Несостоявшийся рассвет. Часть 3. Школа

ГЛАВА 1

     Спустя месяц, на уроке арифметики, Ирина Владимировна объявила всему классу, что за выполнение домашних и классных заданий начнёт выставлять отметки. «Теперь всё будет по-другому. Каждый ученик сможет увидеть, какую он заслужил оценку за выполненную им работу, а родители — узнать о вашей успеваемости в школе».
     Мы замерли от такой новости: было как-то страшновато, а, с другой стороны, хотелось увидеть в тетради или дневнике желанную оценку. Ну, положим, пятерку или четверку. О тройке или о двойке старались не думать.
     Я о плохой оценке тоже не задумывался, поскольку читал лучше всех в классе и умел считать устно до ста. Поэтому выполнение начавшейся классной работы показалось мне делом нетрудным. Ирина Владимировна писала на доске примеры по сложению и вычитанию простых чисел, а мы должны были переписывать их в свои тетради, но уже с правильными ответами.
     Решать примеры можно было, применяя палочки или счёты, которые имелись у каждого из нас. Но я не стал применять арифметические устройства и, как всегда, обошёлся пальцами, заранее представляя большую красивую пятерку, выведенную мне Ириной Владимировной.
     В конце урока она собрала тетради, уложила ровной стопкой на учительском столе и показала в учебнике, какие примеры по арифметике следует выполнить дома.
     Прозвенел звонок. Толкая друг друга, мы поспешили покинуть класс. Дело в том, что коридор, ведущий к выходу из школьного здания, был узким и длинным, а дверь на улицу, хотя и распахивалась настежь, не вмещала всех желающих поскорее выбраться из школы. Из-за этого в начале учебного года мы надолго застревали в нём, пропуская сначала более взрослых учащихся.
     Пока мы ждали, у выхода образовывалась толпа семиклассников, визжащих девчонок и застрявших между ними учеников младших классов. Тут же стояла тетя Клава со шваброй, наводя порядок среди шумных подростков. Иногда ей приходилось применять своё орудие труда против не в меру зарвавшихся «добрых молодцев» из старших классов, умышленно создающих невиданную толчею. «Козлов!» — часто кричала она на долговязого парнишку, которому нравилось, упёршись в дверь руками, никого не пропускать и при этом кричать благим матом, что ему наступили на ногу.
     Однако, завидев приближающуюся швабру, он переставал жаловаться и резко проскакивал вперёд. Неожиданное освобождение дверного проёма приводило к куче мала прямо на пороге выхода из школы. После чего слышались истошный смех самого Козлова да жалобные крики пострадавших девчонок и малолеток.
     Но постепенно мы научились легко выбираться во двор. Всё было просто. Поскольку наша классная комната располагалась близко к выходу, мы, как только заканчивался урок, старались быстрее пройти этот узкий, но пока ещё свободный коридор и сразу оказывались на улице.
     Уже оттуда мы часто наблюдали за отчаянными попытками остальных учащихся «вырваться на свободу», а заодно — и за всеми проделками самого Козлова с его сообщниками.
     Так было и в этот раз. Выбежав во двор сразу после звонка, мы, делясь впечатлениями об уроке, стал расходиться по домам.

* * *

     Чтобы посетить врача, мать отпросилась с работы, а рано утром повезла меня в городскую поликлинику. Но там уже было много людей, и мы около двух часов просидели в очереди.
     Врачом оказалась пожилая женщина в белом халате. Она сидела за небольшим столом, а рядом — стояла накрытая белой простынёй тумбочка. На ней лежал поднос с всевозможными блестящими инструментами, от одного вида которых мне сделалось дурно, так как я представил каждый из них в своём ухе.
     — Ну что там у вас? — сухо спросил врач.
     Мать стала рассказывать историю заболевания.
     Продолжая слушать, женщина вложила в мою ушную раковину холодную металлическую трубочку, опустила прикреплённое к её голове круглое зеркало и склонилась надо мной. Затем намотала кусочек ваты на длинную металлическую спицу, вставила в отверстие трубочки.
     От страха я зажмурил глаза, слегка отодвинул голову.
     — Сиди спокойно! — приказала она и притянула к себе за мочку уха.
     Когда слуховое отверстие было очищено от гноя и то же самое проделано со вторым, хмыкнула:
     — Всё понятно…
     — Скажите, доктор, — нерешительно и с надеждой в голосе обратилась мать, — что-нибудь можно сделать?
     Женщина ответила не сразу и молча достала из шкафа большую спринцовку.
     — Будем лечить стрептоцидом. Десять дней. Другого средства пока не придумали.
     Затем оттянула мочку уха, засунула наконечник спринцовки в металлическую трубочку и вдула какой-то белый порошок. То же самое проделала и со вторым ухом. Процедура оказалась не из приятных. От сильной и мощной струи и страшного шума у меня навернулись слезы.
     — Ничего. Терпи. Будешь ходить ко мне каждый день. А плакать нечего. Это совсем не больно, — отчитал врач и стал что-то записывать в медицинскую карту.
     — Можете идти. Зина, зови следующих, — приказал он медсестре.

* * *

     На другой день наш класс с нетерпением ждал урока арифметики. По расписанию он был вторым, и на перемене, не выходя из помещения, все оживлённо обсуждали, кому и какая может достаться отметка. Я был спокоен, рассчитывая получить пятёрку или, в крайнем случае, четвёрку.
     Прозвенел звонок. Как всегда, строгая и подтянутая, вошла Ирина Владимировна. После приветствия она прошлась между партами и сделала замечание Бурдакову Юрке, у которого был растрёпанный вид. Затем села за стол, проверила по журналу присутствующих и положила руку на принесённую ею стопку тетрадей.
     Мы замерли.
     — А теперь поговорим о наших первых оценках. Можно смело сказать, что большая часть из вас неплохо справилась с классным заданием. И это хорошо. Но меня огорчили те учащиеся, которые, на мой взгляд, могли бы выполнить классную работу на отлично или на четвёрку. Сейчас я не буду называть имена этих учеников. Первый блин, как говорится, комом. Поэтому я просто верну вам тетради, чтобы каждый сам сделал вывод, увидев оценку.
     По мере того, как очередной ученик открывал свою тетрадь, в классе нарастало оживление.
     — У меня «четвёрка», — важно объявил со второй парты Киселёв Игорь.
     — Ребята! У меня тоже! — почти заорал его сосед. — Вот не ду-умал!
     Посыпались и пятёрки, владельцы которых не только громко хвастались соседям, но и подпрыгивали на своих партах. Но некоторые ученики, открыв тетрадь, молчали и сразу же закрывали её, озираясь по сторонам.
     Дошла очередь и до меня. Я взял свою работу и, ничего плохого не подозревая, открыл тетрадь. В ней красовалась не ожидаемая мною «пятёрка» и даже не «четвёрка»! Там стояла жирная «тройка»! Я тут же захлопнул тетрадь и почувствовал, как меня бросило в жар. Не веря глазам, теперь уже осторожно, открыл её снова, но наглая тройка от этого не исчезла. Тогда я сунул тетрадку в портфель, испугавшись, что кто-нибудь захочет посмотреть оценку. Тяжело вздохнув, как бы с безразличным видом, стал разглядывать лица одноклассников. Теперь среди них мне можно было легко угадать своих сотоварищей по несчастью.
     Впоследствии, я вырвал этот злополучный листок с тройкой, чтобы, не дай бог, её не увидела мать или обрадованный моим неуспехом отчим. После экзекуции над тройкой тетрадка стала расползаться, и я со временем выбросил её, как страшный сон из головы.
     Однако само событие, связанное с получением первой оценки в моей жизни, выбросить из памяти, как разлетевшуюся тетрадь, мне не удалось до сих пор.

* * *

     Шло время. Я обзавёлся новыми друзьями. Конечно, в первую очередь, это были мои одноклассники или ровесники из параллельного класса. Больше всех я сошёлся с Виталькой Головко. Нам было по дороге из школы, и вместе с его братом Димкой мы проделывали каждый день один и тот же путь до моих бараков. Дальше ребята шли сами.
     Я любил приходить к ним в гости по выходным дням. Их просторный дом и двор располагались в тупике не заасфальтированной улицы, что позволяло использовать её в качестве игровой площадки. По этой причине у Виталькиного двора часто собирались местные мальчишки и, когда было сухо, устраивали всевозможные игры: в городки, в футбол или в рюшки.
     На заросшем бурьяном поле перед моим бараком играть в такие игры было невозможно. Даже пригласить друзей в свою небольшую комнату, заставленную мебелью, я не мог. Да и мать требовала, чтобы дома были чистота и порядок. Поэтому Виталик приходил ко мне в гости редко и мимоходом. Привыкший к простору, он долго не задерживался и обычно приглашал играть к себе.
     Мой новый друг был сообразительным и способным пацаном. Никто лучше его не играл в городки и рюшки. Не было ему равных и на уроке физкультуры. Кроме того, он обучался в детской музыкальной школе. Учился везде легко, благодаря своим природным способностям. По натуре беззлобный, ловкий и весёлый, он притягивал к себе ребят и был прирождённым лидером. Помню, я завидовал ему. Но между нами царили не только дух соперничества, но и искренней дружбы. Как показала жизнь, общение с ним научило меня многому.
     В своём дворе и в доме напротив я тоже нашёл друзей. Это были Витька Федоренко и Володька Загруднов, оба из моей школы. Вовка жил через улицу в собственном доме. Его мать официально считалась разведённой, и у неё, время от времени, появлялись сожители, которых она требовала от послушного сына называть папами. По натуре мечтательный и, я бы сказал, нежный мальчик, очень похожий на мать, Вовка легко вписывался в нашу компанию с Витькой. Его не надо было уговаривать, чтобы он вышел поиграть на улицу или сходить прогуляться по окрестностям Новопятигорска. Часто оставаясь дома один, он с удовольствием общался с нами.
     Витька Федоренко был его полной противоположностью. Поджарый — в отца, он обладал вспыльчивым характером и мог легко полезть в драку. Даже я, несмотря на мою плотность и умение неплохо бороться, побаивался его дикой ярости, в приступе которой Витька хватал всё, что попадало под руку, чтобы нанести удар противнику.
     Но у нас с ним был своеобразный паритет. Зная его вспыльчивость, я не навязывал своего мнения и, если он возражал, просто уходил к другим друзьям. У меня их было достаточно, а у него — я да Вовка. Не желая терять дружбу, он был вынужден считаться со мной.

ГЛАВА 2 
    
     В декабре наша семья решила отметить день рождения матери. Пригласили несколько человек из нашего барака, в том числе и Валькину мать, работающую с отчимом на одной стройке. Приехали и какие-то незнакомые мне люди, земляки отчима из Сибири, а среди них — Гоша, весёлый, разбитной и, видать, добрый дядька. Он пришёл в кожаном длинном пальто, заметно прихрамывая на правую ногу. Оказалось, что дядя Гоша — бывший военный лётчик и потерял правую ногу на фронте. Среди прочих наград на его пиджаке красовался и орден Красной звезды.
     Гошка, так называли его гости, сразу оказался в центре всеобщего внимания, потому что был балагуром и любил травить смешные фронтовые анекдоты. Мне он, как и всем, тоже понравился. Посадив на свою целую ногу, дядя Гоша при первой нашей встрече дал потрогать все его награды и даже отвинтил орден, чтобы я смог подержать его в руках. Было видно, что в любой компании он сразу становился всеобщим любимцем. Так было и в этот раз.
     Гости тянулись к нему и при этом подтрунивали над его одной ногой, вроде того, что теперь у него стало в два раза меньше девок. Но дядя Гоша на такие шутки не обижался. Смеясь, бывший лётчик отвечал, что в любовном деле это не главное, а вот главное-то как раз у него в полном порядке.
     Когда же он вынул из кармана дорогую коробку «Казбека» и бросил её на стол, то покорил этим окончательно и тех, кто его до сих пор не знал.
     — О-о-о! — в один голос зашумели гости. — Смотри-ка, «Казбек»! — и курящие дружно потянулись рабочими ручищами к уже открытой коробке.
     Тётя Клава, Валькина мать, тоже вытащила из неё хорошо пахнущую папиросу, и дядя Гоша, как заправский ухажёр, поднёс к её лицу зажжённую зажигалку.
     — Спасибо, Гоша. Вот это настоящий кавалер! — воскликнула она и поцеловала его в щеку.
     — Ты, Гошка, смотри! — обратился к нему один из приехавших. — А то нас без баб оставишь.
     — Да-а, — с задумчивой иронией сказал другой, а, если бы у него сейчас и вторая нога была?
     Мужики дружно рассмеялись.
     — Ладно, не бойтесь, мне всё равно надо протез снимать, а то сидеть неудобно, да и культя болит. Как хозяйка разрешишь? — обратился он к матери.
     — Гоша! Давай выпьем по стаканчику за встречу. Видишь, люди заждались? А потом я помогу тебе снять и протез, и всё, что ты попросишь.
     Все засмеялись шутке матери и подняли гранёные стаканы. «За встречу, дорогие гости», — послышался голос отчима. В это время я уже успел достать наш маленький граммофон, пластинки, и комната наполнилась жизнерадостной музыкой фокстрота и клубящимся дымом папирос.
     Через некоторое время к нам пришла Валька. Скромно поздоровавшись со всеми, она подошла к танцующей тёте Клаве и что-то сказала на ухо.
     — Молодец, дочка, — услышал я. — Раз, говоришь, выучила — можешь пойти и погулять.
     Но Валька продолжала топтаться на месте.
     — А-а, Валечка! — заметила её мать. — Ну-ка давай за стол, — и повела её к единственно свободному месту возле дяди Гоши.
     Тот сидел за столом без протеза и в одних трусах. Изрядно захмелев и, наверное, устав с дороги, он опёрся двумя локтями в стол и положил на подставленные ладони голову с молодыми вьющимися тёмно-каштановыми волосами.
     — Гоша! — попыталась растолкать его мать. — Ты что? Уже спать надумал?
     — Устал, — забубнили мужики. — Попробуй-ка так на одной ноге весь день походить, вот и сморило.
     — Лидка! Уложи его на кровать и подвинь к стенке, — посоветовал отчим.
     Надо сказать, что за неимением лишних стульев, часть гостей и Гошка сидели на краю кровати. Поэтому мать откинула притомившегося гостя на большие подушки, привезённые ещё из Сибири, и, подхватив его единственную ногу, закатила того поближе к стене. Там Гошка и продолжил свой сон в одних трусах, съехавшими немного набок. В комнате было жарко, поэтому накрывать его ватными одеялами не стали, и веселье продолжилось.
     Наконец, изрядно подвыпившие гости заметили, что мать в основном хлопочет между печкой и столом, и потребовали от неё выпить штрафную. Под общее одобрение с утра ничего не евшая мать выпила спиртное до дна и быстро захмелела. От этого её голубые глаза засветились озорным блеском, и она вместе с тётей Клавой вышла на середину комнаты.
     Дробя пол каблуками, они стали соревноваться в пении частушек. Мужики смеялись, хватались за животы и одобрительно кричали:
     — Ай, да бабы! Уморили!
     — И-их! — закончила мать соревнование с тётей Клавой, которая в Сибири не жила и не всегда могла остроумно ответить местными частушками.
     — Клавка, — по-хозяйски позвала мать, — иди, сядь со мной. Валечка, подвинься: пусть твоя мама рядом посидит. Ваня! Наливай гостям, — приказала она отчиму.
     — Ну, ты, я вижу, Лидка, разошлась, — нарочито неодобрительно и в то же время гордясь женой перед мужиками, откликнулся он.
     Налили. Выпили. Кто-то запел:

     Ревела буря, дождь шумел,
     На небе молния блистала;
     И беспрерывно гром гремел,
     И в дебрях буря бушевала.

     Последнюю строфу на повторе подхватил весь стол.
     Я очень любил эту песню, ещё живя с Сибири, и, слушая её, сразу представлял картину тёмной и страшной в такую погоду дикой тайги. Тогда я ещё не понимал основного смысла спетого, не знал, кто такой Ермак, но я хорошо представлял себе те места и чувство страха перед разбушевавшейся стихией.
     Затем гости спели ещё несколько грустных и красивых народных песен, после которых один мужик, закрыв лицо ладонями и поставив локти на стол, заплакал. «Коленька, — стала гладить его по голове сидящая рядом женщина, видно, жена, — не надо. – Все забеспокоились, зашумели, но гладившая мужа женщина стала их успокаивать: – Это у него пройдёт. Мать недавно похоронил».
     Последние слова она произнесла притихшему столу почти шёпотом, продолжая успокаивать мужчину.
     — Эй! Владик! — услышал я голос отчима. — Поставь-ка нам что-нибудь повеселее.
     Я схватил первую попавшую пластинку, но вместо весёлой музыки полился торжественный и щемящий душу вальс «Амурские волны».
     — Ладно, — крякнул отчим. — Наливай! — приказал он сам себе и достал из-под стола припасённую им большую бутыль самогона.
     — Валя, — раздался голос уже пьяной матери, — иди, потанцуй с Владиком...
     Валька, как бы нехотя, поднялась, польщённая просьбами и со стороны гостей.
     Мы снова, как и в первый раз, начали топтаться на месте, изображая танцующих. Пьяных гостей это умилило, и они стали наперебой хвалить нас. При общем одобрении мы закончить этот длинный вальс и тут же выбежали в коридор, откуда послышались знакомые голоса соседских детей.
     Держась в полной темноте друг за друга, добрались до выхода из барака, где и столкнулись со Светкой, Витькой и долговязым парнем, которого я видел в день приезда новых жильцов.
     С ним я ещё не успел познакомиться, поскольку тот учился во вторую смену. Звали его Толиком. Будучи взрослее нас с Витькой, он быстро нашёл общий язык с девчонками. Когда мы стали играть в прятки, новый сосед бесцеремонно прижимал их к стенам коридора, хватал рукой ниже пояса, оправдываясь тем, что у него это получается случайно, из-за темноты. В ответ Светка и Валька визжали и обзывали его придурком.
     Я быстро понял, что Светке и особенно Вальке такое обращение нравится, а пищат и жалуются они только для вида. Витька же стоял или просто ходил за ними, как лопух, не представляя, что ему следует делать в такой ситуации.
     После очередного притворного визга Вальки я незаметно направился к своей комнате, которая гудела от хохота взрослых. Немного расстроенный, открыл дверь и был вынужден остановиться как вкопанный на пороге.
     Оказывается, гости смеялись над выходкой матери, которую, я уверен, она бы никогда не сделала, не будучи сильно пьяной. Мать изображала продавщицу. Со словами «Кому хорошей колбасы?» она держала в руке чистую тарелку, на которой были уложены вывалившиеся из трусов мертвецки спавшего Гошки его гениталии. От увиденной сцены в комнате стояли истошный смех и стон пьяных гостей.
     Меня никто не заметил, и я, осторожно пятясь назад, закрыл дверь.

ГЛАВА 3   

     С приходом весны нашей семье все-таки удалось перебраться из угловой комнаты барака в комнату №9. Из неё выехали соседи, и отчим, подсуетившись, договорился с начальством о том, чтобы переселиться на освободившуюся площадь. Сама комната выходила окном на асфальтированную улицу, что вполне устраивало мать, и располагалась ближе к выходу из барака. Последнее — имело значение, так как воду приходилось носить со двора, набирая её из колонки.
     Прежде чем перебраться на новое место, отчим затеял ремонт. Для начала сломал печь и выложил новую. Она теперь имела достаточно большую духовку, которой мать потом никак не могла нарадоваться; мощную тягу, благодаря чему разведённый огонь разгорался сразу и весело; и наконец — просторную чугунную плиту, быстро нагревающуюся после того, как растапливали печь.
     Но больше всего мне понравился сделанный отчимом рукомойник. Его  плоский бак из оцинкованного железа вмещал целых полтора ведра воды, что позволяло не так часто носить её со двора. Рукомойник имел белую эмалированную раковину с двумя углублениями для мыла. Под раковиной отчим смастерил тумбочку с дверцей, за которой можно было поставить ведро для слива воды.
     После ремонта мы купили и новую мебель: диван, шифоньер и обеденный стол. Оставили только большую никелированную кровать, да старые табуретки. Их отчим ценил и говорил, что в магазине такие крепкие уже не купишь.
     Теперь я спал на новом диване, который, как и кровать родителей, был поставлен возле единственного, но большого окна с другой его стороны.
     А вскоре мать повесила на окно белую штору из дорого тюля. От этого наша комната сильно преобразилась, стало светлой и очень уютной.
     Переселение, конечно, обмыли по-соседски. Валькина дверь теперь находилась напротив. Но я, после того, как убедился, что той нравится, когда её «лапают», старался избегать встреч с нею. Даже когда гости на новоселье попросили нас потанцевать, притворно пожаловался на якобы разболевшуюся ногу.
     Закончился учебный год. Та злополучная «тройка», полученная в качестве первой оценки за классную работу по арифметике, убедила меня в том, что учёба не лёгкое дело и требует каждодневных усилий. Боясь ещё раз получить позорную оценку, я стал тщательнее готовиться к занятиям. В результате, к концу года вышел в круглые отличники по всем предметам.
     Я помню, с какой радостью светились глаза матери, когда на последнем классном собрании Ирина Владимировна выделила меня, как старательного и примерного ученика.
     Довольные успехами, мы пошли домой. Уже во дворе, разговорившись с соседкой, мать не преминула поделиться с ней, что её сын — круглый отличник. «Поздравляю, Лида, — ответила та и с уважением посмотрела на меня. — А вот мой шалопай нахватал троек. Когда был маленький, слушался, а теперь его за учебники палкой не усадишь. Только отец с ним и справляется. Если что — сразу ремнём».
     И дальше они продолжили совсем неинтересный для меня женский разговор.

* * *

     После окончания учёбы начались первые в моей жизни летние каникулы. Теперь, уже ученик второго класса, я мог отдыхать целых три месяца! Любимым времяпровождением для меня стали игры, которые устраивал Виталик возле своего двора, а больше всего — шахматы, которыми мы сильно увлеклись и могли играть часами.
     Виталик играл легко и любил подтрунивать над моими ходами. Ему обычно везло, и он часто уходил невредимым от моих шахматных ловушек. Я, наверное, был его противоположностью. Сосредоточенный на дальних планах, часто допускал простые ошибки, которыми мой соперник удачно пользовался, избегая поражения.
     В попытке доказать друг другу, кто из нас играет лучше, стали встречаться чаще. Его родители не возражали, и мы, расположившись прямо на деревянном полу его веранды, сражались не на шутку серьёзно. Это были замечательные минуты! Правда, к концу нескольких партий подряд у нас начинали болеть головы, но захваченные этой изумительной игрой и борьбой за лидерство, мы расходились с мыслью, встретиться ещё раз, чтобы доказать своё превосходство.

* * *

     К этому времени наш двор по-прежнему представлял собой огромный с целый квартал пустырь, на котором росло всё, что могло выжить в борьбе друг с другом. В основном это были репейник, лебеда да жгучая крапива, высота которой достигала огромных размеров. Начиная с лета, сорняк, словно орда, подступал к баракам, которые соединяла лишь одна единственная тропинка. Но и проходя по ней, можно было легко обжечься нависшей над ней крапивой или пораниться о какое-нибудь колючее растение. Особенно одолевал мощный, плохо поддающийся уничтожению репейник. Возле бараков жители пробовали освободить от него землю с помощью кос, но это орудие труда быстро тупилось о толстые стебли. Махнув рукой, добровольцы довольствовались лишь выкосом небольших участков при входе в дом.
     Рабочие не раз обращались к начальству с просьбами вспахать трактором заросшую территорию? но у тех, кто был ещё выше, имелись свои планы — на пустыре предполагалось строительство пятиэтажных «хрущёвок». «Есть городской план застройки, — говорили „умные люди“ наверху, — и всё. А то, что пустует земля, это не ваше дело. Вспашем, а вы разведёте огороды с дачами, и потом вас оттуда без суда не выковыряешь». Поэтому сорняк рос беззаботно, доставляя этим большие неудобства жителям бараков.
     Войну сорнякам объявили я, Витька и Вовка. К этому времени отчим сделал для меня меч из нержавеющей стали, который можно было вложить даже в ножны, изготовленные из оцинкованного железа. Как следует вооружившись, я предложил друзьям изобразить из себя трёх богатырей, чтобы сражаться с сорняками. И моя идея им понравилась.
     Разумеется, имея «настоящий меч», мне захотелось стать Ильёй Муромцем, но Витька заупрямился: он не любил кому-либо подчиняться. На его протест я продемонстрировал меч и сказал, что у него такого нет, а со своей сабелькой из железного прута тот больше похож на татарина. Этот довод возымел действие, и мой друг уступил. Роль самого младшего богатыря, Алёши Поповича, тогда должна была отойти Вовке, но он серьёзно, чуть ли ни до слёз, заупрямился.
     — А почему я? Как что плохое — сразу мне. Прошлый раз заставили быть Иванушкой Дурачком.
     — Алёша Попович — богатырь, а не Иванушка Дурачок, — как можно любезнее стал объяснять я.
     — А может, ты Ильёй Муромцем хочешь стать? — делано возмутился Витька. — Ты на себя посмотри. Ну-ка сожми руку и покажи свои мышцы, — приказал он.
     Володька, тужась из всех сил, согнул правую руку в локте, но на месте бицепса у него образовался маленький бугорок под тонкой и бледной кожей.
     Я пощупал его согнутую руку ниже плеча и сомнительно покачал головой.
     — Разве это мышцы!? — опять притворно возмутился Витька и сильно ткнул указательным пальцем в бугорок.
     Володька, поморщившись от боли, опустил руку.
     — Вот видишь? — поддержал я Витьку. — Из тебя и Добрыни Никитича не получится.
     — Ладно, пацаны, я согласен, — сморщив лицо и потирая ладонью вскочившую на руке шишечку, ответил он.
     В тот день мы долго рубили сорняки. Сильно устали. От тяжёлого меча у меня разболелась правая рука; Витька, убедившись, что его сабелькой много сорняков не уничтожишь, начал ругался матом; а Володька, устав первым, повалился на траву.
     Некоторое время спустя, рядом с ним улеглись и мы.
     — Ничего, — стал утешал я друзей, — завтра ещё порубим. — И погладил мокрый, но не достаточно острый меч.
     На другой день мы снова, правда, уже без первоначального энтузиазма, продолжили сечу. Витька попросил меч, чтобы опробовать его в бою с репейником, который плохо поддавался рубке, я же с удовольствием стал махать его лёгкой сабелькой, пока мы снова не присели на землю.
     — Нет, тут без плуга и трактора не обойдёшься, — сказал практичный Витька.
     — Рубили, рубили, а их вон сколько ещё осталось, — поддержал вконец уставший Володька.
     Я молчал: не подобало Илье Муромцу сдаваться и срамить великую Русь! Затем поднялся, театрально выхватил из ножен меч и крикнул, обращаясь к развалившимся богатырям:
     — Кто к нам с мечом придёт, от него же и погибнет!
     Моя рука стала с яростью махать направо и налево, и дружина, нехотя, снова вступила в неравный бой.
     В это время стал накрапывать дождь. Он зашуршал посреди полчищ сорняков, и нам показалось, что враги оживились, радуясь влаге и нашей малочисленности.
     — Не посрамим земли русской! — снова попытался я воодушевить товарищей.
     Но дождь усилился и заставил нас с позором покинуть поле боя.
     Он лил два дня, почти не переставая. Когда мы снова выбрались поиграть в богатырей, то увидели, что порубленные сорняки и особенно репейник, снова подняли головы, нагло поглядывая на нас распустившимися бутонами, оставшимися на сломленных стеблях.

ГЛАВА 4

     Дни каникул летали быстро. Вот уже подкрался август, и хотя трава оставалась зелёной, в кронах деревьев то там, то здесь появлялись пожелтевшие листочки, которые оказывались на земле после сильного ветра или дождя. Они напоминали о том, что не за горами осень и скоро начнутся занятия в школе.
     В один из таких дней августа я, Витька и Володька решили сходить к аэродрому, находящемуся недалеко от нас за окраиной города. Взобравшись на большой холм, который местные жители прозвали «гора Бикет» и с которого было видно всё лётное поле, мы стали наблюдать за взлётами и посадками небольших самолётов, прозванных в народе «кукурузниками».
     — А кукурузники не высоко летают, — прокомментировал очередной полёт Витька. — Если сломается двигатель, можно спланировать на землю. Другое дело — реактивный самолёт, — продолжал он демонстрировать познания в авиации. — На нём так не спланируешь и нужен обязательно парашют.
     — Интересно, — подхватил я, — а у лётчиков этих кукурузников имеются парашюты?
     — Не знаю, — честно признался Витька.
     — А зачем им парашюты?! — воскликнул Вовка. — Смотри, как они низко летают.
     — Дурак! Это мы сидим на высоте, и нам кажется, что они низко летают, — возразил я.
     — Значит и у них должны быть парашюты, — сделал вывод Витька.
     — Эх! Полетать бы самому на таком самолёте, — мечтательно отозвался Вовка, ложась на траву и закладывая руки за голову.
     — Ишь, чего захотел! — рассмеялся я и сам же ответил: — Для этого сначала надо научиться летать.
     — Папа учил меня ездить на студебеккере. Так он прямо посадил к себе на колени и говорит: «Держи баранку». Целых три километра я сам рулил, — с гордостью возразил наш младший друг.
     — Это какой папа? Тот, что с весны у вас живёт? — стал уточнять Витька.
     — Да.
     — Хороший, небось, папа? — полюбопытствовал я.
     — Как трезвый — хороший, а как напьётся — начинает гонять мать и кричать: «Ты что тут, сука, без меня делала?!» И мне иногда достаётся, если не успею на улицу выбежать.
     Я и Витька замолчали, жалея безобидного Вовку, который и драться-то не умел.
     А тем временем на совершенно чистом небе, на самом его краю начались собираться тёмные тучи. Сначала они зацепились за главную вершину Бештау, отдохнули и стали спускаться к нам вниз.
     — Красивая гора! Вот бы там побывать, а? — посмотрел я на Витьку.
     — Говорят там опасно и могут не пустить наверх.
     — Почему? Откуда ты знаешь?
     — Отец работал там в карьере. Рассказывал, будто бы уран что ли добывают. Поэтому и стоит охрана. Никого не подпускает. Или могут, если не послушаешься, арестовать.
     — И ты это всё знал, а нам ни разу не рассказывал!
     — Отец запретил. Да я и так почти всё разболтал, — отмахнулся Витька и резко поднялся. — Ладно, пацаны, айда домой! Видите какая туча? Может полить сильный дождь, — и побежал вниз по склону Бикета.
     — Надо все-таки сходить на Бештау! — прокричал я и вместе с Вовкой побежал за ним, опасаясь дождя, крупные капли которого уже посыпались на наши головы.
   
* * *

     Спустя несколько дней, заранее сговорившись и ничего не сказав родителям, мы все, втроём, отправились к пятиглавому Бештау, чтобы «штурмовать» его самую высокую вершину высотой в одна тысяча четыреста метров.
     Подниматься решили по прямой, из-за за чего пришлось буквально продираться сквозь дикий колючий шиповник, во множестве разросшийся на нижних склонах горы. При подъёме наткнулись и на каменоломню. Опасаясь возможной охраны, перешли на шёпот и стали продвигаться дальше ползком (как разведчики!), пока не обошли этот таинственный и глубокий кратер.
     И только за ним перед нами открылась лысая, остроконечная и покрытая густой травой главная вершина Бештау. Несмотря на усталость, ускорили восхождение. Для удобства стали цепляться за глыбы камней, как бы разбросанных по траве крутого склона. Хватаясь за них, было легче подниматься. Но когда один из камней вырвался из-под руки Витьки и покатился вниз, стало ясно: их лучше не трогать.
     Постепенно склон вершины становилась всё круче, отчего уже приходилось взбираться наверх на четвереньках и цепляться за траву, чтобы не скатиться вниз.
     Наконец наш маленький отряд достиг вершины, представляющую из себя весьма небольшую горизонтальную площадку, покрытую шевелящейся от сильного ветра травой. Уже из последних сил мы вскарабкались наверх и рухнули на спины, раскидав усталые руки и ноги.
     Несколько минут все молчали, тяжело дыша и наслаждаясь покоем. Отдышавшись, заговорили. Над нами свистел ураганный ветер, и мы стали обсуждать, можно ли при таком ветре удержаться на ногах, чтобы полюбоваться окрестностями. Посоветовавшись, всё-таки решили подняться, взявшись за руки.
     И вот, вцепившись друг в друга и преодолевая инстинктивный страх, мы встали! Свистящий ветер продолжал пугать нас, но когда мы увидели под ногами родной город и его окрестности, раскинувшиеся до самого горизонта, страх быстро пропал. Обдуваемые со всех сторон пронизывающим ветром, голодные и очень усталые, мы стали кричать и показывать друг другу знакомые места лежащего перед нами, как на ладони, Пятигорска. В тот радостный миг наши детские сердца переполнились гордостью за проделанный подъём. Мы почувствовали себя, стоя на самой высокой вершине Бештау, великими путешественниками.
     А к этому времени солнце склонилось к закату и напомнило о том, что нас могут уже искать родители. Надо было спешить домой. Однако спуск вниз оказался ещё опаснее. Мелкие камни теперь летели нам вслед, поскольку приходилось буквально сбегать вниз. Напуганные камнепадом, мы остановились и стали высматривать более безопасный спуск. Оглядевшись, заметили каменную тропинку, уходящую вниз по более отлогому соседнему склону горы. При нашем восхождении этой тропы не было видно. И только теперь мы догадались, что именно здесь пролегала дорога, по которой пробирались наверх более сведущие путешественники.
     Переход по другому спуску значительно удлинил путь, и мы вернулись домой только к девяти часам вечера. Бедные родители от кого-то уже узнали, куда мы ушли, и сильно волновались весь день, обещая сочувствующим соседям устроить нам хорошую взбучку.
     Однако, когда мы вернулись целыми и невредимыми, но очень уставшими, с исцарапанными до крови руками и лицами, они поворчали для приличия и притихли.
     Ведь победителей не судят. Не правда ли?!

* * *

     Наступило первое сентября, но Пятигорск продолжал утопать в зелени ореховых деревьев и акаций. По-прежнему, было много цветов, стояли ясные и уже не такие жаркие дни. Первой новостью, которой встретила школа, было сообщение завуча о том, что у нас будет новая учительница. Вместе с ней он зашёл к нам на первый урок и представил немолодую, с чёрными волосами и проседью женщину.
     — Ребята! Теперь у вас будет новая учительница. Зовут Ольга Ивановна. Прошу любить и жаловать. — Пожалуйста, Ольга Ивановна, занимайте ваше место и начинайте урок. — Вопросы есть? — снова обратился он к классу.
     — А как же Ирина Владимировна?
     — Ирина Владимировна, к сожалению, покинула нашу школу. Но, я думаю, что вы также подружитесь и с Ольгой Ивановной. У неё очень большой опыт работы, и я, надеюсь, что она тоже понравиться вам. Желаю успехов в новом учебном году! До свидания.
     Потекли школьные дни. Новая учительница нам понравилась. Как потом мы узнали, она жила одна и не имела собственных детей. Поэтому её отношение к нам больше напоминало отношение матери. На её уроках можно было свободно повернуться назад, пошептаться с соседом по парте и даже лишний раз попроситься сходить в туалет.
     Иногда Ольга Ивановна приглашала весь класс к себе домой, поила чаем, а потом усаживалась вместе с нами играть в лото.
     Отличники и хорошисты ходили у неё в любимчиках, в число которых попал и я. Но это никак не отражалось на остальных. Словно добрая мать, она лишь ставила нас в пример непослушным и ленивым ученикам, но никогда и никого из них не унижала. Я вообще не помню, чтобы Ольга Ивановна кричала на нас. Наоборот, самым большим наказанием было её молчание или нежелание разговаривать с провинившимся учеником.
     Поэтому мы, словно галчата, смотрели ей в рот и ждали, на кого она обратит своё учительское внимание или похвалит за старательность. Она же хвалила с удовольствием, радуясь за нас, как за собственных детей. А кто из детей не любит, чтобы его хвалили за хороший поступок или оценку? Честолюбивый, я словно приобретал крылья после её похвал и старался учиться ещё прилежнее.
     К этому времени я увлёкся чтением сказок. Но единственным человеком, которому не понравилось такое увлечение, был отчим. Завидев меня с книжкой, которую я обычно читал лёжа на диване, он не упускал случая, чтобы прокомментировать матери увиденное:
     – Смотри: наш «мулла» зачитался. Нет, чтобы воды принести в дом! — Мать обычно отмалчивалась, не обращая на его слова внимания. Но отчим не отставал, дёргал за ногу и кричал: – Эй, «мулла»! Совсем зачитаешься... Иди воды принеси!
     Тогда мать не выдерживала и говорила:
     – Отстань от ребёнка. Пусть читает.
     Затем брала ведро и приносила воду.
     – Так, Лидка, ты его совсем избалуешь, или он муллой станет, – как бы в шутку укорял он.
     В то время я не понимал значение слова «мулла», но по словам отчима выходило, что это никчемный и ленивый человек. Однако таковым я себя не считал. Придя со школы, обычно заправлял не только свою, но и большую кровать родителей, протирал полы и мыл под рукомойником оставшуюся от завтрака посуду.
     Вначале я это делал по просьбе матери, которая уходила на работу в пять утра. Иногда – сам. И тогда она, обрадованная проявлением у сына самостоятельности, не переставала нахваливать. Это подстёгивало моё желание угодить ей, и постепенно уборка комнаты стала для меня привычным делом.
    Но после прихода из школы я придерживался и определённого плана занятий и отдыха.
     Этому учила нас Ольга Ивановна.
     – Самое главное, – твердила она, – помнить золотое правило: «Сделал дело – гуляй смело!».
     Хорошо усвоив его, после наведения порядка в комнате я сразу садился за стол, для выполнения школьного задания. И оно было для меня самым важным и интересным занятием!



Продолжение:  http://proza.ru/2016/07/16/1583