Самолет, чемодан, детектив и немного света

Что ждет читателя в этом тексте:
Эта история - калейдоскоп жанров - мистика, детектив, сюрреализм и много чего еще. Это и притча. Здесь есть загадки, которые читателю предстоит разгадать. Сколько персонажей в этой истории? Два, четыре, один, "свой вариант"? В тексте появятся: Смерть, детектив Пуаро, загадочный учитель и его чудеса; человек, который летит в самолете и монах, живущий в монастыре, видящий странные сны; летчик, потерявший память, и пешеход, заблудший в темном переходе. Они здесь, но кто они? Все это в представленной Вам истории с секретами и выдвижными ящичками.



1.

Быстро темнело, и все небо населяли яркие мерцающие звезды. Их изменчивый свет добегал волнами из далекого прошлого до молодой зелени долины и леса, омывая их, как вода берег, создавая мягкое и переливающееся свечение на глади листьев. Эта восхищающая игра света не продлится долго - совсем скоро плотные тучки с севера закроют небосвод. Мы взяли с собой всего один небольшой фонарь, который я готовлюсь зажечь. Еще темнее, и под густыми ветвями дерев уже не разглядеть своих пальцев. Ночь будет безлунной - Луна еще не родилась. Обитель позади нас освещается огнями ламп и фонарей, число которых увеличивается с каждой минутой, и с каждой минутой все уютнее смотреть в ту сторону. Сейчас мы отправимся выпить чаю, и можно будет неспешно готовиться ко сну, только бы дойти по такой темноте... Но мой учитель отменил ночь, и снова был день, и было светло. Мгновенно.
Мы сидели на холме между двумя дубами, перед склоном, который спускался в широкую долину, местами поросшую лесами и венчающуюся нимбом гор чуть ниже горизонта. Это теплый день с птицами на небе, летящими под тонкими облаками. Мы прислушались - где-то вверху, недалеко, шумели турбины. Учитель  повел руками по небу и убрал основную часть облаков. За ними, оказалось, вернее, над ними, летел в вышине совсем маленький, глядя отсюда, пассажирский самолет. Мой учитель прищурился, присмотрелся, взял его двумя пальцами и вынул из синевы, оставив только прервавшуюся белую струйку. Маленький самолетик затих у него на ладони. Он взвесил его на пальцах, проглядел на солнце, а потом протянул мне. Нужно было взять этот летунчик и отнести за гигантский дуб позади нас. Пока нес, я разглядывал окошки самолетика. Там мелькал свет, чудилась жизнь, но было не видно, что же делается внутри. Дуб стоял прямо перед склоном холма, а ниже, куда я спускался, лежал длинный большой камень, напоминавший скамью. Здесь поставил я самолетик, посмотрел на него еще немного и побрел обратно. Пока я шел, на меня спустилось несколько мыслей и переживаний, скажем даже, сомнений или недовольств. Мне захотелось сказать их наставнику. Все же, вот так менять ночь на день, снимать летящие объекты с неба... Было в этом что-то неестественное... Была в этом и возмущающая самонадеянность! "Вы знаете, учитель, - начал я, - Мне не так уж и нравятся такие чуде..." - но мне не дала продолжить речь толпа людей, которые начали прибывать из-за того самого дуба. Сильный шум поднялся в этих тихих благословенных местах мгновенно, без нарастания. Десятки людей с выпученными глазами поднимались на наш холм и оглядывались - это были пассажиры того самолета. Мужчины и женщины, помоложе и постарше, одетые в разные диковинные костюмы, такие я видел разве что на фотографиях в журналах и газетах, которые изредка попадали в обитель. Через сгустившуюся толпу протиснулись, радостно глядя на учителя, пара наших послушников с чемоданом и сумками. "Учитель, учитель, мы приехали! Стоило ли так беспокоиться?". Они бросают свои вещи на траву и простираются перед наставником. Он глядит на них внимательно и немного сурово (лицо у него всегда суровое и почти неподвижное, как у классического самурая), а потом переводит взгляд на других членов экипажа. "Все обратно, пожалуйста", - сказал он им твердо и отчетливо, не повышая голоса. "Все в самолет", - говорит он, и густые черные брови над сияющими глазами темного каштана немного приподнимаются. Люди замолкают, смотрят удивленно на учителя, и одни раньше, другие чуть позже поворачиваются и бредут за дуб, к месту "посадки". Вот все они ушли из виду, всякий шум затих без остатка и так же мгновенно. "Несите", -  говорит учитель, выждав еще пару минут. Один из послушников, улыбка не сходит с его лица, сбегал за самолетиком. Учитель кладет аппарат себе на ладонь, делает глубокий вдох, прикрыв глаза, и резко дует на него. Тот, как бумажный, легко слетает с его руки и стремится вверх. Вот он уже летит высоко – там, где и был снят с рейса. Мы все недолго провожаем его взглядом.
"Ждал вас к утру", - говорит учитель послушникам и улыбается, но смотрит строго. С его улыбкой наступает утро, хоть до того и был день. Прекрасное утро, прохладное, с росой на травинках, с ветерком свежим и едва теплой землей. "Простите, учитель, мы задержались... Мы сожалеем!" - говорят они жалобно, но улыбаются весело, они так рады видеть своего мастера. "Не очень это хорошо. Ладно, ступайте, поешьте", - говорит он и осеняет их скупым благославительным жестом.
 Мы снова одни с наставником. Если говорить о людях. Вокруг нас, конечно, миллионы живых существа: травинки, листочки, жучки, птички, ежи, бабочки, а вон белка, духи, небожители... Взгляду открываются чистые небеса, с которых недавно снимали самолет.
- Неужели, наставник, никто не заметит ваших проделок? Не сойдет ли кто-нибудь с ума от такого? - спрашиваю я взволнованно, но почтительно и кротко.
- Кто-нибудь пусть и заметит. А сводить с ума я, кажется, до сих пор не умею, - ответил наставник. Взглянув на меня, он отвел взор к скапливающимся снова облакам.
Я машинально кивнул ему, хоть и не сумел вникнуть в его ответ. Мой рассеянный взгляд отправился в небо и мысли полетели беспорядочно. Стоило ли расспрашивать мудреца, что случилось и для чего?

Прошло несколько минут, и я отвлекся от размышлений. Потираю лицо ладонями.
- Сэр, что-нибудь желаете, - спрашивает милая молоденькая стюардесса, склонившаяся надо мной.
- Ни-и-чего, - отвечаю я сразу и тут же исправляюсь, - Мне чаю, пожалуйста... Зеленого... Есть, чтобы не в пакетике?
 Меня не так просто застать врасплох, даже если я сильно вник во что-то - сразу найду, что ответить. Чаю хотелось на самом деле и именно зеленого.
- Сожалею, сэр, заварного зеленого нет. Но уверяю, что пакетированный у нас очень хороший зеленый. Есть с ароматом жасмина или мяты еще, - говорит она мягким, очень участливым голосом.
- Ладно, давайте без аромата. То есть, аромат чая должен присутствовать, я на вас надеюсь. А жасмин и мята - нет, - я говорю, слегка заигрывая с ней.
- Конечно! Через пару минут принесу, - улыбаясь, она отправляется за чаем.
На небольшом пассажирском самолете мы пролетаем над прекрасными, поистине прекрасными долинами с пролесками и горными хребтами. Как было бы замечательно оказаться там, ступить ногами без обуви, поспать на траве. Да, это бы меня подлечило и успокоило, эта чистая земля втянула бы все мои лишние мысли и все, что накопилось и накипело. Вместо этого я всего лишь лечу на промысел в далекий город. Смотрю на часы - лететь еще около полутора часов. Может быть повезет, и я смогу быстро поправить дела, поймаю какой-нибудь транспорт или сниму машину, да и прокачусь до здешних мест? Вряд ли, к сожалению. Может через полгода удастся выправить себе отпуск и тогда отправиться в путешествие. Вот тогда и отдохнем. "Через тысячу лет", - проносится мысль в голове. Стюардесса возвращается. Европеоидная азиаточка, с крашеными светлыми волосами, в красиво облегающем ее костюмчике.
- Ваш чай, - она протягивает мне чашку на блюдце.
- Как вы быстро, да и какой аромат у меня из чашки!
Подали заваренный верно - не кипятком, а горячей водой, может, и промыли прежде. Хоть и в пакете, но чай оказался вполне хороший. Я попиваю мелкими глотками, вдыхаю аромат чайных полей и посматриваю на соседей. Через пять кресел, в том ряду, кажется, садились какие-то монахи. Вон они, лысые и одетые очень просто. Неподалеку довольно милая женщина лет сорока с пышной прической, похожая на рок-певицу далеких лет. Вон одетые в красивые костюмы с галстуками серьезные деловые люди, похоже, китайцы, сидят втроем. При виде них я подумал о своем чемоданчике. Небольшой кейс был со мной все это время, стоял у меня в ногах. Я, не глядя, легонько повел ногой вперед, но в кейс не угодил. Еще пара промахов и я посмотрел вниз. Чемоданчика не было. Сердце сжалось и стукнуло в грудь. Чемодана нет. Я даже зачем-то потрогал его за ручку минут тридцать назад. Просто потрогал, вытянув руку. С тех пор я не вставал, не засыпал и никуда его не перекладывал. Нагнувшись и посмотрев под сидение, я убедился, что он не завалился вглубь. В верхнее отделение для багажа я его точно не перекладывал… Итак, я сижу около окна, справа от меня пролет и за ним ряд в четыре кресла. Ближайший ко мне там сидит мужчина в костюме с иголочки, темно-синего цвета. Старомодный костюм, на вид дорогой. У господина тонкие подвитые усики черного цвета, голова яйцевидной формы с залысиной до затылка. Не могу оторвать от него глаз, он неотразим. Образец настоящего джентльмена из прошлого. Да это же Эркюль Пуаро сидит сбоку от меня! Да, это без сомнения он! Он тихонько говорит со старенькой дамой рядом, которая выглядит очень странно, как призрак, от нее исходит почти незаметное оранжевое сияние, и она напоминает оживший старинный снимок. Из-за этого йодированного света мне даже сложно рассмотреть ее. Пуаро говорит что-то спутнице, и я слышу только, как он обращается к ней: "Гата"... Гата или Агата... Гата. Ах, Агата?

2.

"Тадьята ом гате гате парагате парасамгате бодхи соха", - произносит тихо мой учитель раз за разом, перебирая бусинки на нитке. Можно подумать, что он буддист или индуист.
- Скажите, дорогой наставник, сколько лет мне потребуется, чтобы просветлеть? - решаюсь я задать неуклюжий вопрос.
Он замолкает, спустя минут пять, сидит еще с минуту молча, потом переводит взгляд на меня и внимательно рассматривает что-то в моем лице. Все смолкает вокруг и во мне, смолкает плавно и сладко, как ребенок, засыпающий у мамы на груди.
- А что ты понимаешь под словом «просветление» и на что оно тебе? - задает он встречный вопрос. Птицы тоже смолкли, вокруг спокойствие и тишина. Момент, когда  вечность расположена на беседу с мгновением-существом. Именно в такие моменты нечего сказать этой вечности и все вопросы кажутся нелепыми.
- Я... -  я запнулся и задумался. В самом деле, если отбросить то, что я слышал, и оставить то, что я понял, то я совершенно не понимаю, что же есть это просветление. Слышал и читал я, что это, например, какое-то постоянное состояние мира и покоя, слышал я, что это знание всего, как все обстоит, состояние потрясающей радости. Но это все со слов, а то, что за ними, такое большое, непостижимое и неопределенное! Нет возможности его взвесить, как самолетик, сравнить с камнем или указать направление. Что ж, если вдуматься, то я не знаю, что это, есть ли это и нужно ли мне оно.
- Тебе, как никому другому, стоило бы сойти с ума, - говорит учитель и весело посмеивается.
Сойти с ума. Конечно, здесь учитель просто переводит слово в понятие. Я так думаю. А он читает мои мысли.

Сколько времени я сидел в своем кресле, пораженный встречей с известным сыщиком? Наверное, сама судьба послала мне этого человека. Кто, как не Пуаро, поможет мне найти злоумышленника, взявшего мой чемодан? Прямо у меня
из-под носа. Но как бы мне обратиться к этому господину, как поделикатнее попросить его отойти со мной и рассказать ему о пропаже? Я решаюсь окликнуть его негромко.
- Господин Пуаро... Господин Пуаро!
Его спутница, излучающая свечение, отвлекается от беседы, и ее взгляд обращается ко мне. Она шепчет что-то на ухо Пуаро. Он кратко кивает и поворачивается. Его умные глаза смотрят на меня. В облике его столько спокойного и сильного достоинства. Вряд ли Пуаро ожидал, что его кто-нибудь здесь узнает и окликнет, возможно, это его немного озадачило.
- Извините, господин Пуаро, мы не знакомы и ранее не встречались…
 Я представляюсь, и у меня появляется желание рассказать ему, прежде чем перейти к вопросу пропажи, всю мою жизнь. Где я родился, как я рос и чего боялся, где учился и как узнал его.
"Я родился, господин Пуаро, в семье с умеренным достатком, в большом, расцветающем индустрией городе. Отец работал на стройках разнорабочим, мать - бухгалтером на предприятии, и эти их должности не менялись, насколько знаю, никогда. Я рос спокойным мальчиком, может быть, немного замкнутым и отстраненным. Мной не особенно много занимались и не особенно гоняли, впрочем, было почти и не за что. Мои родители не ездили отдыхать на море, я и отпусков их не помню, по вечерам, чаще всего, сидели дома, читали книги и смотрели телевизор. Я помню целые ряды полок с книгами. Это были детективные романы, которые они приносили домой, по паре новых, чуть ли ни каждый день. На полках, на столе кухни, на диванах, в туалете - везде лежали детективы. На обложках были разные привлекающие внимание картинки - серьезные мужчины с оружием в руках, обнажённые женщины, машины, кровь. Иногда я тайком рассматривал эти обложки, искал страницы с изображениями, но их почти никогда не находил. Сами тексты читать уставал уже на третьем предложении. Я вообще не любил читать, когда был мал. У родителей было множество романов и о Вас, месье Пуаро. А в девяностых по телевизору про Вас стали показывать и сериал. Я не читал родительских книг, как я упомянул, но сериал мы смотрели все вместе. Всегда буду помнить замечательную музыку в начале и в конце очередной серии. Саксофон, фортепьяно... Как вы семените ногами, как вежливы со всеми, и как ловко вы всегда выводите на чистую воду хитрых убийц. Мы все: я, папа и мама сидели и делились мыслями - кто же убийца и иногда кто-нибудь из нас отгадывал его. Коллективный просмотр этого сериала был почти традицией. Пожалуй, единственной какой-никакой традицией в нашем доме. Поэтому Вы мне как родной, месье Пуаро, без шуток. Вы были частью нашей семьи!"
Я рассказывал, почти без пауз, еще какие-то моменты своей биографии, которые сами всплывали из глубины памяти. Эркюль Пуаро внимательно смотрел то на меня, то куда-то в сторону своими умными глазами и ни разу не сказал ни слова.
- Извините, месье, я, кажется, затянул вступление, просто я очень взволнован нашей встречей, она, как видите, поднимает воспоминания о былом. Взволнован я еще тем, в чем и ожидаю от Вас помощи, - я прошу Пуаро отойти со мной к уборным, где можно будет поговорить без посторонних, и он, вежливо кивнув странной спутнице, которая на время моего рассказа задремала, встает и семенит за мной своими мелкими шажками.
- Я сел в самолет два часа назад, месье. Я сел в то кресло, рядом с Вами, и с него все это время не вставал. Вы, наверное, не обращали внимание. Я вез с собой чемоданчик, кейс, небольшой, черный, поставив его в ногах. За все время полета я не спал и, как я сказал, не вставал с места. Странно, господин Пуаро, что я Вас не заметил и не узнал сразу, ведь я не раз уже разглядывал пассажиров. Вот так и бывает, что не приметишь значительного рядом, прямо перед носом.
- Как думаете, кому мог бы понадобиться Ваш чемодан? Кто, кроме вас, мог знать, что в нем? Не берусь спрашивать напрямую, что же внутри, но скажите хотя бы, там что-то лично Ваше, или внутри находится нечто, что вы должны передать кому-то?
Вопрос бельгийского сыщика застал меня врасплох. Как точно он мыслит. Как, впрочем, и всегда. Я думаю, что же ответить ему. Заметив, что я смолк и погрузился в размышления, Пуаро достал часы на цепочке, раскрыл их и посмотрел время.
- Лететь нам еще около сорока минут. В таком месте как этот самолет, полагаю, сложно спрятать кейс. Я постараюсь вам помочь, хоть это и не совсем то, чем я занимаюсь обычно, - Пуаро ободрительно улыбнулся мне и защелкнул крышку часов.

3.

Учитель вывел меня из задумчивости легким, но ощутимым ударом палки по голове. Щелчок - и на секунду, мне показалось, что мое зрение и сознание сосредоточились в месте удара. Я глядел вверх, а там - нестерпимое солнечное сияние, внутри которого угадывался силуэт прекрасного божества! Я устремился было к нему, но учитель сказал: "Подмети двор", -  и я мгновенно вернулся в тело, аэродром своего духа, встал, размял суставы и пошел к обители, потирая голову.  Преодолев с десяток метров, я обернулся к учителю, желая что-то уточнить. "Иди, иди!" - он сидел спиной, и только помахал рукой, не глядя. Рядом с ним стоял фонарь, который теперь нам вряд ли пригодится, раз снова утро и повсюду светло.
Вид нашей обители сверху можно было бы изобразить как прямоугольник-строение, вписанный в больший прямоугольник-забор. Строение - серое двухэтажное здание с пристройками по бокам. Между основным строением и забором располагались в одном углу сараи с инструментами, в другом - склад с зерном и прочим провиантом. Напротив дверей главного здания в заборе была сделана большая деревянная арка с воротами. За оградой, с одной стороны держали огород, с другой цвел сад, и небольшой надел земли был у нас позади, на нем мы выращивали злаки.
Я зашел в темный сарай за метлой, повыдергивал из нее засохшие травинки, вздохнул и опять призадумался. Сбоку лежал ворох травы, собранной для чего-то, он образовывал чудную лежанку. Мне так захотелось спать, к тому же сейчас должен был быть именно поздний вечер. Я присел на лежанку и решил просто посидеть пару минут, но тут же прилег и мгновенно уснул, выронив метлу. И вот что мне приснилось.

Я лежал на берегу, на песке. Это я видел одним глазом. Вторым я видел небо, все белесого выгоревшего цвета свинца и белый провал в нем, которым было солнце, оно обжигало меня. Песок подо мной был ужасно горяч. Я попробовал пошевелиться, что принесло только боль во всем моем теле. Одним глазом я смотрел в песок, на котором я лежал, другим - в небо. Необычно. Эти две картинки, сменяя друг друга, начинали каждая видеться мне одновременно. Таким было мое зрение - глаза по бокам. У меня пересохли губы, я не мог ничего вымолвить. Где-то не так далеко я слышал шум волны. Там вода, но я боюсь ее. Вода сулит мне смерть, вода и есть смерть. Во сне у меня была полная уверенность в этом, хоть это и совершенно противоречило тому, что я просто умирал от жажды. И с каждой минутой мне было все жарче, все суше было мое тело, мои чешуйки начинали подкручиваться от сухости. И тем больше я боялся воды рядом. Я понимал, что она нахлынет, когда я стану умирать. А умирать не хотелось, хоть и с начала моей жизни здесь я только шлепал хвостом по песку и иссушался под разгорающимся солнцем. Я был рыбой, лежащей на берегу. Каким-то образом, возможным только во сне, я смог приподняться и взглянуть человеческим прямым взглядом на то, что меня окружало. Теперь оба моих глаза смотрели вперед. Рядом лежали рыбы, похожие и не похожие на меня. Помоложе и поживее - дальше от воды, и совсем сухие - рядом с ней. Из воды, время от времени, выбрасывались, выползали страшные струи. Они, словно руки, хватали подыхающих рыбин и утаскивали за собой в глубину. Из той же самой воды вылетали молодые маленькие рыбешки и летели куда-то к началу спуска на берег, и там весело барахтались на затененном участке пляжа. Песчаный пляж тянулся до горизонта и весь был усеян рыбами. Слышались хлопки тысяч хвостов и плавников, и шум волн. Как же не хотелось в воду. Там смерть, там конец. И каждое движение тела, изнывающего от жары, сухости, острых песчинок раскаленного соленого песка, просачивающегося под жабры и чешую, приближало меня и остальных к концу. Шум моря, казавшийся раньше призрачным, нарастал с каждой минутой, и солнце палило все нещаднее, и было только ощущение пустоты и ужаса. И некому и нечем было об этом сказать. Рыбы только медленно открывали и закрывали рты, изредка переваливались на другой бок, и иссушающимися глазами смотрели бессмысленно в никуда. А море накатывало и уносило с края берега сухие немощные тела, и от них веяло последним ужасом или усталой пустотой, в которой уже ничего не могло быть, засыпанной песком пустотой, лишенной всего. И я понял, скорее как наблюдатель сна, а не как рыба, что мне, вероятно, одному или одному из немногих, удалось взглянуть на этот мир вот так, сдвинув глаза. «Лучше бы не видел я всего этого», - пронеслась мысль. И мне-рыбе вдруг стало так печально, так больно от того, что я увидел и понял… И я взвыл. Из чрева рыбы внезапно поднялся звук! Вой раненного, умирающего зверя. Полный тоски и печали расставания. Вой бессилия, жалкий и бессмысленный. А вокруг даже некому посмотреть на мое отчаяние. Вокруг только рыбы. И тут я стал медленно подниматься на ноги, и слезы, влажные слезы, наполнили мои глаза и покатились по... щекам. Не видя себя теперь, я только ощущал все эти перемены.
Я огляделся. Все тот же песок, рыбы и море с далеким пустым горизонтом. Я, тяжелый и слабый, повернулся в сторону начала пляжа. Пляж уходил плавно вверх, и там росли небольшие кусты, которые могли дать немного тени. Там копошились молодые рыбешки. "Далее, может быть, будут и деревья", - подумалось мне, и я медленно пошел в ту сторону, стараясь не задевать собратьев. "Наверняка там будет и пруд, или родник",- сказал кто-то другой. И вдруг тело мое пронзило как молнией, я испытал еще один приступ ужаса… И мысли понеслись одна за другой точные и быстрые... Я обернулся к морю и побежал, побежал! На этих не слишком сильных ногах я бежал, и слезы, влага, силы, неизвестно откуда взявшиеся, лились по мне. Я бежал к морю! Только там и была свобода, я понял это - в том, что казалось концом, и была единственная дверь, только нужно было бежать туда, бежать пока есть силы. Бежать! Ужас и непомерная радость соединились в незнакомом новом чувстве, в потрясающем новом вкусе. Я добежал до самого края и прыгнул в воду, и море вдруг стало небом, а я птицей, и я полетел, и летел я как молния, ощущая себя вечным разрядом чистой энергии, счастливым молодым током. Я стремился, летел, взмахивая сильными крыльями! Я крикнул во все горло и озарил пространство мощным криком свободной дикой птицы, летящей в своем небе...

- Просыпайся, брат мой, -  меня легонько расталкивал один из послушников. Он глядел обеспокоено. - Ты здесь начал дергаться, стонать, а потом заорал как-то страшно.
Я поднялся на лежанке и стал приходить в себя, растирая лицо и пытаясь собраться с мыслями.
- Учитель попросил тебя разбудить, я бы не стал сам, брат мой, - говорит послушник виновато.
- Наставник знал, что я здесь? Ему сказал кто-то? - спросил я, вспоминая, для чего был отправлен во двор. Память прибывала.
- Никто не говорил, но он все знает и сам, что где твориться. Вовне и внутри, брат.
- Да, все никак не привыкну... Фуух. Ладно, я встаю. Спасибо... Я должен был подметать, а вместо этого уснул...
- Я все давно подмел, брат, не беспокойся. Можешь сказать, что сам подмел перед тем, как уснуть, я совсем не против, да только он сам без нас обо всем знает.
- Давно подмел? Вот как… Слушай, а сколько я спал?
- Около часа, наверное. Наставник подошел ко мне полчаса назад, сказал, где ты, и что тебя нужно разбудить в половину второго. Просил тебя зайти тотчас к нему в кабинет.
Послушник кивнул мне и пошел по своим делам. Я посидел с пару минут, а потом встал и побрел к наставнику, так и не задействовав метлу, которая осталась лежать на земляном полу.

4.

Перво-наперво, Пуаро предложил сообщить капитану самолета о случившемся. Мы позвали ту милую стюардессу, кратко изложили ей суть дела и попросили аудиенции капитана судна. Девушка, неизменно готовая прийти на помощь, мигом сбегала к нему в кабину и вернулась с положительным ответом. Капитан, лет тридцати пяти, в черной рубашке и черных штанах сидел за штурвалом. На глазах его были темные очки, голову обхватывали огромные наушники с микрофоном. Мы с Пуаро сели на сидения сбоку от него.
- Добрый вечер, - поприветствовал он нас, не поворачиваясь, - Опять светло за окном, не понимаю, в чем дело... Так вы говорите, у вас пропал кейс? Думаете, кто-то из пассажиров украл его? Желаете, чтобы я обратился к пассажирам?
- Сэр, - приподнялся Пуаро, - мы не хотели бы, при этом, поднимать излишний шум. Могли бы мы просто сообщить о пропаже вещи? У меня есть надежда, что это может сработать лучше, чем сообщение о хищении. Возможно, здесь какое-то недоразумение.
- Конечно, сэр, - ответил капитан, взял рацию связи с салоном, покрутил ее в руках и, зажав одну из кнопок на ней, заговорил внятно и медленно. - Уважаемые пассажиры. Минуту внимания. У одного из пассажиров нашего самолета пропала личная вещь, небольшой черный чемодан. Просьба: если кто-либо видел этот предмет, сообщить служащим самолета.
- Да, - сказал я, - это звучит вполне хорошо.
- Вероятно, тот, кто его взял, пересмотрит свое решение и незаметно положит чемодан где-нибудь, чтобы мы или другие пассажиры просто наткнулись на него? Может быть, в вашем чемодане хотели найти деньги или другие ценности? Что в нем, сэр, вы могли бы сказать? - спросил капитан.
Я помедлил с ответом. Что же сказать им?
- Там личные вещи, - нашелся я и как-то шумно вздохнул.
- Личные вещи? Ничего ценного? - спросил Пуаро медленно, еще внимательнее глядя на меня. Создается впечатление, что он пытается подтолкнуть меня к какому-то определенному ответу.
- Я имею в виду...- продолжил сыщик, но я его прервал.
- Там только мои личные вещи, но это не лишает мой чемодан ценности, - отрезал я. Начала возмущать эта его скрупулезность, но я затруднялся дать себе отчет почему. Это мой чемодан и он для меня важен. Что еще уточнять?
- Без сомнения, сэр, - сказал Пуаро учтиво, желая меня успокоить.
-  Хм... Знаете, я хотел бы вам рассказать кое-что, господа, - вмешался капитан. Мы посмотрели на него. Взгляд Пуаро, мягкий и вежливый, но ломящий меня, перешел на капитана, и мне полегчало. Капитан снял очки. Выглядел он плохо, взгляд его покрасневших глаз блуждал в неизвестных печальных дебрях.
- Со мной случилось нечто странное... и теперь мне кажется, что наши истории как-то связаны. Как только сюда вошла стюардесса и сказала мне о вас, я сразу почувствовал это. Могу только поведать вам о том, что же со мной приключилось, а там вы сами рассудите.
Пуаро в очередной раз взглянул на часы.
- Конечно, сэр, расскажите. Возможно, это поможет нам в расследовании.
И капитан начал.

В переходе

Совершенная темнота была в подземном переходе, сквозь который я намеревался выйти на другую сторону улицы. Это был вечер, я возвращался после работы домой. Каблуки моих туфель пару раз цокнули по какому-то кафелю, я оступился и пошел плавно и опасливо. Подходить к стене не хотелось - хоть дотрагиваясь до нее, я смог бы обеспечить себе большую устойчивость и уверенность, не хотелось, зная, что непременно вступлю в лужу с чем-то, а может, и руку испачкаю о грязь на стене, могла ведь она там быть. Запах, как и полагается здесь: аммиак, дешевый табак и так далее. Я ступал вперед, инстинктивно разведя руки перед собой. Такая темнота… Вот же странно для почти центра города, что так темно в переходе. Неужели нельзя вкрутить хоть несколько светильников? Утешало, что переход без ветвей, просто нужно пройти вперед до подъема на той стороне. Совсем тусклые отсветы города виднелись там и были единственным ориентиром для меня. Могли бы, например, пару сувенирных будок сюда вмонтировать, рекламу налепить, тут и уличные музыканты стали бы подвывать до закрытия. В общем, облагородили бы пространство светом и людом. Лучше так, чем тьма и клозет. Ведь здесь и днем темно, наверняка, не то, что вечером.
Хоть мой шаг и был неспешен, по моим ощущениям я уже должен был достигнуть выхода, но подъем все так же виделся где-то на расстоянии десяти метров. Дыхание мое учащалось. Начало появляться ощущение, что иду я на месте. Появилась легкая тошнота. Еще шагов двадцать, и я остановился с отдышкой. Я стоял, сгорбившись, уперев руки в колени, и тяжело дышал, как после скоростной пробежки с места. Но откуда такая реакция, если я всего лишь шел по переходу, спокойно и не спеша? Дыхание через пару минут пришло в норму. Откуда-то сбоку подул ветерок. Вероятно, там какая-нибудь вентиляция в стене, объяснил я себе машинально. Я распрямился и похлопал себя по плечам, предплечьям. Оказалось, что я еще и порядочно взмок. Рубашка была влажная от подмышек до груди, прилипала к спине. Для вечера середины ноября не так и холодно, но... Я понял вдруг, что не вижу тусклых намеков на выход впереди. Впереди была только темнота. Наверное, подумалось мне, я отвернулся в сторону, пока приводил дыхание в порядок. Я оглядел в несколько этапов триста шестьдесят градусов вокруг и не увидел ничего. Мне стало казаться, что и под ногами у меня больше нет тверди, и я сильно постучал по полу каблуком. Твердь есть, есть и эхо окружающего пустого пространства. Перестало пахнуть всякой гадостью. Это было странно, но могло быть объяснено причудливостью вентиляции, сквозняками - они могли унести запах в другую сторону. Может быть, кто-то справлял нужду ближе к месту моего спуска, а там, куда я стремился, не справлял никто? Итак, воздух стал нейтральным и пропали из виду оба входа/выхода. Еще раз подул ветерок, с другой стороны, как мне показалось. Тишина стала такой же плотной, как и темнота. У меня мелькнула мысль, что я, возможно, упал в обморок. Оступился, упал, ударился, выключился... Но я слишком хорошо осведомлен о том, что происходило и происходит. Когда-то, в самой молодости, я сдавал кровь и упал после, идя по приемной. Иду, потом блаженная темнота, забытие, и вдруг эту темноту начинают трясти, появляется запах чего-то дух захватывающего, тихая темнота начинает, как чаша, заполняться шумами и светом, которые вливаются отовсюду. Свет несет шум, шум несет свет. Дыши! Дыши!.. Оказывается, что я упал в обморок и вот меня возвращают в жизнь. Постепенно, секунда за секундой, хронология восстанавливается. Бедный мальчик, ну что же ты... А сейчас я ощущаю тело и знаю, что происходит. Вернее, у меня есть привычная идея о том, что происходит, и почти привычные подтверждения от тела. Только вот не понятно, куда держать путь. Ко мне пришла запоздалая и отличная мысль осветить пространство фонарем сотового. Некоторые удобные решения почему-то приходят ко мне с некоторым, наверное, большим временным интервалом. Но я же и не предполагал, что застряну здесь, в коротеньком прямоугольном переходе. И я опустил руку к левому боку, на котором ношу небольшую сумку, и не нашел ее. Сумки не было и на правом. Сумки на мне не было. Меня начало знобить, нарастало беспокойство. Выходит, я в полной тьме без света и без ориентиров. Баалин... И что обескураживает более всего - я совершенно не понимал, как это все могло случиться. Я бы наверняка услышал, как падает моя сумка, там и книга, и телефон, и всякая мелочь. Спускался я точно с ней! Глупость ситуации нарождала во мне бессилие и гнев. Что за ******?! Вы какое бы слово вставили? Я вставил слово похуже. И в голове завели хоровод подобные чувственные формулировки. Я решил шагать вперед, вытянув руки вперед. Широкий шаг, еще один. На пятом нога встала на какой-то явный выступ, а вторая за ней налетела на что-то вроде трубы, и я полетел. Упал я на поверхность, которая, казалось, вся состоит из выпуклостей и вогнутостей. Разбил губу, и ушиб все, что можно было, все, что выступало. Теперь в голос я возносил проклятия этому месту, мэрии и всем, всему, на всю вселенную. Приятное дополнение: пол был липкий, в какой-то субстанции. Все это вызывало более, чем досаду. И досада нарастала, гнев сменялся отчаянием. Сижу без света, весь оббитый, на грязном полу. Еще немного и я начну рыдать, показалось мне. Еще немного и буду звать на помощь. Но пока рационализм меня не оставлял - это же всего лишь прямой подземный переход. Я не вижу выходы, но это, может быть, потому, что в районе отключили свет. Нет света - нет фонарей рядом с переходом. А где звуки города? Какая-то здесь изоляция... Ладно, я поднялся и, немного согнувшись, решил идти вперед. Там либо стена, вдоль которой я достигну выхода, или сам выход. Под ногами то что-то жидкое, то какие-то трубы, то ровная и мягкая, как земля, поверхность.
И так я шел, наверное, час. За этот час я стал, кажется, другим человеком. Десять минут, еще где-то так, и по лбу начали стягивающей и горячей волной стекать отчаяние и страшное недоумение. Я подумал и о том, что умер, и о чем только не подумал, о я бедный. Что же это? Как? Почему? Я сел или почти упал на, условно, пол. Мелко подрагивал, по щекам, кажется, текли слезы. Много неприятностей может приключиться разных в жизни, но эта была исключительной. Она была ужасна своей абсурдностью и безличностью. На кого возроптать? Кому рассказать? Я ощутил одиночество, о котором не подозревал. Вот она смерть, наверное. Все, ничего нет, кроме метущейся во тьме, гаснущей личности. Может, и тела у меня уже нет? Все только память о теле? А сам я, фантом меня, неуспокоенный ум, просто еще не переварился этой непроглядностью. И некому рассказать. И никто, может быть, и не узнает, что со мной случилось. Там где-то жизнь, а меня уже в ней нет. В голове неслись такие откровения, смешанные с моими слезами. Горький вкус. Двигаться в этой тьме стало страшно. Стало физически неприятно двигаться. Я ощущал предательство этого лживого и насмешливого пространства, и не хотел в нем сделать больше ни шагу. Всплывала и связка мыслей, что я, все же, все это думаю, рефлексирую, моему телу немного холодно...  Но это больше не воодушевляло, а наоборот - вселяло ужас. Я был между двумя неизвестностями - жизнь в темноте и смерть в темноте. Если еще жив, то в какой-то момент умру, а перед этим здесь еще быть и ждать, ждать второй неизвестности - смерти. А если умер, то тоже ничего не понятно и страшно. Мучительно, непонятно, несправедливо. Что же за *******? Что же? Глаза уже давно должны были привыкнуть к темноте, но вокруг ничего не просматривалось. Может я ослеп? Я подумал это даже с некоторой радостью! Значит, я жив и просто дело в этом? Но я же шел где-то, шагал ногами час с лишним. В маленьком переходе это невозможно. Хотя, что теперь значит "Невозможно?". Я начал кричать что есть мочи: "Помогите!". Я слышал, как мой голос наполняет пространство, слышал эхо, сорвал горло. Пока на помощь никто не спешил. Через... час тоже. Я совсем обессилел от отчаяния, от крика, и решил свернуться и уснуть прямо так. Прямо на этой местами липкой поверхности, холодной и гадкой... Я подумал, засыпая, что могу и не понять, когда проснусь, что проснулся. Просто забуду уже себя. Или и вовсе не проснусь. Хотя какая разница между этими вариантами, в конце концов? А еще подумал, что там, когда усну, мне может что-нибудь присниться! Во сне будут свет, краски! Очень может быть! Может быть, увижу там знакомых! Или незнакомцев, что тоже неплохо и даже очень. Я улыбнулся всей этой перспективе и уснул счастливый и легкий, как ребенок перед праздником..."

5.

- Тебе еще рано туда, - молвил наставник, как только я зашел к нему в кабинет. Помещение было довольно узким, с зашпаклеванными серыми стенами и серым потолком в той же шпаклевке. В углу стоят полочки с книгами, а мастер сидит рядом за маленьким письменным столиком.
- Простите, куда? - я понимал, что мой учитель говорит о моем сне, но спросить все равно спросил.
- Некоторые падают в колодец мертвыми от жажды, и тогда уже поздно пить воду, она их только провожает на дно. И это не дело. Но бежать, сломя голову, к источнику тоже не стоит. Можно тоже наделать дел. Всему время, всему свое время здесь. И есть этапы, которые не стоит пропускать, - говорил учитель медленно и акцентировал каждое слово, как будто бы выдавливал их в моем сознании.
- Но теперь тебе немного понятнее тема просветления? - проговорил он спокойно и даже приветливо.
- Пожалуй, наставник... Это вы послали мне такой сон? - ответил и спросил я.
- Конечно, нет. Это твой сон. Я не люблю рыб, не люблю морей. Живу в лесу, - сказал он утвердительно, чуть заметно улыбаясь. Я ему поверил и был рад, что никакого выговора за невыполнение поручения не последовало.
- Пора уже наступить ночи, правда? Не пора ли поспать? - сказал он, обращая задумчивый взгляд куда-то в стену, - Пойди, скажи, чтобы ставили вечерний чай. Теперь самое время.
Хоть было только около двух дня, я не стал ничего уточнять и пошел на кухню. Много мыслей летело в голове, но они то и дело подскакивали, останавливались и исчезали. Мести двор, значит...

И что с вами было после? - спросил я в легком недоумении. Глаза капитана были как стеклянные.
Зашла милая стюардесса, сообщила, что среди пассажиров все спокойно, но чемодан не найден и вышла.
- И что далее, капитан? - опять спросил я.
Капитан вышел из забытия, снял свои наушники и посмотрел на меня мутными глазами. Микрофон наушников до сих пор скрывал разбитую губу. Припухшая рана была совсем свежей.
- А дальше я очутился здесь, - проговорил он.
Мы с Пуаро переглянулись. Если бы не стресс этой ситуации, я бы с гордостью ощутил себя настоящим Гастинксом, настоящим помощником легендарного бельгийца.
- Что вы имеете в виду? - спросил тактично Пуаро у капитана.
- Как я сказал, так и есть, - капитан отнял руки от штурвала и прокрутился на сидении к нам. Вся его одежда было в чем-то выпачкана, это мы заметил только теперь. Меня ввело в еще большее напряжение то, что он отпустил управление и совсем перестал следить за ходом самолета. Впрочем, пока судно двигалось без изменений и перебоев.
- Очутились здесь? Вы уснули в переходе, а проснулись за штурвалом? - продолжил я спрашивать, впадая в нервозность и боясь почему-то своих вопросов.
- Можно сказать и так, сэр. Не знаю, заснул ли я тогда и проснулся ли я сейчас. Не знаю, давно ли я здесь сижу, за этим штурвалом. Когда вошла девушка и сказала про вас и чемодан, в голове мелькнуло что-то, как искра...
- Вы не капитан и не летчик, - сказал Пуаро. Именно сказал, подводя к ответу, а не спросил. В глазах его мелькали торжествующие фейерверки. Пуаро догадывался, в чем здесь дело.
- Совершенно верно, господин Пуаро, - ответил тот с полной уверенностью. - Не знаю, как я сюда попал, не знаю, как долго я здесь, - выглядел наш летчик озадаченно, утомленно и жалко.
Пуаро опять взглянул на часы, а потом перевел взгляд на меня. Серые клеточки работали, судя по его напряженному лицу, на полную.
- Сэр, у нас не так много времени. Сейчас нам предстоит во всем разобраться. Я просто идиот! Для меня ситуация ясна, - его глаза торжественно смотрят куда-то вглубь, но он тут же возвращается в реальность. - Пойдемте обратно в салон. Капитан, пойдемте с нами. Я знаю, кто взял чемодан!
 Капитан, едва заметно пошатываясь, встал со своего кресла и пошел, к моему ужасу, прочь из кабины, вслед за Пуаро. Я вышел за ними и увидел, что пассажиры не меньше меня обеспокоены тем, что пилот-капитан бродит по салону, во время того как должен неусыпно держать штурвал. Что бы они сказали, если бы узнали, что он никакой не капитан и никакой не летчик?
- Господа, минуту внимания, - повысил голос Пуаро и обратился ко всем. - Вы слышали, что пропал чемодан. Кто-нибудь из вас видел его? Вы, мадам? Нет?
Все молчали, несколько голосов ответили: "Нет".
- Я не сомневаюсь в этом. Вы скажете, господа, что и сам чемодан может быть дорогой вещью, дорогой, возможно, не отделкой, а дорогой как подарок или как память, но я скажу вам, что чемодан этот не имеет никакой ценности. Этот чемодан пуст и его нет смысла красть и нет смысла искать. Не так ли, сэр? - Пуаро обращается ко мне. Пассажиры, стюардесса и капитан все разом переводят взгляды на меня.
Я молчу и смотрю на них. Внутри меня поднимается волна возмущения.
- Скажите мне, сэр, я прав? - спрашивает меня Пуаро, и я ощущаю, что голова моя идет кругом. Самолет начинает заметно покачивать.
- Нет, Пуаро, вы не правы. Этот чемодан обладает ценностью! - повысил я голос.
- Вы продолжаете на этом настаивать? А что вы скажете о капитане? Не встречали ли вы его раньше?
- Вы знаете меня? Что происходит? - капитан с озадаченным лицом подходит  ко мне, - Ответьте, если вам известно!
- Вам известно это, сэр, как известно теперь и мне! - обращается Пуаро ко мне - Вы, капитан, помогли мне понять, в чем дело. После того что вы поведали, я понял все, картинка сложилась. Начнем с вас, капитан. Вы персонаж отдельного рассказа, который попал сюда по воле автора. Вас, с вашей историей, просто вставили в это повествование. Именно так! Ваше появление не было запланировано до последнего момента. Когда вы сказали, что внезапно обнаружили себя здесь, на борту, я поймал себя на мысли, что со мной произошло то же самое! Ведь я тоже литературный персонаж, и персонаж не этого автора. Вы вписали нас в это сомнительное приключение, сэр, - это Эркюль Пуаро обратился ко мне
Я молчал. Самолет трясло, а пассажиры волновались и переводили взгляды от сыщика ко мне, от меня к капитану.
-  Я не понимаю... Говорите же! - взволнованно крикнул капитан мне.
- Вы поместили нас сюда, сударь. Не пора ли сознаться? - Пуаро приходится повышать голос, потому как становится шумно вокруг.
- Вы здесь, - выдохнув, начинаю я говорить капитану, - потому что я не хотел оставлять вас в переходе. Уверен, что у вашей истории есть, должна быть развязка, и, по возможности, светлая развязка. Ваш отход ко сну в конце можно было принять за смерть в каком-то смысле, а спуск в переход как спуск в другой мир, на тот свет. Или можно воспринять этот спуск как спуск души в тело, столкновение со стесняющей дух материальной действительностью. Рассказ получился отличным и вполне завершенным, но мне хотелось, все же, вывести вас из того тупика. Вопрос был только как. И вот, неожиданно даже для меня самого, возможность решения пришла ко мне посреди этой новеллы.
- Несомненно, господин Пуаро, - продолжил я, обращаясь теперь к сыщику, - Что и вас я тоже привнес сюда, вы вспомнились мне, вспомнилось детство с детективами на полках. Отец с матерью... Вы меня раскрыли, - отвечал я.
- И, чтобы мое присутствие было здесь оправдано, вы придумали чемодан, который, якобы, пропал, - продолжил Пуаро, многозначительно подняв указательный палец.
- Здесь вы не совсем правы. Чемодан был со мной и куда-то делся. Вы вспомнились мне, и я захотел, чтобы вы помогли отыскать его. Но чемодан не выдумка!
- Но он Пуст! - торжествующе сказал Пуаро, - Он лишь предлог.
- Нет, месье, чемодан не пуст. Ведь самолет летит именно благодаря чемодану. Вся часть этой новеллы с самолетом держится на пропавшем чемодане!
- Отпустите его, сэр, иначе этот полет кончится плохо. Неужели вы не понимаете, куда летел и летит этот самолет?! -  кричит Пуаро.
Я сжимаю в руках мой чемодан. Удивительно, но он в моих руках. Вот он, его ручка, черный шершавый корпус. Он все время был со мной...
- Не будь чемодана здесь, не было бы и полета, пожалуй. Его пропажа позволила задействовать в произведении вас, Пуаро, а позже в эту историю я догадался внести и мой рассказ про человека в переходе и именно вы догадались, кто он. Как же теперь пенять на чемодан? - говорю я. Все кружится, мы точно почти падаем. Пассажиры волнуются, женская половина периодически вскрикивает от толчков.
Спутница сыщика, старая дама в оранжевом сиянии приподнялась со своего сидения.
- Но теперь самолет терпит крушение и только в ваших силах, мистер, это предотвратить. Впрочем, если бы мы летели спокойно, и никто бы не усомнился в вашем повествовании, как это сделал мой Пуаро, если бы никто не стал подводить вас к вопросу о чемодане, вызвав этим ваше недовольство и крушение судна, самолет и эта новелла все равно бы направлялись в никуда.  Хотя бы ради вашего персонажа, отпустите чемодан! - проговорила старая леди, не повышая голос, но я ее услышал. Звучит тревожный сигнал, пассажиры пытаются пристегиваться к сидениям. Возможно, где-то в обшивке самолета появилась щель и все начинает в себя засасывать. В салоне мигает освещение, мелкие предметы летают повсюду.
- Чемодан пуст! - кричит Пуаро, - Вам стоит принять это и отпустить его. Он выполнил свою функцию здесь и в вашей жизни! Сейчас важно отпустить его, если вы не хотите погубить всех!
Меня лихорадит, пальцы не попадают по нужным буквам на клавиатуре. Рассказ совершенно вышел из под контроля!
Но они правы! Возможно, этот чемодан и в самом деле пуст. Он понадобился для зачина, привел, затем, к неожиданному развитию истории, но теперь пора избавиться от него? Мы летим в никуда. Мой персонаж погибнет, но теперь на борту самолета, а не в темном переходе. Погибну и я, как бестолковый писатель, неспособный найти выход из собственной новеллы.
 Два монаха, держась за сидения, борясь с качкой и ветром, приближаются ко мне.
- Отдайте чемодан им, - говорит Пуаро, - Скорее!
Я разжимаю руки и передаю чемодан этим лысым загадочным людям, отпуская вместе с ним воспоминания о чем-то. Они принимают его и все замирает. Самолет висит в воздухе... Теперь кто-то сильный держит его на ладони, иначе не скажешь. В окна бьет дневной свет. Монахи выглядывают в окошко и улыбаются.
Какая-то сила приземлила наш самолет посреди леса...

6.

- У вас не так много времени, - сказали в один голос монахи и стали собирать свои вещи. Многие пассажиры, ошеломленные всем, что происходило до сих пор, захотели посмотреть, где же мы сели и стали толпиться у входа.
Стюардесса, милая девушка, взглянула на меня и капитана.
- Не волнуйтесь, - сказала она, - Я поведу самолет сама, мне не впервой.
Мы все с восхищением посмотрели на нее. Вдруг лицо девушки, под изменившимся освещением, превратилось на мгновение в голый череп с холодными огнями в глазницах. В следующее мгновение это опять было милое лицо девушки. Она улыбнулась и последовала в кабину.
- Пора нам прощаться, месье, - сказал Пуаро, поправляя замшевые перчатки на руках, - Далее вы справитесь сами, надеюсь.
- Спасибо вам, месье Пуаро, - сказал я, - Вы - гениальный детектив даже в моем рассказе, вы помогли мне немного разобраться в себе и кое-что отпустить. Я думаю, что это вы пришли в мою историю, чтобы вытащить нас всех из этого самолета. Если бы не вы, господин Пуаро, и вы, госпожа...
- Что вы, сэр, это ваша история, а я только персонаж, которого вы призвали к жизни, - ответил Пуаро улыбнувшись.
- Но это еще не совсем все, мистер. Вам нужно помочь, как вы и задумали, капитану выбраться, если вы все еще этого хотите. И вас ждет впереди еще пара важных встреч, - проговорила мягко спутница детектива.
- Я помогу ему, госпожа. Месье Пуаро, но самолет, так или иначе, летит на тот свет. Вы собираетесь лететь на нем после всего? - спрашиваю я с тоской в голосе.
- Если бы вы прочли «Нью-Йорк Таймс» за август семьдесят пятого или уделили внимание последнему роману Агаты, вам стало бы известно, что я давно прилетел туда, откуда, казалось бы, нет возврата. Но, что наиболее важно, я великий сыщик Эркюль Пуаро, и никто и ничто, ни начинающие писатели, ни даже смерть не способны ввести меня в заблуждение. И здесь нам делать совершенно нечего. Да, а капитану, я полагаю, понадобится свет. Прощайте, мне было интересно оказаться в столь необычных обстоятельствах, - он торжествующе улыбнулся и надел на свою яйцевидную голову строгую шляпу с узкими полями.
Мы с капитаном отправились в лес. Пуаро, под руку со своей старушкой спутницей, помахали нам вслед, и пошли, беседуя, обратно в самолет. После того, как все остальные пассажиры медленно, как пьяные, вернулись на места и люк за ними захлопнулся, самолет исчез. Один из тех двух монахов прибежал на опустевшую поляну, поднял что-то с широкого камня и пустился обратно.

Пока я шел в кухню, на улице начало темнеть. Кто-то, будто бы, выливал на светлое небо гигантский ушат синих чернил. Когда чай был готов, над обителью была ночь. Мы сели в обеденном зале. Зеленый чай с изумительным ароматом и прекрасным послевкусием. Конечно, такой чай не стоит пить в больших количествах перед сном. Зато тем, кто собирается сидеть в медитации всю ночь - хорошая помощь. Наш мастер вошел с поклоном в зал. Все встали его приветствовать. Он прошел неспешно на свое место, сел на коврик и рукой показал, что все могут садиться. Послушники, выбранные сегодня разливать чай, бегали с громадными глиняными чайниками и разливали эту влагу в чаши собратьев. Зал и вся обитель были объяты прекрасным свежим ароматом.


Мы видели, как самолет вновь появился на небе, пролетел еще немного и исчез вовсе. Рейс завершился. Я смотрел в небо и думал о великом бельгийском сыщике.
- Итак, мой дорогой персонаж, теперь мы подумаем, как помочь тебе. В этих местах живут, похоже, непростые монахи. Здесь ты мог бы выучиться, как миновать колесо самсары и мог бы выбраться, таким образом, и из гораздо более сложного метафизического перехода. Перехода через омраченность и страдания - стал рассуждать я и продумывать возможные сюжеты.
- Я хотел бы вернуться к своей повседневной жизни, господин автор. Пусть она и не так чудна и полна грязных переходов, - сказал капитан. - Все это не мое, я не отсюда.
Его слова протрезвили меня, уже начавшего распалять свою фантазию.
- Да, мой друг, ты прав. Нам обоим здесь нельзя оставаться, ведь ты спишь в переходе, а я дописываю этот рассказ. Нам обоим пора заканчивать это приключение. И у меня есть идея, как завершить твое. Мы сядем здесь, рядом с этими дубами. Мы будем ждать. Поверь мне, все произойдет само. В таком месте только само все и происходит. Я сейчас сбегаю к этим монахам и вернусь. Расслабься пока, скоро все будет позади.
Я потрусил в ту сторону, куда уходил молодой послушник. Поднявшись на холм, я увидел лысого почтенного монаха. Он сидел и смотрел прямо на меня, ничуть не удивленный моим появлением. Скорее он ждал меня здесь специально. Я приблизился и был ошеломлен…
- Вы так похожи на Пуаро...
Монах взглянул на меня. Да, это был он, только бритый налысо, с более густыми и местами седыми бровями, без усов... И смотрел сурово, но это был он. Пу... Монах взял фонарь, стоявший на траве рядом с ним, и протянул его мне. Я взял тот за металлическую ручку. Монах-Пуаро посмотрел мне в глаза, и мы кивнули друг другу. Я понял, что делать. Спускаясь с холма, я взглянул еще раз в его сторону. Он уже меньше походил на бельгийца. Или, все же, походил? Он глядел в сторону далеких мощных гор и сам таил в себя могучую силу. Если это и не Пуаро, то они точно знают друг друга, я уверен, и монах этот тоже играет какую-то важную роль в моем произведении.
Я вернулся обратно, где сидел под дубом мой персонаж и ждал меня.
- Вот фонарь, запомни, как он выглядит. Тебе пригодится, - говорю я. С внешней стороны к фонарю был прилажен коробок спичек. С третьей спички фонарь зажегся. Мы сели и стали смотреть на него. Вокруг было чудное свежее утро. Сейчас посидим, а потом я, как и собирался, пройдусь босиком по траве. Мы летели в пустоту, но все сложилось так, что мы теперь здесь, в этом прекрасном месте. Здесь можно сделать передышку и взять новый старт. Меня потянуло в сон. Мой персонаж сидел и как заколдованный смотрел на огонек лампы, едва различимый солнечным утром.
Мне приснилось, что я зашел в темный переход, а в руке у меня был зажженный фонарь...

Мастер подозвал меня к себе. Я взял чашу и стал пробираться к нему. Он указал мне на место рядом с ним.
- Садись. Сегодня ты, надеюсь, мало что понял и много что забыл.
- Пожалуй, что так, дорогой наставник.
- Выпей чаю. Чай хорош!

7.

Я проснулся, когда было уже темно. Не было рядом фонаря, не было моего персонажа, капитана самолета. Я сладко потянулся. Рядом должен быть монастырь или скит этих монахов. Пожалуй, мне нужно туда. Воздух ночи или позднего вечера был сладок и живителен, звезды на безлунном небе пугали своей яркостью и красотой. Я скинул ботинки, снял носки и бросил все это в заросли. Я шел вперед, иногда пританцовывая, ступая от пятки до носка, наслаждаясь мягкостью и прохладой травинок, точно зная, что иду в верном направлении. Я будто бы иду домой к любимым, после очень удачного рабочего дня. Это так, во многих отношениях. А вон и огни обители.

- Я думаю, что ты способен, со временем, погрузиться на глубину, стать тоньше и, однажды, в самом деле взлететь. Но не спеши так сильно. Спешить - значит не доверять.
- Кому не доверять, учитель?
- Не доверять мешку риса, например, не доверять себе. Не думай. Постепенно. Мети двор чаще и лучше. Теперь ступай к воротам, встреть там одного гостя, - сказал мне учитель, слегка улыбаясь. С таким же суровым взглядом.
Я встал, поклонился, и пошел во двор. Когда я открывал дверь из зала, мастер окликнул меня.
- Кстати, ты не знаешь, кто такой Пуаро? - крикнул он.
- Кто, мастер? - я не знал такого или не расслышал верно.
- А, не важно, - усмехнулся он сам себе, - Иди, иди.
Воздух ночи или позднего вечера был сладок и живителен, звезды на безлунном небе пленили своей яркостью и красотой. Я подошел к воротам и растворил их.

Я подошел к красивым резным воротам с аркой, а навстречу мне вышел монах, которым... был я. Я улыбнулся себе, мы улыбнулись... и мы исчезли...

"Чем ты был занят? Я лился, как вода.
Что ты принес? Что исчезнет без следа;
Песни без цели, песни без стыда,
Спетые, чтобы унять твою печаль.
Что нам подвластно? Гранитные поля,
Птицы из пепла, шары из хрусталя.
Там, где мы шли, там лишь небо да земля,
Но ветер придет, и нас уже не жаль".

"Шары из хрусталя"
Борис Гребенщиков. Аквариум.


Эпилог

Перезагрузка...

В переходе

Толчок. Меня толкнули. Меня кто-то легонько толкнул. Я открыл глаза. Я лежу все на том же липком полу. Побитый и, наверняка, грязный. Сколько же я пробыл в забытии... Я тру глаза, и мне вспоминается фонарь из сна. Какой-то полет, где я, кажется, был летчиком. Но нет... Это не из сна. Я не верю глазам. Кто-то с тем самым фонарем в руке идет прочь от меня, освещая переход. Я спешно вскакиваю и осматриваюсь. Вон один выход, а вон другой. А вот и моя сумка лежит на ломаном кафеле. Вокруг пахнет аммиаком. Прекрасно! Я хватаю сумку и бегу к выходу, задыхаясь, пытаясь окликнуть человека, который только что скрылся за углом. Свет от его фонаря все еще освещает ступени перехода. Задыхаясь, я добегаю до них и буквально взбираюсь, помогая себе всеми конечностями, наверх и выхожу на ту сторону улицы, на которую и собирался попасть. Вокруг ночной город. Деревца стоят в зеленых листьях. Машины проносятся по дороге. Свобода. Я выбрался! Человека с фонарем нигде нет. Я надеваю сумку через голову и иду домой, тихий и почти без мыслей. Впереди только открытая местность. Скоро буду дома. А завтра рано вставать.

Да, дорогой друг, так и будет. Счастливого пути.
А на утро он почти все забудет, рано встанет, будет торопиться, все впопыхах. Еще через пару дней и вовсе сочтет все произошедшее тем, что называют "привиделось". И хорошо, оно ему и не нужно. У него своя свобода.
Играет музыка из фильма «Пуаро Агаты Кристи». Саксофон, клавиши. А мой персонаж подходит к своему дому, достает на ходу ключи из сумки, которые зацепились за молнию и все никак их не вытянуть.