Сказка о Бабе Яге

И вот пришла пора Ивану-Царевичу жениться. Созвал он к себе во двор сорок прекраснейших дев со всего царства и знаменитого на всю страну врача, доктора Карлова. Встали вкруг девки, а по центру встал Иван. Завязал врач, доктор Карлов, Ивану глаза накрепко, и стал Иван против солнца крутиться. А девки по солнцу хороводы водят и песню веселую тянут:
Кого найдет слепой Ивашка,
Та и пойдет в расшитой золотом рубашке!
А Иван лук тугой натянул стрелою толстой. И мешочек с песком на конце стрелы той увесистой. Испужались девки, лук Ивану для красоты думали, для мужественного образа, приумолкли и за сундуками с приданным попрятались. А врач, доктор Карлов, домой на цыпочках протопал, чтобы позора царского глазами своими грешными не видеть, да ушами своими окаянными не слыхивать. А Иван-Царевич знай себе, беды не чует, с луком крутиться, да и весело приговаривает:
Кого стрелою пришибу,
Того и буду я бу-бу!
“Креста на тебя нет, идиот” – подумали девки за сундуками, и головы свои русые в белые плечи повтягивали. А Иван-Царевич все крутиться-крутиться, да как выстрелит! Пролетела стрела сквозь пустой хоровод, пробила дыру в кремлевской стене и улетела за сто километров в болото. А в дыру сразу басурман волосатый залез и всех девок порастаскал.
Снял Иван-Царевич повязку и никого вокруг не увидел – лишь дыра в стене дымиться. И пошел Иван-Царевич в болота, стрелу свою искать.

Истоптал он две пары ног о железные сапоги и пришел к тому месту, где стрела его упала. И торчала стрела в тысячелетнем дубе, и вбежало острие ее глубоко в дерево, разорвав собой кумачовый мешочек с мягким просеянным песком. И стрелою кольцо к дубу было наколото. Не простое кольцо, а изумрудное.
Оторвал Иван-Царевич стрелу от дуба, а кольцо на палец надел. И вышла из-за дерева к нему молодая дева. И не видел Иван-Царевич никого прекраснее в своей жизни. И хотел уже Иван содрать кольцо свое изумрудное с пальца, и деве этой дать в подарок, но красавица руку ему к сердцу первая протянула, и увидел Иван на пальце ее такое же кольцо, как и то что мизинец ему сжало. Назвал тогда Иван деву Василисой-Прекрасной и повел ее домой под тонкую руку, свадьбу праздновать.

И было на свадьбе много гостей заморских и богатырей русских, и купцов китайских, и всем жена Иванова очень понравилась. Собрались они в складняк, накидали монет в одну шапку и купить невесту царскую хотели, но Иван лишь кулаком увесистым гостям пригрозил. И рыдали до утра гости слезами завистливыми, и в печали по домам разъехались.
А Иван с женою наверх поднялись. И говорит Василиса-Прекрасная своему молодому мужу: “Всю жизнь твоя, Ванюша, буду! Лучшей жены не придумаешь! Кольцо только с руки не снимай никогда!”
И стало сразу Ивану кольцо как-то палец теснить.
Пойду, говорит, подышу. А сам выбежал во двор, снял с руки украшение, улыбнулся и думает: “Будет еще царевич знатный лесную бабу слушать!” Потом тихонько одел кольцо на прежнее место и, довольный, пошел обратно. И нашептывает Иван кольцу по дороге: “Это наш с тобой от жены секретик!”
Заходит бодрый Иван в спальню свою златорусскую, а Василисы и след простыл. Лишь окно нараспашку и ветер воет. Да кольцо изумрудное на полу валяется.

***

Иван-Царевич поклялся найти свою Василису, и отправился в поход на все четыре стороны. Когда ему хотелось пить, он резал себе ногу и пил свою кровь, когда хотелось есть – грыз черенок копья, прихваченного с собой для возможных кровавых боев с нечистью. Иван-Царевич шел несколько лет, и за все это время ни разу не остановился. Сначала у него выпали глаза, и он продолжал путь вслепую. Потом отвалилась левая рука, потому что в правой он держал копье. И он шел без руки. Затем его ноги увяли, и Царевич полз, как ядовитая змея. В конце концов, сознание покинуло его, и тогда к нему пришли лесные звери. Они вставили в его глаза бирюзу, и пришили ее к глазницам своими жилами. Они сделали Ивану левую руку из маренного дуба, и обрастили ее своим мясом. Они вскрыли Царевичу ноги, и заменили его кости железными, а двухметровый заяц вырвал из его груди сердце, и поставил на его место механический мотор на солнечной батарее. Они окропили лицо Ивана своей мочой, и сознание вернулось к молодому воину. Теперь он был похож на человека только внешне, внутри же он стал русским демоном. Он мог корчевать деревья руками и валить птиц с веток силой своего голоса. Он имел право уходить под землю и смотреть на себя со стороны. Он мог съесть сорок мухоморов, и сознание его оставалось чистым. Он мог убивать, и душа его оставалась безгрешной. Он лишь наполовину принадлежал этому миру, а мир, казалось, принадлежал ему весь. И он нашел то, что искал.
В самом сердце уральских гор, покрытая горячими травами, развалилась старинная пещера. Ее нельзя увидеть живым глазом, но глаза Ивана стали камнем, и пещера не скрылась от его взора. Иван крепче сжал копье и пробил ногой камень, заваливший вход. Когда он вошел внутрь, он увидел тощего жреца, с испугом глядящего на него. Иван потребовал, чтобы жрец вернул ему свет его души, Василису-Прекрасную, но жрец выхватил кинжал и бросился на Ивана. Царевич ловко перехватил его руку, скрутил ее и оторвал, затем разорвал копьем сердце жреца, и тот разлетелся на куски, лишь магические амулеты попадали к ногам молодого русского демона, и лишь седая, оторванная голова, выхваченная деревянной рукой Ивана, жадно ловила воздух. “Говори!” – взревел Царевич громовым голосом. “Говори, гдеееее мояаааааааааа Василисаааа!!” “В таз тебе стержень!” – парировала оторванная голова, и тут же была размазана разгоряченным Иваном об холодную скалу. Как только душа жреца покинула бренное тело, перед Иваном встали Семь Богов Счастья, и рассказали ему о том, что он проклят, что он вообще не по адресу пришел, и жрец тут совсем из другой сказки, а он теперь все испортил и главный герой погибнет. И они вырвали ему деревянную руку, выломали железные ноги и заржавили механическое сердце. Иван упал на холодную землю и начал отхаркивать машинное масло. В груди у него болело. Боги сказали Ивану, что дальнейшая его жизнь зависит от того, сумеет ли он найти избушку Бабы Яги, а до тех пор будет страдать как черный кот за углом. Когда боги закончили говорить и исчезли, в пещеру вошел призрак убитого жреца и стал поедать тело Ивана.

Старый волк, добрый Акелла, вытянул молодого демона Ивана прочь из пещеры. Лесные звери восстановили его тело, и лишь невидимый обычному глазу призрак убитого жреца продолжал поедать бедного Ивана, обеспечивая последнему обещанные и беспрерывные страдания. Царевич хватал его за волосы своей деревянной рукой, но ловил лишь пустоту. А призрак громко смеялся и принимался за дело с воистину инфернальным рвением.
Так и шли они втроем, по беспролазному готическому лесу – демон-царевич, с механическим сердцем, матерый волк и призрак убитого жреца. Иногда они рассказывали друг другу разные истории, и больше всего в этом отличился призрак. Когда рот его был занят очередным рассказом, он переставал грызть Ивана, и лишь впивался в его плечи ногтями. Поэтому Иван очень любил его истории. Но на все Ивановы вопросы о Бабе Яге, призрак отвечал ударами по болевым точкам, так что разговор на эту тему далеко не заходил. Лишь однажды ночью, когда призрак уснул, старый волк прошептал Ивану: “Просто иди за мной…”, но жрец тут же проснулся и пригрозил волку пальцем, отчего волчий хвост сразу посидел. Тем не менее, бесцельные плутания Ивана по глухим лесам наконец обрели какую-то ясность.
Спустя три года скитаний, друзья вышли к странному месту.

***

Была зима. Январь. Крещенские морозы. Ноги проваливались в снег. Посреди лесной опушки, заваленная до самой крыши, стояла одинокая изба. Вокруг избы возвышались, вбитые в землю, двенадцать высоких шестов. На шестах висели черепа разных животных. Два черепа были человеческими. На лбу одного из них было написано “М”, на лбу другого - ”Ж”.
Изба отряхнулась от снега и с треском поднялась на огромных бледно-желтых куриных ногах. Иван широко раскрыл рот, так что из него повыпадали последние зубы, призрак убитого жреца трусливо спрятался за Иваново плечо, а Акелла радостно залаял и залез в дупло у изгороди, откуда глядел волком.
Двери дома распахнулись, и из проема высунулась деревянная лестница. По ней спустилась на землю толстая ворчливая баба с огромной грудью и костяным протезом вместо левой ноги. Несмотря на мороз, на нее была накинута только свободная индейская рубаха с изображением змеи на спине. Всем своим видом она напоминала Ивану о том, что в мире существуют смерть и разложение, и лишь глаза ее блестели ярче, чем подобает самому живому на этой скучной планете. Она недовольно повела носом и пренебрежительно буркнула: “Ну-ка, молодняк, рассосался отсюда!” И дух убитого жреца со страшным ревом, действительно, рассосался по пространству, и Ивану стало сразу непривычно легко и радостно. “А ты, милок, погоди пока. Тут постой. У меня разговор с Людоед Петровичем”.
  Баба Яга кряхтя развернулась, залезла по лестнице в дом и плотно захлопнула за собой дверь.
Иван-Царевич послушно стоял на улице, под мягкими хлопьями снегопада и даже успел замерзнуть. Яги не было долго. За это время он успел рассмотреть и ставни, сделанные из человеческих рук, и полированный фундамент дома, полностью отлитый из меди, и шторы на окнах, расписанные сложными лабиринтами, и странную надпись, вырезанную над дверью:







Черепа на шестах принадлежали совершенно разным животным. Тут были большие и совсем маленькие, вытянутые и округлые, рогатые и зубатые. Ивану казалось, что все они, несмотря на очевидную близость к предметам неодушевленным, внимательно наблюдают за ним из глубин своих глазниц.
Посреди двора чернело кострище, обложенное речными камнями. Один из камней сразу привлек внимание лесного демона (если помните, Иван все еще демон) – трехцветный, в причудливых узорах и прожилках, он будто бы светился изнутри. А еще по размеру и форме он напоминал Ивану его собственную голову, упавшую с плеч. Вечерело.

Ночь была светлой: фонарь луны бродил по небосведу. Освещал двор мистическим светом. Акелла, просидев какое-то время в дупле, улетел на охоту. Заскрипела изба.

Людоед Петрович оказался человеком интеллигентным и гладковыбритым, как баба. Такие на Руси никогда не водились. Он аккуратно вылез из избы и, проходя мимо Ивана, снял шляпу. Глаза Людоед Петровича, пепельно-серые, скользнули по Ивану с незнакомым еще русскому человеку отчужденной учтивостью. Затем Людоед Петрович, насвистывая что-то из Чайковского и опираясь на изысканную лакированную трость, удалился в лесную чащу. Иван пригладил бороду деревянной ладонью и продолжил ждать.
Наконец, из избы вылезла Баба Яга. Вонючий дым тяжело клубился из ее носа. Она угрожающе приближалась к Ивану и сверкала на него пулеметами глаз. Яга сжимала в длинных пальцах деревянный посох с хрустальным шариком вверху и металлическим шилом внизу. Она, не говоря ни слова, три раза обошла Ивана-Царевича против Солнца, омыла его лицо снегом и насыпала песку в глаза. Схватила за нос и вдавила в локоть большим пальцем. Ивану стало бесконечно странно, на миг он почувствовал себя отцом яблок. Но злая баба и не думала униматься, она ударила посохом в землю и перед Иваном раскрылась могила. Яга толкнула туда ошалевшего Царевича, и живые деревья, что всегда притворяются мертвыми, засыпали его сухим хворостом. Иван не мог противиться старушечьей воле и лежал смирно. Мало того, что тело не слушалось, у него кружилась голова, а сам он, будто, раскачивался на качелях или, что точнее, в люльке, и его сознание было полностью поглощено наблюдением за собственными колебаниями. Яга вынула изо рта сигарету “Мальборо” и бросила ее в хворост. Из могилы повалил дым, потом поднялся столб огня, и запахло жареным мясом. Яга злорадно рассмеялась, с чувством потерла ладони одна о другую и залезла в избу. В яме что-то трещало, кричало и лопалось.
А в избе, на печи, сидел уже Иван-Дурак и оглядывался по сторонам. Ничего Иван-Дурак не понимал, а жить как-то надо было. Был мертвый, живой стал. Была зима, теперь лето. Была ночь, теперь день. Левая нога у Бабы костяная была, теперь правая костяной сделалась. Да что уж там, был Царевич, а тут Дурак! Все наоборот стало.
“Добро пожаловать в универсум, кусок мяса!” – проворчала старуха, нашаривая очередную сигарету в пачке, стильно и небрежно, как в стишке про Ялту.
Испугался Иван слов этих мерзостных. Не приятен ему универсум сделался. Ни изба пыльная, ни старуха горбатая – ничего его не обрадовало. Да видно, как снял он кольцо изумрудное по велению ехидства и вредности, так и счастью своему противником сделался. Закрыл себе тропы к Ирию светлому, окунул с головой себя в навьи трясинушки, ничего уже тут не поделаешь. И до того обидно Ивану сделалось, что в окне стал искать он спасения от нагрудного могильного холода. А из окна на него, желтым глазом кипящим, смотрит друг его бывший, Акеллушка. Глаз горит, а морда прозрачная.
“Вот, черт! Нормальный же вроде был, собака? Почему трехголовый, как грек, и прозрачный, как туман над деревней?” – передернуло вдруг Дурака.
“Все кто жив, три головы имеют, Ванюша. Одна в прошлое смотрит, другая настоящего не видит, а третья смерти ждет. Так и Акелла, хоть не так он и прост, службу знает. А прозрачный как туман над деревней, потому что ты с облака смотришь! Только он тебя, как голого видит, ты ж его – лишь как тень в зеркалах. Да и был бы ты жив, мало толку! У тебя ведь один глаз из камня, а второй видит лишь бестолковое. У тебя железное сердце, но оно тебя лишь неволит, вот и ржавится, вот и страдает. Из твоей деревянной руки не растут молодые почки, не растет новых ягодных пальцев, не растут ни плоды, ни ветви, значит, Ваня, ты сам не растешь. Молода твоя душа для этого тела, потому своей силы не знаешь. Впрочем, случаем случай правит…” – Баба Яга присела на лавку и сняла со здоровой ноги валенок.
“Ладно, бабушка, вижу ты знатная волшебница. То в огне мое тело жжешь, не жалеючи, душу вместо него выворачиваешь, да и та тебе уж не нравиться? Ты ли Баба-Яга известная?”
“Я, а что ж? Ты еще сомневаешься? Среди мертвых – я самая мертвая, средь живых, я живая самая. Хоть стара, да быку роги выкручу! А тебе – и мечты твои выверну, так что Ванечка все в прошлом останется. И живой не войдет в избу мою, ну а мертвый наружу не вылезет!”
“Славно сказано, да правдиво ли? Велика твоя власть, но не более. Если муха в яйце, то в скорлупе трещина. Видел я, как ходил к тебе в избу тип гладковыбритый, видел, как из избы он вываливал”.
“Зря ты так начинаешь, с дерзостью. Не успел осмотреться, как еж иглы выхохлил. Иглы выхохлил, морда надменная, что ж ты, лучше меня разбираешься? Людоед Петрович, сын внучатый мой. От российского императора из будущего. Человека великого, властного. Человека умного и смелого. А Людоедом я его в честь деда-людоеда назвала. Страшный у меня дед был, непредсказуемый. Он в блокаду, таких как ты, ел, не возился с молокососами, все по делу… а да ладно, что тебе, пацану, рассказывать”.
Иван только было плечами пожал, как в избу залез легкий на помине бабушкин-сын Людоед Петрович.
В руках Людоед Петрович тащил огромный котел наполненный горячим обугленным мясом. Мясо было приправлено картошкой с луком.
- Угощайся, Ваня, свежак! Сам же сюда принес, не стесняйся…
Иван-Дурак молча развернулся, залез на печь, свернулся калачиком к стенке и тихо захныкал.

“Ну-ну, хорош реветь! Не баба!” – выкрикнула Яга и тукнула своим посохом по печи. Тогда слезы Ивана обернулись горчицей. Он тут же соскочил с лежака, упал на колени, согнулся и зарычал, яростно оттирая лицо руками. Яга с Людоед Петровичем немного посмеялись с его распухшего глаза, но Иван лишь отмахнулся от них, как от придурков.
Тогда Яга, вдруг проникшись сочувствием к гостю, подошла к Ивану и протянула ему рюмку рябиновой водки. Только сейчас Иван заметил, что у нее из-под рубахи висит зеленый змеиный хвост, а у Людоед Петровича заметны во лбу два рога, аккуратно спиленных под самый корень.
“Ты, Ванюша, пей да слушай, вместе мы теперь живем! Все как поэт сказал! Поэтому не надо этих слез, я их ненавижу, гордости этой, она ни к чему. Мы ребята странные, да, но незлобивые. У каждого из нас своя правда и своя ложь, но всегда же можно договориться. Ты сам меня искал, поэтому и грызешь сейчас собственное мясо. А дело-то очень простое. Отдай, Ванюша, свой глаз бирюзовый, и расскажу, где найти Василису, отдай нам силу русского демона, что тебе звери на руках принесли, и научу, как домой воротить красавицу. Уж не за этим ли пришел сюда? А для сил своих черномаковых все равно ведь не дорос еще, лишь истреплешься раньше времени”.
“Да не нужна мне эта сила темная! Говори, где жена моя светлая?”
“У Горыныча-змея! Где ж еще-то! Фольклора своего, Ванюша, не знаешь, стыдно!”
И Людоед Петрович с Бабой Ягой сделали трагические лица, а потом не выдержали и рассмеялись еще пуще прежнего.
“Смейтесь-смейтесь, чертовы отродья, над бедою человеческой, змеи гремучие…” – подумал было Иван-Дурак.
“Ну-ну! Больно ты громко думаешь, Ванюша, малодушный ты наш! – неожиданно вскипела Яга и решительно встала и-за стола, - А еще пьешь с нами за столом одним, каков подлец оказывается! Совести – ни на ломанный грош! Все никак ты, Дурак, не меняешься! Съем я тебя за это, пропади оно пропадом!”
Неожиданно глаза старухи вспыхнули алым, изо рта полезли клыки, руки удлинились. Она схватила Дурака за ногу и поволокла к печи. Иван кричал и отбивался, но бабу одолеть не мог, сердце глохло, ток пошел по спине…
“Ладно, - сказала Яга у самой печки, - пошутили и хватит. Привык ты, русский демон, белочек свистом глушить. Гордый стал, заносчивый. А в мире профессионалов, сам видишь, тебе не выжить. Поэтому уважай более опытных”.
Потом бабка рассказала Ивану, что научит его волшебной силе, без которой с Горынычем не совладать. Много говорила Яга, давно к ней свободное ухо не забредало. Много лишнего Дураку сболтнула, про помощников своих невидимых, про освоение далеких галактик, про богов, про грибы, про астральные лаборатории. Все, о чем говорила старуха, Ивану страшно не нравилось. Иван был воспитанником иных ценностей и смотрел на мир по-другому. Но точка зрения Ивана Ягу совершенно не интересовала и, как оказалось, именно это на двери избы и выбито, для таких сволочей, как он, и что “заткнись и слушай. А не хочешь – забудь про жену и уваливай к черту”.
Яга была очень категорична, поэтому Иван заткнулся и слушал.

А Яга учила Ивана древней, еще дочеловеческой, мудрости. Сливала его в девятимерном пространстве и кровью на огонь привязывала. Научила его о вине, молоке и сахаре. Научила о ключах и трещинах. Научила его душу, без его ведома. А вообще Иван много тренировался физически – тягал тяжеленные раскаленные горшки с крупой из печи на стол голыми руками, или выметал столетний сор из избы неудобной сорокапудовой метлой. Ночами по избе ходили духи, и мешали Ивану спать. С их помощью Иван, как он считал, прокачал ночную храбрость, хотя на самом деле, кое-что другое. Яга переплавила его деревянную руку в обсидиановую, и Иван получил +3 к атаке, +10 к защите и -5 к нагрузке. Яга вынула камни из его глаз и омыла их в своем молоке. Иван получил +2 к ночному зрению. Яга вынула его механическое сердце и заменила большим сердоликом. Иван получил +7 к харизме, +10 к интеллекту и +15 к сексуальности. А еще Яга вставила Ивану алмазные зубы, и он получил +32 к размалыванию.
В общем хотела забрать Яга Иванов демонизм, да только еще мощнее русского демона сделала.
Следующие четыре с лишним года, тысячу шестьсот дней, сорок сороков, полный срок, Яга провела с Иваном. Каждый третий день она уходила из избы по своим делам. Тогда Иван видел в окно, как Яга бьет посохом по одному из увенчанных черепами столбов, и к ней из леса приходит тот зверь, по чьему столбу она только что била. Яга садилась на зверя верхом, если он был достаточно крупным, прятала в сумку (таким маленьким у бабки был только тушканчик), или, в случае не того ни сего, как с барсуком или росомахой, просто шла рядом, и они исчезали в мире живых, или, как любила говорить Яга “шли на темную сторону”. Кстати, на росомаху Яга надевала специальный ошейник, подавляющий волю, так как считала, что в этом звере живет проклятая душа.
Иван любил, когда ведьмы нет дома, он валялся на печи, чесал пузо и плевал в потолок. Хозяйство царский сын все равно вести не умел, а к некоторым предметам и подходить-то было страшно. Таковы были копья-самоколы, мечи-саморезы, дубины-убиваны и куб-самоглаз, в котором современный автору читатель без труда угадал бы бюджетный телевизор с поддержанным dvd-проигрывателем. Куб-самоглаз был страшен тем, что Баба Яга любила пост-перестроечные фильмы про русский спецназ, и когда из динамиков ревели взрывы и грохотали выстрелы, Иван-Дурак прятался на печи под одеялом, громко рыдал и матерился. Яга же в это время, подобно просветленным мастерам Китая, заливалась глухим утробным хохотом и радостно хлопала в ладоши. В такие минуты Иван-Дурак всерьез думал, что Яга его во всем обманула и скоро съест.
Но Яга его не съела. В назначенный день, по истечению всех сорока сороков, она выдала ему щит-тяжелун, меч-кладенец и кольчугу-прочнюгу, засунула в печь, рявкнула: “На темную сторону!” и запекла красавца в осиновых поленьях.

Вылез Иван-Царевич из могилы, обхватил меч покрепче и на север отправился. А волк Акелла, старый Иванов приятель, вылез из дупла и пошел за ним следом.
Долго шел Иван, иногда с усталости на волка падал. И нес его серый через реки и склоны горные. Сквозь леса и болота плешивые. Обходя города и деревни.
И пришел Иван на поле бранное. Вся земля на том поле выжжена, смог стоит, но Царевич при фильтрах. И вылез из вулкана погибшего старый Горыныч-Змей, сгорбаченный. И был он сорока метров в высоту и десятку в обхвате, как минимум. И прочна была чешуя его острая. И желты его были усы колючие. А глаза его, черные-черные, словно дыры тяжелые в космосе.

***

Вернулся Царевич обратно грязный, побитый и оборванный. Как увидела его Яга, так и покатилась по траве со смеху.
- Что, не убил Горыныча? – спросила Яга, вытирая слезы рубахой.
- Нет, - хмуро ответил Иван, вытирая кровавые сопли, - Вот. Змей просил тебе передать. Говорит, в гости редко заглядываешь, обижается.
Протянул тогда Иван старухе шелковый мешочек, перевязанный тонкою ниткой. Развязала его Яга молча и высыпала на ладонь два изумруда похожих на людские сердца. Вырвала из головы своей волос седых, сплела веревки, и сделала с изумрудами кулоны. Один себе надела на шею, другой – на Иванову. И видит Иван, стоит перед ним, вместо Яги, Василиса-Прекрасная и смотрит на него все с той же былой любовью, головушку свою черноволосую на бок немного склонив, и стыдливо ножками топая. И говорит Ивану-Царевичу девушка: “Век твоя буду, милый Ванюша мой! Ты кулончик лишь с шеи не стягивай!”
И понял все тогда Иван-Царевич про свою Василису-Прекрасную, почуял, что в сердце у женщины. Сорвал он с груди кулон изумрудный и деру дал от избы той проклятой.
И смотрела вслед ему бедная Баба Яга, и губы ее с досады дрожали.

Моралька:
Так и повелось поныне: боится мужик русский бабы умной.