Молчаливый каннибализм

Что? Нет! Не здесь! Не сейчас! Никогда!

В воскресение будет праздник, он один единственный в году остальные просто не существуют.
Для нас их уже нет.
— Воскресенье?! Но ведь это не самое подходящее время!
Это он. Голос в моей голове. Я его обычно не слушаю, но сегодня он более назойлив и ехиден как никогда.
— Да, воскресенье! И придется с этим смириться, иначе снова будут допросы.
— Нет, нет я не согласен. В воскресенье будет плохая погода, да и лень мне.
— Придется
На улице была зима, шел снег. Опять депрессия, опять заключение самого себя в оболочку из радости небытия покоя за стенами.
— В воскресенье обещали бурю.
— Теплая одежда все еще осталась.
— Это плохо. Нужно меньше одежды. Уже моль появилась, нужно чтобы в доме моли не было.
Он был прав, моль летала и была не раз убита старой газетою. Иногда моль принимала причудливые очертания клякс, летающих в воздухе без всяческой поддержки со стороны, это иногда удивляло.
Неожиданно в мозгу возник другой вопрос, более волнующий интересный, но…
— В правом ухе глаз.
— Что?!
— В правом ухе глаз!
— Это еще что такое?
— Эфиморфное выражение. Ведь китайская медицина доказала чакры.
— Но причем тут ухо и глаз?
— При том что они находятся на расстоянии вытянутого пальца.
— Это бред. Замолчи.
Молчание дало новые силы для размышлений. Томные тягучие мысли растягивались как резина, как расплавленный сыр, как часы на одной из картин… как там это направление называется? Сюрреализм. Почти вся моя жизнь теперь сюрреализм замкнутого личностного пространства, которое захлебывается в попытках всхлопнуться как нейтронная звезда, превращаясь в черную дыру неопределенности.
— А может ты это я?
— Ты и так я. Чего тебе еще нужно? Верительной грамоты и подтверждения?
— Мне не нужно ничего. Я говорю уже так 28 лет.
— С кем говоришь?
— С тобой.
— Ты бредишь!
 — И ты тоже.
Пытаясь отвлечься взял книгу со стола и начал читать:
«Увеличение водяного покрова в крови обещает преобладание функции деструкции над индукцией, что ведет за собой когнитивное рассеивание небольшого количества синсетивного расстояния…»
— Что за книга такая? «Оптология». Я такую науку даже не знаю!
— Ты бредишь. Это не книга, а стул.
— Правда.
Стул, который был поднят был опущен на место, на пол.
Именно так и был закончен день. В остальное время в голову не приходило ничего существенного. Все время думалось о фруктах, их в доме было очень много, но они все сгнили.
— Нужно поесть, впереди долгая ночь.
— Позади короткий день.
— Впереди добрые намерения.
— Позади злые помыслы.
— Свежий ветер дует в спину
— Назад пути нет
— Ты в бреду…
Здесь пахло глубинной философией, мозги кипели. Они были почти готовы, осталось только посолить и поперчить. И подать под соусом карри.
— Ты опять думаешь о еде!
— О еде все думают.
— Но ты думаешь навязчиво!
— Замолчи!
Молчание.
Как оно приятно. Приятно, когда у тебя в голове только твои мысли и ничего больше.
Нет ни голоса, указывающего или рассказывающего что-то, ни навязчивых мыслей.
Все это происходит со мной уже много лет, этот голос стал уже знакомым и не таким чужим как в начале. Хотя изначально он пугал и мучал. Особенно по ночам.
— А если ты умрешь?
— Умрешь и ты
— Нет, я не умру
— Почему?
— А зачем мне умирать, вот ты умрешь, и я буду вместо тебя
— Может что-то другое скажешь?
— Тебе не приятно?
— Мне надоело
— Ты слишком близко принимаешь к сердцу мои слова
Раздался звонок. Звонил телефон. Я застыл над ним в ступоре и протянул руку. Рука оказалась на огромном расстоянии от меня и казалось, что целая вечность нужна мозгу чтобы пошевелить ею, я испугался и быстро взял трубку:
— Да.
— Здравствуйте! Как вы себя чувствуете?
— Пока нормально.
— Вы ужинали?
— Нет.
— Ну как— же так? Опять? Поужинайте пожалуйста, у вас в холодильнике есть еда, я вам оставила же.
— Спасибо, но я, кажется, не буду.
— Нет, поужинайте! Это нужно!
— Хорошо.
— Вы сегодня гуляли?
— Нет.
— Вы опять не выходили из дома, вам нужно побольше гулять, быть на людях!
— Я сегодня пишу.
— Что? О господи! Опять?
— Да.
— Вы часами сидите и пишите!
— Я знаю.
Трубка положилась сама собой, и я очутился за толстой, большой, синей тетрадью, уже исписанной наполовину.
— Что опять?
— Кто опять?
— Я исписал все ручки, надо их еще найти.
Но в доме ручек не осталось и пришлось писать огрызком карандаша.
Собственно, что я там писал я никогда не знал. Это писало оно. Заставляло постоянно писать и писать, а вот читать не давало.
Моргнул свет. За окном стемнело и вновь наступил новый день.
— Уже утро, ты сидишь тут уже сутки.
— Может быть. Я не могу без ручки, мне она необходима.
— У тебя есть карандаш.
— Он маленький. Я не пишу такими.
— Черная ножка куртки трескается.
— Ну и пусть…
Голова болела, хотелось спать, но голос пел песню о какой— то Молли:
«Ах милая Молли,
Принеси мне печенья…
Ах милая Молли
У меня день рожденье!»
Этот изматывающий голос постоянно ее пел и повторял строчку за строчкой.
— Прекрати! Прекрати немедленно!
— Тебе не нравится?
— Это ужасно!
— Луна всходит.
За окном вставала луна. Как огромный кусок сыра она выплывала из-за горизонта постепенно отхватывала своим светом все больше и больше пространства, поглощала его сантиметр за сантиметром, пока, наконец, не заслонила собой все.
Потом наступил сон.

Около 2009 год.