19. 07. 2016 Переработка

Я зависим от вечерних прогулок по городу. В разные поры года, при любой погоде и при любом состоянии духа какая-то сила тянет меня за нервные окончания, вызывает легкую щекотку в области затылка и постепенно стесняет грудь, пока я все-таки не оденусь и не покину свой душный, маленький дом. Я так и не понял, что же вызывает и поддерживает такую стойкую зависимость. Что-то необходимо моей натуре в темнеющих проемах арок, в опустевших парках и в дымке древесного угля, которым еще отапливают старые дома… Этот город мал. Обычно я могу пройти его поперек за час-полтора. Только под открытым небом и среди обветшалой штукатурки стен я начинаю спокойно дышать.


Сегодня утром на работе я узнал, что восстановили прежнюю железнодорожную станцию, а новую закрыли на ремонт. Уже тогда я осознал как будет выглядеть мой вечерний маршрут. То самое, столетнее здание вокзала — его наконец-то можно будет осмотреть вблизи, войти внутрь. Это последняя черта города, за которой вдаль тянутся рельсы и простираются густые леса. Хотя границы города Осина не имеют физических ограждений, все прекрасно знают, вплоть до метра, где он заканчивается и начинается другой мир. Подобный нашему, но все равно чужой. Мир, не подчиняющийся законам и традициям города. Вероятно поэтому наш почтенный мэр, вопреки предписаниям председателя области, отказался распускать дружину, осуществляющую надзор пограничных областей — этим он выразил волю горожан. Конечно, мы не хотим изолироваться от других, — уверен, — столь же достойных поселений, но мы должны быть в курсе, кто и зачем прибыл к нам. Так было издревле, и может вследствие нашей высокой осведомленности и уверенности в защите, здесь никогда не закрывают двери на замок.

Во второй половине дня разгулялась гроза. Я сидел у окна и просил ее уйти. Столь обильные осадки испортили бы впечатления от моей прогулки — ведь оставаться дома я, так или иначе, был не в силах… К счастью, теплые весенние ливни не длятся долго. Капли дождя стучали по подоконнику все реже и наконец эта дробь утихла.

Я шел по брусчатке, осторожно огибая лужи в низинах и наслаждаясь запахом мокрой пыли. Дождь еще слабо моросил, но это не мешало мне. Влажность ощущалась повсюду. В почерневших клубах, на обвисших от воды вывесках, в сыром дыхании подвальных вентиляционных решеток и разрисованных подворотен. Особый запах городского прения — немного извести, немного печного аромата, немного тины из глубины сточных отверстий.

Вот и отделение стражников. Понятия не имею, как давно было построено сие угрюмое одноэтажное строение с кирпичной трубой над крышей и облезшей черепичной крышей. Поодаль находился широкий проезд и шлагбаум. Дальше нет города. Можно сколь угодно описывать красоты центральной площади, рассуждать о шике бутиков и вкусе пирожных в элитных кофейнях, однако каждый горожанин будет помнить, что Осина держится не на красоте архитектурных изысков, аристократичности публики и роскоши лавочек, а вот на таких нехитрых и суровых точках защиты… Я подошел чуть ближе к светящемуся окну, и сквозь открытую форточку уловил разговор двух мужчин. Очевидно, один из них был пониже рангом. Он много говорил и часто божился, в то время как второй в основном слушал и иногда задавал уточняющие вопросы. Младший сетовал: «…с тех пор, как сократили численность нашего отряда, мы не можем отслеживать все проблемные полосы. Видимо потому м-м… неизвестный и проник за черту. Ей богу, знали бы что за зверь — наповал бы стреляли. Утром Павел следы обнаружил. Кто различит силуэт в ночи? Нашей вины нет по правде. Чего таить, гражданин капрал, без собак мы уже два года, мы просили, но… только и слышим, что бюджет на исходе. На пост бы хоть двух овчарок, таких как на северо-западном. Да, гражданин капрал, я читал газеты. У всех, на кого он нападал, были замечены следы уколов медицинской иглой. Как показали обследования, никаких инъекций он не делал, лишь брал кровь».

Я чувствовал себя ребенком, случайно подслушавшим разговор двух взрослых о нависшей опасности для них и их подопечных. Уж они-то, наш оплот, всегда знают, что делать. Сейчас, правда, голос рассказчика звучал как-то растерянно. Будто было это не служебное донесение, а беседа двух видавших виды охотников, пораженных ловкостью таинственного зверя. Впору самим тревожиться, не вышел ли хищник на охоту… Дуновение прохладного ветра смазало в едином гуле последние слова стражника. Над моей шляпой блеснули две пуговицы военного рукава. — Думаю, хватит проветривать, Роберт. Промозгло. — И деревянные створки закрылись. Теперь я был наедине с улицей… Снова капли дождя да лоснящаяся в свете фонарных огней мостовая. Пустынно. Ни одного прохожего. Узкий переход. Остатки дождя, сбегая с кровель приземистых, по большей части слабо заселенных построек, били о камни по обе стороны от меня. На окраинах вечно царит покой. Разве что днем соседи на публику поругаются дабы не скучать, или ночью кошки концерт устроят. Ныне жизнь квартала дремала. Звуки рождались благодаря осадкам и порывам ветра. Воздух завихрялся на перекрестках, под днищами телег, у столбов афиш… Он ласкался точно кошка у моих ног, толкал в спину. Я силился разобрать его шепот — порою отчетливый, принадлежащий определенному человеку. Все четче и четче, с промежутками между словами и предложениями. Кто-то неустанно взывал ко мне. Живая и одновременно мертвая речь. Убеждая себя в абсурдности происходящего, я гаркнул: «Эй! Кто тут есть? Ау!» Шепот прекратился. Я ожидал совсем иного результата — ни вода, ни ветер не реагируют на возгласы. Худшим могло быть предположение о собственном сумасшествии. На всякий случай я оглянулся еще раз, изучил выступающие из полумрака детали местности — серой и прелой. — Стало быть, из отводной канавы журчало. Пора возвращаться. — Я бодро зашагал вперед.

Пускай прогулка и затянулась, к ее завершению я улыбался. Подумать только, как много нас, чудаков заслуживает пристального внимания. Чужой, чьи следы находят полицейские собаки возле невредимых, не считая легкой ранки от укола, без признаков заражения и отравления, вызывает больше волнений, чем сапожник Марьян, преследующий проституток с ножом или судья Цезари, берущий взятки и отправляющий невинных за решетку. Мы снисходительны к тем, кого знаем. Нас мало тревожат открытые злодеи, а некий, видимо, помешанный врач или ученый, собирающий кровь для исследований, уже наречен монстром. В молодости и я был небезгрешен. Насколько нравственными являлись мои вторжения в личную жизнь знакомых, кражи писем из ящиков, провокации, при помощи которых удавалось выявить скрытые черты их характеров? Кровь в пробирках или под стеклом микроскопа — сущий пустяк в сравнении с трактатами о душах на страницах тетрадей, коими завалены верхние полки моего шкафа над кроватью. Я доставал образцы посерьезней, и мог бы воспользоваться накопленным в самых чудовищных целях. В настоящее время я приношу пользу. Мой необычный опыт помогает в лечении душевнобольных.

Часы пробили полночь, это единственный звук, который отправил меня в пучину сна. Когда проснулся, было так же темно. Со двора доносился лай собаки. На будильнике 4:25. Мне не привыкать пробуждаться рано. Это даже хорошо; есть запас времени, чтобы настроиться на будничный день, принять душ, приготовить пышный завтрак и посмаковать кофе за чтением вчерашней газеты. Люблю уют, а еще больше размеренность. Как и предполагал, в газете не нашлось упоминаний о нападениях человека со шприцем. Поскольку в печати нашего города пишут о всяких мелочах, данное дело к ним не относилось. Наверняка поступило указание «не давать лишних поводов для паники». Я свернул газету в рулон, встал, и после нескольких неудачных попыток, прибил ею муху на подоконнике. Хоть какой-то толк от этих изданий. На работе мне предстояло разделять чужие беды.

До обеда посетителей было мало. Две первые пациентки представляли классические случаи — паранойя, бред и навязчивые идеи. Наше знакомство длилось годами. Третья особа, тридцати лет, не выглядела больной, пусть и жаловалась на характерные признаки. Ее случай заставил меня содрогнуться; блуждающий взгляд сосредоточился на даме. Бледные, пересохшие губы по ту сторону стола лепетали:

— Оно началось недавно. Понимаете, как зов. Меня подзывали шепотом, но я не видела, кто и откуда. Шептали достаточно громко. Тогда я думала, что здорова, просто кто-то шутит. Дети, у них есть такие игры, понимаете, звать взрослого и прятаться. Потом выскакивают и просят денег. Доктор! Отныне шепот сопровождает меня везде. Он приглашает на испытание. Какое? Мне страшно за семью, за ребенка. Муж направил к вам, так как вы помогли его двоюродной сестре. Выписали правильные лекарства. Скажите…

— Пока скажите вы. На вас нападали? Вспомните.

— Нет. Но какое это имеет отношение к…

— Вы правы. Простите.

Разговорившись с женщиной, я пришел к выводу, что у нее нет нарушений психики. Чутье и знания подтверждали догадку о иной природе ее переживаний. Похоже, Юлия действительно что-то слышала извне. Ради порядка я назначил ей успокоительные настои на травах, тотчас же решив, что буду принимать их и сам. На лице дамы отразилось разочарование. Она нервно сжала свою сумочку, побагровела, и буркнула:

— То есть понятно, как вы лечите пациентов.

— Постойте. Мне нужно задать вам еще несколько вопросов.

— Не могу задерживать очередь, там к вам еще столько страждущих. Поищу другую клинику.

— Я хотел уточнить, где именн…

— Всего доброго.

Дама выскочила из кабинета, хлопнув дверью. Я помчался вдогонку. — Юлия! Прошу вас! Это важнее, чем вы думаете! Хугх.. — Приступ кашля мешал кричать, — вот они, радости заядлого курильщика, — ноги несли по лестнице вниз, минуя удивленных встречных. — Поверьть… Кх… Вы зря ищете лекаря… Кха-хр… Юлия! — Она бежала так, словно спасалась от грабителя. Мой халат развевался на ветру. Проезжая часть, поворот, двор заброшенного особняка… Тупик. Я остановился, переводя дыхание и сплевывая жижу изо рта. Женщина прижалась к забору и в ужасе таращилась на мою согнутую в три погибели фигуру. — Ничего плохого вам я не с… Ах-кхах! — Берегитесь, доктор! — Донесся ее ответный крик, прежде чем я ощутил удар по шее. Я падал, понимая, что не могу привести в движение суставы. Не получалось изогнуть и спину в полете. Бетонные плитки тротуара в мгновение ока заслонили свет. Раздался звон, — мои очки, — теплой лужицей обволокло щеку.

Одним движением меня перевернули на бок и так оставили лежать. Стало проще дышать. Через паутину стекла с красными разводами виднелись отдаляющиеся ботинки, затем - темные брюки и кожаная жилетка на белой рубахе незнакомца - эта одежда не очень подходила мощной, немного сгорбленной фигуре. Левая кисть  верзилы сжимала бурый саквояж. Он неспешно, развалисто направлялся к Юлии, которая отчаянно звала на помощь. Спустя минуту его спина скрыла тельце женщины. Он поставил ношу на землю, чуть помешкал. — Пожалуйста! Заберите сумочку, там есть небольшая сумма. — Молила дама. — Не трогайте меня. — Белоснежная рука поднялась над ней и тут же опустилась, ударяя ребром ладони в область шеи. Юлия рухнула. Наши взгляды пересеклись. И без медицинской школы стало ясно: мы парализованы.

— Смотри — приговаривал незнакомец, волоча ее за ногу через весь двор ко мне. — Я покажу как это делается. — В его ровном баритоне отсутствовали эмоции. — Кровь берется по-разному. У некоторых из вены, некоторым достаточно надрезать ткань и подождать, пока стечет немного. Все зависит от личности. Какой человек, такая и кровь требуется. — Я пытался ему ответить, однако язык едва ворочался. Сборщик произнес успокаивающе: — Тебе тяжеловато говорить, не трать силы понапрасну. Я осваиваюсь в вашем городке. Здесь уютно. А то, что население надо перерабатывать, дело поправимое. — Он уставился на меня точечными зрачками на фоне почти бесцветных радужек:

— Как зовут-то?

— М… Михал… — впервые в жизни собственное имя я выговорил с трудом.

— А меня Мартин. Будем знакомы.

— Так… что ты… перера… баты…

Мартин проигнорировал мои усилия. Он молча подтащил обездвиженную Юлию так, чтобы ее лицо находилось напротив моего. Девушка была бледной. Если бы не живые, судорожно дергающиеся ресницы, ее можно было бы принять за труп. Мне тоже приходилось постоянно моргать, ибо густая влага из пореза под бровью продолжала заливать веко и капать на бетон. Сверху прозвучал известный каждому медику шелест резины — Мартин натягивал резиновые перчатки. В поле моего зрения оказалась часть открытого саквояжа — туда погрузилась рука в перчатке, а после вынырнула со шприцем и набором игл. — Насчет переработки… — Принялся пояснять монотонный голос — У меня индивидуальный подход. Не все способны оценить. Из тех, кто переносит процедуру, разумеется. Впрочем, я стараюсь, чтобы после курса вы могли получить заслуженную жизнь. Вот знаешь, Михал, мы в определенном смысле коллеги. — Он пошлепал упаковкой из-под иглы по воротнику моего халата. — Жаль, ты топчешься на месте. Вижу в тебе исследователя, но где твоя практика? Кого ты переделал? Ее, к примеру, смог? — Большой и указательный пальцы под слоем молочной резины коснулись переносицы Юлии. — Правый или левый? Полагаю, лучше правый, давление повыше. — С этими словами сборщик раздвинул веки ее правого глаза и вонзил иглу в центр расширившегося от страха зрачка. В стеклянный цилиндр поползла темная жидкость. — Чего ты бормочешь, Михал? Я делаю свою работу. Судьба указала способ взятия твоей крови. Достаточно вынуть осколок из брови — сам нальешь.

Провал в потоке. Приземление на дно. Наполненность. Холод. Очень холодно. Тусклая лампа под потолком освещала замкнутое пространство. Я теснился внутри колбы. Кровь была моей сущностью. Иней покрывал стенки. На деревянных подставках вокруг располагались другие колбы с содержимым различных оттенков красного. Они как будто дышали. Хотелось сильно испугаться, но чувства остались где-то снаружи. Зато являлись картины охоты: я видел очами летучей мыши пойманных людей. Временами их кожу рассекал скальпель и жизни сочились из ран, попадая в сосуд; тонкие металлические стерженьки впивались в плечи, артерии, глаза и сердца. Иногда массивная дверь отворялась, показывая фигуру в жилетке. Час от часу колб становилось больше. Мартин не только приносил новые пробы, но и порою забирал старые, вероятно, для изучения. По прошествии бесконечно долгих часов или дней очередь дошла до меня. Уже там, на столе, под ослепительным светом я растекся по стеклам и капиллярам. Что-то происходило с моими клетками, я менял цвет и густел. Все мои частицы воспринимали его речь: — Я не ошибся. У нас много схожего. — Звучало отовсюду — Ты проделал важную работу… Будь добрым доктором, поделись. Кровь не в состоянии передать тот научный багаж. Посему я воспользуюсь твоими ключами и заберу дневники. В награду ты останешься прежним. Не обретешь, в отличие от других, счастья. Того, что нужно большинству — управляемого извне. Останешься без веры и зависимости. Глянь. — Палец в перчатке указал на ампулы с именами. — Каждому достанется особо подобранная инъекция. Кандалы для нейронов… Вершина моего творчества. Поймешь по результатам. Ступай, коллега. Увидимся в конце пути.

Я промывал очки с разбитой линзой под колонкой возле ратуши. Из трубы несло тиной. Пару пригоршней воды на лоб. Резкая боль. К ногам слетел грязный пластырь. Судя по халату, я не менял его неделю. Тело плохо подчинялось. Но это было мое тело. В нем был я. Прибежав к дому, я заметил, что он пылает. Пожарники направляли бесполезные струи на остов, занятый огнем. Шум пламени напоминал шепот: «Какой человек, такая и кровь».

Окраины города. Шлагбаум. Табличка с перечеркнутой надписью «Осина».