След на земле Кн. 1, ч. 3, гл. 51 Последний полёт

Глава 51.  Последний полёт Комара.

1
    Хотя фельетон «Дон Жуан из управления» имел огромный резонанс в читательских кругах и снова повысил интерес к газете, её редактор Лазарь Исаакович ощущал большой дискомфорт в своём кресле.  Начальник жилищно-коммунального управления треста, коммунист Инякин понёс, конечно, определённое наказание, в виде строгого выговора, но прилетевшим «бумерангом» больно ударило и по редактору газеты, не говоря об авторе фельетона.  Получив на собрании партийного актива «оплеуху» за, якобы не проверенные материалы, Лазарь Исаакович снова отказался от критических публикаций, особенно после того, как узнал, что «проходимец» Инякин доводится каким-то родственником самому управляющему трестом. Вот тут Шмулевич и запаниковал. «Вот, оказывается почему, обсуждение фельетона на парткоме имело такой вялый характер, и было принято «Соломоново решение». Вроде бы наказали преступника и в то же время не наказали, оставив на прежнем месте. Что для Инякина «строгий выговор», который через полгода, если не раньше, снимут? Тьфу. Зато я, как редактор газеты, чувствую, что сижу на бомбе замедленного действия, которая рано или поздно взорвётся и выкинет меня из мягкого редакторского кресла на улицу, если вообще не прихлопнет насмерть».
    Лазарь Исаакович снова и снова ругал себя за то, что надоумил своих подчинённых критиковать «всех и вся», кто этого заслуживает, обещая награды. «Уж лучше раз в год от секретаря горкома выслушать критику в свой адрес за беззубость, нежели лишиться места редактора и других привилегий и благ, которые даёт ему трест», - в который раз думал он. Пока «бомба» под ним не взорвалась, Лазарь решил поискать для себя пути отхода и что-нибудь «хлебное» в другом месте и даже другой сфере деятельности. «Слава Богу, друзья у него ещё имеются».  Позвонил Мойше. Поприветствовав и поинтересовавшись, как того требовал этикет, здоровьем Цили и младших Шерманов, Лазарь спросил друга о работе. Тот пообещал ему в любое время предоставить место своего заместителя по снабжению и назвал даже сумму оклада. Она была не меньше его нынешней зарплаты редактора.
    «Вот теперь можно перевести дух и действовать смелее, - успокаивал себя Лазарь. – База для отхода имеется. В случае чего, как только запахнет керосином, сразу напишу заявление и уйду к Мойше. Пусть сами мажут себе голову этими проблемами».
    За последние три недели, после «Дон Жуана» газета значительно поскучнела. Лазарь пребывал в пассивной панике, сотрудники роптали, так как их статьи шли в стол, а некоторые и вовсе написали заявления об уходе. На плечи Егора и других его коллег добавились задания ушедших, хотя писанина была неинтересной, а просто рутинной. Шмулевич добавил ему работу с письмами трудящихся, на которые нужно было отвечать, а точнее отписываться.
    Как всегда неожиданно, в редакцию пришла неприятная новость. Послезавтра, в понедельник в горкоме партии должно состояться совещание редакторов районных газет и многотиражек в секторе печати обкома партии. Шмулевич был уверен, что на нём будут обсуждаться острые статьи и обличительные материалы, и опять будут говорить о его беззубости. Желательно было бы в завтрашнем номере тиснуть парочку животрепещущих статей и перчёных заметок. А где их взять сегодня? Как бы то ни было, но необходимо снова возобновить публикацию фельетонов и критических статей.
    Номер был уже подготовлен и подписан в печать. Конечно, он ещё не ушёл в типографию и можно попробовать что-то из материалов заменить. Он достал из ящика стола забракованные им фельетоны и критические заметки и стал заново перебирать их и перечитывать, но найти что-то актуальное для завтрашнего номера не удалось.
    Пришла почта, которую редактор сразу переадресовал Никишину. Кстати четыре письма из десяти были адресованы непосредственно фельетонисту Комару. Редактор подождал, пока Егор прочитает их и поинтересовался:
    - Что пишут почитатели твоего таланта?
    Егор, молча, положил перед редактором прочитанные им письма. Все они начинались с похвалы Комару. Потом шли упрёки и вопросы: «Почему перестал писать? Кто ему зажимает рот?» Были и такие выражения: «Если у тебя больше нет подходящих материалов для написания фельетонов, то приходи к нам», – дальше шёл адрес авторов, - у нас вся жизнь, сплошной фельетон. Хорошо бы, если и другие люди узнали о нашей бардачной жизни. Может, после вашего фельетона о нас, что-нибудь изменилось бы в лучшую сторону». Дальше шли фамилии бюрократов и жуликов, заслуживающих стать главными героями фельетонов.
    Письма укрепляли уверенность редактора в том, что Егор, то бишь, Комар, делает очень важное и полезное дело. А вот сам он, редактор Шмулевич, это полезное дело губит, мешая обличать разгильдяев и прохиндеев. Выходит, что он и есть настоящий бюрократ и тормоз критики.
    - Хорошо, Егор. Бери любой материал и готовь фельетон. Сделай покрепче.

2
    На квартире Егора ждал приятный сюрприз – сразу три письма из родной деревни. Судя по обратному адресу, одно из них было от родителей, другое от старшей сестры Валентины и ещё одно от закадычного друга Шурки Змея. Вскрыл письмо от родителей. Его явно писала Галина под диктовку матери и отца. Половина письма содержала имена и фамилии односельчан, передававших ему поклоны и добрые пожелания, а другая часть содержала уже суть родительского обращения. Описывалось, как ими и всей деревней была встречена благая весть о его воскрешении, как очень соскучились по нему и очень надеются, что он приедет к ним в гости, а если не сможет приехать к ним до осени, тогда они сами намерены приехать к нему в Сталинград. Хотя было бы лучше, если бы приехал он сам. Всё-таки вся деревня желает видеть его живым и здоровым. Благодарили за его замечательные и дорогие сердцу подарки. У Егора на глаза навернулись слёзы, так как сам он очень хотел их снова увидеть и обнять.
Валентина в своём письме описывала молодёжные деревенские новости. Кто с кем гуляет, кто на ком женился или собирается жениться, и даже, кто из молодожёнов успел уже развестись. У кого народились дети, а кто за это время умер. Даже написала о том, что у Решетниковых, несостоявшихся родственников, сдохла корова, чудесным образом перебравшаяся к ним из хлева Ольги Макаркиной, из-за чего между ними случилась вражда. Все в деревне считают, что эта смерть коровы, дело рук самой Ольги, хотя Шурка Змей, выполнявший обязанности ветеринара, отравление отрицает. Целая страничка была посвящена появлению в деревенской школе молодой учительницы-красавицы, Анфисы. Она уже наслышана много о нём и была бы не прочь познакомиться с Егором, хотя бы заочно. В конце письма было приписано, что отец и мать поклялись жизнью, что никогда больше не будут встревать в любовные отношения своих детей, с кем бы они не возникли.
    Егор засмеялся такому обороту. Представил, как родители бы молчали, если бы любовные отношения сложились между девчонками или парнями.
    - Чего хохочешь? – поинтересовался Афоня.
    Егор рассказал о принятой клятве своих родителей, и об учительнице-красавице,  которая уже желает познакомиться с ним, хотя бы заочно.
    - А что? Ты парень ничего, особенно, когда спишь лицом к стенке, - пошутил друг.
    Оба засмеялись удачной шутке.
    - Хочешь, я скажу, какой отзыв о себе слышал от одной девчонки.
    - Ну-ну, валяй, интересно.
    - «Не красавец, но чертовски симпатичный и живой. Буравцом в душу врезаешься».
    - Хороший отзыв, - усмехнулся Афоня. – То, что живчик, это верно замечено.
    - Сегодня я почувствовал, что снова смогу  любить, - мечтательно сказал Егор. – Вот только не знаю, как поступить. Валентине, медсестре из Кирсанова, я обещал первой сообщить об этом. Она мне тогда призналась, что любит, а я был не готов к отношениям и отказал ей. Но дал ей слово, что когда моя душевная рана затянется, и я снова оживу для любви, то напишу ей. И вот сейчас я уверен, что готов любить.
    - Я бы, на твоём месте, не спешил писать ей об этом. Может у неё с Ефимкой всё наладится. Любит он её до чёртиков.
    - Пожалуй, ты прав.
    - Ты вот мне растолкуй, Егор, как ты почувствовал в себе это…, ну что способен влюбиться?
    - Иду, сегодня по улице, а навстречу мне девушка…. Такая, знаешь…, как....  Стройная, милая, очень красивая, с улыбкой на губах…. Такая вся воздушная, ко мне не равнодушная… 
    - Ну, раз стихами заговорил, значит, точно влюбился. Кто такая? Как зовут милую и воздушную, к тебе неравнодушную?
    - Не знаю, брат. Я не стал с ней знакомиться. Но заметил, что живёт она поблизости от нас.
    - Тогда не морочь себе голову. Вот сдадим экзамены, закончим школу, поступим в учебные заведения, тогда можно будет расслабиться и позволить себе другие чувства. Как определимся на новом этапе своего жизненного пути, тогда уже можно будет влюбляться и строить другие отношения. А пока советую тебе сконцентрироваться на учёбе и работе. Кстати, как у тебя дела в редакции? Всё ещё дуешься на своего редактора?
    - Дела, вроде бы, опять ничего. Редактор, похоже, успокоился и дал добро писать новые фельетоны и критические статьи. Сложный он мужик. Говорит одно, аж взахлёб, а поступает по-другому. То смелый, то трусливый. То твёрдый и требовательный, то совсем нерешительный.  То просит писать острые критические статьи, то засовывает их в нижний ящик стола. 
    Потом Егор стал читать письмо от Шурки Горынина. Тот написал, как с Толиком винили себя за его смерть в степи, мстили всем, кого считали виновными, как свалили с поста председателя Костьку Акимочкина, как перевели корову их хлева Макаркиной в сарай Решетниковых и тем самым поссорили их между собой. Написал про мытарства Толика, как его сняли с должности учётчика и как сразу же возникли проблемы в бригаде. Как после смерти своей бабки, Толик принял решение уехать из деревни, поменяв свою фамилию, и что из этого вышло. Это письмо от друга он читал Афоне вслух и над тем, как добывалась справка с разрешением уехать в город, как на чистых бланках с подписями и печатями председателя сельсовета написали разоблачительные объявления про взятки для желающих уехать, друзья искренне посмеялись.
    - Смелые у тебя друзья и находчивые.
    - Хотел бы я тебя с ними познакомить. Уверяю, с ними бы скучать не пришлось. Они мастера на выдумки и всякие интересные поступки. При этом всегда действуют по справедливости.
    В конце письма были пара строчек о Надьке Кондрашиной, которая призналась Шурке, что с детских лет была влюблена в Егора и сильно переживала, когда он гулял с Маринкой, моля Бога, чтобы он расстроил их отношения. И вот когда это случилось, что они расстались, а Егор после этого исчез, она стала молить Бога, чтобы Егор нашёлся и обязательно вернулся. «Так, что все её молитвы о тебе, дружище, сбываются. Наверняка, молится за то, чтобы ты женился на ней», - подвёл итог Шурка.
    Егор попытался вспомнить Надьку, но не смог. Её образ помнился весьма далёкий и расплывчатый. Просто босоногая девчонка с косичками, как все другие. Ничего яркого. Подумал, как всё-таки время накрывает прошлое тёмной вуалью.
    Закончив с письмами, он принялся за учебники. На носу были выпускные экзамены на аттестат зрелости. Завтра предстояла большая работа над сбором нового материала для фельетона. Но для себя решил, что обязательно выберет время и снова напишет письма домой и пообещает после вступительных экзаменов в институт обязательно приехать в родную деревню.

3
    На совещании редакторов районных газет и многотиражек в горкоме партии было отмечено, что центральные и областные газеты уже около месяца остро критикуют организации и отдельных лиц предприятий за бесхозяйственность, за плохое качество работ, срывы сроков их выполнения и за удорожание стоимости строительства. Получив очередную порцию упрёков в свой адрес и вдохновившись прозвучавшими требованиями партийного руководства, Шмулевич собрал свой редакционный состав и почти слово в слово повторил слова прозвучавшие на парткоме.
    - А вон на страницах нашей газеты, признаки толковой критики снова отсутствуют, товарищи. А между тем, то, о чём пишется в центральных и областных газетах имеет место быть и в нашем тресте, да ещё и в избытке. Мы перестали обращать внимание на то, что строительные материалы хранятся безобразно, что качество работ снижается, хотя при правильной организации должно повышаться. О чем можно говорить, если недавно в новом строящемся доме обвалился потолок? Хорошо, что обошлось без жертв, но мы-то с вами перестали обращать на это внимание. А если бы дом успели заселить и такой конфуз случился при жителях?  Это же была трагедия! Мы не отслеживаем такие факты, как перерасход материалов, что приводит к удорожанию стоимости строительства. Так, на дом по улице Кирова строительных материалов ушло в четыре раза больше, чем требовалось по нормам. Это же прямое расхищение социалистической собственности,  мимо которого мы проходим не замечая. Мы, будто слепые, ничего этого не видим. А если говорить точнее, не хотим видеть. Но мы, как раз работаем здесь для того, что бы все это видеть и показывать недостатки другим. Короче, мы обязаны остро и своевременно реагировать и бичевать в нашей газете признаки бесхозяйственности. Наше оружие это фельетоны и критические статьи. Нельзя при этом забывать об очерках и зарисовках, отмечая передовиков  и профессионалов своего дела. Надеюсь, вы меня поняли, и я жду вашей качественной работы.
    Редактора поняли, но радости не выказали. Привыкли к речам Лазаря Исааковича, как и к тому, что потом подготовленные ими материалы отправлялись в корзину или в «долгий ящик».
    Шмулевич уловил настроение сотрудников.
    - Вы, братцы, пишите. Пишите так, чтобы хотелось эти материалы публиковать. И мы будем их печатать, хоть в каждом номере. Вооружайтесь фактами, стреляйте ими в самую суть проблемы. И если вы сомневаетесь и думаете, что я говорю это абстрактно, то могу конкретизировать и придать форму задания. Никишину, то бишь, нашему меткому прославленному Комару, поручаю написание фельетона о бесхозяйственности. У него это здорово получается и люди ждут его публикаций. От Оглодина жду острую критическую заметку на плохое качество работ. Штоколову поручаю очерк про бюрократов. Дерзайте. Обещаю, что ни одна из ваших работ в корзину не отправится.
Егору хотелось верить шефу, но, как и все остальные, отнёсся к поручению без обычного энтузиазма.  Ещё свежи были в памяти лицемерное поведение и незаслуженные упрёки в свой адрес при абсолютной достоверности материалов по фельетону «Дон Жуан из управления». Гарантий того, что подобное поведение Шмулевича не повторится, у него не было. Кроме того у него в завершении был очерк о лучшем бригадире комсомольско-молодёжной бригады Афанасии Кобликове, который он намеревался опубликовать сперва в многотиражке, а потом и в центральной газете. Пора выходить на широкий простор. Это может сыграть свою положительную роль при поступлении в институт журналистики. Однако, задание есть задание. С шефом спорить по этому вопросу было бы неправильно, да и бесполезно. Он отправился собирать материалы по одному из последних, полученных писем своих поклонников, заинтересовавших его, в котором, как раз, приводился пример вопиющей бесхозяйственности.
    Приехав на объект, прошёлся пытливым взглядом по организации хранения стройматериалов. Недостатки были очевидны, лежали на поверхности, но об этом не раз писалось. Выглядело это мелковато и не хотелось повторяться. Не хотелось ему, и терять статус интересного фельетониста, как говорится, «понижать планку» качества. Встретился с ребятами, авторами письма. Поговорили и вот оно…. Ребята рассказали об одном случае разгильдяйства, который при подтверждении фактов приобретал взрывную силу. Егор внимательно стал проверять факты, поднял и скопировал все необходимые документы. Всё подтверждало, что факты имели место, а значит, виновные безнаказанно продолжают оставаться на своих руководящих должностях. Довольный вернулся в редакцию в конце рабочего дня и засел за написание фельетона.
    Перед уходом из редакции домой Шмулевич заглянул к нему, поинтересоваться, как продвигается его задание.
    - По выражению лица вижу, что материал для фельетона подобрал взрывоопасный. Смотри, Никишин, чтобы взрывной волной нас не выбросило из редакции. У меня-то есть запасной аэродром, а тебе ещё жить и жить, - иронично предупредил Лазарь Исаакович.
    - Вы угадали, шеф. Но не писать же о разбросанных гвоздях? Уж если взрывать, то «громко», чтобы для всех дошло. Чтобы наверху слышно было. Но вы не беспокойтесь, я уже учёный. Все документы проверил дважды и снял копии для подстраховки. Завтра ещё в одном месте проверю и закончу статью, - сказал убедительно Егор, чтобы Шмулевич не переживал раньше времени.
    - Ну, тогда поторапливайся. Хорошо бы успеть с дельной статьёй к партийно-хозяйственному активу. Даю тебе день, - начальственно распорядился Лазарь Исаакович, желая вселить в Егора уверенность, что он будет непоколебим в издании статьи. 
    - Боюсь, за день не уложусь. Если бы завтра не проверять документы в автобазе, то может и успел бы.
    - Хорошо. Тогда даю полтора дня и не часом больше. Послезавтра в обед статья должна лежать у меня на столе.
    - Обещаю, шеф. Если на автобазе факт подтвердится, тогда нам будет, чем жахнуть по разгильдяйству и бесхозяйственности.
    - Заинтриговал. Ну, ладно, сейчас я тебя расспрашивать не буду. Но хоть заголовок предварительный у тебя есть?
    - Есть, конечно. Думаю назвать «Потерянный миллион», - улыбнулся Егор.
    - Ого! Такой фельетон стопроцентно привлечёт интерес. Что же, дерзай, Комар!

4
    Егор своё обещание редактору выполнил вовремя. В половине первого дня он положил на стол шефа готовый фельетон под заголовком «Потерянный миллион». Лазарь Исаакович разговаривал по телефону и, чтобы не отвлекаться от разговора, жестом указал Егору покинуть кабинет. Егор понял шефа верно и пошёл на обед. Но не успел он переступить порог редакции после обеда, как ему передали, что шеф с нетерпением ждет его у себя. 
    - Неужели то, что ты здесь изобразил, было на самом деле? – сразу же, как только Егор вошёл в его кабинет, задал вопрос, взволнованный Шмулевич.
    - Чтобы у вас не было сомнений, я скопировал все подтверждающие документы. Я могу их сейчас  же принести.
     Через пять минут редактор внимательно перелистывал и сверял принесённые Егором бумаги. Все факты подтверждались, что ещё больше испугало Лазаря Исааковича. Ужасно, но у него не было основания отказать Егору в публикации. Он снова испугался за последствия. В статье фигурируют не мелкие персоны, а значит, ему снова может влететь с тылу. Утешало одно. Если его снимут с работы после публикации этого фельетона, то есть работа под крылом у Мойши. «Только интересно, как они будут квалифицировать моё снятие с должности? За что меня, коммуниста, редактора печатного органа, целой многотиражной газеты, могут уволить? Да и тресту я не подчиняюсь. Редакция находится при тресте, но не подчинена тресту. Ладно, поживём-увидим», - размышлял он.
Но при вёрстке номера, Шмулевич снова засомневался в правильности своего решения. Сначала снял рубрику, чтобы материал шёл не в качестве фельетона, а обычной статьёй. Потом снял и саму статью. Сомнения терзали его до самого последнего момента передачи вёрстки номера в типографию. Решился-таки оставить статью в номере, на третьей полосе.
    Когда газета уже печаталась, Лазарь Исаакович, снова задёргался, ругая себя за неверное решение, но изменить уже ничего не мог.
    Егор, конечно, удивился, обнаружив свой материал на третьей полосе свежей газеты без рубрики фельетон, а как простая статья. Надежда была на то, что читатели по подписи Комара догадаются о направленности статьи. Он никак не мог понять метаний редактора. «Какой он к чёрту коммунист, если боится любого ветерка, который может дунуть со стороны недовольных бюрократов? Тем более имея при себе разоблачающие документы».
    Презрение к главному редактору росло всё больше.  Он начинал понимать тех, кто уходил из редакции, чьи творческие планы и надежды губились трусливым Шмулевичем. «Пора на него самого готовить фельетон», - подумал Егор.
    Все работники редакции, коллеги Егора, прочитав его статью не сомневались в том, что она будет иметь безусловный успех и не оставит равнодушными никого. Ждали, какая последует реакция представителей треста, и гадали о последствиях.
    Ждал определённых последствий и плохо спавший эту ночь Лазарь Исаакович. Он тоже гадал, кто ему позвонит первым. Надеялся на одобрительный звонок из горкома партии, но до обеда, к его удивлению, никто его не беспокоил.
Первым позвонил в редакцию начальник отдела снабжения треста, товарищ Юрий Михайлович Артёмов. Он принялся доказывать Шмулевичу, что в статье допущена серьёзная ошибка. В результате случившегося трест понёс убыток не в миллион рублей, а в девятьсот восемьдесят три тысячи, и что округление этой цифры до миллиона, в таком печатном органе не только не уместно, но и порочит саму редакцию в подтасовке фактов. Одним словом, он собирался подавать на редактора в суд за преувеличение и  искажение фактов.
Почти следом редактору позвонил и главный герой критической статьи, начальник транспортной конторы, товарищ Гридасов. Он говорил более сдержанным голосом, хотя и чувствовалось его волнение, об извечной проблеме плохих Российских дорог, о старых рессорах и лысых шинах на колёсах автомашин, которые ему достались в наследство от предшественника и постепенно перешёл к главному.
    - Заверяю вас, Лазарь Исаакович, что в случившихся событииях, приведших к «Потерянному миллиону» моей вины абсолютно нет. О том, что сломалась машина, перевозившая на объект катушку кабеля, и что кабель сорвался с кузова и скатился в кювет, я узнал только на следующий, после Первомайских праздников, день. Если бы мне об этом доложили раньше, то я, разумеется, принял бы надлежащие меры, выслал бы исправную автомашину и автокран, чтобы поднять катушку из кювета и доставить его в целости и сохранности на объект. Но, когда мне доложили и я выехал на место аварии, то в кювете, куда скатилась катушка с кабелем, самого кабеля уже не оказалось. Местное население близлежащих деревень порубило его на части и стали использовать во дворах, представляете себе, вместо верёвок для сушки белья. Ваш же Комар, Лазарь Исаакович, не разобравшись, сделал меня крайним, жало бы ему вырвать. Якобы я раньше времени стал отмечать  праздник и не находился на месте. Ну, так я в это время был у руководства трестом. Меня и моего заместителя вызвали на торжественные мероприятия. Или я, по-вашему, должен был игнорировать указание руководства.
    - Позвольте, Павел Борисович, но события с кабелем произошли накануне Первомая, утром. Значит, вас весь день не было в конторе?
    - Не надо, делать из меня преступника, товарищ Шмулевич. Вам нужно научить работать ваших корреспондентов. Развели, понимаешь, насекомых в редакции, которым важно только кусать руководство. Надеюсь, вас и вашего злобного Комара привлекут к ответственности, чтобы не порочили достойных людей.
    Лазарь Исаакович вызвал Егора к себе и передал суть разговора с Гридасовым. Велел принести ему объяснительные шофера, перевозившего кабель, заведующего гаражом, выпустившего неисправную машину с кабелем на линию, хотя ему уже с вечера было известно, что машина неисправна.
    - Нужно было взять объяснительную со сторожа проходной, которая говорила, что Гридасов с заместителем, секретаршей и учётчицей выехали из транспортной конторы в десять часов утра и больше в контору в этот день не возвращались. Что после обеда в конторе, вообще, из руководства никого не осталось.
   - Страхуетесь, Лазарь Исаакович? Думаете, эти звонки не последние с угрозами в наш адрес? – спросил шефа Егор. – Интерес-но, почему молчит партком треста и горком партии?
    - Парткому нужно время, чтобы разобраться со всем этим компотом. Наверняка уже создали комиссию для проверки фактов изложенных в твоём фельетоне. Пока не дождутся результатов, будут молчать и оглядываться. Как только убедятся, что факты, изложенные в статье, соответствуют действительности, станут думать, как оправдываться перед горкомом и обкомом партии, перед министерством строительства за свои грехи и бесхозяйственность, - сказал расстроенный Шмулевич. Он явно был не в своей тарелке.
    - Наверное, так и будет, -  согласился Егор.
    - Наверняка, - Лазарь Исаакович, расслабил узел галстука. – Ещё нас крайними сделают. Признают статью вредоносной, мол, хотим очернить праздничный настрой трудящихся, охаять политический подъём масс. Да мало ли, что ещё.
    - Постойте. Как они могут признать статью вредоносной, когда партия и правительство нацеливают народ и руководителей всех степеней на экономию средств и улучшение качества выполняемых работ? – удивился Егор.
    - У нас всё могут, парень, - махнул сгоряча рукой редактор.
    - Но у нас же всё документально зафиксировано. Все люди подкрепили свои слова письменно. Или вы считаете, что я действительно преувеличил стоимость потери и должен был назвать фельетон «Потерянные девятьсот восемьдесят три тысячи, четыреста восемьдесят четыре рубля и сколько-то там копеек»? В этом, разве, смысл? Если же вы боитесь ответственности, Лазарь Исаакович, то валите всё на меня. Вон, Гридасов, валит всё на завгара, и вы валите. Я автор и буду отчитываться сам. Слава Богу, все документы у меня на руках.
После ухода Егора к себе, озабоченный Шмулевич позвонил на работу Моисею Абрамовичу.
    - Мойша, дорогой, это я Лазарь. Здравствуй, долгих и счастливых лет процветания тебе и твоим детям, не говоря о прекрасной Циле Бенедиктовне. Хотел спросить тебя, друже, относительно моей будущей работы под твоим могучим крылом. Всё у нас в силе? Понимаешь, обстоятельства вынуждают меня ускорить наше взаимодействие.... Ты не можешь? Почему?... Тебя обвиняют в растрате? Это же абсурд? Что они себе думают за это?... Ты меня убил, Моня! Нигде нет покоя бедному еврею.
    Шмулевич осторожно положил трубку телефона на рычаги и ещё некоторое время смотрел в никуда, переваривая разговор со своим другом Шерманом. Зазвонивший телефон вывел его из задумчивости. Но, вопреки его ожиданиям и этот звонок был не из горкома. Жесткий, крикливый голос не обещал ничего хорошего.
    - С тобой, Лазарь Исакич, говорит заместитель управляющего трестом Лабзин Ефим Яковлевич, - слышалось из трубки, которую Шмулевич держал в сантиметрах тридцати от уха. – Ты, читал сего-дня свою газету?
    - Конечно, товарищ Лабзин. И сегодня, и вчера, когда сдавал в печать, прежде чем выпустить в народные массы.
    - А мне кажется, что ты её ни хрена не читал, - продолжал кричать Лабзин. – А если, как ты говоришь, читал, то скажу тебе, что редактор должен уметь не только писать и читать, он должен уметь соображать и молчать, где надо. Как ты мог позволить какому-то Комару, мелкой зудящей мошке, поднимать своё жало на руководящий состав треста и диктовать ему, что и как должно делаться. Да, он что у тебя, семи пядей во лбу? Может, нам его вместо тебя редактором поставить? Неужели ты не понимаешь, что он своими нападками, фельетончиками, статейками только компрометирует руководящие кадры треста? А ты ему потворствуешь, плюёшь в руку, с которой ешь. Заставляешь больших людей отвлекаться от работы и оправдываться. Ну, ничего, найдётся рука, которая прихлопнет твоего комара, только и тебе при этом достанется.
    Шмулевич молчал. Он снова ругал себя за то, что дал ход этому обличительному фельетону. Удивлялся, почему не звонят Глебов или Порядков. С их одобрением никакой Лабзин был бы ему не страшен. Но, что теперь жалеть. Поздно. Выходит, не горком партии хозяин многотиражной газеты, а всё-таки трест. Газета орган треста и должна говорить о том, что считает нужным сказать руководство треста. Трест и содержит газету на свои средства. Завтра не перечислит денег на счёт газеты, и… нет больше редакции. Нет больше Шмулевича и его команды. 
    Позвонил Мордуху. Тот, как обычно, был осторожен с обещаниями и ничего определенного Лазарю не сказал, но заверил, что с голоду своему собрату помереть не даст. И на том спасибо.
    Когда Егор снова зашёл к нему в кабинет с материалами, то огорчился угнетённому виду своего редактора. Ему даже стало жалко Шмулевича, и он решил его подбодрить.
    - Не переживайте вы так, Лазарь Исаакович. Всё обойдется. Вокруг ещё столько бардака и разгильдяев, что этот «Потерянный миллион» скоро забудется. Стоит перевести стрелки гнева на других персонажей и предыдущих пожалеют, дадут другую выгодную работу.
    - Возможно, ты прав. Но я думаю было бы спокойнее, если бы ты на время исчез куда-нибудь.
    - Не понял, - поразился Егор. – Договаривайте.
    - Слишком много угроз в твой адрес. Боюсь, как бы тебе не переломали рёбра. Очень разозлились укушенные тобой верхолазы.
    - Я не из трусливых. Если лицом к лицу, то смогу за себя постоять. Ну, а сзади только подлецы нападают.
    - Лицом к лицу, тоже сильно перепадает. И, вообще, я тоже считаю, что статья получилась резковатой и злой. Хотя я и снял рубрику фельетон, но всё равно эффект получился громкий. Эх, не скоро уляжется.
    - Как статья может быть резковатой, если мы отразили голые факты и назвали конкретных виновников. При этом мы не делали выводов, не награждали эпитетами, а просто обратили внимание народа и руководства. Пусть это руководство само принимает решение наказывать или не наказывать виновного. Пусть хоть целует своих оболдуев в одно место, если они так им дороги, но пусть потом не кричат с трибун и не призывают к бережливости, экономии, высокой организации труда.
    - Конечно, ты прав. Но этот материал призывает их к расправе над виновными, а виновные, похоже, расправе не подлежат.
    - Ах, ты же, ёлки зелёные. Значит, те, кто фактически допустил эти просчёты, не выполнив, как следует свою работу, наказанию и расправе не подлежат, а те, кто обратил на это внимание, должны остерегаться наказания? Ну, уж нет отвечать должен тот, кто виновен.

5
    Управляющий строительным трестом, Кирилл Евсеевич Пугачёв, был человеком крутым и своенравным. Безусловно, что на этом посту должен быть человек с твёрдой рукой и строгим нравом, но у Пугачёва всего этого было в избытке. А кое-чего и вовсе не должно бы быть. Бывший военный, участник боёв на фронтах гражданской войны и боёв на озере Хасан, где он командовал полком и был серьезно ранен, не терпел выскочек, расхлябанности и непослушания подчиненных. Он всегда стоял на страже субординации и не допускал панибратства. Строго наказывал тех, кто появлялся на работе неряшливо одетым и особенно небритым. Он так же не любил тех, кто старался ему наушничать или ябедничать, тех,  кто указывал ему на недостатки и учил, как и что делать. Прочитав в газете острую критическую статью о потерянном миллионе, Пугачёв пришёл в ярость. Он готов был наказать виновных в нанесённом тресту ущербе самым жестоким образом, но и тех, кто об этом раструбил на весь белый свет, был готов втоптать в землю. Управляющий пригласил к себе секретаря парткома.
    - Читал? – спросил он и постучал пальцем по газете в том месте, где была открыта статья.
    - Вы о фельетоне?
    - О потерянном миллионе.
    - Конечно, читал. Факты, прямо скажу, нелицеприятные для нашего ведомства.
    - Ну и какие выводы? Тебе не кажется, что этот репортёришка по кличке Комар задирает своё жало, куда не следует? Всё так и норовит из руководства кровушку попить. Среднее звено его не интересует. Завгар ротозей, допустивший прокол, слишком мелок для него. Ему начальника транспортной конторы подавай.
    - Ну, вообще-то, не кажется, Кирилл Евсеевич. Неприятно, конечно, что он достаёт руководящее звено, которое должно и без него на это обращать внимание, подбирая свои кадры, чтобы не было ротозеев. Он делает то, что должен делать. На то она и существует, эта газета в нашем тресте, чтобы время от времени тыкать нас мордой в наше же дерьмо, и показывать просчёты на всех уровнях, - огорчённо сказал Порядков. – Мне это так же неприятно, Кирилл Евсеевич, но я проверил факты и они, увы, подтвердились. Завгар получил письменное указание Гридасова после обеда ни одной машины на линию не выпускать, а здесь необходимы были и грузовик и автокран. Вот завгар и не решился, а найти самого Гридасова не смог, хотя говорит, что пытался. Так что, в этой эпопее все звенья задействованы. Думаю, сегодня же к вечеру собрать партком и дать партийную оценку всем участникам фельетона.
Слушая Порядкова, Пугачёв внутренне сопротивлялся каждому слову. Его бесило, что секретарь парткома с такой лёгкостью соглашается с каким-то писакой и не понимает, чего нельзя указывать старшим на их ошибки. Яйца курицу не учат.
    - Оценку, можешь давать, какую угодно. Но я не потерплю такого насмехательства над руководящим составом треста. Это унижение всего верховного аппарата, включая и нас с тобой. И потом, с политической точки зрения… это просто натравливание работяг на своих руководителей. Понижение нашего статуса. Этак скоро каждый, кому не лень будет в нас камни кидать. Они, получается, молодцы, а мы говно? Мы, получается, расхищаем и разбазариваем государственные средства и имущество, а они не причём?
    - Вы не нервничайте так, Кирилл Евсеевич. То, что наши под-чинённые выбросили по своей небрежности миллион государственных средств, факт бесспорный. И те, кто допустил это, должны понести соответствующее своей вине наказание. А, что касается натравливания  рабочих на своих руководителей, тут я с вами совсем не согласен. Рабочие сами прекрасно видят все свои и наши промахи. Конечно, определённый антагонизм между рабочими и начальниками существует. Но это закономерно. Любой руководитель это вожак. А вожак должен показывать пример. Он не имеет права ошибаться. Если он допускает промахи, то значит, плохо подготовлен и его следует поправлять или убирать к чёртовой матери. Газета в данном, конкретном случае, действует, как посредник между рабочими и руководителями. Она указывает на недостатки всех звеньев. И спрос не может быть только с рабочих. Если они будут видеть, что меры к виновным руководителям не принимаются, недостатки не исправляются, если положение дел не улучшается, тогда этот антагонизм будет только усиливаться и приведёт к более серьезным последствиям. Когда-то это привело к революции.
    - Мудрёно, Алексей Иванович. Только сейчас я говорю с вами о редакторе газеты Шмулевиче и его агрессивном Комаре. В конце концов, прежде чем выносить такие материалы на всеобщее обозрение и делать свои выводы, они должны предъявлять их нам. Тебе, мне, моему заместителю. Мы содержим эту газету. Это наш орган гласности. И нам решать, как и что доносить до масс.
    - Раньше многотиражка какое-то время уже была нашей карманной газетой. И знаете, что из этого вышло?
    - А на какой хрен она вообще нам нужна? – снова зарычал Пугачёв.
    - Редакция создана не по нашей прихоти. На это есть решение Центрального комитета партии. Вы сами правильно сказали, что газета орган гласности, но это не ваш или чей-то орган, это партийный орган.
    Зазвонил телефон. Пугачёв взял трубку и поднёс её к уху. Поздоровался с кем-то.  При этом лицо скривила гримаса. Он накрыл микрофон трубки ладонью и, обращаясь к Порядкову, сказал:
    - У меня к вам всё.
    Алексей Иванович вынужден был встать и выйти из кабинета. Разговор с бывшим военным командиром оставил неприятный осадок. Он понимал, что не смог переубедить управляющего трестом в целесообразности и правильности опубликованного в газете острого критического материала, написанного, кстати, в хорошем стиле. «Что теперь он предпримет? Будет выгораживать своего ставленника Гридасова, или добиваться разгона редакции? Ну, уж, я ему этого не позволю. Нужно позвонить в горком Глебову и решить, как действовать».
    Управляющему строительным трестом звонил его давний приятель, бывший боевой соратник по гражданской войне, а ныне председатель облисполкома Матушкин Григорий Иванович. Он снова завёл разговор о помощи селу в строительстве коровников, свинарников, овчарен и других сельских построек. Пугачёв с доводами председателя был полностью согласен, поэтому периодически помогал, выделяя строительные бригады в областные колхозы. Под конец беседы Матушкин упомянул и о «Потерянном миллионе».
    Он по-дружески упрекнул Пугачёва за то, что тот позволил в своей газете появиться такой гадкой статейке, что много позволяет всяким репортёришкам допускать такую вольность, как критика руководства треста.
    - О потерянном миллионе теперь знают не только в городе и области, но наверняка и в Москве. Ты давай готовься к головомойке. Бюро обкома партии желают услышать твой отчёт о допущенных и освещённых в газете промахах. Удачи тебе.
    Пугачёв снова завёлся. На эмоциональном взводе он сел в машину и велел шоферу ехать в редакцию «Строительной газеты».

6
    Заканчивался третий час дня. Редактор многотиражной газеты Лазарь Исаакович все никак не мог успокоиться. Так и не дождавшись звонков от своих покровителей из горкома партии и  парткома треста, он испытывал неприятное предчувствие ещё большей беды. Он не понимал, почему до сих пор они молчат и не высказывают своего мнения о «Потерянном миллионе». Неужели такая резонансная статья не вызвала у них вопросов и не подтолкнула к к каким-то действиям?
    В кабинет снова вошёл Никикшин. Егор вызывал сейчас в Шмулевиче какую-то неприязнь. Ведь именно он создал для Лазаря такую обстановку.
    - Секретарь партийного бюро треста, товарищи Порядков, считает фельетон о потерянном миллионе очень правильным и своевременным.
    - Откуда тебе это известно? - подскочил на своем стуле редактор, выпрямляясь и поправляя галстук.
    - От секретаря комитета комсомола.
    - А чего же он тогда мне не звонит?
    - Позвонит. Он сейчас занят сбором членов бюро парткома для обсуждения статьи и принятия какого-то решения. Вот примут решение, которое он считает верным всеми членами бюро, тогда и позвонит, и поздравит с успехом.
    - Да, наделали мы с тобой шума, - облегченно вздохнул повеселевший редактор. – За два послеобеденных часа тринадцать звонков об этом злосчастном миллионе. Но не все звонки положи-тельные. Получился разброд мнений.  Шестеро приняли статью в штыки и угрожали нам с тобой расправой. Шестеро, наоборот, очень хвалили, считая статью смелой, справедливой и своевременной. А трое…. Трое высказывали опасение,… жалели нас, предрекая неприятности и гонения.
    - А я, всё-таки уверен, что справедливость восторжествует. Секретарь парткома Порядков – коммунист принципиальный.
    - Порядков да. Но партком состоит из девяти человек. И эти остальные, восемь принципиальностью и порядочностью не отличаются. Все смотрят в рот главному и мечтают о карьере, а потому подхалимы и…. Ладно, промолчим для порядка, - Лазарь решил не рисковать перед Никишиным едкими эпитетами.   
    - Но вы же сами член бюро парткома. Вы же не подхалим и не карьерист, - выпалил Егор, сетуя на пессимизм Шмулевича.
    «Еще, какой подхалим, - подумал про себя Лазарь Исаакович. – Да вдобавок ещё и трус. Особенно сейчас, когда Мойша отказал мне в обещанной ранее должности. Мудак. И Мордух мудак. Ишь, облагодетельствовал: «не дам тебе умереть с голоду». Тоже мне друзья, называются».
    Он стал ходить вокруг стола, чтобы размять конечности и невольно заметил, как мимо промелькнула и подъехала к крыльцу здания редакции блестевшая своей чистотой и лакировкой чёрная «Эмка». Лазарь встал как вкопанный, меняясь в лице. Он увидел, как из автомобиля вылезла высокая, подтянутая по-военному, фигура управляющего трестом. За все свое время работы в редакции Шмулевич не помнил ни одного визита кого-то из руководства трестом, тем более самого управляющего.  «Пугачев же на этой должности меньше года, а вот приехал собственной персоной. Это не к добру. Неужели «Потерянный миллион» привёл его в редакцию?» Он стал судорожно поправлять бумаги у себя на столе и какие-то из них кидать в корзину. От такого наведения порядка, его становилось ещё меньше.
    - Что-то случилось, шеф? – вывел его из оцепенения голос Егора.
    Шмулевич вспомнил о его присутствии и, сделав жалостливое лицо, взмолился:
    - Господи, сюда идет управляющий трестом Пугачёв. Я прошу тебя, спрячься куда-нибудь. Лучше в шкаф. Он не должен тебя увидеть.
    - С какой стати? Что я сделал такого преступного, чтобы прятаться от начальства? – удивился Егор. Он ни разу не видел близко легендарную личность, назначенную в трест управляющим, и ему было интересно.
    - Умоляю тебя, Егор, - повысил свой жалобный голос Шмулевич. – Спрячься хоть на минутку.
    Он подбежал к Егору, стоявшему рядом с платяным шкафом, распахнул дверцу и стал пытаться втолкнуть к одиноко висящему плащу, раздражающего его журналиста.  И это ему удалось. Егор, правда, и не сопротивлялся, удивленный поведением редактора. Тут же дверца захлопнулась, и Никишин оказался в темноте, прислушиваясь к тому, что стало происходить в комнате.
    Почти сразу он услышал удаляющиеся быстрые шаги Лазаря подальше от шкафа, скрип входной двери и уже гулкую поступь большого человека.
    - Ну, редактор, вижу, ты здесь хорошо устроился, - громко зазвучал колоритный начальственный голос Пугачёва. – Сам сидишь, значит, здесь, а твои комары и прочие кровососы людям жить не дают спокойно. Где твой этот пресловутый Комар? Зови его сюда немедленно. Я ему жало с корнем вырву. Прихлопну гада, чтобы не досаждал людям.
    Егор затаил дыхание от неожиданности. Такой грубой речи от уважаемого им бывшего военного командира он не ожидал. Ему хотелось услышать, как редактор станет решительно возражать ему, защищая своего лучшего фельетониста, доказывать насколько статья про «Потерянный миллион» важна и своевременна, и что он сам заказал её по велению горкома партии. Но Шмулевич, заикаясь и картавя от сильного волнения слова, говорил совсем другое. Он извинялся за статью, допущенную неосторожность и обещал сам наказать непослушного репортера, то бишь, Комара.
    Егора такая речь своего редактора не просто огорошила, но и возмутила до корней волос.  Он попытался открыть дверь и выйти из этого тёмного неуютного шкафа, чтобы самому объяснить управляяющему, как тот не прав. Но дверь не поддавалась. Он был заперт снаружи, видимо, на ключ.
    А в кабинете тем временем шла настоящая война. Зашуршали бумаги, разлетаясь видимо, по комнате, загремели сдвинутый стол и падающий стул, звякали на столе графин со стаканом. Продолжал неистовать и греметь на всю комнату злой голос управляющего.
    - А какого хрена ты здесь делаешь, если твои писаки решают всё сами? За что мы тебе деньги платим? Чтобы ты сидел здесь и свои штаны протирал? Или за то, чтобы какая-то мразь нас дерьмом поливала? – слова эти сопровождались каким-то непонятным Егору тонким свистом и шлёпающими звуками, напоминающими удары по подушке.
    «Неужели управляющий лупит редактора гибкой металлической линейкой. Ну, это уже, не в какие ворота не лезет», - Егор решил вырваться и прекратить непозволительное издевательство над редактором. Он уперся спиной в дверцу шкафа, ногами и руками в противоположенную стенку и стал нижней частью корпуса выдавливать преграду. Дверца затрещала и через несколько секунд упорного давления распахнулась, так что Егор вылетел и упал на спину посреди редакторского кабинета.
    Но кабинет оказался пуст. Ни рыдающего редактора, ни грубого управляющего трестом, в перевёрнутом с ног на голову кабинете, не было. Егор принялся растирать ушибленные после падения на пол места своего тела. Потом поднялся на ноги и выглянул в коридор. Тот тоже был пуст. Секретарши Леночки за своим столом тоже не было. Егор вернулся в кабинет и стал приводить его в относительный порядок, гадая куда могли деться участники сражения. А если быть точным, то участники избиения. У Егора до сих пор не проходило потрясение от этого бесчинства.
    Через десять минут  в кабинет осторожно вошёл, если не сказать вполз, Шмулевич. Вид у него был взъерошенный и сильно потрёпанный. Лицо в красных пятнах, волосы на голове растрёпаны, губы дрожали, и левая щека дёргалась в нервном тике. Одежда на нём тоже была перекошена, а рубашка выбивалась из брюк. Двух пуговиц на пиджаке не было вовсе. Егору было и смешно и грустно смотреть на это жалкое побитое существо. Он снова представил, как один седовласый коммунист избивает другого, далеко еще не старого, коммуниста, награждая пинками и тумаками, а ещё метали-ческой линейкой и грустно улыбнулся.
    - Зачем вы заперли меня в шкафу, Лазарь Исаакович? Вдвоём бы мы ему навешали. Он же не имеет права распускать руки.
    Редактор был в прострации. Он смотрел вокруг себя, на Егора бессознательным взглядом и не понимал, что происходит. Опустившись на стул, он глубоко вздохнул.
.....
(продолжение главы можно прочитать в книге)