Творцы, Глава 14

               

     Кресло было мягкое и удобное, я себя чувствовала хорошо и уютно. Расслабленные руки лежали на подлокотниках. Когда совсем раскрыла глаза, то увидела противоположную фиолетовую стену. Да, я сижу в кресле. И возникло чувство, что уже со мной такое было: это кресло, фиолетовая стена, да и воздух знакомый, какой-то особенный, запоминающийся: лёгкий и живительный. Журнальный столик. По обе стороны от меня были расположены ещё кресла. В зале стояла такая тишина, что я непроизвольно начала искать хоть какой-нибудь шорох. Может откуда-нибудь снаружи проникнет? Но нет. Я кашлянула. Вот и всё, что мои уши смогли услышать.  Полное беззвучие, особенно в незнакомой обстановке,  гнетёт и настораживает. Мной начало овладевать беспокойство, почувствовала нарастающее волнение и тревогу.  Почти весь мозг заняли два слова, один вопрос: "Где я?", а остальное всё сжалось в ожидании чего-то, непредсказуемого и непонятного в своей неизвестности. Я осмотрела весь зал и не увидела ни двери, ни окон.  Всюду фиолетовый цвет, сквозь который просвечивались металлические отблески.
     Но вдруг, совсем для меня неожиданно,  рядом слева кто-то простонал. А потом произнёс тонким тягучим голосом: "Жи-и-ить та какая! Непонятная …" В моей груди сначала всё похолодело, а дальше обдало теплом до самых кончиков пальцев, и сверкнула, с искрами радости прорвалось от сердца, из горла счастье: "Человек!" Я сразу же соскочила со своего места и через одно кресло от меня увидела сидящую маленькую девушку, именно девушку, сантиметров пятидесяти. Худенькая с острым носиком, юркими глазками быстро осмотрела меня с ног до головы, а затем презрительно и надменно остановилась на моём лице.
 - Так себе. Бывают и лучше … Особенно не задавайся. Конечно и хуже бывают. Но хуже, это конечно уже не лучше. А лучше — тебе и не видать такого.
 - Что Вы себе позволяете! Вы кто?! -  такое отношение, вместо ожидаемой взаимной радостной встречи, меня удивило и раздосадовало.
 - Я Фрося. А вот ты кто? - и опять уставилась на меня наглым  насмешливым взглядом.
     А и правда, кто я? Начала вспоминать, искать в уме свои имена. И получалось, что я их выдумываю, а какое правильное, - не знаю, не помню. И вообще, себя помню, осознаю только сейчас, в этом фиолетовом зале. Но без прошлого, и что будет дальше — не знаю.
 - А Вы кто? - снова спросила я, видно надеясь хоть в ней узнать подсказку.
 - Кикимора я. Фрося, - ответила она, и сейчас теплее и доверительнее.
 - Кикимора … - я это слово подержала в голове, но оно всё равно осталось ни с чем не связанное, кикимора.
    И продолжая глядеть на  маленькую девушку, которая свободно уместилась в кресле вместе с ногами, не переставала думать о том, что же делать сейчас. Покричать, позвать кого, а куда кричать и кого спрашивать? Остаётся ждать, ведь кто-то должен быть.
     Сейчас Фрося смотрела не на меня, а левее от себя в сторону. Остановившимися глазами, задумавшись.  Странно, она почему-то сидит совершенно спокойно и не переживает о том что с ней. И всё помнит: кто она и как зовут. Мы уже молчим с минуту. Тишина вновь начинает мной овладевать: проникает в уши, в рот, в голову, во всё тело. И я подумала, что нужно что-то сказать Фросе. Но что,  никак не могла сообразить. И тут, неожиданно, кикимора просто исчезает, пропадает, а вместо неё остаётся пустота. Свободное кресло. Я только и успела крикнуть, протянув руку, как бы придерживая её:
 - Постой! Ты куда?!

     В студии Убенса все столпились возле открытого окна, где недавно стояла Леда. А то, что мы хотели увидеть уже не было, улетело. И, по всей видимости, захватило женскую половину нашей компании. Не испепелило же. Все мужчины на месте. Каждый выглядывал наружу, смотрел в светлое прозрачное утреннее небо, но кроме чистой белесой голубизны ничего разглядеть не удалось. И постояв ещё минут десять, продолжая переговариваться высказывая различные предположения, мы пошли обратно садиться за стол.
      Убенс поставил на плиту чайник, чтоб вскипятить воду.
 - Посидим ещё, попьём чаю. Подождём. Может вернутся, - проговорил он, подходя к своему стулу.
     Дмитрий начал рассуждать о парапсихологии, мистике, неизведанных мирах и жителях нашей планеты с которыми вместе живём, но не чувствуем их: не видим и не слышим, мы друг для друга, как бестелесные. И тема поднятая эссеистом оказалась настолько нужная, необходимая, что все жители стола словно подхваченные одним порывом ветра заговорили, загомонили о разных случаях услышанных и увиденных ими самими. Они рассказывали перебивая друг друга о всё более неожиданных и даже страшных случаях. И я вместе со всеми страстно, своим туловищем возвышался над столовыми приборами, переплетая руки с остальными, чтоб тоже придать своему рассказу доступность понимания, яркость и действительность. И мы ещё долго находились в таком приподнятом положении, то садились, то вновь вставали, пока Убенс не настоял на том, чтоб все рассказчики успокоились и не спеша промочили свои щедрые рты и охрипшие горла древним горячим напитком. Но всё же, постепенно успокаиваясь, стали основательнее усаживаться на свои места, да брать в руки чашки и кружки. А когда  окончательно перестали глядеть друг на друга, а только каждый в свой сосуд с коричнево-красным чаем, то тут раздался писклявый нервирующий голос:
 - Никакого внимания! Женщине! Девушке! Сидят здоровые мужики, хлебают! А чтоб предложить девушке … Сидит с пустой чашкой! - маленькая голова Фроси торчала над столом гордо и непоколебимо, с вызывающего острого носика свисала прозрачная капля. - Кого-то здесь надо учить хозяйскому гостеприимству … -  медленно проговорила она сжав затем в узкую полоску рот, буравя непреклонно и требовательно маленькими чёрными зрачками растерянное лицо Убенса.
     Но хозяин, даже под таким давлеющим взглядом, быстро восстановился и неопределённость скоро сменилась неподдельной радостью. Он быстро снял с плиты чайник. Ещё горячий. Приготовил в чашке Фросе чай и предложил ей кусок пирога и конфеты. А остальные ему помогали, кто словом, а кто взглядом. И конечно же все стали интересоваться: куда пропала Леда? Но маленькая гостья была девушка обстоятельная и со своей головой, и потому сначала поведала мужчинам о сложной женской судьбе, особенностях и тайнах женского характера, да вообще, мужчинам женщину всегда понять трудно, потому что они не обладают необходимой тонкостью ума и души. И после всего высказанного принялась пить чай с конфетой.
 - А где же Леда? - всё же Валерий решил добраться до следующего исчезнувшего человека.
 - Леда? А Леда … Леда. Может у себя дома. Да, скорее всего у себя дома. Уже утро и чего ей болтаться со всякими мужиками, - сказав своё, кикимора допила чай и отставила от себя чашку.
 - Дома? - удивился  Пришвин. - Сама добралась? Или её подвезли. Как она вообще там?
 - Я не знаю. Возьмите позвоните, - и Фрося сыто откинулась к спинке стула, приподняв подбородок и прикрыв глаза.
     Убенс подошёл к металлической этажерке с вставленными резными элементами из дерева и сверху взял телефон. Набрал номер, а потом около десяти минут стоял разговаривал. Лицо его при этом оставалось спокойным и невозмутимым. А когда закончил, то телефон осторожно положил обратно. И повернувшись всем телом к гостям, сообщил:
 - Ничего страшного не случилось. Леда дома, очень устала и теперь ложится спать. Она всем передала свою благодарность за столь чудно проведённый вечер. Остальное можно будет договорить на неделе.
 - Насчёт транспорта что она сообщила? - сразу же поинтересовался Веников.
 - Ничего. На неделе.
 - Странно всё это, -  тихо произнёс Мошков.
 - Да, - подитожил Пришвин.
     Кикимора сидела, словно заснула. Она ровно дышала через нос. Убенс подошёл к окну, его фигура темнела на светлом фоне.
 - Облака, как вспаханное поле. Тонким слоем, через которое местами просвечивается голубое небо. Люди встали, ходят, разговаривают, занимаются своими делами. Начался новый день, - произнёс он в окно и вернулся к гостям.
     И теперь я почувствовал то время, когда разрешаются все накопившиеся вопросы. И возвращается к каждому ночному участнику, да и всему собравшемуся обществу состояние уравновешенности. Скорее всего от гостеприимного хозяина Германа Убенса начнут все расходится. И пока что единственным препятствием для финала оставалась тихо посапывавшая кикимора Фрося. Наверное поэтому хозяин и гости, подобно застывшим от сглаза, некоего колдовства, героям, смотрели на  успокоенное лицо маленькой участницы их коллектива. И та, всё же, как бы почувствовав силу взгляда устремлённых на неё нескольких пар глаз, открыла веки и начала по очереди рассматривать каждого из нас. Это продолжалось некое время - минуту, другую. После чего та села, выпрямившись, встряхнулась, как бы отгоняя остатки сна и глядя на меня ласково попросила:
 - Гений ты мой неизвестный, талантище неоткрытое, милый и добрый Рид Ваня, подари мне пожалуйста рисунок, который ты сделал этой ночью с позировавшей Леды.
 - Пожалуйста, - ответил я и косо, боком посмотрел на Убенса, уловив кивок его согласия.
     При этом мой учитель быстро проговорил, успокаивая:
 - Ничего Рид, ещё нарисуешь. Главное, чтоб всё хорошо было. 
     Я подошёл к пюпитру и осторожно снял плотный лист, оглядывая в последний раз своё произведение. А Фрося уже стояла спиной к улыбающимся людям, раскинувшемуся столу и скромно ждала. Убенс подал мне картонную чёрную папку, куда я его положил и передал новой хозяйке. Она вытянутая вверх и стройная как солдат, с папкой под мышкой, бодро отрапортовала:
 - Благодарю Рида Ваню и весь культурный коллектив художников за ценный подарок! Желаю всем крепкого здоровья, успехов, счастья, любви и благополучия!
     И без всякого шума, каких-то особенных эффектов, всё более становясь прозрачной, - исчезла. Растворилась в воздухе. А мы снова остались одни, без женщин.
     Но Валера Мошков, Саша Пришвин сразу заволновались, заговорили и предложили Убенсу позвонить Леде, да узнать, на месте ли она. Тот после телефонного  разговора, тихим голосом, прикрывая с боку рта ладонью, всем сообщил, что почивает.