Тьма и Люцифер. Главы 11-12
Я — Джейн Эйр, я — камень, и сбросить меня с постели, означает убить. Но я все еще не утратил способность играть. Мозги охотно цепляются за брошенную им подачку и начинают разгонять тяжелый маховик мыслей. Я теперь распластан в Доме Эшеров. Острое огромное лезвие сомнений и опасений. Все ближе. Неотвратимо. Маятник качнулся в последний раз. Тело проиграло. Подъем!
Я медленно сажусь. Хватит идти на поводу у тела. Ему только дай. И питание трехразовое, и горячий душ, и мягкая постель. Лечение, лекарства, вызов врача на дом. О, господи. Я никогда никому не был должен. А теперь не расплачусь за всю эту роскошь до конца жизни.
«Лето!» — колет льдинками мой горящий от недостатка кислорода, исходных данных мозг. Почему летом? Не в конце августа — начале сентября? В июле. Частный дом. Странный дом, конечно, но явно частное домовладение. Что за школа такая? Я, вообще, в нашем городе? В соседнем? Не похоже. Как бы меня туда успели доставить?
Я не спешу подниматься. Сижу, щурюсь то на стоящие возле стены горшки с цветами, то на большие лепные круги вокруг люстр на потолке. Узоры из концентрических кругов, листьев и завитушек раскрашены желтым, синим, красным, зеленым. Почему не золотым? Ужасная безвкусица. Жуть.
Все та же комната, диван, полки с книгами. Горшков с цветами стало больше. Чуть ли не по всему периметру огромной комнаты. Плющ зелеными лапками нащупывает путь на диван. Скоро залезет ко мне под плед. Погреться в июльскую жару. Меня все еще часто знобит. Температура к вечеру. Сколько я уже здесь? Не знаю. Все смазалось, словно все это время меня держали под наркотиками. Ловлю себя на том, что тело вновь собирается захватить проигранные было позиции. Сидел пять минут, а уже устал. Тянет прилечь, закутаться, подремать. Не поддаюсь. Пока. Знаю: проиграю.
Опять потолок. Не могу оторвать взгляд. Ну, прямо «Большой Зал» в Хогвартсе. Ясно видно, что раньше в комнате была перегородка. Посреди потолка еле различимый шрам ампутации. Оттого и две люстры. Получилось огромное светлое пространство. Сейчас шторы задернуты. Полумрак. По утрам здесь царство света. Атомный реактор. Здесь Сатана подзаряжается магическим свечением. Я мешаю ему. Сейчас реактор, по всей видимости, заморожен. Из-за меня?
Два огромных световых пятна вспыхивают по утрам, пока открыты шторы. Зеркала. Явно отломаны от старого трельяжа и засунуты за трубы отопления, чтобы не свалились. Солнечные зайцы-мутанты обосновались на противоположной стене. Ну а что вы хотели? Радиация. В углу цветной кошкой свернулся гимнастический коврик. Что-то будет. Кто-то получит пинка за преступление. Жирный наглый кот чихать хотел на строгий запрет Сатаны спать на его коврике. Пинки его не пугают. Гантели. Браслеты утяжелителей для ног. Вот и вся обстановка. Мой диван здесь — дивертисмент.
Разглядываю корешки книг на полках: «Я — Майя Плисецкая», «Галина Уланова», «История балета». На средней полке крошечная колонка-магнитофон, в него воткнута флешка. Рядом собрат более древний и солидный. Стопка дисков. «Классика в рок-обработке» сверху. Угадай профессию Люцифера.
Совпадение? Поиграем в гуттаперчевого мальчика? Это хоть как-то объясняет происходящее. И не объясняет. Возраст, возраст! Мне уже давно поздно в балетный Хогвартс. На «народное» разве что. Бред. Наверно, все же, совпадение. В любом случае, закончить свои дни полетом из-под купола цирка мне не грозит. Хотя, если бы только у меня была возможность выбирать! Побои и рукоплещущая тебе публика. Побои и «тюремное заключение» в чулане или старом туалете. Выбор ясен. Гуттаперчевый пацан просто идиот. У него был шанс выжить. Нехрен было сопротивляться обучению. Больно ему было, видите ли. Его, вроде, даже иногда кормили. Выучить элемент не мог нормально. Лентяй.
Бред, не бред. А вдруг? Я не буду сопротивляться. У меня «данные». Я использую свой шанс. Я выживу. Хватит валяться, пора начинать.
Первые попытки хоть немного подвигаться заканчиваются не очень удачно. Крошечные победы смешны. Самому выбраться на улицу. Не навернуться через странный порожек. Он отделяет зал от крошечного коридорчика. Зачем на улицу? Туалет там. Догадайтесь, как я справлял естественные нужды в состоянии протоплазмы. И кто мне в этом помогал. Буквально держал на руках. Я же говорю — долг. Как я расплачусь за ЭТО? Вырасту и буду менять старенькому Сатане памперсы? Готов. Не шучу. Если позволит. А он позволит?
Дверь. Так легко открывается. С виду солидная. Наваливаюсь на нее всем телом. А она — бац! — и я падаю прямо на цементную отмостку, что служит вместо крыльца. Больно-то как. Совсем отвык от такой сильной боли. Кое-как встаю на четвереньки, сажусь на пятки. Держусь за дверь и зависаю. Качели. Из парашютных строп, что ли? На огромном дереве абрикоса совсем рядом. У Люцифера есть дети? Мои мозги медленно растекаются древесным клеем по теплой отмостке. Прижимаюсь виском к двери, чтобы не вытекли все. Не хочется вставать. Да и не можется.
Хлоп! Прямо по носу. Что это? Шум сверху. Голова тонет в пушистых облаках, запутавшихся в ветвях огромной, не меньше абрикоса, вишни. Белое пушистое брюхо огромного кота — одно из облаков. Толстый бандит карабкается по ветке, прыгает на крышу дома. Осыпает меня дождем из переспевших большущих вишен. Я — Гулливер в стране Великанов. Слово «огромный» — часто приходит в голову во владениях Сатаны. Доигрался. Кружится голова. Я отпускаю дверь и становлюсь компонентом будущего вишневого варенья.
— Здрасте, приехали! — Голос Сатаны способен заставить вишни самостоятельно избавиться от косточек.
Меня поднимают из бордового месива, стряхивают то, что не успело напитать солнечной вишневой кровью мое медленно оживающее тело.
— В туалет? — спрашивает.
Слабо киваю. Слизываю липкий сок с пальцев. Вкусно.
— Ну, тогда держись, горе вишневое.
Я гордо пытаюсь идти сам. Мне не препятствуют. Сатана идет рядом. Меня шатает, но штормом пока это трудно назвать. Так, балла четыре. Ракуша хрустит под ногами. Свежая. Обычай здесь такой — дворы и тротуары отсыпать ракушей. Моя окрашенная свежей бордовой краской тушка медленно тащится по тропинке между голубой деревянной стеной сарайчика и чем-то странным. Море сколоченных в единый огромный щит коричневых досок покрыто солнечными пятнами. Укутано в спасительную тень абрикоса. Берега утопают в буйстве петуний и душистого табака. Над всем этим великолепием гордо реют белоснежные паруса полотнищ. Они прикрывают от избытка радиации восточную сторону. Туда не дотягивается зонт ветвей абрикоса.
Я прижимаюсь спиной к голубым горячим доскам сарайчика. Жадно вдыхаю аромат цветов. Восторг. Упоение. Я попал в сказку. Так не бывает. Я никогда такого не видел. Я, наверное, все-таки умер и попал в рай. К Люциферу. Что заслужил, такой и рай.
Сатана-впередсмотрящий забрался ногами на ванты-качели. Смотрит на меня своими сумрачными глазами. Красивый. Легкий. Опять читает мысли? Да, естественно. Говорит:
— Это летний танцкласс. В доме жарко. А кондиционеры я не переношу.
Вишневый дождь — полбеды. Абрикосовый не хотели? Не дождь — бомбардировка! Опять кот. С таким весом и так ловко по веткам, словно по дорожкам. Перелетает на крышу туалета. Затаился, нет его. А вслед за ним: шмяк, шмяк! Весь щит в ярко оранжевых плодах. Люцифер ругается и слетает с вант прямо ко мне. Получившее дополнительный импульс дерево, благодарно разражается оранжевым ливнем.
— Нужно было щит под грецким орехом делать, — Люцифер огорченно разглядывает оранжевый орден на белоснежной футболке. — Но...
— ...абрикосы хотя бы мягкие, — осмеливаюсь прошептать я.
— Орехи созревают гораздо позже. Но уж больно мне цветущий абрикос нравится, — ворчит он.
Я смеюсь и в изнеможении сползаю прямо в огромный куст душистого табака.
Примечание: все описанное существует в действительности. У нас очень красиво. Приезжайте, убедитесь. Дождь из вишен и абрикосов — стихийное бедствие. Почти ежегодное. Есть еще дождь из шелковицы.
- Я тебя купил, - Сатана смеется, сидя на щите летнего танцкласса в «бабочке» - в одной из поз для растяжки. – И ты мне дорого обошелся, – вытирая пот со лба полотенцем, висящим на моем плече, констатирует он, - мы могли бы с тобой на эти деньги купить не эту рухлядь, - кивает на десятилетнюю «Ладу»-«десятку», - а ее гораздо более юную сестрицу!
В ответ я сильно давлю ему на плечи, и Люцифер буквально распластывается в абсолютно дикой позе. Любой нормальный человек уже взвыл бы от боли и попытался вырваться. Не танцор - точно, но не эта аномально гуттаперчевая язва. Впрочем, заметив, что Глеб побледнел – видимо поврежденная сравнительно недавно спина вновь дала о себе знать, - я осторожно ослабляю нажим.
- Сдурел? – «вежливо» интересуется у меня Сатана, как я по старой привычке все еще называю его.
Я киваю в раскаянии, и меня тут же настигает наказание: моя поврежденная укусом тетушкиной собаки нога в мгновение ока оказывается в цепких пальцах профессионального садиста.
- Массажиста, массажиста! Ой, мама, не надо, ой, отпусти, массажиста, я хотел сказать!
- И чего ты орешь? Ты же сказал, что ты разогрелся и намазался? Терпи, казак…
- Только не казак… Только не атаманом… Ой, спасите…
Но не вырваться. Не убежать. Железные пальцы творят чудеса. Больно-больно-больно! Боль впервые в моей жизни рождает чудо: еще совсем недавно буквально скрюченная нога на глазах вытягивается и приобретает человеческие формы. Волшебство! Без всяких операций я за месяц из хромоножки превратился в нормального прямоходящего! Хомосапиенса вот только ли?
Глеб в этом не уверен. Он дразнит меня, говорит: «Раб! К ноге и полчаса мелкой дрожью! И не ори, а то все соседи сбегутся, решат, что я тебя избиваю». Я послушно замолкаю: да, уж соседям без сплетен никак нельзя – засохнут, как не политые вовремя огурцы.
Дурацкая шутка как нельзя более точно отражала складывавшееся первое время моего пребывания в его доме положение вещей. А теперь это просто шутка. Она означает, что мне просто нужно еще сильнее наклониться, чтобы достать собственным лбом до предельно вытянутого и действительно трясущегося от напряжения колена. Но так было не всегда.
Первое время я постоянно ждал от Люцифера (вот привязалось дурацкое прозвище!) репрессий по любому поводу. Я был настолько слаб физически, что постоянно влипал в мелкие и крупные неприятности. Перевернуть кружку с водой на себя, пытаясь запить таблетки? Пожалуйста! Тарелку с супом? Да не вопрос! Свалиться во дворе на куст петунии, пытаясь добраться самостоятельно до туалета? Почему бы и нет.
После каждого такого происшествия меня охватывал ужас. Я судорожно дергался, пытаясь исправить ситуацию, но делал только хуже. Тогда я сворачивался клубком, закрывая руками голову и ждал. Ждал криков, оскорблений, побоев.
Дождался.
В очередной раз я умудрился перевернуть не какую-то там тарелку с кашей, а знаменитую сатанинскую кружку из черного стекла. Месть последовала незамедлительно. Кот, имевший скверную привычку спать в самых неудобных для этого местах, почти сумел вовремя увернуться от потока свежезаваренного кофе. Он-то успел, а его хвост – не полностью. С диким воплем когтистая тварь вцепилась в мою ошпаренную ногу, матерясь по-кошачьи громче взвывшего от боли меня. Месть за его пострадавшие три сантиметра шкуры и арматуры и обескофеиненного хозяина удалась на славу. Свет на несколько мгновений померк в моих глазах.
После того случая я еще долго старался держаться подальше от обозленного, способного на феерические гадости огромного котяры.
На том долгожданные оскорбления и издевательства не закончились. Досталось и мне и коту. Мне – спреем от солнечных ожогов. Ничего больше под рукой у Глеба не оказалось. А коту веником по заднице. Точнее – наоборот: сначала коту веником, потом мне спреем.
К моему удивлению, спрей в сочетании с болеутоляющим и воплями разобиженного кота помог чуть ли не мгновенно. Глеб занимался несколькими делами одновременно: обрабатывал мне ногу, ржал, как ненормальный, и просил прощения за то, что мне больно, а он ржет. С вишни ему вторил Кац.
Я сдерживался, как мог, а потом разрыдался. Рыдал так, словно долгие годы копившиеся слезы заполняли собой океаническую впадину тектонического разлома моей души. Плотина, обстрелянная абрикосово-вишневым дождем, высушенная жаркими ветрами белоснежных парусов, наполненных запахом душистого табака, рухнула под взрывами сатанинского смеха, усиленного воплями Каца. И вся эта неисчислимая масса соленой воды моего горя погребла меня под собой. Я рыдал и никак не мог остановиться. До икоты, до головокружения, до бессмысленного звериного воя. Впервые за всю мою никчемную жизнь мне было МОЖНО выплакать свои нечеловеческие несчастья, ужас и одиночество.
Люцифер, я тогда еще не знал, что его зовут Глеб, перепугался до чертиков, как он сам потом признавался. Дьявол до чертиков. Да уж. Пусть привыкает, я еще и не на то способен.
И вызвал врача.
Я до сих пор краснею, вспоминая уникальную в своем абсурде картину: я полулежу в объятиях Сатаны, то заливаю слезами его рубашку, то вцепляюсь в нее зубами и вою. Он гладит меня по голове, как маленького, и что-то шепчет. Вокруг носится кот, помогая врачу делать мне укол и отпаивать валерьянкой. Ну, видимо, потому и носится, надеясь, что я не всю валерьянку выпью. Я, наблюдая весь этот бред, постоянно перехожу от горьких слез к приступам дикого смеха и обратно. Стыдоба.
После истерики я перестал ежесекундно ожидать нападения. Поверил в то, что в этом доме (в чьем, собственно?) мне ничего страшнее заботливо уложенной Кацем на подушку задушенной синицы не угрожает. Но у меня начались приступы того, что было не раз оборжано Глебом и обозвано им «Раб, к ноге!»
Едва я смог подчинить себе свои собственные руки, так и норовившие уронить и перевернуть еще что-нибудь, едва меня перестало шатать от слабости, а голова кружиться от малейшего усилия, как меня охватил страх. Страх того, что я уже совсем (куда там, совсем) здоров и меня ни сегодня-завтра вернут обратно опекунам. Избалованный человеческим участием и чувством безопасности, я отчаянно стал бояться возвращения в «родные пенаты». Что-то навсегда сломалось во мне в те дни. Я просто больше не мог. Сама мысль о том, что мне придется вернуться, вызывала во мне приступы панического ужаса.
Эти приступы проявлялись в странной для Сатаны форме. Я помню его круглые от изумления глаза. Круглые. У Сатаны. Видели? Это похлеще дьявола, перепуганного «до чертиков» будет, уверяю вас!
В тот вечер он явился уставший, голодный и с раскалывающейся от боли спиной. Его ожидал вылизанный до блеска дом, горячий вкусный ужин и я, едва не в обмороке от усталости. Вот тогда-то я и увидел сперва изумление в округлившихся глазах, а потом гнев.
Ночью мне предсказуемо стало плохо от переутомления. Но, памятуя о полыхавшем в глазах моего спасителя гневе, я не решился разбудить его. Напился болеутоляющего и на четвереньках выбрался на щит. Комары вцепились в меня, но я упрямо не желал возвращаться в дом, опасаясь разбудить вымотанного Сатану своим постоянным ворочанием и вздохами. Задремал под утро, искусанный, но непокоренный. Но еще до рассвета меня нашел испуганный и разозлившийся Дьявол.
Это была наша первая ссора. Меня пообещали отшлепать «за такие фокусы», раз я «по-русски не понимаю» а на суржике он не умеет. Я молчал, но выводы сделал. Пусть шлепает. Переживу. Я должен стать незаменимым для него. Он должен почувствовать, что не зря потратил на меня столько денег и времени. Я отработаю каждую копеечку! Раб, говорите? Пусть! Думайте, что хотите, господин Люцифер, но я не нахлебник. Я умею работать. И должен. И буду. Только не выгоняйте. Я очень полезный, вот увидите!
Я доказывал, как одержимый. Дом, двор, огород я стремился довести до «образцовости», которая со временем могла бы поспорить с самыми «образцовыми» владениями помешанных на чистоте и порядке местных хозяюшек. Я старался предвосхитить любое желание Сатаны: стирал, готовил, мыл, убирал. Ловил каждое его слово и жест. Каждый взгляд.
Конец этому Сатана положил через три дня моих подвигов, мешавших моему лечению и восстановлению. Нет, не сразу. Только тогда, когда я «припер его к стенке своим рабским поведением». Но сначала он перепробовал много всего:
Он категорически запрещал мне брать в руки веник, пылесос, швабру, тряпку, посуду; все, кроме книг и ноутбука.
Он обещал приковать меня наручниками к батарее, если я не прекращу «маяться дурью».
Он опять обещал меня отшлепать, если все его труды и труды врача, поставившего меня на ноги, пойдут насмарку.
Он словно чего-то ждал. Он удивлялся, почему я не спрашиваю его ни о чем, не пытаюсь задать даже элементарные в моем положении вопросы. Он пугал меня своим удивлением, своим ожиданием, своими запретами. Я не мог спать по ночам, каждое утро ожидая от него: «Я сделал, что мог, уходи». Я понял, что мое время на исходе, когда он пообещал меня скормить Кацу, если я еще раз… И повторил мне все, что я уже слышал от него на протяжении этих трех дней моего затянувшегося «приступа рабства», как он называл это.
На четвертое утро он неожиданно схватил меня, пробиравшегося мимо его постели на кухню, чтобы приготовить ему завтрак, за ногу и сказал то, от чего у меня сердце ушло в крепко схваченную им пятку:
- Меня зовут Глеб. Я, скорее всего, твой отец. И я тебя купил у твоей тетки.
Продолжение здесь: https://ficbook.net/authors/1743280
Свидетельство о публикации №216071700579