Разговор перед выставкой

Художник приглашен к высокому лицу, большой политик.
По совместительству важный чин, конечно, рисовать портрет. Разве это не признание, художник тут же заключает договор, два высоких уровня. И вскоре уже шагает на встречу, понятно, место встречи этой изменить нельзя, кабинет того, неназванного лица.
Входит, что видит, полумрак, что слышит, тишина.
Полумрак его принимает, тишина окружает. Огромный зал, окна в тяжелых шторах, это приемная. Ковер, кресла, стеклянный абажур, кто-то позаботился о минимуме уюта, бывает и такой уют, в сумерках. Но все это мимоходом, сразу же в кабинет, ждут, теперь, собственно кабинет, там человек хорошего роста. Прочее, слишком неинтересно. Хозяин, видимо, готовился. С места – в карьер, об искусстве, но художники у него не русские, только французские. Имена, одно за другим, действительно имена. Нужна оценка, нужен фон, основание, которое позволило бы вынести такие исторические оценки. Разве там что-нибудь есть, вы о ком? Знаменитая Свобода, ну да, которая ведет народ. Кто там, какой странный тип в цилиндре, рядом юнец, если не сказать резче, с двумя пистолетами. Над ними некая дама, списанная из античности, может выписанная, может и так. Это что, революция, больше похоже на анекдот, иногда романтика одевается в анекдотические одежды. Революции нет, а что есть? следует шаг в сторону, к другой картине, посмотрите. Художник оборачивается, стеклянные дверки, книжные ряды, какие-то ленты, действительно, есть на что посмотреть. Высокая торжественность, строгий обряд, каждый участник проникся, чем? Да здесь полная бессмыслица, вот что мы видим. Художник напрягается, сейчас последует главное. Были революции, и будут. Было, есть и будет искусство. Условно говоря, на одной стороне, или тропе, революция. На другой, искусство. Их соединение еще не дано, не сделано, не найдено. Если на грешной земле, вернее, по грешной земле революция уже шествует?
Не сделать ли революцию в искусстве.
Форма, это ваше дело, ищите, соединяйте, или вовсе взрывайте. Но человеческая революция, или больше, человеческая стихия, которая смела все прежние политические формы, кто ее отобразил. На полотнах нищета, как! неужели нищета революции. И не надейтесь, нищета искусства. Стихия, а как же приемная, перед ней длинные коридоры. И на каждом повороте подтянутые часовые. Проверяют пропуска, в их неумолимой бесстрастности – неумолимость вечного порядка.
…
Какая тут стихия, не говоря уже о людях в очках.
Вы о тех очках, в которых искажается жизнь. Если не жизнь, то история. Если не история, хотя бы будущее. Впрочем, что касается будущего, это уже обязательно. А кроме часовых, ничего не заметили, ну, телефоны, мундиры. Вы же в военной конторе, верно, карты, много больших карт. На них много красных линий, так легко простреливать сотни километров, одно движение руки, и первая часть уже на западной границе, скажем, на Дунае.  Намек, на запорожца, который однажды уже побывал за Дунаем. Лучше бы на Висле, большая такая речка, не зря ее пометили, чем приглянулась? Самое подходящее место, конечно, для встречи. Мы же с вами сейчас говорим о будущем. Вот я и предлагаю назвать так вашу будущую картину, встреча на Висле, не хотите взяться, можете даже побывать на натуре. Вас влекут портреты. Да-да, я видел ваши иллюстрации. Знаю-знаю, сейчас популярна книга о ваших портретах. А вы слышали о моих книгах, наверное, читали статьи, по крайней мере, некоторые из них. Выходит, мы уже знакомы, можно сказать, мы – старые знакомые, присядем.
…
Художник выходит, хозяин не прост.
Обычный, хотя и хорошего роста человек постепенно становится историческим персонажем. Более того, делает все от него зависящее, чтобы стать таким персонажем. Мысли обрываются, к нему подходит адъютант, как-то очень легко подходит, щеголеватый, подтянутый, я вас провожу. Художник напрягается, как же это было. Ведь это случилось каких-то полчаса назад. Ах, да, когда он входил в приемную, к нему тоже подошел адъютант, их тут несколько человек. Он сказал, можете пройти, и что-то еще добавил.
Как это было, князь Андрей был подведен к двери, дежурный шепот,
направо, к окну.
А вот теперь он, обычный художник, его, как и князя, тоже подвели к двери. И вполголоса, по сути, тем же шепотом, сказали налево, к окну. Пятьдесят лет, стихия, революция, зачем? Чтобы услышать тот же шепот, и пойти к тем же окнам. И только затем, чтобы подойти с другой стороны.