Из сборника рассказов о греции записки афинского к

АРТЕМИС
Мне часто приходилось задумываться над фразой «Красота спасет Мир». Чей мир спасет?
От чего, или от кого? Но у каждого человека свой Мир, со своими законами, табу
и секретами. Ровно, как и свое собственное восприятие красоты. Так, может быть, каждый
человек хочет спасти свой Мир от красоты?
Кому-то нравятся картины Айвазовского и Рембрандта, кому-то мазня второсортных
художников-авангардистов; кто-то слушает музыку Бетховена и Баха, а кто-то упивается
звуками незатейливой песенки из трех нот. Кому-то кажется прекрасной грудь Афродиты
Милосской, кто-то восторгается вмонтированным гигантским силиконом.
А знаете почему?
Дело в том, что есть люди, которые слышат только семь нот и не улавливают полутонов;
видят только семь основных цветов и не видят оттенков. Иначе говоря, их восприятие
напоминает процеженный суп в дуршлаге, где сиротливо покоится разваленная варенная
картошка и голая макаронина, а весь бульон вылит в раковину.
Когда же вдруг, по стечению обстоятельств, некий инвалид совершенно случайно
встречается с полной палитрой красок, он подсознательно чувствует, что его все время
жестоко обманывали! Говоря мягко, недооценивали как личность! Он не  хочет с этим
мириться! Все его существо восстает против этой несправедливой лжи. Он чувствует себя
обкраденным. Он не хочет с этим мириться. И знаете, против кого бывает направлен его
гнев? Против того предмета, который посмел приоткрыть завесу его скудных потребностей.
Ему хочется избавиться от этого предмета, разбить его, надругаться, осквернить. Ему
хочется сравнять этот предмет с землей, чтоб вернуть себе былые покой и равновесие.
Спасет ли красота мир — судить Вам.
Я лишь предлагаю свою новую новеллу.
— Здравствуйте! Вы говорите по-английски? — негромкий бархатный голос заставил
вздрогнуть, — меня зовут Сандра. Может я должна была сперва позвонить?
— Должна… на должна… какая уж теперь разница, раз пришла! — усилием воли пытаюсь
скрыть раздражение. Я не люблю, когда меня отвлекают от мыслей, особенно, если нахожусь
на рабочем месте. Мои мысли — мой мир, моя вселенная, моя гранитная, моя бетонная
Китайская стена, защищающая мое «я» от внешних воздействий. Мои мысли — моя сказка,
мои воспоминания, мои мечты. Это мой собственный, маленький переносной «видик».
Можно перемотать кассету назад; сделать стоп-кадр, проскочить отвратительный момент,
не просматривая.
Мои мысли — моя крепость. Туда запрещено подглядывать. До нее запрещено
дотрагиваться.
— Говорю, — стараюсь выдавить подобие улыбки, — что беспокоит?
— Доктор, у меня болит вся правая половина лица.
Из года в год одно и то же. Изо дня в день одно и то же. У меня свое летоисчисление —
от осени до осени. Сезон. То есть, мой год начинается с мая. 1-го мая — Новый год.
Октябрь — конец работы — это каникулы.
Мне не нужен календарь. Что могут нового сказать бездушные черные цифры на  белом
листке? Сообщить о приближении осени? Но его я чувствую еще в самый, казалось бы,
разгар лета, когда тяжелое солнце готово растопить и размазать весь кукольный городок
в своих объятьях.
Однажды, проснувшись утром в блаженном спокойствии, я совершенно звериным,
волчьим чутьем улавливаю в воздухе какой-то новый запах, запах осени. Именно в это утро я
выпиваю первую чашку черного, обжигающего губы, душистого чая.
В моем кабинете нет окон. Только огромная стеклянная стена и дверь, зашторенная
внутренними алюминиевыми ставнями. Мне не  видно ни крутых склонов, усаженных
корабельными соснами, ни дальних деревень на  горах, прелестных, как изысканнейшие
игрушки, ни гладкого, словно кожа младенца, моря. Я вижу только мягкие, нежные
белокурые облака, развертывающие на фоне спеющей голубизны неба гигантские картины
призрачных баталий, сонно плывущие по небу и исчезающие, словно растворяясь, как
и положено исчезать волшебным призракам. И еще я вижу кусочек улицы — обычной
курортной мостовой размером сто на пять.
А по этой улице каждое лето идут с моря коричневые от загара туристы, обвешанные
кругами, бутылочками воды и разноцветными зонтиками.
Приезжают почти каждый год одни и те же, с детьми, тещами и красивыми женами.
На неделю. На десять дней. Потом уезжают домой счастливые и отдохнувшие. На их место
приезжают другие. И снова дни и люди бесконечной рекой тянутся мимо стеклянной стены
моего кабинета. Я смотрю на эту жизнь сквозь плотно зашторенные алюминиевые занавески.
И завтра буду смотреть тот же фильм, ту же кассету…
— Садись в кресло, — я жестом указываю своей незванной гостье на установку и впервые
решаюсь на нее взглянуть, — как тебя зовут?
Почему?! Но почему она так бессовестно красива?! Ведь так не бывает! Не бывает
одновременно стройных сильных ног, волос и  глаз цвета старинного золота! Это преступно,
это невыносимо быть такой прекрасной, похожей на  богиню Артемис. Меня мутит от этого
совершенства! Я всматриваюсь в ее лицо с полудетским овалом лица, гляжу на короткие
густые ресницы, загибающиеся вверх, на смелый разлет бровей, на золотистую кожу,
на высокую грудь. Я стараюсь найти недостаток. Я хочу найти изъян. Я не нахожу его! Я
хочу обидеть ее, уколоть…
Это ужасно! Это страшно… Страшно противно чувствовать себя обычной земной
женщиной с накрашенными губами и остатком румян на щеках. Это… пошло!
Она взбесила меня! Мне хотелось ответить ей грубостью, выгнать и больше никогда с ней
не встречаться. Но… Профессионализм одержал верх.
— Садись, Сандра. Сколько тебе лет? Ты работаешь?
— Пока да, — виноватая улыбка сделала ее лицо еще более милым, теплым.
— Как это «пока»?
Для врача моего статуса вопрос о работе один из самых злободневных. Я должна иметь
понятие об оплате своего труда. То есть, о материальных возможностях клиента.
— Ты что, хочешь уйти, или поменять работу? Сейчас? В разгар сезона? Это нереально.
Лучше работай у старого хозяина. Кстати, ты у кого? с кем приехала?
— Меня пригласила Беляна. Я здесь совсем одна. Мы в Белграде были соседями.
Я знала Беляну, высокую белокурую девушку, ни на шаг не отходившую от своей хозяйки.
Хозяйка недавно осталась вдовой, ее мужа нашли в петле в собственной спальне.
— Я работаю у Джони в таверне посудомойкой. Ты знаешь Джони?
Джони я тоже знала. Маленького толстого коротышку, похожего на баскетбольный мячик
с насильно воткнутыми ему руками и ногами, которые по размеру и форме практически
не отличались. Знала и его жену. Ее называли за глаза «биологическое оружие». Джонька
имел бесчисленные квартиры, которые сдавал внаем «лево», прячась от налоговой
инспекции, и лежаки с зонтиками на пляже. Он со всеми регулярно вступал в торгово-денежные конфликты и на разборки привозил свою жену на малюсеньком мотоцикле. Жена
обладала гигантским ростом лужженой глоткой. Основными ее достоинствами были
полнейшая глухота в отношении оппонентов и страсть размахивать перед носом противника
большими, как лопаты, руками.
— И чем тебе Джонька не таков? — это я уже спрашивала с нескрываемой насмешкой, ибо
сама снимала одну из его многочисленных квартир, Джонька в ней категорически
отказывался починить текущий кран и разваленный унитаз.
— Комната, где я живу, без окна, — рассказывала Сандра, — а в середине ее стоит душ
в целлофане.
— Чего стоит? — я уставилась на Сандру, как будто увидела ее впервые, может она по-английски не того?
— Душ. Но это не главное. Он считает, что для меня очень много сделал, и я обязана ему
своей любовью.
О, да! Богиня Артемис и Колобок с плешью! Конечно, обязана! Это уж как обычно
водится с политэмигрантками.
— Вчера ночью он попытался ко мне войти. Но мне не нужна его страсть. Мне надо
заработать деньги и вернуться в Белград.
Я смеялась долго и нудно. Сандра терпеливо ждала, когда всплеск моей радости уляжется.
— Господи, да кто тебя насильно укладывает с этим дебилом?! Расскажи все его жене.
До сих пор не могу понять, как я могла произнести эту фразу. Разве я не знала Георгию?
Как я не подумала, чем это закончится!
Сандра пришла снова через два дня. Она была еще красивее, чем в прошлый раз.
Медового цвета волнистые волосы аккуратно заколоты на затылке, горчичного цвета джинсы
и простая майка цвета осеннего кленового листа.
— Ну, что, подруга, разобралась с узурпатором? — мне все еще было смешно.
— Я от них ушла. Теперь в деревне со мной никто не здоровается. Женщины считают, что
я хотела разбить семью и увести Джони (тут я прямо хрюкнула), а  мужчины все предлагают
идти к ним на работу, причем совершенно конкретно говорят о «сверхурочных». Георгия
закатила страшный скандал, Джони обещал, что здесь мне больше ничего не светит.
Боже, где твоя справедливость?!
— Сандра, ты же такая красавица! Не расстраивайся. Найдешь работу в другой деревне.
С твоей внешностью ты же не можешь пропасть?!
— Я пропадаю с этой внешностью! Я хочу быть, как все. Я не пользуюсь косметикой,
не ношу украшений. Я только хочу работать, губы ее дрогнули, и она закрыла лицо руками.
— Не плачь. Что-нибудь придумаем.
Сандра, не отнимая рук от лица, медленно покачала головой:
— Нет. Здесь все друг другу родственники и друзья. Все кончено.
Сандра ушла от меня почти вечером.
Потом она исчезла. Пропала куда-то.
Как-то утром, открывая дверь кабинета, я нашла на полу записку на английском языке,
написанную большими печатными буквами на клочке бумаги: «Доктор, спасибо тебе за все.
Береги себя. Сандра.»
Бумажка задрожала в моих руках. Спасибо «за все», это за что? За то, что два раза назвала
ее по имени, а не «гомена» (телка), как называли жители деревни? Или «спасибо» за то, что
спросила, как ей живется? А может за то, что у меня она, наконец, смогла заплакать? За что
«спасибо»?!
Как мало человеку бывает надо! Иногда достаточной одной улыбки — отдыха уставшим,
луча света для потерявших надежду, радости для опечаленных, тепла для мерзнущих.
Искреннего интереса. Простого человеческого понимания и сочувствия.
Захлопнув замок, я понеслась к Беляне.
— Что с Сандрой?! — Беляна смотрела на меня удивленно и несколько испуганно. Она
не понимала, какое МНЕ дело до ее подруги? Но, видно, решив, что она мне что-то должна,
например, деньги, глядя куда-то в сторону, произнесла:
— Она уехала отсюда и устроилась в другую деревню работать. Собирала помидоры.
Но потом к хозяину приехал Джонька. Они о чем-то поговорили, и он Сандру выгнал. Потом
она еще два дня проработала в баре, и хозяин тоже ее выгнал. Теперь она уехала.
— Куда?
— В Боснию. В ополчение.
— Бедняга! — голос мой сорвался на визг, — Беляна, но там же война! — меня охватил
ужас.
— Да. Она решила, что на войне ей будет лучше. Почему ты спрашиваешь? Она с  тобой
не расплатилась? Не волнуйся, я дам тебе деньги.
— Расплатилась, Беляна, расплатилась…
И я побрела в сторону своего дома.
На встречу шли веселые отдыхающие с огромными порциями мороженного в руках,
облупленные и красноносые. Проехал мимо на грязном мотоцикле Джонька с поросячьими
глазками и «биологическим оружием» на сдутом заднем колесе на очередную разборку.
В барах играла все та же «прекрасная» музыка из семи нот без полутонов и нотных знаков,
а Сандры здесь уже не было.
Где ты сейчас, богиня Артемис? Что с тобой? Жива ли?