Дьявол. Ги де Мопассан

Крестьянин стоял перед врачом у постели умирающей. Старуха – спокойная, покорная и безмятежная – смотрела на мужчин и слушала их беседу. Она должна была скоро умереть и не возражала: её время подошло к концу, ей было 92 года.
Через открытое окно и дверь врывалось июльское солнце и бросало своё горячее пламя на земляной пол, вытоптанный башмаками четырёх поколений крестьян. Запахи поля тоже врывались в дом, их приносил ветерок: это были запахи трав, жнивья и листьев, обгоревших под полуденным зноем. Заливались кузнечики, наполняя деревню стрёкотом, похожим на стрёкот сверчков, которых продают детям на ярмарке.
Врач, повышая голос, говорил:
- Оноре, вы не можете бросить мать в подобном состоянии совсем одну. Она отойдёт с минуты на минуту.
Растерянный крестьянин повторял:
- Мне надо возвращаться на ниву, колосья уже давно на земле. Самое время. Что скажешь, мать?
И умирающая старуха во власти нормандской жадности сделала утвердительный знак глазами, отпуская сына на ниву и оставаясь умирать в полном одиночестве.
Но доктор рассердился и, топая ногой, сказал:
- Вы скотина, я вам не позволю, слышите? Если вам нужно сегодня возвращаться на ниву, позовите мамашу Рапе, чёрт возьми! Пусть она посидит с вашей матерью. Я вам приказываю, слышите? А если вы не послушаете меня, я брошу вас подыхать как собаку, когда вы сами будете больны, помяните моё слово!
Крестьянин, высокий худой мужчина с медлительными движениями, колебался и подсчитывал, мучимый нерешительностью, страхом перед врачом и любовью к скаредности:
- Сколько же она возьмёт за услуги?
Доктор закричал:
- Почём мне знать? Это зависит от того, на сколько вы её позовёте. Улаживайте сами! Но я хочу, чтобы она была здесь через час, слышите?
Мужчина решился:
- Иду, иду, не сердитесь, господин доктор.
И доктор ушёл, приговаривая:
- Наймите сиделку, потому что я не шучу, когда сержусь!
Оставшись один, крестьянин повернулся к матери и сказал покорным голосом:
- Пойду за Рапе, потому что доктор так приказал.
И тоже вышел.
Рапе, старая гладильщица, присматривала за покойниками и умирающими в коммуне и в округе. Зашив своих клиентов в простыню, из которой они уже никогда не выходили, она возвращалась к своему утюгу, которым гладила бельё живых. Она была морщинистой, как старое яблоко, хитрой, завистливой и жадной. Её жадность была просто феноменальна. Она ходила, согнувшись надвое, словно испытывала боль в пояснице от своего вечного глажения. Она говорила только о своих умирающих, только о случаях смерти, на которых присутствовала, и рассказывала об этом всегда в одинаковых подробностях, как охотник рассказывает о своих выстрелах.
Когда Оноре Бонтан вошёл к ней, она готовила синьку для воротничков.
Он сказал:
- Добрый вечер, как поживаете, мамаша Рапе?
Она повернула к нему голову:
- Ничего, ничего. А вы?
- О, я тоже ничего, но вот моя мать…
- Ваша мать?
- Да, моя мать!
- А что с вашей матерью?
- Она вот-вот откинется!
Старуха вынула руки из воды. Голубоватые прозрачные капли скользили по её пальцам и вновь падали в лохань.
Она спросила с внезапным сочувствием:
- Она так плоха?
- Врач сказал, что больше не встанет.
- Да, это плохо!
Оноре колебался. Для своего предложения ему было нужно какое-то вступление. Но, ничего не найдя, он брякнул:
- Сколько вы возьмете с меня за то, чтобы посидеть с ней до конца? Вы знаете, я не богат. Я с трудом могу оплатить служанку. А моя мать работала за десятерых, хотя ей 92 года.
Рапе веско ответила:
- У меня есть две цены: 40 су за день, 3 франка за ночь для богатых. 20 су за день и 40 за ночь для остальных. Вы мне дадите 20 и 40.
Но крестьянин колебался. Он хорошо знал свою мать. Он знал, как она была крепка и живуча. Это могло длиться неделю, несмотря на мнение врача.
Он решительно сказал:
- Нет. Вы мне лучше скажите цену сразу, за всё время до конца. Я рискую. Доктор сказал, что она скоро отойдёт. Если так и будет – тем лучше для вас, тем хуже для меня. Но если это продлится до завтра или ещё дольше – тем хуже для вас, тем лучше для меня!
Удивлённая сиделка смотрела на него. С ней никогда ещё не торговались об умирающих. Она тоже колебалась и понимала, что рискует. Затем она заподозрила, что её хотят обмануть.
- Я ничего не могу ответить, прежде чем не увижу вашу мать, - сказала она.
- Пойдёмте, посмотрим.
Она вытерла руки и последовала за ним.
По дороге они не разговаривали. Она шла спешным шагом, а он вытягивал шаг, так как должен был постоянно переступать через ручейки.
Коровы, лежащие на лугах и утомлённые жарой, тяжело поднимали головы и испускали тихое мычание к этим двум людям, прося свежей травы.
Приблизившись к дому, Оноре Бонтан пробормотал:
- А если она уже того?
И в его голосе прозвучало неосознанное желание.
Но старуха была жива. Она лежала на спине на своём ложе, её руки покоились на фиолетовом одеяле. Это были ужасно тощие, узловатые руки, похожие на странных животных, на крабов, обезображенные ревматизмом, усталостью и работами, которые ей приходилось выполнять.
Рапе приблизилась к кровати и посмотрела на умирающую. Она пощупала ей пульс, грудь, послушала дыхание, задала ей вопросы, чтобы услышать, как она говорит, затем ещё долго посмотрела на неё и, наконец, вышла с Оноре. Её мнение сложилось. Старуха не умрёт этой ночью. Крестьянин спросил:
- Ну что?
Сиделка ответила:
- Это продлится 2 дня; может быть, 3. Вы даёте мне 6 франков, включая все расходы.
Он воскликнул:
- 6 франков?! Вы что, из ума выжили? Говорю вам, она не протянет больше 6 часов!
Они долго ожесточённо спорили. Так как сиделка собиралась уйти, так как время шло, так как хлеб сам собой не сжался бы, он решился, наконец:
- Хорошо, 6 франков за всё.
- Решено, 6 франков.
И он вышел широкими шагами, направляясь к своему жнивью.
Сиделка вернулась в дом.
Она принесла с собой работу, так как при умирающих и покойниках постоянно работала то для себя самой, то для нанявших её семей, увеличивая, таким образом, свои доходы.
Вдруг она спросила:
- Вас хоть причастили, мамаша Бонтан?
Крестьянка сделала отрицательный знак головой, и Рапе, которая была набожна, живо вскочила:
- Боже мой, да разве это возможно? Я сейчас же приведу господина кюре.
И она поспешила к дому священника, да так быстро, что мальчишки, сидевшие на площади, подумали, что случилось какое-то несчастье, когда увидели, как она бежит.
Священник вскоре пришёл. Перед ним шёл мальчик из хора с колокольчиком, который звонил, чтобы объявить о приходе Бога в жаркую спокойную деревню. Мужчины, работавшие вдалеке, снимали свои большие шляпы и оставались неподвижно, пока белый стихарь не скрывался за фермой, женщины, собиравшие колосья, разгибались, чтобы осенить себя крестом, чёрные испуганные куры бегали вдоль канав до своих хорошо знакомых ям, где скрывались, а один жеребёнок, привязанный на лугу, при виде стихаря начал крутиться волчком, натягивая верёвку и испуская ржание. Мальчик из хора в красной юбке шёл быстро, а кюре, склонив голову, увенчанную квадратной шапочкой, на бок, следовал за ним, бормоча молитвы. Рапе шла сзади, согнувшись надвое, словно собиралась пасть ниц, и сцепив руки как в церкви.
Оноре видел издали, как они проходят. Он спросил:
- Куда идёт наш кюре?
Служка ответил:
- К твоей матери, несчастный!
Крестьянин не удивился:
- Это хорошо.
И вернулся к своей работе.
Мамаша Бонтан исповедалась, получила отпущение грехов и причастие, и священник ушёл, оставив двух женщин в жаркой каморке.
Тогда Рапе принялась смотреть на умирающую и прикидывать, долго ли это продлится.
День клонился к закату. Свежий воздух врывался в дом, трепал изображение Эпиналя, прикреплённое к стене двумя гвоздями, а занавески на окне, некогда белые, а теперь жёлтые и засиженные мухами, казалось, вот-вот улетят, как душа старухи.
Она лежала неподвижно, с открытыми глазами и, казалось, с безразличием относилась к скорой смерти, которая всё медлила. Её короткое дыхание со свистом вырывалось из сжатого горла. Она скоро умрёт, и никто, по крайней мере, не будет осуждать её за её жизнь.
Когда настала ночь, вернулся Оноре. Приблизившись к кровати, он увидел, что мать ещё жива, и спросил:
- Как дела?
Этот вопрос он задавал в прошлом, когда мать болела.
Затем он отпустил Рапе, скомандовав:
- Завтра, в 5 часов.
Она ответила:
- Да.
Действительно, она пришла на заре.
Оноре, прежде чем уйти на ниву, ел суп, который приготовил сам.
Сиделка спросила:
- Ну что, ваша мать отошла?
Он ответил, хитро кося глазом:
- Ей скорее лучше.
И ушёл.
Рапе в беспокойстве подошла к агонизирующей, которая оставалась в прежнем состоянии: с открытыми глазами, сжав одеяло.
И сиделка поняла, что это может длиться 2 дня, 4 дня, неделю, и страх сжал её жадное сердце, тогда как в ней поднималась ярость против этого прохвоста, который обманул её, и этой женщины, которая не умирала.
Тем не менее, она принялась за работу и ждала, не сводя глаз с морщинистого лица мамаши Бонтан.
Оноре вернулся на обед. Он казался довольным, почти насмешливым, затем вновь ушёл. Решительно, он уберёт весь хлеб по этой прекрасной погоде.
Рапе выходила из себя. Каждая истекшая минута казалась ей украденным временем, украденными деньгами. У неё было безумное желание схватить за горло эту упрямицу и лёгким нажатием пальцев  остановить короткое дыхание, которое воровало у неё время и деньги.
Затем она поняла, что это грозило последствиями. Другая мысль пришла ей в голову, и она подошла к кровати.
Она спросила:
- Вы уже видели дьявола?
Мамаша Бонтан прошептала:
- Нет.
Тогда сиделка начала болтать, устрашая ослабевшую душу умирающей.
Она говорила, что за несколько минут до смерти к умирающим приходит дьявол. У него метла в руке, котелок на голове, и он страшно кричит. Когда видишь его – это конец, смерть придёт через несколько мгновений. И она перечислила всех, к кому дьявол являлся при ней за этот год: Жозефина Луазель, Евлалия Ратье, Софи Падагно, Серафина Гроспье.
Взволнованная мамаша Бонтан шевелила руками и пыталась повернуть голову, чтобы посмотреть вглубь комнаты.
Внезапно Рапе отошла от кровати. Она взяла из шкафа простынь и завернулась в неё, надела на голову чугунок, 3 ножки которого торчали, как 3 рога, взяла в правую руку метлу, а в левую – пилу и подбросила её, чтобы та, упав, задребезжала.
Действительно, падение пилы произвело ужасный шум. Тогда, взгромоздившись на стул, сиделка приподняла полог кровати и появилась, испуская пронзительные крики в чугунок, который скрывал её лицо, жестикулируя, махая метлой, как дьявол в кукольном театре, перед едва живой крестьянкой.
С отчаянным сумасшедшим взглядом старуха сделала нечеловеческое усилие, чтобы встать и убежать. Ей даже удалось оторвать от кровати плечи и грудь. Затем она упала вновь с глубоким вздохом. Всё было кончено.
Рапе спокойно вернула все вещи по местам: метлу – в угол, простынь – в шкаф, чугунок – в печь, пилу – на полку, стул – к стене. Затем она профессиональным жестом закрыла огромные глаза покойницы, поставила на кровать тарелку, налила в неё святой воды, окунула в неё пучок прутьев, висящий над комодом, и, встав на колени, начала увлечённо читать молитвы на исход души, которые знала наизусть.
Когда вечером вернулся Оноре, он увидел её молящейся и тут же подсчитал, что она выиграла у него 20 су, так как провела со старухой всего 3 дня и 1 ночь, что составляло 5 франков, а не 6, которые он ей заплатил.

5 августа 1886
(переведено 18-19 июля 2016)