Похоронили

На похоронах всегда грустно. Это истина истин, спорить с которой абсолютно бессмысленно.  Грустно на похоронах даже тем, кто чистосердечно и от души никогда не питал к усопшему или усопшей тёплых чувств. Правда, грусть этих последних, "непитавших", весьма своеобразного характера и выражается она в мрачном томлении, повременно озаряемом всполохами надежды, что вот скоро уже закончится мука и можно будет стряхнуть с себя, наконец, тягостное настроение, навеянное траурной церемонией.
На похоронах Василия Петровича Томлина всецело царило то самое мрачное томление, далёкое от истинной скорби. Не смотря на то, что поначалу действо разворачивалось с подобающим случаю трагизмом, и юная вдова почившего Василия Петровича усердно источала слёзы, всё выглядело фальшиво и неискренне. Гости старательно напускали на себя траурный вид, двигались замедленно, говорили почтительным полушёпотом – ничего не помогало: всё равно не похоже было, чтобы кто-то искренне скорбел по ушедшему товарищу. Впрочем, настоящих товарищей в жизни Томлина не было,  были только подчинённые и увлечение последних лет – молодая жена из какого-то провинциального Далёкинска, перебравшаяся к богатому благодетелю мужу вместе со своей суровой мамашей. Мамаша, кстати, и сейчас находилась рядом со своей неожиданно овдовевшей дочуркой и являлась для всех томящихся образцом театрализованной и почти добродетельной скорби.
Томлин был большим начальником – не в смысле «хорошим», а просто «большим» - и вся его жизнь так или иначе крутилась вокруг работы. Никто не знал, были ли у него родственники, а некоторые особо вдумчивые товарищи даже усматривали в его неуёмном гневливом нраве следы тяжёлого (быть может, сиротского) детства. Ну и конечно же густо обволакивала эту тему тьма всевозможные домыслов, слухов и предположений, не имевших под собой ничего, кроме желания отдельных субъектов снискать минутную популярность среди якобы менее просвещённых коллег. Теперь же, на похоронах, всем стало ясно, что, похоже, правы всё же оказались те, кто настаивал на сиротском детстве Томлина, потому как кроме двух десятков подчинённых и молодой вдовы с её мамашей никто не пришёл простится с бренным телом Василия Петровича. Впрочем, нет, был ещё один никому не известный мрачный человек с бородой и в очках, который назойливо тёрся между собравшихся, но ни с кем не знакомился и даже не заговаривал. По общему никем не высказанному вслух убеждению, человек этот был простым бродягой, не имевшим к покойному ровным счётом никакого отношения и пришедшим на похороны в надежде выпить и закусить за счёт скорбящих. В виду того факта, что на деле счётов за выпивку и закуску скорбящим никто не предъявлял, присутствие этого типа всем было глубоко безразлично. Разве что тёща покойного пару раз зыркнула на проходимца недобрым взглядом, но ничего таким образом не добившись, в итоге, тем только и ограничилась.
Прощание с покойным проходило в несколько непривычном для среднего российского человека формате: и собрались в большом зале, специально арендованном по такому случаю; и обставлено всё было как-то по-киношному: закрытый гроб на постаменте, венки, огромная фотография, перехваченная траурной лентой, и даже специальная кафедра для тех, кто изъявит желание высказаться. Так, дескать, завещал проститься с ним сам почивший, когда, разумеется, почившим ещё не был. В дальнем от постамента с гробом углу в фуршетном формате был накрыт небольшой стол, который закусками не изобиловал, зато щедро был утыкан одноразовыми стаканчиками, строящимися в хоровод вкруг водочных бутылок. По мере того, как бутылки пустели, атмосфера в зале оживлялась. Между собравшимися завязывались беседы.
- Я слышал, он уже давно сердцем страдал. Вы не слышали?
- Слышал вроде… Но говорят, что не в сердце дело, а в печени. Печень посадил себе, бедолага.
- Известно! Любитель был выпить!
- Почему любитель? Профессионал!
- Что вы говорите? Не замечал… в рабочее время он себе не позволял.
- Подтверждаю - не позволял!
- Да, в рабочее время это был не человек – зверь!
- Ага! Зверюга. Точно! Я ему последний отчёт как сдавал… раз шесть переписывал. Шестой он мне в лицо швырнул… если б не умер, даже не знаю…
- М-да, безвременно, но вовремя…
- Ну что вы такое говорите!
- Нет, это вы говорите…
- Слушайте, а тёща-то его тот ещё фрукт.
- Как и жена.
- Ну жена-то посвежее будет…
- Да я не в этом смысле.
- Известно в каком!
- Вы мне лучше скажите, почему это его в закрытом гробу хоронят? Что ж его так с печени перекосило, что и глянуть страшно?
- Или сердце разорвало!..
- Шутники!
- Ну а правда, почему гроб закрытый?
- Кто ж его знает! Может, чтобы женушку не огорчать.
- Огорчишь её, как же! Она пади не у разбитого корыта осталась.
- А я слышал, что он все свои средства в какой-то фонд перевёл, и что теперь с наследством у неё всё как-то непросто вышло.
- Однако, хороший у вас слух. Где это вы вечно всё слышите?
- И всё-таки почему гроб закрытый?
- Почему-почему… не хотел, чтобы вы на него пялились.
- Почему я?
- Это уж вы лучше меня знаете, почему...
- Ага. Или подозревал, что кто-нибудь обязательно в гроб да плюнет. Благо, повод у каждого найдётся.
- Что да, то да!.. Это я про поводы. А про плевание в гроб – это, конечно, нехорошо… Это - мерзость!
- Что ж он нам столько лет в душу плевал, а мы ему даже в гроб не можем?..
- Какой вы всё-таки!.. Это не по-христиански! О покойном или хорошо или никак.
- Это интересно в какой же заповеди написано?
- Это между строк.
- Ну, разве что между…
- И всё-таки, закрытый гроб – это очень странно!
- Да что вы прицепились к этому гробу.  Если вас так это заботит, идите и откройте.
- И плюньте!
- Нет уж, это по вашей части!
- Ни в коем случае не открывайте! Вдруг ещё вылезет…
- Этот может! Не удивлюсь, если он там под крышкой с осиновым колом в груди лежит.
- Вы все маньяки!
- А ваша добродетель с тухлинкой!..
Молодая вдова тоже делилась мыслями со своей мамашей, тихо, чтобы никто их не подслушал.
- Ерунда какая-то, – пожимала она костлявыми плечиками, - разве не должны были мне тело показать? Чтобы опознала там или подтвердила… уж и не знаю, первый раз со мной такое!
- Какие твои годы, – успокаивала мамаша, – всякого ещё навидаешься. И зачем тебе? Дали же тебе бумажку, значит, подтверждено, что умер. Ведь не умер бы, так и не дали бы – всё же документ!
- Бумажка – да! Но история всё равно странная. А вдруг его убили? Вдруг он с дыркой в голове, а они хотят скрыть...
- Кто? Кто хочет скрыть? Да и тебе-то что? Или ты, может быть, отомщать за него вздумала? Вот ведь глупая! У тебя же разом все проблемы решились… А уж с дыркой или без дырки - это уже мелочи.
- А что решилось-то? Тут вообще всё как-то не так. Деньги-то так и подвисли.
- Да не подвисли они! Что ты раньше времени паникуешь! Сказано тебе было, что поверенный всё оформит после похорон.
- Ох, не знаю. Есть у меня какое-то предчувствие…
- Ну откуда у тебя могут быть предчувствия? Предчувствия, они у опытных людей, а ты…
- Мама!
- Что мама? Что я не права? Тебе бы радоваться, что ситуация сама собой так выкрутилась, а ты всё почему, да как... Всё у тебя предчувствия какие-то.
- Что ж мне на похоронах так вот прямо и радоваться?
- Так вот прямо не надо… Тихонько радуйся, скромной траурной радостью. Учись – пригодится ещё.
- Гроб закрытый мне покоя не даёт. Никак не могу понять, в чём тут дело. Почему нельзя было тело мне показать?
- А ты что ж не насмотрелась? Влюбилась что ли?
- Мама!
- Ну что, что мама-то? Тело ей не показали - вот так ужас! Просто беда с тобой! Иди что ли водочки выпей, глядишь, отпустит.
Молодая вдова водку не любила, но привыкла во всём слепо доверять своей многоопытной мамаше, и потому не замедлила последовать мудрому родительскому совету. При том, с непривычки ли, с горя ли, выпила она много больше того объёма, что мог запросто переварить её тонко настраиваемый девичий организм. И, само собой, возникшее злоупотребление довольно скоро произвело своеобразный эффект… Впрочем, случилось это чуть позже. В то же время, пока крепкий алкоголь ещё только принялся отравлять кровь юной девы, в другом конце зала между куда более подтравленными на тот момент коллегами едва не случилась драка.
- Да я тебе дураку говорю, - кричал один, пуча глаза и раздувая ноздри, – не было такого! Не-бы-ло… Нечего наговаривать! Да ещё при всех!.. Совсем с ума что ли того!..
- А я человек честный! Я говорю, что видел! Что видел, то и говорю! - Краснея горячился другой. – Своими собственными глазами, между прочим, видел! А вот ты врёшь!
- В жопу глаза свои засунь! И чего ты начал-то? Видел, не видел – нельзя такие вещи говорить!..Нельзя и всё!
- Нельзя такие вещи делать! Тискал он, значит… а я должен молчать?
- Не тискал!
- Тискал!
- Да заткнись ты уже!
- А я, говорю, тискал! И, наверное, не раз даже тискал… А что? Страшно? Да в гробу он уже лежит. Ему уже до твоих тисканий никакого дела нет. А жена его вон, гляди-ка, выпивает себе тихонько… может, тебя ждёт. Иди, ещё потискай!
- Ах ты гад!..
Тут, как и следовало того ожидать, один бранящийся бросился на другого в яростной атаке, но возбуждённые в возникшем ажиотаже коллеги бросившегося удержали, и тяжёлая стыковка кулака с лицом не состоялась.
- Сволочь! Я тебе ещё припомню! Тоже друг!..
- А чего ж ты мне, если друг, сам не рассказал?.. А?
- Да потому что ты трепло!..
За этой перебранкой были слышны и другие фразы.
- Вот оно, значит, что!.. А я-то всё думал, чего это его жена в последнее время на работу к нему зачастила?
- Так, выходит, что не к нему…
- Выходит…
- Так ведь она не только с ним...
- Не только с кем?..
- Да с кем, с кем... И с тем и с этим.
- Девка огонь!
- Что и говорить…
- Так может это она его того…
- Кого?
- А в гробу кто? Что ты дурака включил!
- В смысле «того»?
- Ну… в смысле разрыв сердца на почве страсти.
- У нас это называется до смерти зае…
- Не надо! Знаем мы, как это у вас называется…Однако, ценный комментарий!
- А что? Говорю как есть.
- Идеальное убийство.
- Ага! Смерть с изюминкой! Агата Кристи нервно курит…
- Подождите-ка! Что значит, и с тем и с этим?
- Проснулся! То и значит…
- Так получается, что она и мне всё это время заливала?..
- Ха, смотрите-ка она и этому заливала…
- Да уж, положа руку на сердце, она тут, похоже, много кому чего заливала…
- Вы руку-то с сердца уберите… не ровен час!
- Я ж и говорю, девка огонь!
- Вздрогнули!
- А что, уже чокаясь?
- Да тут что с чоканьем, что без чоканья…
- И то верно! За здравие ныне живущих!
Чокнулись и выпили. Со всеми выпил и возмутитель спокойствия, тот самый, что всего несколько минут назад изобличал своего товарища в тисканьи жены покойного Томлина. Выпил возмутитель и, как часто это бывает, снова захотел высказаться. За тем и прошествовал он неровной походкой к кафедре.
- Уберите! Уберите его! – Предостерегающе выкрикнул кто-то из зала, но было уже поздно.
- А на что тогда эта хрень здесь поставлена? – Стукнул кулаком по кафедре возмутитель. – Стало быть, Василий Петрович хотел, чтобы мы про него хоть в двух словах… ну чтобы хоть что-то, понимаешь, сказали. А то ушёл человек, а сказать некому… как будто и не уходил! Нехорошо!
- Нехорошо! – Поддакнул кто-то пьяным голосом. – Вещай!
- Да что тут вещать… - Человек за кафедрой прочистил горло и приосанился. – Сегодня мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь нашего… ну в общем, начальника. Человек он был непростой, я бы даже сказал сложный был человек, но за этой его сложностью, наверняка, скрывалось что-то… что-то такое… должно же было что-то скрываться!.. Но в общем не в этом как раз дело. Он всю свою жизнь посвятил работе и, значит, в некотором смысле, всем нам. А как он умел злиться! Не жалея себя!.. И нас! И требовательный какой был!..
- Шесть раз я ему последний отчёт переписывал!.. – Простонали из зала.
- Вот я и говорю, очень был требовательным! Но опять же не о том… Самое важное, что человек ушёл… Ушёл и нет человека! В последний, значит, путь отправился. Всем суждено однажды нам пройти тем неведанным путём!..
- Ну поэт!.. – Похвалил кто-то из собравшихся.
- Но ведь понимаете в чём дело, - скривился оратор, – человек ушёл, а осадок всё равно остался. И вроде думаешь, чего бы такого доброго о нём сказать, а в голову только гадости и лезут.
- Уберите его!
- Да пусть, пусть выскажется! От покойного уже не убудет!
- Вот я и говорю! От покойного уже не убудет, а у меня… и, уверен, не только у меня остался осадок. Вот потому одни гадости и лезут. А сказать как будто нужно что-то хорошее… потому что вроде как заведено о покойных с добром. Я, конечно, не оратор и, может, сбивчиво говорю…
- Да говори, говори!..
- … зато от души. И я это всё вот к чему. Получается, что жизнь-то можно прожить последним говнюком, а после смерти все тебя чтить обязаны как прекрасного человека. Вот и скажите мне, а осадок-то, оскадок-то куда деть? И где, я спрашиваю вас, в таком случае справедливость? И если после смерти все одинаково хорошие, чего ради тогда при жизни пыжиться?.. Очень грустная мысль, по-моему.
- Ну Спиноза!
- Заноза он, а не Спиноза! Уберите!
- Сам ты заноза! Ты ж подумай! Кому всё это лицемерие нужно? И как потом себя после этого уважать?
И вновь по залу зашелестело:
- Осадок-то и впрямь…
- Но так не по-людски…
- А как по-людски? Он же с нами сам как со скотиной…
- Согласен. Случалось… но умер ведь.
- А если б не умер?
- Не дай Бог!
- Вот и я говорю…
- Шесть раз переписывал…
- Правильно всё! Хватит уже притворяться. Не любили мы его! Это честно!
- А за что его было любить?
- Ну это у тех надо спрашивать, кто вроде как любил…
- Это у кого?
- Вроде как у вдовы что ли?..
- А действительно! – Пьяно взвился человек за кафедрой, до слуха которого долетали все реплики из зала. – Чего бы вдове не высказаться в защиту покойного?
- Почему в защиту? – Так же пьяно прозвенел из-за спин собравшихся голос вдовы. Рассекая толпу, она решительно двинулась в сторону оратора. – Вы его уже в чём-то обвиняете?
- Ну, тогда можете высказаться в свою защиту? – Нашёлся возмутитель.
- Могу! И выскажусь! – Девушка оттеснила мужчину от кафедры. – Устроили здесь судилище, значит… самим от себя тошно. Всё сикось-накось! И покойник у них кривой весь вышел, и жена его...
- Жена прямая! Ух, какая прямая! - Прилетела из зала поощрительная реплика.
- Идите к чёрту со своими намёками! - Не оценила вдова. - Всё бы вам судить! Всё крайних ищите! А я, например, крайней быть совсем не согласна.
Кто-то из толпы начал было успокаивать её словами «Так ведь вам лично никто ничего…», но его остановили.
Мамаша, до настоящего момента наблюдавшая за происходящим издалека, теперь медленно поплыла по направлению к дочери, очевидно, готовясь прийти на помощь своему чаду в случае необходимости. Впрочем, таковой необходимости она, кажется, пока не видела. В любом же случае, как все многоопытные мамаши, она была рада предоставить дочери возможность понабивать, что говорится, шишки, в качестве лёгкой прививки житейского опыта и исключительно в воспитательных целях.
- Так что ж вам, что-то хорошее про мужа моего сказать? Вы этого хотите? – Пьяно вопрошала вдова. – Или вам охота, чтобы я перед каждым из вас за себя оправдалась?
Зал торжественно промолчал.
-  А мне себя оправдывать нечего! И кто вы вообще такие, чтобы я тут перед вами распиналась?.. Да и знаете ли что! У меня, может быть, своя правда, а у вас, может быть, своя. И идите вы с этой правдой к чёрту! Всё перешептываетесь тут про меня... Думаете, не понимаю? А я понимаю! Гадости всякие... Ну и шепчитесь! Мне плевать! Только вы про меня ничего не знаете. И думаете, что вы меня лучше… а вы не лучше! Вы даже наоборот!.. Вы вообще вообразить себе можете, как было жить с таким человеком? Вот ты, - ткнула она пальчиком в сторону предыдущего оратора. – Ты моего мужа говнюком назвал. А я тебе скажу, что он был даже дважды говнюком. Даже, может быть, трижды… Но кто-нибудь из вас осмелился бы сказать ему об этом при жизни? Ты, например, (снова ткнула пальчиком) первым бы и обосрался! Вы все только после смерти смелые… И заигрывали со мной втихаря, потому что это как бы была ваша маленькая ему месть. Ни на что большее вы не способны! Вот и думайте, кто из нас мельче, вы или я? А я его терпела. Всё терпела! И может быть, тоже хотела маленькой мести… Но не вам меня судить!
Зал снова ожил.
- Мерзко как-то выходит…
- Да уж мерзенько.
- Жизненно.
- Мы-то и правда слова ему поперёк не могли сказать.
- Не поперёк, не вдоль - это точно...
- Про "вдоль" - это вы про её маленькую месть что ли?..
- А я на большую месть рассчитывал, но не дала…
- Выходит, так и остались мы все оплёванными. А он взял себе и тихо помер. Сволочь!
- Если бы седьмой раз не принял, я бы точно высказал… так нельзя!..
- Да все мы, конечно, хороши.  Но что теперь-то?
- Теперь-то как-то себя бы уважать после этого...
- Решились плюнуть?
- Только после вас!
- Вы очень любезны!..
- Опять зашептались! - Взвилась вдова. - Жуки в банке - вот вы кто! Вся ваша жизнь - мелкая возня. Тошно!
- Это ты зря! - Огорчились из зала.
- А ты мне не тычь! - Беззлобно кинула вдова. - Я хотя бы говорю то, что думаю. Честно говорю! Ты, если смелый такой, иди и тоже выскажись.
Молодой парень, которому был брошен этот вызов, немного помялся, скорее для вида, наконец решился и бодро проследовал к кафедре.
- Выскажусь, - твердо заявил он и дерзко глянул на вдову. - И что, тогда можно будет на "ты"?
Девушка смерила его нетрезвым взглядом и лукаво подмигнула:
- Можно!
- Не буду зазря ругать покойного, - заговорил молодой человек, обращаясь к залу. - Поставлю вопрос ребром. Есть ли среди собравшихся хоть кто-нибудь, кто хорошо относился к этому говнюку?.. Или даже так: есть ли хоть кто-нибудь, кто не считает Томлина говнюком? Поднимите руку сейчас или, как говорится, не поднимите уже никогда... в том смысле, что сейчас мы судим покойного. Если уж не пришлось при жизни, судим после смерти. За все причинённые нам обиды. Должна же быть справедливость! Так что, найдётся хоть кто-нибудь?.. Не стесняйтесь быть искренними!
Собравшиеся дружно потупили взгляд. Ни одна рука над головами не поднялась.
- Что и следовало доказать! - Заключил парень победоносно и шутливо добавил, - прошу занести в протокол заседания: собравшиеся единогласно признали умершего Томлина Василия Петровича говнюком, без права на реабилитацию.
- Вот как бы все и выразили своё мнение, - обратился он к вдове. - По-моему вполне честно и справедливо!
- Хитёр! - Восхитилась девушка.
- А то! - Воодушевился молодой человек. - Из всех жуков, я самый жукастый! Стало быть, теперь на "ты"? Какие планы на вечер?
Вдова сощурилась.
- Хитёр... Я вообще-то собиралась оплакивать мужа. Но теперь... даже не знаю!
Молодые заворковали, а люди постарше, тем временем, потянулись к кафедре. Всем неожиданно захотелось высказаться. В итоге, в отсутствии всякой очередности, у кафедры случилось небольшое столпотворение, грозившее перерасти в большую потасовку. И только отдельные реплики повременно выныривали из бурного потока слов.
- Это, конечно, сильно!..
- А как иначе?..
- Я вас спрашиваю! Как ещё себя уважать?
- Уважайте себя молча!..
- Я бы и плюнул... но гроб открывать не хочу...
- Так хотя бы на крышку... символически!..
- Чтобы вы понимали, каждый отчёт - это часы работы!..
- Печень-то она не железная...
- А сердце?.. Хотя  у него...
- Жаль вдову... увели!..
- Маленькая месть...
- Я бы помстил...
- Помстите в другом месте...
- Да, боялись и всё! - Неожиданно вознёсся над другими голосами один, особенно звонкий. Все обратили внимание на говорившего. - Запугать - вот, что он умел лучше всего! А мы все боялись! И, если уж по-честному, то и сейчас ещё боимся... потому что от него всего можно ожидать... то есть можно БЫЛО ожидать, хотя... Вы знаете, я не удивлюсь, если окажется, что он и не умер вовсе!..
Зал ахнул и обмер.
- Как так не умер?
- Сплюньте! Сплюньте, я вам говорю!
- Тьфу! Тьфу! Тьфу!
- Да хоть обплюйтесь! - Снова возвысился звонкий голос. - А я не удивлюсь, если окажется, что сегодняшние похороны - вообще спектакль! Тела-то никто так и не видел... Даже вдова!
-Да, что значит, спектакль!
- Уймите его!
- Напился, веди себя спокойно!
- А посудите сами, странно выходит. Никто не знает, от чего Томлин умер. Никто не видел тела! Тёмная история!
- Да умер, и слава тебе Господи! А уж от чего - не важно!
- Вот и Томлин мог так подумать, что вам будет не важно. И мог всех нас ввести в заблуждение, чтобы...
- Чтобы?.. Ну продолжайте!
- Чтобы... мало ли! Посмотреть, как мы к нему относимся. Подумайте, ведь это очень даже в его духе!
- Будем надеяться, что дух его уже отошёл в лучший мир...
- Или не в лучший!..
- Ну, будем надеяться!..
- И что же он в таком случае, камеры здесь понатыкал? Сидит где-нибудь и смотрит, как мы его поносим?
- Зачем так сложно? Может он, к примеру, лежит себе в гробу живой здоровый и слушает...
- А вы ещё плюнуть хотели!
- Так я образно...
- А я так и сказал, не открывайте, а то вылезет... не шутил!
- Нет, в гробу задохнуться можно... да и не удобно!
- Неудобно будет, когда он из гроба вылезет...
- Я, к примеру, молчал...
- Но как многозначительно вы молчали!
- Ну хорошо, пусть не в гробу! Мало ли вариантов! Может он прямо сейчас среди нас!.. Инкогнито!
- Ерунда!
- Уж мы б заметили!
- Мы бы поняли...
- Думаете? Опять же к примеру, знает кто-нибудь этого вон, у столиков?.. - Звонкоголосый указал в сторону бородатого типа, которого приняли за любителя выпить-закусить на халяву, и на которого с некоторых пор перестали обращать внимания. - Лично я вижу его впервые в жизни.
- Не знаю... не знаком... - Прокатилось по залу.
- Да не может быть!..
- Нет, Томлин выше был...
- Неужели бы не узнали?..
- Но очки, борода...
- Выше я вам говорю. Выше!..
- Этот потрёпанный какой-то...
Обсуждаемый тип тем временем ни на кого, кажется, не обращая внимания, попивал из пластикового стаканчика ядовитого цвета газировку.
- Товарищ! - Обратился к нему звонкоголосый. - А вы, простите, покойному кем приходились?
Тип не отозвался.
- Товарищ! - Требовательнее повторил обладатель завидного тенора.
Снова никакой реакции не последовало.
- Может, он не товарищ... - подсказали из зала.
- Гражданин! - Жёстче произнёс звонкоголосый. - Вы в каких отношениях были с покойным?
Тип поставил стаканчик с газировкой на стол и, снимая накладную бороду, принялся ругаться.
- Догадались таки, уроды! Раскусили! Да знал я, знал, что маскарад слабый. Вообще думал, что раньше до вас допрёт! Но вы же тупые! До чего тупые!
Зал в очередной раз обмер. А вдова побледнела и обмякла в объятьях молодого человека, с которым за секунду до того обсуждала планы на вечер.
- Ну что застыли? - Гаркнул Томлин. - Никогда покойника не видели? А живого покойника?
Он громко и неискренне рассмеялся.
- Видели бы вы сейчас свои лица! Ну, форменные уроды и есть! И ведь такой классический развод...
- Живой... - Скрипуче простонал кто-то, и послышался шлепок плюхнувшегося на пол тела.
- Живой! - Подтвердил Томлин. Он снял очки, приосанился и стал похож сам на себя, на того всеми нелюбимого начальника, по случаю смерти которого все и собрались. - Не дождётесь, насекомые! Уж на что молодуха моя дура дурой, а тут точно подметила: жуки вы в банке. Точнее не скажешь! Безликие твари! Говнюк, значит? У меня, ребятки, у одного здесь и лицо... и имя. А вам, убогие, имя - серость! Жуки! Ну точно! Молодец, милая!
Он зыркнул на вдову, которая начала оживать в руках молодого человека, мгновенно растерявшего всю свою напускную дерзость.
- Господи! - Запричитала она, с видом оскорблённой добродетели вырвавшись наконец из чужих и как будто насильственных объятий. - Я так волновалась! Я же всё думала, почему тело не показали... и маме даже говорила. Можешь у неё спросить. А ты здесь... И ты всё это время?.. Ты всё слышал?
- Достаточно для того, чтобы у мамы твоей уже ничего не спрашивать, - огрызнулся Томлин. - Сядете вы с ней скоро на поезд, и поедите в свой Малый Облупинск... или как он там называется?.. Только сначала разведемся мы с тобой по-хорошему, и вещи все вернёшь, что я тебе дарил... Приехала голодранкой, голодранкой уедешь!
- Да ты что! - Жалобно заскулила разовдовевшая молодуха. - Я же ничего!.. Перебрала немного! Лишнего выпила... но ведь с горя! Так переживала! Ну что ты, миленький! Я же твоя самая... я же лисёнок твой, котёнок твой... помнишь?..
- Пресытился я уже этим зоопарком. Животные, насекомые... Людей нет! - Томлин поморщился. - Только жалуетесь и ноете! А как с вами по-человечески, если вы сами нелюди?.. Уедешь, милая! Разведёмся и видеть тебя больше не хочу! Тошно!
- Не горячись, милый! - Не отчаивалась девушка - Тошно, это сейчас... это просто ситуация такая. Я же тебя приласкаю, и сразу хорошо станет.
- Всё! Заткнись! - Грубо осадил её воскресший. - Нечего теперь!.. Вопрос решённый! У тебя вон очередь уже на "приласкать" выстроилась. А я от твоего вранья устал - сил нет!
- Какого ещё вранья?.. - Возмущение в голосе девушки прозвенело столь искренне, что можно было подумать, будто она и впрямь была во всём кристально честна со своим мужем.
Впрочем, Василий Петрович уже переключил внимание на онемевших от страха подчинённых.
- Так что же, говнюк, значит? - Процедил он. Говорил он негромко, но в зале стояла такая гробовая тишина, что каждое его слово звучало громоподобно. - Единогласно, значит? Молодцы! Я ж вас, уродов, раздавлю поодиночке! Каждого жучка по отдельности! Уволю к чёртовой матери, да с такой характеристикой, что никакая приличная контора вас даже на порог не пустит. Будете до конца жизни дворы мести, придурки недоделанные! Или будете у меня за хамство своё отрабатывать по полной программе. А программу, будьте уверены, я подготовлю замечательную! Ну что все языки проглотили? Давайте, реагируйте как-то! Оправдывайтесь! Отбивайтесь! Жучьё!
- Мы были введены в заблуждение... - Робко начал один из собравшихся, но его тихий голос был перекрыт негодующим криком окончательно пришедшей в себя супруги воскресшего.
- Устал от вранья? - Взвилась она. - Устал от моего вранья? А от своего вранья не устал?
Молодой человек, недавно перешедший с девушкой на "ты", попытался её одёрнуть, но она, даже взглядом его не удостоив, отмахнулась от него с той пренебрежительной брезгливостью, с какой отмахиваются от назойливой мухи.
- Тоже святой нашёлся! - Кричала она на мужа. - Вот это сегодняшнее шоу, это что? Всё это! Это не враньё? Это у тебя розыгрыши такие, да? Это ты решил нас здесь всех дураками выставить, чтобы позабавиться? А если я и вправду страдала? Если переживала за тебя, мерзавца?.. Всегда только о себе! Всё только для себя!
- Хорошая попытка, - похвалил Томлин ледяным тоном. - Тебе бы в театральное! Всё играешь!.. Ничего в тебе нестоящего!
- Зато у тебя всё по-настоящему!.. - Не унималась девушка. - Всё серьёзно!
- У меня всегда всё серьёзно и по-настоящему, - невозмутимо отвечал Василий Петрович. - В отличие от вас всех, я живу настоящей жизнью.
- Да неужели? - Всплеснула руками молодая жена в притворном умилении. - Какой молодец! Может быть, и умер ты по-настоящему? А потом по-настоящему ожил?
- Может быть, - одарил её высокомерной улыбкой Томлин. - Я ко всему в жизни отношусь основательно. И, строго говоря, умер я и в самом деле по-настоящему. То есть по всем документам. Как полагается умирать. Тут комар носа не подточит. Ты же знаешь, я не люблю условностей! И воскресну я тоже по-настоящему. За деньги можно и честно умереть и честно воскреснуть!.. История знает случаи... А вы все как были лживыми лицемерными уродами, так ими и останетесь! Так что прикуси свой рабочий язычок, зайка, и думай как дальше жить будешь! Устал я от тебя!.. Сил нет, как устал! Ах да, чтобы быть с тобой до конца честным... по части завещания всё тоже было по-настоящему. Если бы ты не оказалась лицемерной тварью, то часть моего имущества досталась бы тебе даже в случае моего воскрешения. Так-то, милая! А теперь можешь хоть головой об стену... Меня это не проймёт!
Молодуха растеряно захлопала ресницами, по всей видимости, судорожно соображая, как повести себя дальше. Продолжить давить, мол, гад такой заставил страдать? Или уже начинать вымаливать прощение?
- Гад!.. - Наконец проскулила она в отчаянии. Подбежала и ткнула мужа кулачком в грудь. - Как же я теперь?
- А как до этого жила, так и будешь, - скривился Томлин.
Снова взметнулся острый кулачок и ударил его в грудь.
- Прекрати! - Потребовал Василий Петрович.
- Я так не могу. Я без тебя не могу! - Кулачок взметнулся снова, и снова.
- Это уже твои проблемы!.. Прекрати! - Он несильно оттолкнул молодуху, но та грохнулась на пол, словно получила хороший удар.
- Не надо! Пожалуйста! - Изображая страдание, она стала отползать от мужа. - Не трогай меня больше!
Томлин только ухмыльнулся.
- Опять этот театр. Не надоело?
- Ты ударил меня! - Заныла жена. - Ты меня ударил! Все видели!
- Господи! - Взмолился Томлин, будто прося оградить его от глупости. - Я же всё ещё мёртвый. Так что это не считается! Хватит уже унижаться! Теперь твоя жизнь...
Он не успел закончить фразу, потому что в этот самый момент что-то глухо стукнуло его по голове, в самое темечко. От удивления глаза Василия Петровича широко раскрылись и завращались, стараясь, по всей видимости, удержать ускользающую концентрацию сознания. Тело его содрогнулось, и он смешно, по-детски плюхнулся на пятую точку, широко раскинув ноги. За его спиной, с каменным лицом бесстрашной воительницы стояла его тёща, совсем недавно столь трогательно и почти не наиграно скорбевшая по своему безвременно почившему зятю. В руке, как грозное оружие, женщина сжимала бутылку водки, которая, учитывая силу удара, лишь чудом не разбилась о голову Василия Петровича.
- Вот так! Сволочь! - Произнесла она сдавленным от душащего её гнева голосом. - И дочь мою не трогай!
Томлин из последних сил вполоборота развернулся, обратил затуманенный взгляд на обезумевшую от злобы тёщу, и, вновь конвульсивно содрогнувшись, завалился на бок. Потом по-лягушачьи дрыгнул ногами и оказался на животе, лицом уткнувшись в мраморную холодность пола.
- Мама! - Вскрикнула дочь и в ужасе схватилась за голову.
Собравшиеся оцепенели, осмысливая произошедшее. Наконец первый опомнившийся произнёс обречённо "Ну всё!" и понеслось:
- Вы в своём уме? - Закричал кто-то на женщину. - Что делаете!
Каменное лицо тёщи не выражало никаких эмоций - она впала в ступор.
- Что ж он умер?
- Ведь только ожил...
- Решительно! Не ожидал!
- Надо помочь!..
- Вам нужно, вы и помогайте... хотя, кошмар, конечно!
- Может быть, в скорую?..
- Не торопитесь!
Несколько человек уже суетились возле распластавшегося на полу Томлина.
- Да живой он, живой! Вон нога даже подёргивается...
- И чего это она подёргивается?
- Может врача?..
- Да подождите! Может так...
- Принесите воды!
- Воды!
Появилась бутылка минералки, её содержимое выплеснули на Василия Петровича.
- Да что вы ему на спину льёте! Давайте перевернём!
- Тяжёлый гад!
- Он, кстати, может всё слышать...
- Может по щекам его?.. ну, чтобы привести в чувства!
- Рискните!
- Я просто предложил...
- Дайте ещё воды!
- Вы его хотите утопить?
- Может искусственное дыхание?..
- Извращенец!..
Тут Василий Петрович внезапно очнулся от очередной порции вылитой ему на лицо минералки и снова по-детски уселся, растопырив ноги, затем обвёл собравшихся вокруг него людей слегка ошалевшим взглядом и хрипло заорал:
- Ну, уроды! Всех сгною! Твари! Совсем страх потеряли!
Наконец он обернулся к тещё, которая так и застыла в ступоре позади него, сжимая в плетью повисшей руке водочную бутылку. Лицо Василия Петровича налилось кровью, и он уже открыл рот, намереваясь выплеснуть на женщину всё то недоброе, что мог выплеснуть человек в его состоянии... Но в этот момент плетью висевшая рука внезапно ожила, резко, как-то даже роботически, взметнулась вверх и вновь опустила на голову Томлина бутылку. Бутылка в очередной раз выдержала. Голова в очередной раз - нет. Василий Петрович издав короткий икающий звук, опять повалился на пол.
- Вот накипело у неё!..
- Да уберите же кто-нибудь эту маньячку!
- Сами маньяки! - Вступилась молодуха.
Она попыталась вырвать из материнской руки бутылку, но не смогла, и просто отвела женщину в сторону, что-то успокаивающе нашёптывая ей на ухо, точно ребёнку.
- Что ж теперь?
- И нога не дергается!..
- Плохо дело!..
- Да дышит, значит, живой!
- Теперь точно всех сгноит.
- Да, теперь не успокоится!..
- Я в седьмой раз не выдержу!..
- Опять вы со своим отчётом!
- Не выдержу, говорю вам... Надо его того!
- Чего "того"?
- Того! Чтобы с концами!
- С какими это концами?..
- Так ведь он всё равно мёртвый!
- Да не мёртвый. Дышит!..
- Это только кажется, что дышит... а по бумагам - мёртвый!
- Вы совсем умом тронулись?
- Это вы тронулись, если думаете, что он вам благодарен будет, когда вы его опять оживите.
- А что же вы предлагаете не оживлять?
-  Я предлагаю вот что...
Мужчина решительным шагом направился к обезумевшей тёще, которой всё ещё что-то ласково шептала на ухо дочь, интеллигентно произнёс "позвольте" и вырвал у неё водочную бутылку.
- Сразу надо было! - Прокомментировал кто-то из собравшихся.
Мужчина с отобранной у тёщи бутылкой столь же решительно прошествовал обратно к бесчувственному телу Томлина.
- Водка не лучший вариант... - Проговорил кто-то задумчиво.
Но мужчина не обратил на его слова никакого внимания.
- Предлагаю вот что!.. - Повторил он с какой-то мефистофелевской помпезностью, и стукнул Василия Петровича по голове. Пришлось наклониться, и удар вышел не сильным, но мужчина тем не удовлетворился и стукнул ещё раз, и ещё раз...
Никто не вмешался. Все зачарованно наблюдали за происходящим, не смея шелохнуться. Наконец кто-то почти пропел дрожащим голосом:
- Безумие заразно...
- Вот я и пытаюсь от него излечиться, - ответил мужчина и протянул водочную бутылку. - Попробуйте! Это очень помогает! А как ещё, скажите, вернуть самоуважение?.. Как ещё побороть страх перед этим извергом?
Тот, кому была протянута бутылка, нерешительно приблизился и принял оружие. Он оглянулся на коллег, словно ища поддержки, но увидел во всех взглядах лишь те же нерешительность и смятение. И тогда он ударил, сначала робко, потом чуть сильнее, потом ещё сильнее...
- Как хорошо! - Выдохнул он наконец. Голос его звенел обретённой легкостью бытия. - Решайтесь!
Он выставил перед собой заляпанную кровью бутылку, и к ней дрожа потянулось несколько рук.
Зал вновь ожил голосами. Говорили в основном заговорщически тихо.
- Кто ж знал, что так выйдет...
- А может мы все помешались?
- Я, например, чувствую себя здоровым...
- А как же теперь? Как дальше?..
- Так кто узнает? Был мёртвым. Мёртвым остался.
- Главное, чтобы все приняли участие... чтобы ни у кого не было резона заложить...
- А кому, интересно, это может понадобиться?
- Тоже верно...
- Похороним и забудем как страшный сон!
В итоге били Василия Петровича долго. Даже, пожалуй, неоправданно долго. Продолжали бить и тогда, когда стало понятно, что он давно уже больше не дышит. Первая бутылка разбилась, взяли вторую, потом третью... Кто-то откуда-то принёс огнетушитель... Участвовали в этом почти ритуальном действе если не все, то подавляющее большинство из числа тех, кто пришёл скорбеть о кончине немилостивого начальника. Собравшиеся глядели друг на друга и чаще всего ничего не говорили, просто счастливо улыбались или подмигивали. Теперь они могли понимать друг друга без слов. Каждый чувствовал свою сопричастность чему-то большому и важному, не просто общей тайне, но некому акту... акту инициации, после которой все они разом возмужали и, вопреки всякому здравомыслию, внутренне очистились.
Всё, что происходило дальше особого интереса не представляет. Возмужавшие коллеги, не вдаваясь в лишние размышления о моральным аспектом происходящего, втиснули сильно разбитое и помятое тело начальника в гроб и закрыли крышкой с тем, чтобы уже никогда этот самый гроб уже не открывать. Всех немного пугала возможность того, что некто, кто знал о безумном розыгрыше Томлина - должен же был кто-то ему помогать, хотя бы по юридической части - мог забить тревогу. Однако посовещавшись решили, что некто этот, кем бы он ни был, сам не захочет себя выдавать. Кто-то даже сформулировал красивую аргументацию: "не захочет себя выдавать, потому что подобный подлог и изготовление поддельных документов по части умерщвления и воскрешения заведомо живого человека - дело безусловно уголовно наказуемое". Это всех несколько успокоило.
После всего произошедшего зал была аккуратно убран и вымыт, так что обнаружить следы жестокого группового избиения смог бы, наверное, лишь тот, кто точно бы знал, что именно ищет. Далее оставались маленькие хлопоты: разобраться с некоторыми организационными моментами, да договориться обо всём с кладбищенскими работниками, потому как Томлин, разумеется, не ожидал, что начатая им игра окажется доведена до настоящего погребения. Все участники заговора честно скинулись на приличное надгробие, покупку которого, по случаю планируемого воскрешения, Томлин также не предусмотрел. И кто-то даже проявил личную инициативу с венком, на котором по желанию анонимного благодетеля красовалась таинственная надпись «Седьмому разу не бывать! Покойся с миром!»  Наконец, когда все формальные и неформальные мелочи были учтены, соблюдены и проплачены, самые близкие люди почившего Василия Петровича ещё раз в двух-трёх фразах с ним простились и... похоронили.
2016г.