Новый цикл стихов. Майданек

М. Жиглова
Майданек
1.
Шестнадцать лет я провела в постели.
Шестнадцать лет я провела в аду.
Просыпались недели и метели –
И что же я? Я к чорту не пойду?
Просыпались, как снег, и прозвенели
Метели яблонь в маленьком саду,
А я – не знаю, или не хотели
Гулять со львенком в райском во саду
Мои учителя? И рифмы просят
Чего-то большего, и вот опять вперед
Несет меня река. И вновь – «уносит
Частицы» мира – снова недолет.

2.
Я – трезвый, взрослый человек.
Мне сорок восемь лет.
А время продолжает бег,
Твердит, что бога нет.
И я не знаю, кто куда
И вовсе держит путь,
И всё – такая ерунда,
И бога нет – не суть.
Идти по своему пути?
В сто лет назад уйду
И буду гроб, и буду – Ты,
Наверное, в аду.
Я в дом из-за угла вхожу,
И входит, как всегда,
На вид прекрасная беда,
Которой дорожу.
Беда дороже жизни мне,
А если жизни нет?
Любовь в любви, бредем в бреду.
Пока что этот свет.
И, ноги бледные сведя,
Красив, как купорос,
И зеленью покрыт, светя,
Мой дуб уже подрос.
Я не болтаюсь на суку,
И славы – бога нет –
С тщеславьем справиться могу –
Я старенький поэт.
И рифмы щелкает смычок,
И нет ведь ей конца.
Позер, фразер, бретер – не смог?
Воды не пить с лица.
Я некрасивая иду,
Красива – в двадцать лет –
Была ль? Я в райском во саду,
И львеныши, поэт.

3.
Мутно хрукает папаша
Прямо в ледяную синь,
И, поевши манной каши,
Залезает в лимузин.
А отец его был капо,
И в немецких лагерях
Он отряс с себя на лапах
Русских, поляков, бродяг.
Он с зарею бил евреев,
Бог откуда? – Бога нет.
Я с тобою озверею,
Старый признаешь сюжет?
Это не сюжеты в лицах,
Это истина, поляк.
Как Майданек мне приснится
Без тебя, скажите, как?
И веселой старой полькой
Катится его жена.
Он назвал дочурку Олькой,
Ведь она не сожжена.

4.
Пастернаковская «накипь» на душе.
Едет конь по пороше, по пороше.
Как пороша-то – Прасковья хороша!
Отчего болит моя душа?
Сыпет беленький холодненький снежок.
Отчего грустишь, скажи, дружок?
- Я не буду ни богат, ни знаменит,
- отвечает, только дудочка звенит.
Гой-еси, не любишь никого,
Разве можно любить бога одного?
Вот Прасковья влюблена, да и молчит,
Любит Ваню, прямо ноченьки не спит.
Ехал Ваня по порОше-порОше,
Только звон синел в малиновой душе,
Но Прасковья только ликом не краса,
Только рыжая кудрявая коса.
Что не любишь, Ванька, никого?
- Я красивый, люблю бога одного,
А монахине не воду пить с лица,
Только рыжая – да смертная – коса.

Статуэтки
У фарфоровой пастушки –
Не любовь, а ерунда.
Фавна ушки на макушке –
Вот и он пришел сюда.
Она с миленьким Андрюшкой
Распрощалась навсегда –
Тут счастливые Петрушки,
Здесь – любовь и красота.
И мазурку не плясали ль
Мы сегодня три часа?
- Но у Времени с Часами
Очень острая коса.
**
Ты посмотри, как вышло просто:
Я – девочка из девяностых,
Из первой сотни, может быть,
И говорю: «Куда ж нам плыть?»
Мы ели сныть, как Серафим,
Мы пили спирт, и Аполлон
Сиял «над небом голубым»,
И возвышался царский трон.
Он был палач, там был палач,
Концлагерь, битвы и фашист.
- Не тронь меня! – А ты – не плачь.
Как воздух судьбоносно чист.
И вот, не взвесив на весах
Молитвы, душу, бога, честь,
Уходим в беспокойный прах,
О да – всего не перечесть.
И вдруг, не рассчитав минут,
Остановились все часы.
Я цезарь был. Ты, друг мой, - Брут.
Шекспир не лжет? И на весы
Столетий гири положив,
Бог узнает наш точный вес.
Мой Брут, какие витражи
В раю, в России. – Белый лес
И зыбь колышется песка,
Уходит в ночь моя строка,
И скрипка молвит: «До-диез».

***
Оборзела моя детка,
Оборзела Авочка.
Купим мы тебе конфетки
Да из-под прилавочка.

То ли русский, то ли жид
Мой коломенский мужик –
Он с коломенской верстою,
А я дома за тобою.

Стансы под Пасху

Никто не разбудит меня
От этой болезни смешной.
И вертится шар подо мной
И мальчик не сходит с коня,
И едет печальнейший граф
По имени (как там?) – Евграф,
И вертится шарик земной,
И нету любви у меня.
И в этой Шкатулке Резной -
Там кенарь летает, звеня
Крылами, в борьбе с Ледяной,
Со льдами и шумом тайги,
Мерцает мой шар записной,
И крутится шар голубой,
А мы ведь с тобою враги,
А Лета уходит в покой.
От этой болезни смешной
Ты старый, усталый, и я,
Как мальчик, не слажу с коня,
И вертится шар голубой –
Там едет карета; звеня
Бубенчиком, шут записной,
Ты радость и смерть прогоняй!…
И вечный рисунок земной –
Иголкой в исходищах вод:
Река Ахерон, Тигр, Евфрат,
Москва ли, Нева ли – я брод,
Любовь не имеет преград.
Вот так говорили со мной
Умильные рты ангелят.

На смерть поэта

В.В.

Скрежещет черная рука:
- Задравши нос, задравши нос,
Иди, покуда и пока
К земле ты не прирос, не врос
В гробы; стремнина из стремнин
Тебя охватит бытия,
А ты иди и вместе с Ним
Тверди: «Земля, мой друг, моя».
Вот родина, Отечество,
Вот мать, отец – ты выбирай
Свои, как бишь там, входы в рай,
Плевать на одиночество.
Ты плюй на все, жнивье коси,
Пока не трогает Рука,
У рыбки золотой проси,
Клянись, покуда и пока
Не встанет зло, не хватит рук
Креститься – ты перекрестись,
Тогда ты не умрешь. А вдруг
Умрешь? Иди, смотри, свисти
На каждом здешнем этаже,
Пока с тобой не станет вор.
Но на последнем вираже,
Поэт, жди выстрела в упор.
Когда отсчитывать минут
Уж некому, и секундант
Стоит, и жены вечно лгут,
И брат твой говорит: «Предам
Тебя костру, тебя и текст».
Как храм стоит, и жены мнут
Рубашки, платья, на хвосте
Коровьем – бант, и за тебя
Никто не выпьет, даже врач.
Пойми, никто не знал себя,
Пока не вышел к нам палач.

Русский крестьянин – убил жену, спалил дом, да и пошел в лес странником. Голь перекатная.
Я не очень длинная.
Пытка-то подлинная.
Каторга, Неглинная,
Степь да ночь.
Да Москва-Таганская,
Воля африканская,
Жить – как под лопатку нож,
Или под лопату – труп.
Едет Серафимочка,
Нет у Дуси семечек…
Быдло – вот кручиночка,
Не горит огарочек,
Поп Матвей помолится
На ските монашестем.
Тут осина колется,
С Троицей залатанной.
Царь залакированный
Едет – гроб покрашенный.
Едет – не мерещится,
Вот иуда – кованый
Все сапог мне видится,
Все кричат и мечутся
На кровати постланной,
Вместе с чертом крошечным
Выросли богатыми…
(Шамбала, 13 июля 2014 года)

Carpe Diem

Мы мчались к смерти. Кони на бегу
Остановились – больше не могу
Я гнать коней. И этот райский сад,
Что был уж виден, стал – как издалече.
Нам суждена таинственная встреча,
За коей – рай, нескорый и невечный,
Кто знает, Гамлет, что нам суждено?
И лес глядит в открытое окно,
И в тонкий ад – из игл Демокрита,
Из атомарных плоскостей вино
Прольется ли земных? И недалече
Карета, кони, земли – все одно.
И катится красавица. И с Крита
Брюллов приехал в гости всё равно.

Страшный призрак мурки
Ходит по стране,
Кланяется чорту
И его жене.
Родина постыла –
Знает вашу мать.
Я опять простыла –
Надо записать.

Сердце ретивое
Снова волком воет.

Водку пьют студенты,
Кушают икру.
Радуются менты:
«Завтра не умру».
И стоит химера
В Соборе Нотр-Дам.
Это – полувера
Лицемерных дам.
Это – полумеры,
Вера и Кавказ.
Не свинья, наверно -
Человек продаст
И стоит химера
В соборе Нотр-Дам.
Я тебе не верю,
Снова в морду дам…

Начало поэмы
Сердце дышит, как зашибленное
У шибздика шизанутого.
Ой, ты что такая пришибленная?
Любовь ведь дышит минутами.

Свеча пеньковая и пеньковый галстук.
Говори, не молчи.
Не пиши, говорят.
Мне говорят, не пиши.
Все зло от поэзии и книг, кричат.
Как кричат!
Белая церковь. Белая-белая
Душа моя из гроба восстает.
Что я наделала?
Что я наделала?
Россия живет; звонко поет
Гитара звонкая, но оркестр – адовый.
Душа научилась моя играть,
Но я тебя уже не радую.
В Радоницу будешь хоронить –
Умерла. Муза потрогала,
Как Маяковского.
Стихи не пиши! – Счет просрочен.
А сколько времени сейчас московского?

Я – поэт. Я не добит.
Я – недобиток советской эпохи.
Здравствуйте. Слушаете, пиит?
Слава Богу, мусорщик в дОхе
Пишет стихи и в дурке затих.
Сердце мое до боли расколото.
Я из Гете беру волшебство,
Хоть он филистер и ведьм били молотом.
Как на майдане, где ведьмы бегают,
И как в Вальпургиеву ночь,
Так за тобой след в след последуют,
Ты не чорт и не бог. Молча,
Как у Люськи кишка выпадывает,
Как евреи говорят «Shalom
Aleichem», так ты снова идешь с камнепадами,
Там, где идет и порча, и слом.
Вы не помолитесь. И я тоже
Вряд ли сегодня в церковь войду.
Но, когда я вижу больного прохожего,
Я не швыряю камнем, иду
Мимо.
04.11.14 – 11.06.16

Ты будешь есть овсянку
И кашку-макаронку
И по пути из банка
Получишь похоронку.
Худеешь – похудела уж,
На школьной вахте робя.
А ведь у Нинки тоже муж
Себя в Афгане гробил.


Гуляй, сила, гуляй, воля –
Махно-батька едет в поле.

Эра милосердия
С временем святым.
Отчего ты сердишься?
- Слава – разве дым?
От стыда глаза есть дым,
Что могу теперь?
Я не знаю, жив ли ты.
Запертая дверь.
И сломав осинушку,
Рухнула с сука.
Ты моя судьбинушка,
Ты моя тоска.
Мне теперь и горя нет –
Петр не берет
В рай, и в этом ста-ка-нЕ –
Не вино, а мед.
Вот и черный кот идет,
Все ему – слова.
Слава жмет, как смерть не жнет -
Как толпа, едва.


Ты гори, моя Москва,
Светом до зари.
Там, где революция,
Там и озари.
Ты гори, моя Сибирь,
Чадным огоньком.
Мирный дом – немилый дом…



Поздравление
Извините, дядя Вова,
Что сегодня не в ударе,
Потому что, дядя Вова,
В орденах и на пожаре

Прекрасней отражений зеркала,
И чище злата, и красней смарагда.
Ты босиком по полю не пошла,
Плебейская простая Эсмерадьда

Свинцовая гамма Камиля Коро.
Свинцовые капли на клавишах кошек
Промокших, усталый плеча поворот
И шеи, промокщие дерева мощи.
Промокший извозчик, стремясь в молоко
Дождя и деревьев, в туман уезжает.
И где-то два Солнца, весьма далеко,
Лучи через дождь, через небо бросают.
1988 года
Пока я все стихи слагала,
Меня сослали в Валаам.
Мой милый друг, не до Валгаллы
Хотя бы послали наших дам
Козырных из московской плоти –
Муз, что сегодня на земле
Резвятся, и домашний котик
Царит в окне. И звук в петле
Не гибнет, а опять мелькает.
Мелькает снова нота ля
И ре, и ми, и мир не знает
Шального сера соловья.

Сидели во тьме
Купец и купчиха.
Говорили тихо –
Какое было лихо….


Как нищенка ютится на краю
В лачуге бедной,
Так я стою,
Как на мели,
На краешке земли,
И, видит Бог, кажусь безвредной.

Снова звезды кричат: СОС на земле.
Кто в зиму земную врос,
Тот и будет на спасательном корабле,
Символ рода – как буква «ро»,
Сила венерина знака.
Потерян род и к нему ключи.
Если можешь, то не кричи.
Все – живое молчанье моей души,
Это дело бьется пока.
Если можешь сказать, то молчи и пиши,
Хоть во гробе, хоть на века.
Вот сосуд греховный – моя душа,
Есть простая душа и вервь
Голубиных детей, я опять тоща,
И опять через слово – Смерть.

Дщерь, иди, у тебя не будет родных,
Но дорога твоя долга.
Выбирать голубиных детей из книг –
Не ломайся. В ауле еще с ишака
Слазит мулла и лежит седло.
Вот и церковь. И все они – Рай.
Выбирай, куда едешь. И радость от общака
Этих текстов - садись, играй.
Выбираешь лиру свою напоказ?
Прорече тебе, лжец, пророк.
Ах, мулла, мулла, да иконостас –
Вот земля. И навеки – срок.

Иди. Как в горное стекло.
Иль в гроб намарципаненный,
Меня сегодня унесло
Как в голод – Марь-Ивановну.
Как в холода, в голодный год,
С линейкою натруженной
Гнедых коней, как в разворот
Из кружев заутюженный,
И, как в заснеженный февраль,
Когда уехать некуда,
Подправь «стояние», приправь –
Из пешехода – в Летова.
А в лете том, да и кругом
С сумою разукрашенной,
Кометы падают с хвостом
На ротик напомаженный.
О, это да! Кричит кларнет
И мчится перестройка,
И мира нет, и правды нет,
Все Русь летит, как тройка.
Иди. Гадание твое
Мне означает: «Нечего!»
Вот сено, пара муравьев
Ползет – что делать с вечера,
То и весь день. Овидий спит
На лавке прямо в пиниях,
И шанти, точно лев, лежит
На Петербургских линиях.