Когда умирают феи

Моя шестилетняя сестрёнка гораздо смышлёнее семнадцатилетней меня – между прочим, первокурсницы МГУ. Во всяком случае, Алиночка в моём возрасте точно не будет верить в Деда Мороза и видеть сны о мандаринах и новогодней ёлке на лекциях по философии.

- Алиночка, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Министром внутренних дел, - важно отвечает маленькое создание с русыми косичками.
- Вот это да. Почему?
- Потому что это – престижно.

Эффект превосходит все ожидания. Очередные друзья мамы и папы почтительно наклоняют головы и уверяют нас, что у девочки «большое будущее». Не знаю, откуда Алиночка взяла слово «престижно», но употребляет она его каждый раз, когда хочет подчеркнуть важность своих намерений.

- Алиночка, почему ты не хочешь есть кашу?
- Потому что это – НЕ престижно.

Я на фоне нашего шестилетнего интеллектуала выгляжу – как бы это сказать? – блёкло. Я, конечно, поступила на филологический по настоянию родителей, но сидеть и рыться в бумажках в душной библиотеке после окончания университета мне совсем не хочется. Душа просит иного – а чего именно, пока сказать трудно. «Софья начертана неясно…» - писал Пушкин о комедии Грибоедова. Вот так и моё будущее – «начертано неясно»…

Но надо признать, что, помимо доводов родителей, у меня была еще одна, пусть и глупая, причина поступить на филологический. Она появилась, когда я вместе с кучкой других абитуриентов топталась у входа в приемную комиссию, чтобы подать документы. Я ни с кем не разговаривала, равнодушно буравя взглядом закрытую дверь. «Может быть, сегодня прием документов уже закончился? Тогда я просто приду домой и скажу: простите, товарищи родители, не судьба…» - и в этот момент Биг Бен в старой-доброй Англии пробил полночь, потому что в мой замкнутый московский мир влетел… Питер Пен. Он тронул меня за плечо и весело сказал:

- Привет. У тебя есть ручка? Я забыл свои фотографии подписать.
Я чуть не ахнула от удивления: настолько копия походила на оригинал, созданный в воображении в далёком детстве. Передо мной стоял высокий, худой и совершенно рыжий парень с глазами цвета Средиземного моря. В них застыла детская самоуверенность мальчика, который, как и я, очень не хотел взрослеть.
- Да-да, - рассеянно ответила я. – Сейчас поищу.

Я стала рыться в бездонной сумке, но от волнения выронила её из рук – и всё содержимое рассыпалось по кафельному полу. Питер Пен бросился мне помогать – кажется, именно так начинаются все американские мелодрамы. Я, по понятным причинам, старалась не встречаться взглядом с будущим сокурсником.
Когда вещи были сложены обратно, а ручка найдена, дверь в приёмную открылась. «Проходим по одному!» - визгливо крикнула толстая женщина с обвисшими бульдожьими щеками.

- А ты, оказывается, фея! – засмеялся Питер.
- Я? Почему?
- Ну, как же? Ты уронила сумочку – и дверь открылась.

В следующий раз я увидела Питера только 1 сентября. Он сидел в окружении прелестных девушек и оживленно с ними беседовал. Именно тогда я всерьёз осознала безнадёжность своего положения: легкомысленный мальчик из Нетландии никогда не поймёт самоотверженной любви маленькой, глупенькой Динь-Динь. Но подобные мысли, конечно же, подошли бы только несчастно влюблённой девочке-старшекласснице, а не солидной первокурснице МГУ. Поэтому Питер быстро покинул моё сознание, вместе с русалочьей лагуной и пиратскими кораблями.

Я создавала иллюзию учебы, читала на ночь сказки практичной Алиночке – в общем, жизнь тянулась довольно спокойно и однообразно, и я даже не подозревала, что надвигается… Ка-та-стро-фа.

***
Это случилось в одно прекрасное октябрьское утро, когда я, сонная, с синяками под глазами и большим стаканом кофе, устроилась за партой перед первой парой. Вдохновлённая Идеей, в аудиторию впорхнула моя подруга – Ксюша.

Здесь стоит сделать небольшое отступление и отметить, что Ксюша была исключительным явлением. Во-первых, она постоянно перекрашивала волосы во все цвета радуги. Зелёный, фиолетовый, зелёный с фиолетовым милированием… В том году они были розовыми. Во-вторых, Ксюша являлась абсолютно безмятежным созданием, которое никогда и ничего не волновало. И, наконец, в-третьих, если Ксюшу посещали Идеи, она не отступалась от них ни при каких обстоятельствах. Помню, как моя однокурсница решила за месяц прочитать всего Карла Маркса, чтобы узнать, почему идеология коммунистов провалилась. Объяснять, что просто марксизм и марксизм-леннинзм – вещи разные, было бесполезно. Ксюша ночами не спала, поглощенная увлекательнейшим сюжетом «Капитала». Когда через месяц я спросила её: «Ну, что? Ты дочитала Маркса? – она триумфально ответила: «Да! Коммунизм провалился, потому что все коммунисты, кроме Маркса, - дураки.» И большего я от неё не добилась.
Но вернёмся в то памятное октябрьское утро, когда Ксюша, вдохновленная Идеей, впорхнула в аудиторию. Её выдавало всё: блеск в глазах, лёгкость в движениях и даже та быстрота, с которой она плюхнулась на скамейку рядом со мной.

- Ты свободна сегодня вечером? – вопрос прозвучал так, будто возможности быть «не свободной сегодня вечером» у меня не было.
- Ты решила позвать меня на свидание?
- Да ну тебя, Ань. Вечером будет прослушивание в студенческий театр!
- А я-то здесь причём?
- Как это, причём?! Ты пойдёшь со мной.
- Но ведь это прослушивание… К нему готовиться надо.
- Пффф. Ты какие-нибудь стихи наизусть знаешь?
- Знаю.
- Вот и прочитаешь их!

Весь оставшийся день от нервов болели кончики пальцев, мозг существовал «в себе самом», как вселенная Аристотеля, и совсем не усваивал лекции. Что это за театр и зачем я туда иду?.. Какие стихи рассказать? Единственное, что я хорошо помнила, это «К Чаадаеву» Пушкина. Со школы. Запало в душу.
Отступать было некуда, рядом сидела Ксюша. И я бросилась на эту амбразуру, как Бакунин бросался в омуты революций.

***
Подвальное помещение, всё в чёрно-белых тонах. Чёрная мебель, белые стены. Там было страшно душно, потому что открытые окна впустили бы отвлекающий шум с улицы. У меня дико болела голова, но тогда я почти не обращала на это внимание.
Сжав руки, я ждала своей очереди. Мы сидели в кругу, и режиссёр, важный, с почтенной сединой и в костюме, торжественно его замыкал. Тихим, вкрадчивым голосом он говорил верные слова каждому, кто выходил в центр…
Момент «икс» неумолимо приближался. Вот, уже Ксюша бойко встала со стула и отрапортовала:

- Ксения Минская, 18 лет, филологический факультет.
- Прекрасно. Что вы нам прочтёте?
- Письмо Татьяны Лариной. Я вас люблю, чего же боле, что я могу еще сказать…
Пока Ксюша читала, режиссёр внимательно вглядывался в её лицо. Сложно было сказать наверняка, нравилось ему или нет, но он не пропустил ни одного слова – это точно.
- … хоть каплью жалости горя, вы не оставите меня! – изо всех сил старалась Ксюша, но режиссёр её прервал:
- Скажите, Ксюша: вы согласны с Татьяной?
- Да! Я считаю, что девушка никогда не должна стесняться своих чувств.
- Я о другом. Как  поступили бы вы: бежали с Онегиным или остались бы со старым, постылым мужем?
- Конечно, я бежала бы с Онегиным!
- Вот! Именно так вы и читаете. А нужно – с болью, с трепетом, с самого начала предчувствуя трагедию.
- Я могу попробовать еще раз.
- Пока спасибо, садитесь.

На трясущихся ногах я вышла в центр круга. Язык пристыл к нёбу и отказывался мне подчиняться.
- Я… Аня.
- Что, простите?
- Аня, - как можно громче сказала я.
- Возраст, факультет?
- Всё то же самое.
- Что то же самое?
- Как у Ксюши.
- Если вы пришли сюда мямлить, лучше убирайтесь сразу. Ну?! Возраст, факультет?!

Как ни странно, эта гневная интонация, этот повышенный, нервный тон привели меня в чувство. Откуда-то взялась храбрость, ясность, уверенность.

- Анна Баталова, 17 лет, филологический факультет, - неожиданно громко и четко сказала я.
- Так!
- Пушкин. «К Чаадаеву». Любви, надежды, тихой славы…

Я вдруг вообразила себя революционером-реформатором, рука взвилась вверх, к небу, одна нога стояла впереди другой, и я, как Ленин среди рабочих, пропагандировала лирику Пушкина. Удивлённая публика затаила дыхание. Когда стихотворение кончилось, я так и застыла на месте, по-прежнему простирая руку к «звезде пленительного счастья», чем вызвала всеобщий взрыв хохота.

- Очень хорошо, Аня. Садитесь.

Когда я вернулась на место, Ксюша воодушевленно зашептала мне на ухо: «Ну ты даёшь! Вот не ожидала…»

Но самое интересное было впереди. Только теперь, когда я перестала сосредоточенно смотреть на кончики своих туфель, я заметила среди пришедших на прослушивание моего Питера Пена. Морские глаза с неподдельным интересом смотрели на режиссёра, всё тело подалось вперёд, словно так и хотело выскочить на сцену.

Питер прочитал «Исповедь хулигана». Образ бесшабашного, но в то же время абсолютно безобидного хулигана удивительно ему шел, словно этот рыжий парень в прошлой жизни был Сергеем Есениным с белокурой шевелюрой. Волнение ушло, и я улыбалась, хлопала вместе со всеми и чувствовала себя очень счастливой.

В конце прослушивания режиссер торжественно огласил список принятых. Среди них были наши фамилии. Моя и Ксюши. И, конечно же, Питера Пена.

***
До сих пор я вспоминаю об этом времени, как о самом счастливом. Репетиции до поздней ночи, и этот сумеречный воздух на пустых, полуночных московских улицах. Когда кажется, что за один день в театре проходит целая жизнь, со всеми её эмоциями, переменами и потрясениями. Ты выходишь из душного репзала на воздух, медленно погружаешься в полутёмную тишину – и эта тишина эхом отзывается в сердце. И вдруг понимаешь, что именно ради неё – блаженной, обволакивающей тишины в глубине сознания – стоило жить.

Я была феей Динь-Динь, Дима (мне всё-таки удалось выяснить, как его зовут на самом деле) – Питером Пеном. Театр так сблизил нас, что мы превратились в одну большую семью, один организм, один коллектив с общей целью – дарить людям тепло и веру в искусство. Мы с Димой стали лучшими друзьями: после репетиций он неизменно советовался со мной. Хотя, надо признаться, рыжий Димка входил у нашего режиссёра в разряд «любимчиков». Стоило только темпераментному Питеру выйти на сцену и произнести всего одну фразу, как шеф восторженно восклицал: «Гениальный мальчик!». Но Диму не всегда это устраивало – он хотел в любой роли докопаться до сути. Поэтому меня долго мучил вопрос: на кой черт такому талантливому парню понадобился скучный филологический?

Как-то раз, пока мы сидели в буфете перед репетицией (совершенно голодные, потому что бутерброды готовились только для зрителей), я решила спросить об этом напрямик.

- Ну… Я люблю литературу, - уклончиво ответил Дима.
- На актёрском тоже изучают литературу.
- Не в таком объёме.
- И всё-таки, если честно?
- Честно? Я испугался. Ты же знаешь: когда человек собирается поступать в театральный вуз, родители устраивают панику. Да ты не поступишь! На что ты будешь жить? И так далее, и тому подобное. Они давили, давили на меня долго и упорно, и я решил – в угоду им – получить первое «нормальное» образование. Вот закончу МГУ и пойду туда, куда мне хочется.

Сразу после этого разговора режиссёр объявил, что мы «созрели» и можем поставить «Вишнёвый сад». Примерно месяц мы досконально вчитывались в произведение чеховской классики, читали по ролям, разбирали по эпизодам. В итоге я получила роль Ани, Дима – Пети Трофимова, а Ксюша – эксцентричной Шарлотты.

Время потекло в два раза быстрее. Оно спотыкалось о рамки реальности, расплывалось в бесконечности и отказывалось существовать. И всё было хорошо и прекрасно, мы репетировали, репетировали и чувствовали приближение чего-то грандиозного. Я мечтала о премьере, видела её во сне и была не в состоянии думать об учёбе. До тех пор, пока… Впрочем, обо всём по порядку.

Трагедия началась с неправильной прически Жени, дежурившей на вечернем спектакле. Её густые, длинные волосы рассыпались по плечам в белой рубашке, голубые глаза светились – она походила на русалочку из русской сказки. Все, кто проходил мимо, механически открывали рты при виде такой неописуемой красоты. Все, но только не наш глубокоуважаемый шеф. Он терпеть не мог девушек с распущенными волосами, особенно в театре, особенно на дежурстве. Увидев безалаберную Женю, режиссёр окинул её испепеляющим взглядом, скорчил недовольную гримасу и сказал: «Хвост сделай. Еще раз увижу – выгоню». Угрозе вылететь из любимого театра в этот день подвергались электрики, осветители, уборщицы… А мы, актёры, в первую очередь.

В десять вечера, когда я и Дима проходили нашу общую сцену, раздражённость шефа достигла апогея. Ему не нравилось всё: движения, речь, кто как выходит и кто как уходит…

- Что ты опять мямлишь, Аня? Опора на диафрагму где? Техника речи где?!
Я повторила свою реплику, как можно громче и отчетливее.
- Техника речи – это не значит, что ты должна орать, как ненормальная.

Конечно, я уже привыкла ко всем странностям нашего абсолютно непоследовательного режиссёра, но в этот раз я растерялась и не очень понимала, чего конкретно он от меня хочет. Я повторила ту же фразу, без всякой надежды на успех. Шеф гневно вскочил с места и подбежал ко мне.

- Так!! Ты в Петю Трофимова влюблена?

Дима сжал мою руку – видимо, хотел поддержать, но эффект произошел обратный. Сердце забилось в несколько раз быстрее, в голове вместо нужных мыслей запорхали бабочки.

- Да… - выдохнула я. – Влюблена.
- А он?
- А он говорит, что «мы выше любви», - я оглянулась на Диму: в его морских глазах мгновенно промелькнула тень страха и ужаса.
- Всё ясно. Вон из театра.
- Почему?
- Я говорю: вон из театра.

Плохо осознавая, что вообще происходит, словно во сне, я собрала вещи и вышла на морозную декабрьскую улицу. Падал снег. Сырой и колючий, он ударялся о пылавшие щёки и таял на складках шерстяного шарфа. Я стояла так несколько минут, оцепенев, как памятник на постаменте, пока не почувствовала, как по лицу потекли горячие слёзы. Они текли и текли, и я машинально вытирала их замёрзшей рукой без варежки. Вдруг за спиной послышались быстрые шаги – почти бег.

Это был Дима. Он выскочил во двор в одной футболке, развернул меня за плечи и стал говорить что-то совсем несуразное:

- Дурочка, ты зачем ушла? Шеф поругается – и остынет, ты же знаешь его. Разве я могу быть Петей Трофимовым без своей Ани? Зачем ты полезла в литературу, в это «мы выше любви», когда нужно было ответить просто: да, он тоже влюблен в меня. Четкий, ясный ответ – так всегда должно быть. Слышишь? Я – Петя, а ты – моя Аня. И мы идём спасать будущее, даже если это бессмысленно, понимаешь?
- Он уже нашёл мне замену?
- Если ты вернёшься…
- Я спрашиваю тебя: он уже нашел мне замену?
- Пока тебя заменяет Ксюша.

Ксюша? Ксюша будет держать за руку моего Питера? Нет, этого я не могла вынести.

- Дима, меня выгнали из театра. И это означает только одно: я должна уйти.

Я сдалась. Я с позором убежала с поля битвы, как русские войска с Аустерлица. Я бросила театр, а вместе с ним – свою тайную влюблённость в Питера Пена. Да-да, теперь из близкого друга Димки он снова превратился для меня в далёкого, недосягаемого персонажа на острове Нетландия. Отчасти я сама была в этом виновата: построив вокруг бетонные стены, я решила больше никого не подпускать к себе так близко. Чтобы лишний раз не ранить и так израненное сердце.

Предприимчивая Ксюша быстро сориентировалась: они с Димой ходили по университету «за ручку», чуть не целуясь. И выглядели вполне счастливыми.

Мама с папой видели мой духовный и моральный упадок, утешающе приобнимали меня и повторяли: «Ничего, ничего. Так и надо. Всё к лучшему».

Так и надо, всё к лучшему – эта фраза стала девизом моей новой, безликой жизни. Жизни, в которой я больше не видела никакого смысла.

В день премьеры «Вишнёвого сада» Ксюша с Димой подошли ко мне вальяжной походкой и невинно поинтересовались:

- Ты придёшь?
- Нет, мне нужно сидеть с сестрой.
- Жаль, - коротко ответила Ксюша.
- Мы были бы рады, если бы ты пришла, - неожиданно грустно сказал Дима и, кажется, хотел добавить что-то ещё, но Ксюша «под локоток» увела своего кавалера в обратную сторону.

***
Я не соврала: мне действительно нужно было остаться с Алиночкой. Мама с папой уехали на дачу, чтобы подготовить всё к приближающемуся Новому году. В комнате уже стояла наряженная ёлочка, но лично ко мне настроение праздника никак не приходило.
Часы показывали десять вечера, и Алина носилась по квартире в одной пижаме, хотя ей было давно пора спать.

- Алиночка, пойдём, я тебе сказку почитаю, - предприняла я последнюю попытку.
- Сказку? – оживилась сестрёнка. – Какую сказку?
- Какую захочешь.

Алиночка радостно взвизгнула и кинулась рыться в сваленных в груду мягких игрушках (час назад она решила построить из них египетскую пирамиду). Наконец сестрёнка триумфально вытащила оттуда большую, красочную книжку и протянула мне.

- Вот. Хочу это.

«Питер Пен в Нетландии» - гласила золотая надпись на изумрудной обложке. Как говорится, оцените иронию.

- Но, чтобы я прочитала тебе сказку, ты должна лечь в кроватку.
- Не хочу в кроватку!
- Тогда ты остаёшься без сказки.

Недовольно насупившись, Алиночка залезла по одеяло. Как выяснилось, книжка была почти дочитана, до конца оставалось страниц двадцать. Я вспомнила всё, чему за эти полгода научил меня шеф, и вообразила себя рассказчиком на детских театральных читках:

- Оно было отравлено, Питер, сказала она ему ласково. – И теперь я умру.
- Динь, ты выпила яд, чтобы спасти меня?
- Да!
- Но почему, Динь?

Крылья почти уже не держали её. Но она собрала силы и тихонечко коснулась его подбородка. Она прошептала ему на ухо: «Дурачок ты».

Тут я услышала тихие, сдержанные всхлипывания.
- Алин, ну ты чего? Всё же хорошо закончится.
- Почему умирают феи? – дрожащим голосом спросило меня шестилетнее создание.
- Ты же слышала: в сказке Динь-Динь выпила яд.
- Нет! Почему они вообще умирают?

А вот это уже был философский вопрос.

- Наверное… Они умирают, когда в них перестают верить.
- Кто?
- Такие же маленькие девочки, как ты.
- Но я же верю! Значит, это не так.
- А как, по-твоему?
- Они умирают, когда в них перестают верить их питеры пены.

С этими словами Алина окончательно уткнулась в подушку и завыла на весь дом. «Вот на тебе, - обескураженно подумала я, - почитали сказку».

Я гладила Алину по голове, говорила ей какой-то стандартный набор утешительных слов, не совсем понимая, что могло так расстроить ребёнка.

- Что случилось, малыш?
Рыдания.
- Тебе жалко Динь-Динь?
Рыдания.
- Может быть… тебе нравится мальчик в детском садике?

Алиночка затихла от изумления и уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

- Откуда ты знаешь?
- Догадалась.
- Да, в моём садике есть Лёва… Вчера он подарил мне бусы. А сегодня забрал их обратно и сказал, что теперь они – для Даши.
- Для какой Даши?
- Пухлой и противной!
- Так… Понятно. Твой Лёва – просто дурак.
- Он не дурааааак, - опять завыла Алина. – Он – дурачок…

Как раз в этот драматический момент послышался звонок в дверь. Я, признаться, немного перепугалась, потому что мы никого не ждали.
На пороге, слегка припорошенный снегом, стоял Дима.

- Привет, - робко сказал он.
- Привет, - ответила я, теряясь в догадках, что означает это ночное явление.
- Ты прости, что я так поздно и без предупреждения…
- Что-то случилось?
- Да. Ты мне очень нужна, - и сказочный Питер Пен так пристально, так внимательно посмотрел на меня, что по телу пробежали мурашки.

Из комнаты по-прежнему доносились всхлипывания неразделённой любви.
- У тебя кто-то плачет?
- Это моя сестрёнка, никак не может уснуть.

Мы с Димой прокрались внутрь, Алиночка резко перестала плакать и вскочила с кровати.

- Кто это?
- А это… это Питер Пен.
- Как? Настоящий?!
- Да. Он сейчас прочитает тебе сказку.

Дима усмехнулся, но возражать не стал. Мы сели рядом, раскрыв красивую книжку с яркими картинками, и начали читать. Вскоре Алиночка уже спала детским безмятежным сном, положив ладошку под щёку. Надеюсь, никакие Лёвы ей не снились.

- Так что ты хотел мне сказать? – шёпотом спросила я.
- Ты должна вернуться в театр.
- Я там больше не нужна.
- Мне очень не хватало твоих советов после репетиций… Вроде бы премьера прошла успешно, но на ней не было тебя, а ты бы мне обо всём сказала открыто и честно.
- Я думала, теперь меня заменяет Ксюша.
- Прости, Ань… Прости меня, дурака.
- За что?
- Я сам не понимаю, что натворил. Мне с самого начала нравилась ты.
- Ммм, - удивленно протянула я, не зная, стоит ли этому верить.
- Мы расстались с Ксюшей.
- Правда? Почему?
- Да. Потому… потому что я люблю тебя, - выпалил он. Так просто, так искренне, что я не могла не растаять от счастья.
- И я тебя, - едва слышно, одними губами прошептала я.

Его горячее дыхание соприкоснулось с моим, и я почувствовала, как ноги отрываются от земли и мы улетаем вместе – я и мой Питер Пен – далеко-далеко, в волшебную страну русалок и пиратских кораблей, в которой никогда не умирают феи.