных  мостовых  тут и там выстроены  пирамиды из невероятно крупных и сочных кандагарских гранат , прохожие покупают их мешками, как в Москве обычно люди покупают картошку. На каждом шагу попадаются нагромождения  из ящиков, до верху наполненных  фруктовой и ягодной мелочью:  желтобокой алычой, медовой сливой, освежающим лаймом,  мягкими  спелыми авокадо, сахарными абрикосами и увесистыми гроздьями винограда  самых разных сортов.
Так, я  уже с полчаса бродил в памяти по улицам родного города, сидя при этом под дверями деканата для иностранных студентов. Как вдруг, словно в продолжении моих грез, рядом прозвучала родная речь:
- Салам, бача! 
Я вмиг очнулся, и первое, на что наткнулся мой взгляд, были почти такие же джинсы, как у меня. Над ними красовалась белоснежная рубашка,  ворот которой  упирался в такую же белоснежную улыбку. Прямо передо мной, держа руки в карманах, стоял широкоплечий парень с пышной гривой черных как смоль волос, а его миндалевидные карие глаза светились дружелюбием и искренней радостью.
- Салам! – ответил я улыбкой на улыбку.
- Ты с Афганистана, брат? – задал парень практически уже ненужный вопрос, так как и без него  стало ясно, что мы земляки.
-Да! Я из Кабула, - назвал я свой родной город. - От куда ты?
- Я из Мазари Шарифа! – расплывшись еще шире в улыбке, ответил парень.
Только человек, имевший в своей жизни опыт расставания  с родным домом, может понять, какую радость приносит встреча с земляком и как сладостно звучание родной речи. Мы  с головой окунулись в типичный  разговор двух совершенно не знакомых, но  сродненных одной землей людей.
Парня из Мазари Шарифа звали Джавидом. Как оказалось, он тоже проходил здесь подготовительный курс, только в другой группе иностранных студентов, и жил в одном из дальних корпусов общежитий. По стечению этих обстоятельств мы и не подозревали о существовании друг друга в стенах одного университета. Джавид так же, как и я, был вызван сегодня с утра в деканат для получения дальнейшего распределения на учебу.
Я посетовал ему , что ужасно не хочу возвращаться обратно в Москву, неизгладимо ранившую мое тело и душу своим холодом.
- Слушай, Фарид! У меня есть брат, он учится  не в Москве. Сейчас скажу… есть такой город, – Джавид прищурил один глаз, пытаясь вспомнить название. - О! Харьков! Я точно не знаю, где это, но говорят там теплее! Попросись туда! Там много наших учится.
Я несколько раз повторил про себя диковинное название спасительного города и с надеждой вошел в только что открывшиеся двери деканата.
Ламара Тамазовна, полноватая грузинка в очках  на орлином профиле,  с  важным видом, восседала за большим столом, загроможденным стопками личных дел. Поздоровавшись на грузинском языке, я назвал свое имя и фамилию. С минуту порывшись в  папках, ее пальцы привычным движением развязали узел  на одной из них, и несколько листов  моей шестнадцатилетней биографии явились ее взору. Она бегло стала их изучать, изредка через очки поглядывая на меня.
- Так ты из Кабула, Фарид? – прозвучал ее, как для женщины немного резковатый, привыкший раздавать указания, голос.   – Смотрю, ты толковый парень - школу закончил с отличием, поэтому и направление в саму Москву дали. Москва - она ж не для всех. Туда мы тебя обратно и отправим. Кем стать хочешь?
Я еще не знал кем хочу стать, но точно знал , что в Москву я не хочу.
- Ты с профессией определился? – серьезно посмотрела на меня Ламара Тамазовна.
  Вопрос о выборе специальности со мной дома не обсуждали. Меня просто год назад отправили «на учебу в союз», а чему учиться - это уже обычно решалось на месте и не всегда самими абитуриентами. Отец был полностью удовлетворен тем, что мои школьные успехи дали мне шанс учиться в престижном московском международном университете, и, скорее всего, в его глазах я должен был стать дипломатом под стать старшему брату, еще успевшему  получить свое образование во Франции. Но уже несколько лет ветра государственной политики веяли в другую сторону , они то и сменили направление  самолетов, уносящих на своих крыльях студентов .  Престижным теперь считалось учиться в братском СССР и неприменно в Москве.
 Отец и представить себе не мог, что я собьюсь с намеченного им курса и окажусь вместо Москвы в Тбилиси.
  И вот, в свои шестнадцать с небольшим лет я остался один на один с этим достаточно фундаментальным для всей последующей жизни вопросом. Советоваться было не с кем да и некогда - прицельный взгляд Ламары Тамазовны требовал немедленного ответа.
  На Востоке всегда особенно почитались две профессии: врач и инженер. Получивший диплом врача, - молодой человек, сразу же добавлял к своему имени слово «доктор» и становился гордостью семьи .  Величать себя инженером тоже считалось хорошим тоном, а хороший или плохой инженер - это уже был вопрос второстепенный.  Я вздохнул про себя. Ни первая, ни вторая профессия меня, мягко говоря, не вдохновляли. Моей страстью была только музыка. Но делать нечего, и мне предстояло выбрать из двух зол наименьшее. Ни малейших склонностей к врачеванию я у себя не обнаружил, хотя и попытался представить   довольное лицо отца, узнавшего, что его сын станет врачом.  Это  не помогло, и я  решительно отрекся от тернистой стези лекаря.  Таким образом, методом исключения у меня осталась профессия инженера. Что она собой представляет, я толком не осознавал, так как в нашей семье инженеры раньше не водились. Мне предстояло стать первым.
  Мой ответ Ламаре Тамазовне звучал так:
- Хочу быть инженером. Только не надо в Москву! –  деловито ответил я.
Две безукоризненные дуги бровей взмыли над тонкой оправой очков, что выдало сильное удивление этой невозмутимой, как мне казалось, женщины.
- Почему не надо в Москву? Обычно все хотят в Москву, – переведя взгляд с меня на мою анкету, переспросила она.
- Мне там не понравилось, - выпрямившись, проговорил я.
- Москва – прекрасный город, многие мечтают туда попасть, - спокойно, как с маленьким ребенком, заговорила со мной Ламара Тамазовна. - У тебя же направление в университет Патриса Лумумбы. Тебе в Москву прямая дорога! Такая возможность не всегда и не всем выпадает. Зачем от нее отказываться?
     - Я не хочу в Москву! – как можно настойчивее  произнес я. 
- Вижу, у тебя есть веская причина, по которой ты так не хочешь ехать туда, – уже озадаченно покосившись на меня, спросила Ламара Тамазовна. Что тебе там могло так не понравиться? - смерив меня взглядом с ног до головы, поинтересовалась она.
- Там холодно! Очень!  - назвал я свою вескую причину.
 Очки от резкого скачка  бровей  сползли с переносицы. Но были немедленно водворены обратно указательным пальцем.
  Может это и вызовет у многих снисходительную улыбку, но для меня, тогда еще совсем пацана, оторванного от родных мест и заброшенного на выживание в совершенно другую среду, эта причина была действительно веской.
   Таким я был не один. Каждый год самолеты пачками доставляли молодых парней из Афганистана в Союз, чтобы за пять лет пребывания в соцстране воспитать  из них «правильно» мыслящих коммунистов, а заодно, если получится, и специалистов разных профессий.
  Все, как один, кареглазые  брюнеты,  налегке,  вприпрыжку сваливались с трапов самолетов в совершенно чуждую,  как по климату, так и по своему укладу, неизвестную для них страну.
  В единственной дорожной сумке обычно пара джинс на смену, летние футболки, рубашки, максимум - костюм и туфли. Особо прозорливые могли запастись кожаной  курткой.
  Их матери –  мудрые восточные женщины,  но, к сожалению, не всегда образованные,  плохо представляли себе,  где предстоит жить их сыновьям, по этой причине мало кто из них догадывался снабдить своих чад теплыми вещами.
  Отцы обычно выдавали несколько долларовых банкнот, на которые, по их мнению, в Союзе можно было купить первое необходимое. Но о том, что в таинственном СССР , что-либо купить из одежды было проблематично, а за доллары и вовсе невозможно, их сыновья узнавали уже по прибытии.
   Чтобы мало-мальски выучить сложный, принадлежащий к другой языковой группе, язык, хоть немного разобраться в перевернутой вверх дном системе советского государства ( а для нас она была именно такой)   освоить хитросплетения черного рынка обмена валют и открыть для себя такое загадочное явление природы, как фарцовщики , на это уходил примерно год.
Год, в который нужно было выжить.
 А пережить суровую российскую зиму, не имея достаточно теплой одежды и обуви – это еще тот экстрим.
Поэтому, глядя прямо в глаза  обескураженно приоткрывшей рот  Ламаре Тамазовне, я еще раз отчетливо повторил:
- Я не поеду в Москву! Я хочу в Харьков!
- Почему именно в Харьков? – с глубоким грудным вздохом спросила декан.
- Там теплее!  - ни секунды не сомневаясь, выдал я свой козырный аргумент.
Неугомонные очки опять предприняли попытку бегства с переносицы Ламары Тамазовны на самый кончик ее носа, за что были рывком  сняты и брошены на стол.
  Мне стоило немалых усилий убедить эту бесчеловечную, упрямую женщину сменить мне место обучения с Москвы на Харьков и дипломатическую специальность на инженерную.
  Тогда  из нас  двоих только она одна понимала, что ее печать и подпись в правом нижнем углу листа бумаги навсегда меняли мою судьбу, и Ламара Тамазовна отчаянно сопротивлялась менять ее в эту сторону.
   Но где уж справиться  бедной женщине  пусть еще и с юным, но мужским организмом, в котором бурлит  восточная кровь . Примерно через полчаса бесполезных рассуждений и убеждений Ламара Тамазовна, в очередной раз покачав головой, сдалась – “Хорошо, Фарид, приходи завтра, твое направление будет у секретаря. Ты поедешь в свой Харьков. Я посмотрю, что там есть.»
  На следующее утро, в 9 часов я уже выходил от секретаря, держа в руках направление в заветный Харьков. Примостившись на ступеньках между третьим и вторым этажами, я старательно по слогам, бормоча себе под нос, прочитал содержимое листа:
“УССР; г. Харьков;  ХИИКС; ИНЖЕНЕР  ГОРЭЛЕКТРОТРАНСПОРТА.

  В этот момент из закоулка моей души  вынырнуло, едва уловимое чувство , что я сделал что-то не так. Я еще не предполагал, что за странным длинным  словосочетанием меня  подстерегают: бесконечные ночи над чертежами, занудные лекции по нелюбимой  геометрии  ,  зубрежка изощренных  формул  по физике и убийственные зачеты по матанализу. К тому же все  выше перечисленное смачно приправлялось   летними  практиками   в    душных, покрытых машинным маслом ямах троллейбусных депо, где в невыносимую жару мне придется с утра до вечера орудовать огромным гаечным ключом.  Вздохнув, я поспешил отогнать нехорошее предчувствие. Главное – я не вернусь в Москву! 
  Зажав в руке направление, я поспешил на последнее занятие   к Нине Иосифовне.
- Ты получил направление, Фарид? – увидав, бумагу в моей руке, поинтересовалась старенькая учительница, с неизменно святящимся добротой взглядом.
  – Где будешь учиться, в Москве?
- Нет, в Харькове! – с чувством удовлетворения  ответил я.
- Дай-ка мне посмотреть, - протянула  она руку в мою сторону .
Нина Иосифовна, едва взглянув на бумагу, нахмурилась, а ее губы выровнялись из улыбки и сложились в плотно сжатую  линию.
          - Фарид, сынок, это не для тебя! – перекладывая направление с одной руки в другую , тихо сказала она. – Ты же артист,  тебе петь нужно,  музыкой заниматься. Можно было бы на журналистику или что-то связанное с телевидением попробовать. У тебя бы получилось.  Но не ЭТО! – потрясла она листом бумаги перед собой.
От произнесенных Ниной Иосифовной фраз, ощущение  совершенной ошибки опять дало о себе знать.
Как я не подумал о работе на телевидении?!
Ведь с 14 лет я два года вел передачу для подростков на кабульском канале. Случайно, узнав в школе о прослушивании на телеканале, ничего не сказав родным, я пришел в назначенный день, заполнил анкету, отстоял длинную очередь из претендентов и, наконец, вошел в студию. Приятная женщина в длинном  закрытом темно-синем платье  попросила меня сесть за стол и с выражением прочитать любую статью из газеты, лежавшей передо мной. Я взял газету и как можно четче и громче прочитал несколько, попавших мне на глаза строк. Неожиданно,  через минуту, мое чтение прервали, а меня поблагодарили и выпровадили.  Прошла неделя, я уже и думать забыл, что куда-то ходил, как вдруг, вернувшись домой со школы,  обнаружил некое оживление среди домочадцев. Оказалось, утром у  музыкальной группы, в которой играл один из моих старших братьев, на том же канале проходила запись, где ему и  сообщили, что ведущим новой молодежной передачи выбрали меня, показав  анкету с моим фото. В этот день я впервые испытал искушение триумфом и победой!
  Со следующего понедельника к моим школьным урокам и занятиям музыкой добавились постоянные записи в студии.
   Мой отъезд в Союз сразу после окончания школы вынудил меня передать свой почетный пост ведущего другому счастливчику из подрастающего поколения. Но за два года волшебный мир телекамер успел пленить мое сознание, и расставание с работой на канале ранило душу.
  Теперь, стоя перед Ниной Иосифовной, я окончательно осознал, что совершил ошибку.
  Афганистан – крупнейшая страна, где отродясь не было даже железнодорожного транспорта. Правда, в Кабуле  когда-то за долго до моего рождения был трамвай. Трамвайчик тот был паровым и ничего общего с электричеством не имел. Ходил он из Кабула во «дворцовый район» Даруламан. Общая длина его жизненного пути составляла не больше 25 лет, так как запущенные примерно в 1923 году, вагоны к 1938-му   были уже  заброшены, а в 1940-ом узкоколейка и сам трамвайчик полностью демонтированы. На память о нем кабульцам и людям, интересующимся историей транспорта, осталось несколько пожелтевших фото.
Я решил не поддаваться отчаянию и попытался поддержать себя мыслью о существование   в Кабуле троллейбусной системы. Утешиться особо не получилось, так как  уже ко времени моего отъезда  она  почти пришла в негодность.  Накаляющаяся  же обстановка  в стране не сулила благоприятного будущего не только ее жителям, но и нескольким троллейбусам, выпущенным фирмой “Skoda”. С большими круглыми выпученными от удивления фарами-глазами, будто спрашивая у самих себя, как их угораздило очутиться в этой стране, они нерешительно, с опаской передвигались по сильно изношенной, постоянно искрившей, контактной сети. За последующие годы постоянных военных действий от троллейбусной сети и вовсе ничего не осталось.
     Но менять что-либо в моем направление было уже поздно, поэтому впереди меня ждало будущее инженера горэлектротранспорта без этого самого транспорта.
   Успокаивало только одно – в Харькове будет теплее, чем в Москве!