Проклятье

Историю хочешь, деточка? Правдивую? Страшную? Чтобы кровь в жилах стыла и волосики дыбом? А ничего, что на ночь? Спать тебе потом как после такой истории будет? Ничего, говоришь, привычная? И не после таких засыпала? Не отстанешь, пока не расскажу? Ну, ладно, слушай тогда. Но если что – пеняй на себя. Я тебя предупредила.

Жили-были когда-то соседи – на одной площадке обитали. И так как-то получилось, что были они похожи между собой и семьями, и интересами. А поскольку разделяли их только несколько метров, то двери их квартир не закрывались ни днем, ни ночью. В общем, жили они себе душа в душу из года в год. Вместе праздники встречали-провожали, вместе гуляли до рассвета, вместе детей растили. Кто  где что заработал или нашел – все на общий стол ставили, ничего не прятали, всем делились.

И вот однажды пробежала между ними черная кошка. Что уж точно там случилось, кто что сказал, никто так и не узнал, хотя интересовались, спрашивали. Побили они горшки, конечно, конкретно: крик стоял несколько дней, за глаза грязью друг друга поливали, сплетни разносили, тайны выкладывали… Милиция от подъезда не отъезжала, считай, – то одни вызовут, то другие. Потом пик войны прошел, страсти поутихли.

Но мира все равно не случилось. Пакостили друг другу по-прежнему, не здоровались, не заговаривали друг с другом. Если уж что-то сильно было надо – только через посредников решали, через соседей. Или записки в двери оставляли – мол, так и так.

Так бы, наверное, все и утихло со временем, пусть прежней дружбы и не было бы, но жили бы себе по-людски. Если бы одна из женщин не затаила злобу лютую. Бабы – они ведь такие, злопамятные и пакостливые. И злоба эта не утихала и не уменьшалась, только росла изо дня в день.

И однажды эта женщина решилась на страшное – пошла к цыганке и попросила на вражью семью порчу навести. Цыганка та была старая, опытная, умная. Как услышала, о чем ее просят, стала умолять женщину передумать, не делать этого. Но женщина твердо на своем стояла – и уступила цыганка, сделала, как ее просили. А что ей? Грех ведь на том, кто порчу навести просит. А не на том, кто наводит.

И вот взяла та женщина заговоренную гречку, насыпала ночью на порог врагов, молитву нужную  прочитала – все, как та цыганка научила. И стала ждать и торжествовать.

Скажу тебе честно, мы не сразу поняли, что случилось. У всех своя жизнь, свои дела, свой шахер-махер… Но начали мы как-то замечать, что стали реже видеть членов той семьи – ну, которую прокляли. Раньше они тут, на глазах все время были – то за столиком во дворе кутили, то, не дойдя до квартиры, на лавочке у подъезда спали, то на клумбе блевали. А то не видно их и не видно. По подъезду прошмыгнут утром и вечером – и все. 

И стук в их квартире постоянный какой-то странный раздаваться начал. Нет, у них и раньше тихо никогда не было – но тогда как-то все понятно было:  микроволновку об стену кинули, холодильник уронили, кого-то чем-то били... Звуки как звуки, у всех такое в доме. А тогда стало как-то не по-людски: то мелкий стук, то перестук какой-то… А потом вообще кто-то на пианине заиграл – а мы даже не знали, что у них пианино было. Ну, да что поделаешь – это их дело и их семья.

А потом… Потом был День независимости, который мы запомнили навсегда. Мы его всегда всем двором праздновали, но как-то не сговариваясь:  как день за полдень переваливал, холодок начинался, собирались во дворе, выносили кто что гаразд и веселились до ночи. Мы все гадали, как те две семьи между собой поладят, ставки делали – сядут ли за  один стол или одни выйдут, а другие – нет, как первых увидят. 

Та женщина, что порчу наводить ходила, вышла одной из первой – с двумя бутылками, тарелкой нарезки с салом, хлебушком. И села такая – с хитрым лицом. А те, другие, враги их, последними вышли. Мы как увидели, что они к общему столу несут – так и ахнули. Как они до такого докатились? Катька, дочурка Светкина, такую истерику закатила, что даже из-за стола ее уносить пришлось – успокоить просто так не получалось.

Отец того семейства нес кастрюлю с борщом, мама – огромную кастрюлю с мясным чем-то,судя по запаху, дети – какие-то булочки на тарелочках. Подошли. Мы молчим, дети голосят. И они молчат.

Потом заговорил отец семейства. Поставил кастрюлю на стол, упал на колени и начал выговаривать все, что на душе накипело за эти дни.

И узнали мы, что проснулись они как-то утром странно выспавшиеся и трезвые – хотя перед этим всю ночь кутили. И рано проснулись. Дети сразу кинулись убирать в своей комнате, жена посуду мыть и завтрак готовить побежала, муж ремонтировать ванную принялся… Потом потянуло их что-то из квартиры – муж работу пошел нашел, жена, когда полноценно отработала свою смену на фабрике, дети в школе даже писали что-то. Дальше становилось только хуже. Каждый раз, когда они приходили домой, то вместо того, чтобы выпить, расслабиться, отдохнуть, дети садились учиться, родители начинали по хозяйству хлопотать, ремонт делать…

- А сегодня мы не сможем посидеть с вами, как обычно… У нас билет на концерт, - сказал тогда мужчина и горько зарыдал. 
    
Это, считай, и был последний раз, когда мы их видели. Дальше  все только ухудшалось: стали они по концертам-театрам ходить, по музеям шастать… Белье перестали на улицу выносить, мусор в окно выбрасывать, плевать под ноги, блевать на клумбу, на лавочке с пивком сидеть. Ни поговорить с ними, ни выпить стало… Они вскорости и переехали куда-то – наверняка, поближе к центру и культурному отдыху.

Так и пропали люди, считай, ни за что! Вот как сильно цыганское проклятие действует!

Что, испугалась? То-то же! А я тебя предупреждала, что история страшная будет! Ну, ничего, не плачь, не расстраивайся, тебя никто так не проклянет! Что? Да не проклянет, говорю! Ну, ладно, только для того, чтобы ты спокойно спала. Даю слово, что если тебя так проклянут, я сниму заклятие. Поверила? Молодец. Спи давай уже, а то меня там гости заждались, пока я тут с тобой сказки сказываю.