Все они солдаты... Киноповесть. Гл. 32

      КИНОПОВЕСТЬ  "ВСЕ  ОНИ  СОЛДАТЫ..."

      32.
      ВТОРАЯ  ПОЛОВИНА  ТОГО  САМОГО  ДНЯ  НАЧАЛА  АПРЕЛЯ
     1861  ГОДА.    ПЕНЗЕНСКАЯ  ГУБЕРНИЯ.   ДЕРЕВНЯ  СТУДЕНКИ.



         
      ... входим  в  большой  добротный  каменный  сарай...
      Здесь  друг  на  друге,  до  самого  потолка,  лежат  аккуратно  плотно  упакованные  и  связанные,  абсолютно  одинаковые  стожки  сена.  БОльшая  их  часть  за  зиму  уже  использована, поэтому  сарай  кажется  нам  полупустым.  Его  пол  щедро  засыпан  сухими  травинками,  которые  мягко  шуршат  под  ногами героев.
      Сразу  бросаются  в  глаза  инородные  для  этого  помещения  длинная  широкая  лавка  у  стены  с  брошенной  на  неё  большой  тёплой  шубой,  и,  ближе  к  центру,  небольшой,  но  тоже  длинный  стол,  обрамлённый  по  бокам  двумя  узкими  лавками.
      На  столешнице,  почти  по  её  центру,  разместился  подсвечник  с  тремя  свечами,  подле  него  --  коробок  спичек. 
      Здесь  же  глиняные  кувшин,  вероятно,  с  водой  или  квасом  и  кружка.  Возле  них  --  тарелка,  накрытая  белой  салфеткой,  под  которой,  угадывается  большой  кусок  то  ли  хлеба,  то  ли  пирога,  а  в  неглубокой,  тоже  глиняной,  миске  с  другой  стороны  подсвечника  --  варёные  картофель,  яйца,  малосольный  огурец,  половинка  неочищенной  луковицы,  щепотка  соли...
      Длинные  узкие  горизонтальные  окна  сарая  находятся  почти  под  самым  потолком,  но  пока  ещё  дают  достаточно  света,  поэтому  свечей  наши  герои не  зажигают.
      С  обеих  сторон от  входной  двери  стоят  две  большие  металлические, на  высоких  железных  ножках,  жаровни  с  тлеющими  в  них  углями,  вокруг  больших  раскалённых  булыжников.  Но  в  большом  полупустом  сарае,  похоже,  всё  равно  довольно  прохладно, поэтому  находящиеся  в  помещении  люди, сняв  головные  уборы,  верхнего  платья  не  скинули.
      Рядом  с  каждой  жаровней  --  небольшой  мешок,  возможно,  с  углем,  металлический  таз,  железное  ведро  с  водой,  веник.  Сбоку,  прислонённые  к  стене,  вилы,  лопаты,  грабли,  большая  метла,  совок…
      Там  же,  у  входа  в  сарай,  на  грубых  табуретах  спиной  к  плотно  прикрытой  входной  двери,  два  рядовых  кавалергарда. Их  ружья  стоят  рядом,  сабли  висят  на  боку.  И  хоть  рядовые  пребывают   в  довольно  свободных  позах  отдыхающих  людей,  лица  героев  серьёзны.
      За  столом,  с  одной  стороны,  сидит  полковник  Велесов,  а  с  другой,   напротив  него,  через  стол, уже  знакомый  нам  студент  Наливайко.  Поручик  Лелин  устроился  на  табурете  сбоку. 
      Полковник,  вероятно,  некоторое  время,  до  нашего  здесь  появления,  уже  беседовал  со  студентом,  а  поручик  стенографировал  эту  беседу,  периодически  принимая  в  ней  участие, мы  застали  допрос  не  с  самого  начала,  однако,  ничего  существенного,  похоже,  не  пропустили.
      
      … Велесов  спрашивает  довольно  добродушно:
      --  Итак,  Сидор  Харитонович  Наливайко,  студент…  Значит,  приехали  в  Студенки  служить  учителем,  не  завершив  образования  в  Петербурге… Как  же  так… Остался  неполный  год  учебы,  а  вы  утверждаете,  что  оставили  её  ради  деревенской  школы…
      Наливайко  отвечает  агрессивно  и  с  вызовом:
      --  Документы,  дающие  право  на  работу  у  меня  в  порядке.  На  каком  основании  вы  ко  мне  придираетесь?  По  какому  праву  заперли  в  этом  сарае?
     --  На  основании  моих  особых  полномочий,  молодой  человек,  поэтому  извольте  чётко  отвечать  на  поставленные  вопросы.
       Голос  полковника,  постепенно  из  ровного  и,  вообще-то  тёплого,  становится  холодным  и  жестким.
      Он  продолжает:
      --  Я  хочу  знать,  почему  вы  оставили  учёбу  и  приехали  учительствовать  в  деревню  и  почему  именно  В  ЭТУ  деревню.
      --  А  какая  разница,  где  служить  учителем…
      --  Большая.  Завершенное  университетское  образование  дало  бы  вам  право  служить  в  гимназии  или  ином, столь  же  почётном,  учебном  заведении,  где  и  жалование  достойное,  и  жильё  частенько  предоставляется  дирекцией…
      --  Крестьянские  дети  больше  нуждаются  в  помощи  культурных  и  образованных  людей…  И  я  счёл  для  себя  необходимым  посвятить  жизнь  служению  народу…  А  жильё  мне  и  здесь  предоставили  прекрасное!  Ваши  холуи  его  обыскивали,  видели.  Неужели  не  отчитались?
      Голос  полковника  уже  не  просто  холодный  и  жесткий,  а  явно  злой:
      --  Во-первых,  у  меня  нет  холуев.  Здесь  вы  видите  моих  подчиненных,  которые  вместе  со  мной  служат  Царю  и  Отечеству…
      --  А  я  служу  народу…
      Крайне  злым,  но  тихим,  даже  без  намёка  на  крик,  а  поэтому  особенно  страшным  голосом  полковник  перебил  студента:
      --  Молчать.  Не  умничать. Чему  вы  служите  я  как  раз  и  выясняю.
      --  А  я  и  не  скрываю : служу  учителем  в  деревенской  школе…
      Ярослав  Всеволодович,  не  обращая  внимания,  продолжает  всё  тем  же  страшным  ровным  голосом:
      --  Хочу  услышать  чёткие  ответы  вот  на  вопросы:  почему  оставили  университет?  почему  приехали  учительствовать  именно  в  эту  школу?  Здесь  уже  есть  старичок-учитель.
      --  Университет  оставил  потому,  что  не  было  средств  для  дальнейшей  учёбы…
      --  А-а-а…,  оказывается  и  Вам  нужны  деньги…  Отчего  же  тогда  не  доучились.  Осталось  ведь  совсем  немного.  Тогда  и  средства  появились  бы.  Даже  здесь  в  сельской  школе  ваше  жалование  было  бы  более  высоким.  А  то  все  предыдущие  годы  учились,  как-то  выкручивались,  а  на  последний  год  учёбы  не  хватило  средств…
      --  Не  хватило…
      --  Почему?  Студенты  живут  частными  уроками.  Вы  отказались  от  этого  вида  заработка?  Почему?
      --  Не  отказался.  У  меня  тяжело  болела  матушка.  Все  заработанные  деньги  отправлял  ей,  а  потом  вынужден  был  оставить  учёбу  и  отправиться  в  деревню.
      --  Отчего  же  в  эту,  а  не  к  матушке,  Вы  сказывали,  она  тоже  учительствует…
      --  Там  в  деревенской  школе  вместе  с  ней,  на  месте  покойного  батюшки,  служит  Иннокентий  Филиппыч, … другой  учитель…
      --  Но  и  в  этой  школе  есть  учитель...
      --  Он  просит  об  отставке.  И  школа  здесь  большая,  одна  на  несколько  близлежащих  деревень.  Иван  Парамоныч  один  уже  давно  не  справляется.
      --  Но  старый  учитель  заявил  нам  с  поручиком,  что  и  не  собирался  проситься  в  отставку,  а  просил  только  помощи… Более  того,  Иван  Кузьмич,  хозяин  здешнего  имения,  признался,  что  хоть  и  думал  о  помощнике  для  старичка-учителя,  но  так  случилось,  что  как-то  упустил  это  из  виду  и  не  похлопотал  своевременно,  что  вы  явились  сюда  самостоятельно,  без  его  просьб.
      --  Не  знаю.  что  помещик  говорит.  Меня  сюда  направили…
      --  А  вот  направили  или  Вы  сами  изволили  сюда  направиться,  это  мы  вскорости  и  узнаем.  Нарочным  в  город  запрос  уже  отправлен.
      Студент  Наливайко  нервно:
      --  Узнавайте!  Даже,  если  бы  и  сам… Какая  Вам  разница!  Что  права  не  имею?
      --  Имеете  право.  Но  тогда  любопытно  узнать,  почему  отрицаете  самостоятельный  выбор  места  службы?
      Студент,  запутавшись,  всё  равно  продолжает  отпираться:
      --  Для  примеру  сказал…  Прислали  сюда…
      --  Хорошо.  Проверим.  Как  и  рассказ  о  больной  матушке.  Узнаем,  заодно,  и  как  обстояли  у  Вас  дела  с  материальном  достатком  во  время  учёбы…
      В  лице молодого  человека  что-то  дрогнуло,  но  он  промолчал.
      Полковник  сделал  вид,  что  ничего  не  заметил  и  уже  спокойным,  но  по-прежнему  холодным  тоном  спросил:
      --  А  что  Вы  делали  во  время  крестьянского…,  скажем  так,… во  время  крестьянской  смуты … сегодня  утром  в  толпе?
      --  Мне  было  интересно.  Имею  право  посмотреть,  послушать,  народным  мнением  поинтересоваться…
      --  Это  была  сму-у-у-та.  В  смуте  участвовать  права  не  имеете!
      --  А  я  ничего  вместе  с  ними  не  кричал,  я  только  смотрел  и  слушал.  В  чём  моя  вина?  Не  приписывайте  мне  того,  чего  я  не  делал!
      Велесов  с  издёвкой  в  голосе  очень  холодно  и  тихо  говорит:
      --  А  вот,  что  ты  делал  здесь,  в  этой  деревне,  паршивец,   мы  сейчас  и  узнаем!
      Поворачивается  всем  корпусом  к  солдатам  и  приказывает:
      --  Приведите  Игната.
      Оба  солдата  вскакивают: «Есть,  Ваша  светлость!».
      Один  выходит  за  дверь. 
      Очень  скоро  он  возвращается  вместе  со  знакомым  уже  нам  богатым  крестьянином  Игнатом.
      Тот,  войдя,  стягивает  с  головы  шапку  и  подобострастно  кланяется  князю,  касаясь  рукой  пола,  потом  ищет  глазами  иконы,  но  не  найдя  их,  крестится  просто  так,  а  у  нас  же  возникает  ощущение,  что  чуть  ли  не  на  Ярослава  Всеволодовича,  это  выглядит  немножко  смешно  и  как-то  жалко.
      Ярослав,  сидящий  на  лавке  уже  спиной  к  студенту  и  лицом  к  Игнату,  спокойным тоном,  даже  с  некоторой  долей  доброжелательной   теплоты  в  голосе,  обращается  к  крестьянину:
      --  Игнат,  знаешь  ли  ты  этого  молодого  человека?
      --  Как  не  знать,  ваше  благородие…  Учитель  наш.  Сидор  Харитоныч  Наливайко. Ужо,  почитай,  год  у  нас  туточки…
      Повернув  голову  к  Лелину,  пристально  взглянув  ему  в  глаза,  многозначительно  задержав  этот  взгляд  и  одновременно  хитро  ухмыльнувшись  в  усы,  полковник  вновь  обратился  к  крестьянину  с  вопросом:
      --  А,  скажи,  Игнат,  правду  бают,  что  он  --  жених  одной  из  твоих  дочерей?
      Тот  заметно  засмущался,  но  с  нескрываемой  гордостью  ответил:
      --  Не  сватался  покудова…
      По  лицу  Лелина  пробегает  какая-то  волна,  потом  в  глазах  мелькает  понимание,  и  он    почти  сразу,  изобразив  на  лице  и  в  голосе  удивление,  вступает  в  разговор:
      --  Как  дочь  Игната -- его  невеста?!  Ярослав  Всеволодович,  Игнат,  вы  оба  что-то  путаете…  У  него  же  невеста  в …  Письма  к  ней  в  город  возил  исправно…
      Студент,  не  заметивший  этих  переглядываний,  не  почувствовавший  этой  маленькой  заминки  в  диалоге,  отчаянно  выкрикивает:
      --  То  не  невеста…  То  просто  так… Барыни  нашей  дочка…
      Поручик  же,  обнаружив,  что  «попал»,  что  полковник  рассчитал  всё  точно,  а  он  его  расчёт  понял  и  верно  подхватил  разговор, продолжает  с  заметной  иронией  в  голосе:
       --  Как  же  не  невеста,  если  жениться  обещался?
       --  Я  не  обещался,  я  просто…  Мы  просто  говорили  с  Соней,  что  если  бы  её  матушка  позволила…  А  Вы  откуда  знаете?
      Лелин,  не  моргнув  и  глазом:
      --  Так  как  же,  а  письма  барышни  у  вас  в  шкатулке...  Невеста!
      --  Не  невеста!  Дядя  Игнат!  Вот  Вам  истинный  крест!
      Студент  истово  крестится,  смотрит  на  крестьянина  взглядом  побитой  собаки  с  мольбой  и  упрёком:
      --  Не  невеста  мне  Софи… Мы  просто … с  детства … дружим…
      Лелин  холодно-убийственным  тоном:
      --  Ну,  да,  не  невеста.  Променял  барышню,  дочь  помещицы,  не  бедной  к  тому  же,  на  простую  крестьянку.  Щ-щ-щ-щас-с!
      Полковник,  пряча  в  усы  довольную  улыбку, изо  всех  сил   делая  вид,  что  сердится,   строго  перебивает  молодого  сослуживца:
      --  Поручик,  прекратите.  Это  к  делу  не  относится.
      --  Извините,  Ваша  Светлость! Хотел  просто  уточнить. Не  люблю,  когда  так…  бессовестно  лгут…
      На  Игната  страшно   смотреть.
      Он  пышет  гневом,  как  печь.  Не  будь  здесь  военных,  кинулся  бы  на  студента,  поколотил  бы.  Да  что  там  поколотил!  Убил!
       Полковник  и  поручик  делают  вид,  что  ничего  этого  не  замечают.
       Велесов  обращается  к  крестьянину:
       --  Игнат,  вот  Сидор  Харитонович  утверждает,  что  народ  к  бунту  не  подстрекал,  что  в  толпе  оказались  случайно,  точнее,  из  любопытства…
      На  волне  праведного  гнева  Игната  прорвало:
      --  Зачем  врёшь, шалопут!  А,  помнишь,  надысь,  была  сходка  у  избы  дяди  Панфила,  а  ты  выступал  и  говорил,  что  солдатов  бояться  не  нужно,  что  не  станут  в  народ  стрелять.  А  ввечеру,  три  дни  тому,  у  меня  за  чаем,  чё  говорил? Говорил,  што,  коли  подпишем  Уставну  Грамоту,  навек  себя  закабалим,  никогда  воли  не  получим,  што  верный  человек  тебе  о  том  сказывал… Не  той  ли,  чай,  который  у  марту  к  вам  ночью  прискакал  на  гнедом  жеребце?
      У  Велесова  дугой  изгибается  бровь,  а   Лелин  на  какой-то  миг  даже  прекращает  писать,  кладёт  на  стол  карандаш.
      Студент  истерично  перебивает  крестьянина:
      --  Не-е-ет!  Это  не  я.  Это  Митрофан  Кузьмич  говорил…
      Ярослав  Всеволодович  интересуется  у   Игната:
      --  А  это ещё  кто  таков?
      --  Сотоварищ  его.  Раньше  вдвоём  жили,  а  потом  тот,  попович,  совсем  в  господский  дом  перебрался,  сына  барина  учит,  Никитку  Иваныча.
      --  И  сейчас  там?
      --  А  где  ему  быть-то…
      --  Спасибо.  Значит,  с  Митрофаном  Кузьмичом  ещё  свидимся.
      Полковник  обращается  к  солдатам,  те  вскакивают  и  вытягиваются  в  струнку:
      --  Передайте,  пусть  проследят,  чтобы  не  сбежал. Но  осторожно!  Чтобы  и  слежки  не  заметил,  и  об  аресте  заклятого  дружочка  не  прознал.
     Один  из  кавалергардов  отвечает:
      --  Слушаюсь,  Ваша  Светлость.
      Рядовой  разворачивается  и  выходит  за  дверь,  но  ненадолго.
      Скоро он   возвращается  и  снова  усаживается  на  свой  табурет.
      А  Велесов  тем  временем  продолжает  допрос  свидетеля  уже  почти  весёлым  голосом:
      --   Игнат,  а  ну,  вспоминай,  что  ещё  говорил   тебе  или  крестьянам  Сидор  Харитонович.
     Игнат  Прохорович  отвечает,  торопясь,  волнуясь,  желая  выслужиться:   
      --  На  сходе  боле  ничего  не  говорил,  всё  слушал  и  глазищами  зыркал. Они  с  Митрофаном  Кузьмичом  особо  не  выставлялися,  оне  мне  говорили,  что  народ,  мол,  сам  должОн  говорить  и  своих  правОв  требовать.  Они,  мол,  с  Митрофаном,  токи  подсказывать  могуть.  Не  вправе  за  нас  выступать  и  нас  учить… А  сам  мне   одному  багато  чего  говорил.  Што  бар  убивать  нодоть…  Што  бунтовать  надоть…  Своего  требовать,  мол,  мы    должны,  за  так  баре  ничего  не  отдадут… А  ужо  потом  я  сам  то  самое  народу  переказывал… Он  так  велел  делать,  переказывать,  чё  мне  говорил...
      --  Ещё  что?
     Крестьянин  задумывается:
       --  Н-у-у… много.  Всего  сразу  и  не  упомнить…
      --  Ну,  ладно,  иди,  вспоминай!  Увести!
       Солдаты  вскакивают.
      Один  из  них   уводит  Игната,  сказав:
       --  Слушаюсь  Ваша  Светлость!
      Полковник,  который  во  время  допроса  свидетеля,  сидел  к  студенту  спиной,  поворачивается   к  Сидору  и  удобно   усаживается  в  прежней  позе.
      Оказавшись    лицом  к  студенту,  зло  прищуривается  и  спрашивает:
      --  Ну-с,  Сидор  Харитонович,  как  сие  прокомментируете?
      --  Ничего  Вам,  князь,  говорить  не  стану!
      --  Станешь!  Велю  хорошенько  выпороть,  вмиг  заговоришь,  шалопут  поганый!
      --  Права  не  имеете.
      Велесов,  явно  насмехаясь:
      --  Ещё  как  имею!
      В  их  перепалку  вмешивается  Лелин:
      --  Ярослав  Всеволодович,  простите,  но  вы  сами  виноваты  в  том,  что  Сидор  Харитонович  отвечать  Вам  не  желают.  Вы  не  объяснили  ему,  что,  разобрав  это  дело,  можете  передать,  а  можете  и  не  передать,  бумаги  в  трибунал. А  там  разговор  короткий…
      Полковник  перебивает  с  видимой  досадой  в  голосе,  но  досада  наиграна.  Зрители  это  понимают,  студент -- нет.
      Ярослав  Всеволодович:
      --  Ну,  вот, поручик  уже  всё  объяснил  Вам,  господин  Наливайко.  Не  хотелось  мне  об  этом  Вам  говорить  прежде  времени,  но  слово  не  воробей…  Уже  вылетело…  Что  теперь  сказать  сблаговолите?
      Студент  отвечает,  побледнев  лицом,  с  истеричной  ноткой  в  голосе:
      --  Это  неправда.  Не  за  что  меня  расстреливать.  Мне  объясняли,  что  не  за  что…  Что,  если  попадусь,  самое  худшее,  что  будет  --  из  университета  отчислят  и  на  поселение  вышибут…  Так  это,  если  сознаваться  начну…  А  если  не  признаюсь,  ничего  не  будет  вообще.  Не  стану  больше  с  вами  разговаривать.  Меня  предостерегали,  что  нужно  не  бояться  и  не  признаваться.  И  протоколов  не  буду  подписывать!  Молчать  буду!  Ничего  подписывать  не  стану!
      Велесов  вальяжно  и  холодно-равнодушно  отвечает:
      --  Не  будете  и  не  нужно.  У  нас  ещё  семинарист  имеется.  Как  там  его?
      Лелин  подсказывает  с  ехидными  интонациями  напускного  подобострастия  в  голосе:
      --  Митрофан  Кузьмич,   Ваша  Светлость…
      --  Благодарю. Значит,  Митрофан  Кузьмич  имеется…  А  выпороть  всё  же  велю…
      Помолчав  несколько  мгновений,  обращаясь  к  поручику  продолжает:
       --   А  мы,  Владимир  Пересвентович,  обедать  к  Ивану  Кузмичу  пойдём.  Здесь  не  столица.  Ещё  засветло  за  стол  садятся.  К  четырём  пополудни  как  раз  и  званы. Я  заказал  для  нас  с  Вами  фрукты-овощи  к  обеду …
      Достаёт  часы, смотрит  время  и  заканчивает:
      --  Пойдёмте,  поручик.  Пора.
      Офицеры  с  ленцой  поднимаются,  не  торопясь  выходят  из-за  стола.
      Солдаты  вскакивают,  вытягиваются  в  струнку.
      Подойдя  к  солдатам,  Велесов  приказывает:
      --  Готовьте  розги.  Пороть  без  нас,  здесь  же,  в  сарае,  и  до  тех  пор,  пока  не  закричит,  что  обо  всём  расскажет! Да  так  пороть,  чтобы  потом,  по  нашему  возвращению,  не  передумал  рассказывать. Вам  всё  ясно?
      --  Слушаюсь,  Ваша  Светлость!  Всё  ясно!
      --  Вот  и  хорошо.  Приступайте.
      Другой  кавалергард,  не  позволяя  полковнику  отойти,  спрашивает:
      --  А,  если,  сразу  скажет,  что  ответит  на  все  вопросы,  как  тогда,  Ваша  Светлость?      
      Ярослав,  не  раздумывая,  отвечает:
      --  Тогда  десять  розг  --  и  всё… Только  таких,  чтоб  запомнил  и  отвечать  позднее  не  раздумал.  Вернёмся  --  доложишь!
      Поручик  Лелин  протягивает  папку  со  своими  записями  другому  кавалергарду  и  приказывает:
      --  Передашь  писарю.  Пусть  протокол  немедленно  оформит.  Господин  студент  подпишут  его  сразу  по  нашему  возвращению.
      --  Слушаюсь,  господин  поручик!
      Уже  у  двери  полковник  повернулся  к  солдатам  и  зло  добавил:
     --  Папирос  ему  не  давать!  Сожжет  тут  всё…
      Полковник  и  поручик,  кивнув  подчинённым,  молча,   выходят  из  сарая.
      
      ...  а  мы  ещё  некоторое  время  смотрим  в  бледное,  перекошенное  от  страха  и  ненависти  лицо  студента  с  его  мелко  трясущимся  подбородком,  побелевшими   глазами  с  расширившимися  до  нездорового  размера  зрачками