Нежность

Всю ночь мы танцевали «Аркадии», я обливался шампанским и дико хохотал, но ей это нравилось. Глаза у неё блестели влажным блеском, а в мерцающем воздухе волосы ее искрились, и вся она пылала в моих руках, упругая, крепкая, податливая, желанная, потом мы целовались на лавочке, и голова у меня кружилась, как в детстве, когда я качался на качелях-лодочках.

На квартиру мы приехали на рассвете и вновь целовались, разбрасывая мои стихи, и их кружил ветер, врываясь в открытое окно, и стихи летали, кружились у нас под ногами, как стая чаек в волнах, а потом она неожиданно куда-то исчезла, а я завалился на кровать, и высматривал на потолке, как паучок плел паутину в розовых лучах солнца, затем что-то заставило меня подняться и я вышел из комнаты, она шла мне навстречу по коридору абсолютно голая и счастливая, улыбалась мне, счастье мое…

Уехала она тихо, когда я еще спал, жаркий ветер трепал штору на окне, простыни подо мной были мокрые, тело все приятно ныло, во рту было сухо и приторно от непонятной сладости, пошатываясь, я побрел в ванную комнату, умылся и увидел в зеркале  совсем чужое лицо с сияющими от счастья глазами.
- Привет, дуралей! - сказал я себе.

Грохнулся на кровать и прижался лицом к подушке, которая еще хранила запах её волос, и почувствовал, как волна возбуждения и нежности прокатилась по телу, и тут вдруг вспомнил, что ни имени её, ни телефона у меня не было.
Инстинктивно я стал искать записку на тумбочке, но там лежал только ворох стихов, которые я кропал, начиная с тринадцати лет, мечтая осчастливить ими весь мир, попав однажды в ловушку времени, когда пришел на утреннею тренировку в шесть утра, вместо семи, и стоял под дверью спортшколы, осыпаемый снегом и ледяной крупой вьюжного январского ветра, не понимая, почему двери закрыты, стоял, притоптывая, пытаясь согреться, вслушиваясь в звуки и шорохи улицы, рассматривая следы ворон  в проезде между домами, ярко высвеченных мерцающими фонарями…тогда и стали складываться эти стихи, которые въелись, вросли в мою кожу, мозги, душу…
Тогда, наверное, всё это и началось.

Вечером я вновь пошел в «Аркадию» и ждал её у входа в бар,  в котором мы были ночью, но она не пришла, не пришла она и на следующий вечер …
Я спросил у барменов и официантов, видел ли кто её здесь прежде, но они сказали, что – нет, вероятно, приезжая, а мой друган Гриша Финько успокоил, сказав, что так бывает, и поведал историю о том, как недавно он познакомился с двумя девчонками на нудистском пляже, потом пошел с ними в общягу универа, купив перед этим бутылку водки, и они там прекрасно оттянулись втроем, и стоило ему все это всего пару копеек за вход тете Мусе; те две были приезжие из Мурманска, и приехали на юг только с одной целью, отдохнуть по полной.
- Та, забудь, - похлопал он меня по плечу, - не поверишь, им тоже было по лет семнадцать, не больше. А может она вообще из этих, работниц.
Я непонимающе взглянул на него.
- Ну, проституток.
-  Иди ты, - отмахнулся я.

Как мог я ему объяснить, что она была совсем не похожа на других. Как это можно объяснить? Как можно описать, объяснить алость и дрожь тоненьких капилляров на веках её, когда я целовал ее, едва-едва касаясь губами, а она шептала: «Мой нежный, мой нежный…»

Как описать, что мы спали, переплетясь, как ветви, стебли, травы, лепестки, чувствуя, биение, ток, пульсацию, жар друг друга, и мне снились странные косматые, жаркие сны, в которых я летел над зелеными островами, а потом над замками Англии, где я не был никогда…
 
Прошла неделя, она так и не вернулась.

А одним знойным утром, когда Гриша ночевал у меня со своей новой приятельницей, я положил в ведро на кухне все свои стихи и поджег их, и слёзы текли градом у меня по лицу, и в дверь позвонили, и я метнулся к двери, - на площадке стоял лысый, кривоногий сосед, со второго этажа, который стоял на учете в психушке, с молотком в руке.

- Ты опять меня залил! – завопил он тонко и визгливо, и размахнулся на меня молотком.

Невольно я поднял руку левую над головой, защищаясь, а правой – вытащил пистолет из ниши, возле зеркала, и направил пистолет на него, и он стал пятиться, а потом вдруг дико завыл, и скатился кубарем по лестнице, и молоток, гулко ударил о ступеньки, а я всё шёл, и шёл на него, спускаясь по лестнице, и чувствовал, как медленно поддаётся под пальцем спусковой крючок…