Давным-давно на думанской земле глава 8

Жизнь за жизнь

 Взвалив на спину своего брата и не обращая внимания на острые сучья и торчавшие из земли корневища, Ленвел бежал по лесу на закат. Сейчас смеркалось, а значит, он бежал уже долго, и можно было надеяться, что сильно оторвался от преследователей. Он немного сбавил ход и только теперь ощутил едва уловимый, сладковатый аромат, разлитый в пряном воздухе леса. По мере продвижения на запад, этот аромат всё явственнее вытеснял другие запахи, и вскоре приобрёл такую силу, что Ленвелу стало трудно дышать. Лес явно расступался, однако садов, о которых говорил ему Ластан, по-прежнему не было видно. И всё же, заполонивший весь лес пьянящий запах не оставлял никаких сомнений - он двигался в правильном направлении. Ощутив на какое-то мгновение слабое головокружение, Ленвел вспомнил совет Ластана – пора было смастерить маски. Он стал озираться в поисках упавших на землю соцветий тополя, но их нигде не было. Тогда Ленвел задрал голову - насколько хватало глаз, росли лишь дубы, буки да клёны. Наверное, он вышел из леса севернее, чем ожидал Ластан. Дышать тем временем становилось всё труднее, и казалось, вместо воздуха его ноздри и лёгкие заливало дурманящим зельем. Кастид, полулежавший-полувисевший у него на спине, вдруг зашёлся сильным кашлем – идти дальше без масок становилось опасно. Что же делать? Неужели тополиный пух нельзя ничем заменить? Ленвел знал множество растений, отправлявших свои семена в воздушное плавание под пуховыми зонтиками. Так почему обязательно тополь? Из памяти тут же всплыла картинка другого пухоносного растения, росшего в избытке вдоль леса, а особенно вдоль рек. Ленвел резко развернулся и из последних сил помчался в обратном направлении, туда, где губительный аромат ещё не так сильно разъедал лёгкие. Как только дышать стало легче, он осторожно уложил брата в глубокий мох и, развернувшись так, чтобы его правое плечо освещалось слабеющим светом заходящего солнца, бросился вперёд. Там, если верить Ластану, протекала река, а значит, можно было надеяться найти если не тополь, то хотя бы репейник или подобное ему растение.
  Поиски быстро увенчались успехом – куст репейника рос на дальнем краю поляны. Карабкаясь по стволу, хватаясь за одни шипы и извиваясь словно червь, чтобы не налететь на другие, Ленвел добрался до увядшего цветка в форме корзинки, до отказа набитой пухом. Он уперся ногами в торчавшую прямо под цветоножкой толстую иглу и начал аккуратно собирать пух, время от времени похлопывая по нему ладонью. Уплотняя его таким образом, он превращал податливый материал в тонкую мягкую пластину. Киянец работал просто виртуозно и совсем скоро держал в руках две маски, к которым оставалось лишь прикрепить завязки - те он собирался сделать из висевшей тут же на кусте тончайшей паутины.
  Он спустил заготовки на землю и набрал полную пригоршню пыльцы в цветках фиалок, росших по соседству. Затем, работая одной рукой не менее проворно, чем двумя, Ленвел вновь вскарабкался на репейник. Он притаился за листом в ожидании хоть какой-нибудь букашки, которая по недомыслию угодит в паучий капкан – для того, чтобы украсть несколько липких нитей, надо было отвлечь всё внимание паука, и момент, когда он будет занят своей жертвой, подходил для этого как нельзя лучше.
  Ждать пришлось недолго. Крохотный мотылёк забился в липкой сети, каждым судорожным движением крылышек прокладывая дорогу к своей гибели. Паук, прятавшийся под листом, тут же показался на паутине. Он на мгновение замер, будто бы оценивая свой улов, и не спеша отправился к жертве, чтобы закутать её агонизирующее тельце в липкое одеяло, а затем вонзить жало с ядом и удалиться на время, пока еда не будет готова для роскошного пира. Ленвел расположился поудобнее – можно было и ему передохнуть.
  Прошло некоторое время, и вот паук засеменил по своей паутине на обед. Как только пиршество началось, не теряя ни мгновения, Ленвел щедро осыпал пыльцой нескольких нитей у самого основания и, взявшись за их теперь не липкие концы, резко потянул. Добрый кусок паутины оторвался от кружева и заколыхал в воздухе обрывками. Обед паука был в самом разгаре и, даже если тот и заметил киянца, он не стал бросать реальной жертвы ради возможной.
  Получив абсолютную свободу действий, Ленвел стал аккуратно сматывать оторванную паутину, пересыпая её пыльцой, оставляя самые кончики нетронутыми. Ещё несколько мгновений потребовалось, чтобы прыжками с листа на лист добраться до самого нижнего. Наконец, обхватив ствол одними ногами, то и дело упираясь пятками в преграды в виде шипов, он благополучно соскользнул вниз.
   Сидя на земле, Ленвел разделил свою добычу на четыре равные части. Затем с двух сторон закрепил на каждой заготовке липкие концы нитей – будущие завязки – и принялся поочерёдно разматывать паутинки каждой из них. Полученные тончайшие верёвочки он перекрутил для прочности между собой, так что вскоре у него в руках оказались две отменные маски с крепкими завязками. Закрыв одной из них нос и рот и скрепив узлом концы завязок на затылке, он бросился к месту, где оставил брата.
   Кастид лежал с широко распахнутыми глазами. Ленвел склонился над ним, собираясь надеть маску, и только в этот миг заметил обезумевший от ужаса взгляд брата, который был направлен куда-то поверх его головы. Запрокинув лицо, Ленвел тут же встретился глазами со здоровенной змеёй, свесившейся с дерева и, видимо, решавшей вопрос, достаточно ли она голодна для того, чтобы покинуть весьма удобное висячее положение и плюхнуться на землю.
   Крепко обхватив брата руками, Ленвел буквально вырвал его из-под носа нерасторопной гадины и словно юркая ящерица метнулся в сторону. Змея, так и не поняв, что произошло, продолжала тупо смотреть в то место, где только что отдавал теплом и ароматом вкусный обед.
- Я уже было смирился со своей участью, - с трудом выговаривая слова, прошептал Кастид.
- Ну уж нет, братец! Не для того мы с тобой сбежали от извергов, чтобы быть сожранными змеёй.
  Из-за маски слова прозвучали так глухо, что Кастид ничего не расслышал.
- Зачем ты в маске? – наконец сфокусировавшись на лице брата, проговорил он. Не говоря ни слова, тот надел на Кастида точно такую же и, наклонившись к самому уху, прошептал:
- Дурманящий сад. Мы должны пробраться сквозь него, тогда мы спасены – воины не рискнут следовать за нами, они не станут вторгаться во владения кадасов.
- Кадасы? Кто это? – не понял Кастид.
- Это народец чуть покрупнее нас, который обосновался за садами.
- Они не такие, как киянцы? – с надеждой в голосе спросил Кастид.
- Будем в это верить, - ободряюще ответил Ленвел, хотя вопрос, озвученный братом, мучил его с тех самых пор, как он бросился бежать за заходящим солнцем в страну кадасов. Что, если кадасы ничем не лучше киянцев? Что, если у них царят такие же жестокие нравы? Что, если, высвободившись из одних сетей, они угодят в другие? Но похоже, выбора у них не было. Страна кадасов сейчас была той неизбежностью, которую приходилось принять, а дальше действовать сообразно с новыми обстоятельствами.
  Не говоря больше ни слова, Ленвел осторожно поставил брата на ноги. Ноги Кастида тут же задрожали от напряжения, и по его телу пробежала судорога боли. Не опасаясь теперь едкого воздуха, старший вновь водрузил младшего на спину и медленно зашагал в сторону садов. 
  Они уже подходили к тому месту, где Ленвел в первый раз почувствовал дурноту, когда его слуха достиг столь знакомый звук летящей стрелы. Он инстинктивно присел, дав дорогу короткой, толстой стреле, которая просвистела над их головами, едва чиркнув по волосам. В следующее мгновение он рухнул в траву и затаился, но тут почувствовал, как ступня его правой ноги легко вошла в землю по самую щиколотку. «Кротовая нора!» - пронеслось у него в голове. Легко высвободив ногу и уповая на то, что это заброшенный ход или хозяин охотится на другом уровне, Ленвел опустил Кастида на землю и, приложив палец к губам, кивком головы указал ему на вход в подземелье. «Сам сможешь?» – одними глазами спросил он брата. Тот кивнул и начал быстро углубляться в кротовину, благо, как и положено, за исключением небольшой вертикали у самого выхода все её извилины располагались практически параллельно поверхности земли.
  Вскоре Кастид исчез в лесной почве по самый затылок.
«Береги маску», - жестом показал ему Ленвел и что было сил пополз прочь.
- Вылезай, гнида! – услышал он голос почти рядом с собой, когда расстояние между ним и братом измерялось уже сотней шагов. Он резко метнулся в сторону, чтобы направлением своего движения не выдать местоположение Кастида.
- Вылезай, иначе, как только найду, вышибу тебе мозги, несмотря на приказ взять живым! – рявкнул тот же голос, но уже на некотором расстоянии. Решив, что брат в относительной безопасности, Ленвел встал во весь рост, вытянув руки вперёд ладонями вверх в знак того, что он не собирается сопротивляться и молит о пощаде.
- Где второй? – грозно вопросил всё тот же голос, принадлежавший воину, который, наконец, предстал перед Ленвелом. Это был здоровенный детина с непропорционально маленькой головой, которая покоилась на толстенной шее. Ленвел знал его в лицо, но не помнил имени.
- Я бросил его, - как можно небрежнее крикнул Ленвел сквозь маску.
Неожиданно верзила разразился громким хохотом.
- Жаль, здесь нет Аделона, - давился он словами сквозь смех. – Этот придурок Ластан вообразил, что ты спасаешь брата, и наш мягкотелый командир поверил, – его ржание сотрясало всё его несообразно большое тело. – Конечно же, ты бросил его. Какой идиот будет столько бежать по лесу, таща на себе никому не нужный мешок с костями! Эй, Бетис, Гадлен, сюда! Живо! Я нашёл дезертира! Брата он спасал, как же! Свою шкуру от воинства спасал, предатель, - и здоровяк смачно сплюнул.
  Через несколько мгновений из-за кустов с двух разных сторон показались двое, по всей видимости, Бетис и Гадлен. Последнего Ленвел знал не понаслышке.
- Сколько закатов и восходов! – дико сверкая белками глаз, произнёс тот, подходя к Ленвелу сбоку. – Похоже, мне удастся поквитаться с тобой, не таким, как все, - и он достал из-за пояса нож. – Это ведь от тебя здесь такой смрад, - он поморщился, резко вытолкнув ноздрями воздух.
- Его нельзя трогать! – рявкнул тот, что звался Бетисом, – приказ главаря!
- Главарь в лагере, а мы здесь, - прошипел Гадлен, приближаясь к Ленвелу.
- Но здесь Аделон! Из-за тебя у нас будут большие неприятности.
- И кто же ему расскажет? – Гадлен повернулся к Бетису, и взгляд его был красноречивее всяких слов. – Туб, ты ведь подтвердишь, что Ленвел оказал нам сопротивление, пустив в ход нож?
- Так и было, - сказал верзила и опять заржал.
- А что скажешь Аделону ты, Бетис?
  Говоря это, Гадлен резко повернулся к соплеменнику, недвусмысленно наставив на него острие своего ножа. Этот момент нельзя было упускать: метнувшись к противнику, одним ударом ноги Ленвел выбил из его руки нож и, обхватив сзади, повалил за собой в траву. Не обременённый большим умом, но меткий Туб тут же выпустил в них стрелу. Та, перепутав в суматохе цель, пробила правую руку Гадлена и пригвоздила её к земле, заставив того разжать кулак и отпустить нож, который, не успев затеряться в траве, был подхвачен Ленвелом. И вовремя, потому что с двух сторон к нему уже подступали оставшиеся невредимыми воины.
  Едва Ленвел успел вскочить, как над ним раскрылась противокомариная сеть, в военное время служившая киянцам дополнительным оружием. Прыжок с переходом в кувырок через голову позволил ему увернуться от сети, но при этом он попал прямо под ноги Тубу, который недолго думая, со всего размаху, огрел Ленвела кулаком по голове, мгновенно лишив сознания.
- А ты прав, Гадлен, он и впрямь смердит, - заметил Туб, резко втянув ноздрями воздух. Больше он ничего не сказал, поскольку лес вдруг поплыл у него перед глазами, и огромный Туб, словно подкошенный, упал прямо на Ленвела, целиком накрыв того своей тушей. Удивлённый Бетис присел и, оказавшись в траве по самый нос, стал озираться вокруг, уверенный в том, что Туба атаковали сзади. Но насколько хватало глаз, никого не было видно. И тут он услышал отдалённый хруст ломающихся под ногами сухих листьев и веток, и в то же мгновение успел различить в глубине леса две фигуры, бегущие в его сторону. Он инстинктивно протянул руку к колчану, висевшему за спиной, и уже выдернул стрелу, когда узнал в бегущих Аделона и Ластана.
  Бетис выпрямился и крикнул, и тут же тишину взорвало хлопанье крыльев вспорхнувшей стаи оранжевогрудых зарянок.
- Сюда! Сюда! Мы схватили его! – он скосил глаза на тело Туба, которое своим весом намертво прижало Ленвела к земле, и исправился, - Туб схватил его! – подумал ещё и тихо изрёк, - погрёб его … то есть, он погребён под Тубом.
  Пока Бетис подыскивал слова, чтобы отрапортовать начальству о сложившейся ситуации, Аделон и Ластан уже сидели на корточках возле Туба и пытались стащить его обмякшее и отяжелевшее тело с Ленвела. Оба были в пуховых масках.
- Я же приказал вам не идти дальше зарослей тростника, - рявкнул Аделон, сверкнув глазами в сторону Бетиса. И хотя через маску звук пробивался ослабленным, тот понял, что командир взбешён.
- Надеть немедленно! – прорычал Аделон, бросая Бетису две точно такие же маски и указывая рукой на раненого Гадлена.
- Мы увлеклись погоней, - пробормотал, оправдываясь, первый, путаясь в завязках, поочерёдно водружая маски на себя и Гадлена. Тем временем Ластан повязал ещё одну на Туба. Пока Бетис сбивчиво рассказывал о том, как всё произошло, Аделон и Ластан развели небольшой костёр и принялись «колдовать» над Гадленом.
- Так ты говоришь, он давным-давно бросил в лесу спасённого им воина? – мрачно уточнил Аделон. Он взглянул на Ластана и, грустно усмехнувшись одними глазами, сказал:
- Как хочется ошибиться в думанах – хоть раз подумать о них хуже, чем они есть на самом деле!
  Грусть тут же слетела с его лица, уступив место жёсткой поперечной складке на лбу:
- Чушь всё это, наивная чушь. Не брата он спасал, а шкуру свою. Ещё один наложивший в штаны дезертир, - и Аделон бросил презрительный взгляд в сторону не приходившего в сознание Ленвела. – Если б не приказ, пришили б его здесь – слишком высокая честь для этой мрази, тащить её в лагерь, - он перевёл хмурый взгляд на Бетиса.
- Отправляйся на север, найдёшь Сулана. Пусть передадут по цепочке, что беглец пойман, и возвращайтесь в лагерь..
  Когда Бетис исчез за кустарником, Ластан открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь в защиту Ленвела, но прикусил язык. Может ли быть, что его спас дезертир? Что, если Ленвел обманул его? Ведь Ластан не видел его брата, он просто поверил беглецу на слово. Сейчас вся сцена с Хобом вновь предстала перед его мысленным взором. Он вглядывался в лицо Ленвела, стараясь припомнить хоть что-то, что выказало бы его неискренность. Но нет, чутьё упрямо настаивало на том, что всё, что он говорил, было правдой. К тому же киянцы с таким внутренним стержнем никогда не дезертировали – им была чужда трусость. Он не мог припомнить ни одного подобного случая – такие, как Ленвел, предпочли бы смерть в битве позорному бегству.
- Я сейчас вернусь, - бросил Ластан Аделону, сделав вид, что отправляется по нужде, и нырнул в траву – если Ленвел успел спрятать брата, поняв, что их обнаружили, тот не может быть далеко. Отойдя немного, Ластан остановился. Он лихорадочно соображал, где бы сам спрятал раненого брата, не имея в распоряжении лишнего мгновения, окажись он на месте Ленвела. Просто в траве? А где же ещё? Не мог же он успеть выкопать ему укрытие в земле. Тут Ластана озарила новая мысль. Зачем же копать, когда в лесу полно самых разнообразных подземных ходов – кротовин, мышиных и змеиных нор. Последние отпадают. Он посмотрел под ноги: то тут, то там земля была заметно приподнята – здесь поработал крот, и не один. Что ж, надо искать входы. Киянец пошёл вдоль внешней стороны свода подземного туннеля.
- Ластан! – раздался заметно раздражённый голос Аделона, - где ты пропадаешь?
Ластан раздосадовано пнул ногой землю и бросился на зов.
  Когда он вновь вынырнул из травы, его глазам предстала следующая картина: руки Ленвела были связаны за спиной, а вокруг шеи была затянута петля, которая, однако, не мешала тому свободно дышать.
- Если споткнётся, ему конец, - заметил Ластан с деланным безразличием. Он избегал сейчас смотреть Ленвелу в глаза.
- Хочет прожить ещё пару дней, не споткнётся, - бросил Аделон, наматывая другой конец верёвки на руку. – Сибул не любит дезертиров. Помню, в прошлом году от такого же ублюдка, как этот, - он скосил глаза в сторону пленника, - он не оставил ничего кроме волос – у того была густая шевелюра, и Сибул счёл материал полезным для луков и перетяжек в лесу, да и верёвки, говорят, получились неплохие.
  Ластан украдкой взглянул на Ленвела, но тот смотрел куда-то в сторону и был крайне напряжён, как будто к чему-то прислушивался. Ластан напряг слух, но ничего не услышал.
- Аделон, что-то с животом, я мигом, - соврал он снова и бросился туда, куда мгновение назад так озабоченно глядел схваченный ими киянец.
  Неотрывно глядя себе под ноги, Ластан пробежал расстояние с десяток прыжков кузнечика. Вдруг он услышал непонятный шум – то ли шорох, то ли барахтанье. Он остановился и осторожно пошёл на звук. Ещё издали он увидел торчащую из земли голову, а затем из кротовины с трудом высвободились и руки.
  Ластан сразу понял, что брат Ленвела не сможет оказать ему никакого сопротивления – тот был слишком слаб. Цепочка дальнейших событий пронеслась в его голове вереницей сменяющих друг друга картинок: он несёт ослабевшего воина и кладёт его перед Аделоном, одновременно требуя от Ленвела объяснения его поступка в лагере. Тот говорит, что вмешался в ритуал, потому что спасал от смерти родного брата. Ластан просит Аделона отойти с ним на пару слов и предлагает отпустить обоих пленников с условием, что те навсегда покинут пределы родной земли и уберутся через сады на чужбину. Аделон отвечает, что не может их отпустить. Для этого у него есть две веские причины: во-первых, по законам воинства Ленвел в любом случае подлежит наказанию, а его брат умерщвлению, а во-вторых, у них три свидетеля – Бетис, Туб и Гадлен.
  От досады Ластан схватил и вырвал с корнем целую пригоршню травы. Он прекрасно понимал, что вторая причина непреодолимее первой, и его наивный план уже умер, едва успев родиться.
  Забрезжившей новой идее некогда было оформиться в здравую мысль. Поэтому всё, что происходило дальше, было подчинено одному наитию, которое, впрочем, зиждилось на изрядном опыте и мудрости.
  Между тем Аделон осматривал своих горе воинов. Туб до сих пор лежал без сознания и этим страшно раздражал, поскольку солнце уже начало свой небесный спуск, а значит, у них оставалось всё меньше времени для передвижения в сторону лагеря. Гадлен сидел на земле, опершись о ствол молодого дуба, и ковырял в зубах основанием крошечной сухой травинки – рана его была обработана соком подорожника, который воины неизменно носили с собой во флягах, а затем засыпана золой из догоревшего костра и забинтована – а значит, руке ничего не угрожало, как, впрочем, и её хозяину.
- Ластан! – рявкнул Аделон, теряя терпение. Однако, ответа не последовало. Аделон прислушался, надеясь уловить шуршание травы или сухой земли под ногами воина. Напрасно - ни один звук, который мог бы сопровождать приближение думана, не потревожил лес.
- Укуси меня комар! С какой жратвы его так разобрало?! – выругался Аделон. – Ластан!!! Ты скоро там? –  На этот раз ответом ему был лишь слабый выдох ветра в кронах деревьев.
- Гадлен, иди узнай, что там у него. Скажи, пусть поторопится - надо приводить в чувство Туба и убираться отсюда.
  Гадлен пошёл в том же направлении, куда прежде убежал Ластан. Он продвигался вперёд, глядя по сторонам, то и дело выкрикивая имя пропавшего киянца. Наконец на островке низкой и редкой травы он увидел его – тот лежал на боку, к нему спиной, и не двигался. Гадлен едва успел удивиться и сделать ещё два шага, когда земля под его ногами зашевелилась. В последний миг перед тем, как погрузиться во тьму, он успел заметить две руки, взметнувшиеся из-под земли – они схватили его за башмаки из лыка и рванули вниз, да с такой силой, что через миг на том месте не осталось и следа от недавнего присутствия думана.
  Затащив соплеменника поглубже в нору, так чтобы тот ещё не скоро мог выбраться, пятясь так быстро, как только ему позволяли силы и сноровка, Ластан добрался до пересечения с поперечным туннелем, который должен был привести его ближе к Аделону, Ленвелу и Тубу. Здесь он смог развернуться и теперь полз лицом вперёд, что было несомненно удобнее. Впервые в жизни Ластан, привыкший, как и все киянцы, ненавидеть кротов, которые портили ягодные поляны, а иногда, делая туннели прямо под домами, обрушивали целые улицы, был благодарен этому животному за такую качественную строительную работу. Туннелей было множество, они разветвлялись, разбегаясь в разные стороны, так что поляну, на которой сейчас сидели воины, можно было пересечь под землёй вдоль и поперёк. Теперь он ясно слышал, как ругался Аделон, понося его последними словами – земля прекрасно разносила звуки. Но этот гнев не беспокоил его так, как мучил один-единственный вопрос – есть ли выход из этого лабиринта где-нибудь рядом с Тубом.
  На мгновение Ластан замер, вслушиваясь в то, что говорил Аделон. Из его речи, изобильно сдобренной бранью, явствовало, что Туб приходит в сознание, а это были плохие новости. Он заработал руками и ногами не хуже сороконожки и вскоре был совсем рядом с ними. Здесь в подземелье проникал рассеянный рыхлой землёй свет. Ластан задрал голову – о удача, чуть впереди белел просвет – выход на поверхность. Теперь оставалось ждать – ждать до тех пор, пока Аделон, отчаявшись и начав нервничать, привяжет Ленвела к дереву и, оставив его с Тубом, отправится на поиски двух других пропавших воинов.
  К счастью, ждать пришлось недолго. Понося всех разом, Аделон наконец встал, сделал несколько кругов, очевидно, привязывая пленника к дереву, а затем отправился прочь с поляны. Действовать надо было молниеносно, иначе весь его рискованный план провалится.
  Ластан вынырнул по пояс из норы и увидел рядом с собой левую руку Туба. Ещё один толчок руками, длинный прыжок, и вот он уже тащил Туба ко входу в нору, крепко держа того за ноги. Пребывавший в полузабытьи Туб, похоже, не собирался сопротивляться.
  Ластан моментально погрузился в кротовину сам, но втащить за собой Туба оказалось ему не под силу – туша была слишком велика в поперечнике. Ластана заколотил озноб – неужели всё пропало? Но трудности, похоже, только раззадоривали его смекалку. По какому-то озарению сначала с трудом, а потом всё ловчее и ловчее он начал закидывать одну ногу Туба за другую, таким образом, вкручивая того в землю. Теперь дело пошло, и вскоре так ничего и не понявший бедолага был в земле по самые уши.
  Ластан тут же отполз, ища ногами разветвление и, найдя его, мгновенно поменял направление и вскоре уже карабкался наружу из соседнего лаза. На всякий случай он взглянул на то, что торчало из норы – глаза Туба были плотно закрыты, похоже было, что он снова утратил связь с этим миром.
  Не теряя больше ни мгновения, Ластан бросился к Ленвелу. Напрягшись всем туловищем так, что, казалось, сейчас лопнет покрывающая мышцы кожа, тот пытался если не разорвать, то хотя бы ослабить верёвку, которая мёртвой хваткой впилась в его тело, распластанное по стволу тонкого деревца.
  Ластан выхватил свой каменный нож и одним ударом перерубил верёвку, а затем разрубил узел, связывавший пленнику руки.
- Пригнись! – скомандовал он движением руки и кивком головы позвал того за собой.
Их бег через поляну отличался от полёта лишь тем, что иногда они всё-таки пускали в дело ноги, но, едва оттолкнувшись, продолжали лететь низко над землёй.
  На месте, где Ластан оставил Кастида, надев на него свою хитиновую броню, лежала лишь последняя. Недалеко от поверхности уже были слышны стоны выкарабкивающегося из земли Гадлена.
- Твой брат должен быть в дальних зарослях папоротника, - шепнул он Ленвелу, махнув рукой в южном направлении, - только разбей мне лицо на прощание.
  Ленвел поморщился, но, подобрав с земли острый камень, резанул им Ластана по щеке, а второй рукой ударил наотмашь по лицу.
- Прости, - тихо сказал он.
- Прощай, - бросил воин, падая на землю и одновременно провожая беглеца взглядом. Затем, дважды пересчитав пальцы на руках – этого времени Ленвелу должно было хватить, чтобы добежать до папоротников, Ластан начал корчиться от боли, сопровождая это громкими стонами. Поняв, что Аделона поблизости нет, он перестал изображать адские муки, встал, на всякий случай пошатываясь, сделал несколько шагов в сторону землекопа Гадлена, изобразил изумление, упал на четвереньки и, наконец, будто бы превозмогая сильную боль во всём теле, стал помогать ему раскапываться.
   Когда извлечённый из-под земли киянец уже сидел рядом с Ластаном, ругаясь и отплёвываясь, откуда-то из воздуха материализовался Аделон.
- Это что за дурацкие шутки! – испепеляя их взглядом, гаркнул он. – Что у тебя с лицом? И где вы, чтоб на вас сорока нагадила, были всё это время?
- Кто где, - проскрежетал зубами Гадлен, продолжая отплёвываться и сморкаться, с трудом избавляясь от земли и песка, пригревшихся во рту и носу.
 Стирая тыльной стороной ладони кровь с лица, Ластан поднял глаза на Аделона:
- Ты давно оставил Туба одного с пленником? Надо срочно рвать на поляну, - и, показав на своё разбитое лицо, добавил, - это дело рук его братца.
  Не говоря больше ни слова, все трое бросились назад и, выскочив на поляну, остановились, как вкопанные: вокруг основания дерева, у которого недавно томился Ленвел, валялась лишь разрезанная верёвка. В родившуюся в этот момент удивлённую тишину тут же вторглось что-то вроде хрюканья, взбитого с пыхтением. Все разом опустили глаза вниз и уставились на крупную воронку, которая на глазах начала вращаться, и вскоре исторгла из себя здоровенную голову Туба, который, бешено тараща глаза, с остервенением выворачивал сам себя из земли.
  Все вместе они бросились ему на помощь и общими усилиями выкопали бедолагу, который, не успев прийти в себя, уже готов был из себя выйти. И только узнав, что не один он оказался так унижен какими-то презренными дезертирами, громадный киянец несколько успокоился.
 

                ***
               

  Обратно в лагерь все шли в мрачном молчании – они упустили беглецов, позволив тем скрыться за пределами киянской земли. Преследовать их дальше они не могли, ведь воинам запрещалось пересекать границу и вторгаться на территорию чужеземцев, во всяком случае, без объявления последним войны. Впереди хмуро брели Гадлен и Туб, а на некотором расстоянии позади, шагали Аделон и Ластан. Последний избегал смотреть в сторону своего начальника и друга.
  Вдруг Аделон резко остановился и, согнув ногу в колене, схватился за ступню.
- Ластан, - он скривил лицо, - по-моему, я всадил себе занозу.
Ластан подошёл и, сев на корточки, стал разглядывать грубую кожу в поисках болезнетворной иголки или щепки, но тщетно.
- Я ничего не вижу, - сказал он и задрал голову. Сверху вниз на него глядел Аделон. Такого взгляда Ластан у него никогда прежде не видел. В глазах не было обычной суровости – скорее растворённая в серьёзности печаль.
- Что-то не так? – обеспокоенно спросил Ластан.
- Не знаю, - пожал плечами Аделон, не меняя выражения и продолжая испытывать друга взглядом, - но очень хотел бы знать.
- Что? – похолодев от неприятного предчувствия, спросил Ластан.
- Чем я заслужил твоё недоверие? Почему ты просто не рассказал мне, что обязан Ленвелу жизнью? Ради того, чтобы отвлечь меня и помочь ему бежать ты устроил целый спектакль: рассовал этих идиотов по кротовым норам. А мог бы всего лишь предъявить мне его брата? Это бы многое поменяло.
 Ластан опустил глаза:
- Откуда ты знаешь, что я нашёл его брата?
- Неужели ты думаешь, что, найдя нору, извергавшую нечленораздельные звуки, которыми так богат язык Гадлена, я не догадался, что на такое способен только ты? Да я тут же залез на ближайший высокий куст и наблюдал за всем оттуда. И, честно говоря, умер бы со смеху, если бы меня всё время не оставлял вопрос - почему же ты мне просто всё не рассказал?
  Ластан поднял глаза и, пожалуй, впервые увидел перед собой не Аделона-воина, не Аделона-начальника, а Аделона-думана. И это открытие потрясло его. Оказывается, за этим всегда непроницаемым лицом жила трепетная, ранимая и, судя по всему, израненная душа.
  Почувствовав, что выдал себя, Аделон мгновенно спрятался в своей всегдашней скорлупе.
- Я надеюсь, ты действительно обязан Ленвелу жизнью - только это могло бы оправдать неповиновение приказу и помощь дезертирам, - сказал он своим обычным жёстким тоном, - иными словами, от того, что ты мне сейчас расскажешь, зависит, увидишь ли ты завтрашний рассвет.
 Ластан вновь пытливо взглянул на Аделона, но лицо того оставалось непроницаемым.
- Возможно, я произнесу крамольную мысль, - начал он, - но всё то, что я делаю, всё то, чем я живу, не подчинено одному долгу. Отчего-то мне совершенно необходимо жить в ладу с самим собой. В случае с Ленвелом честь оказалась превыше долга.
- Для воина это опасный образ мыслей, - нахмурился Аделон.
- Это не образ мыслей, - покачал головой Ластан. – Это образ жизни. Я не думаю, как поступать, я чувствую. Осмысление приходит потом.
- Чувствовать на войне вдвойне опасно, - не глядя на подчинённого, сказал Аделон.
- Говорят, что ещё любовь к женщине может заглушить чувство долга, - будто не слыша собеседника, продолжал Ластан. – Этого я не знаю – никогда никого не любил, кроме матери и сестрёнок, а их уже нет в живых. И потому сначала честь, потом долг, а дальше всё остальное, если ещё, вообще, что-то есть.
- Не рассказывай о своих приоритетах Сибулу, - сказал Аделон, и на мгновение в его чертах вновь проступила та глубоко спрятанная чувствительная душа, о существовании которой раньше Ластан лишь смутно догадывался, а теперь знал наверняка.
  Они пошли дальше, не пытаясь сократить увеличившееся расстояние до Гадлена с Тубом, однако и не теряя тех из виду. По дороге Ластан поведал Аделону всё, что произошло с момента бессмысленной гибели Гаста, и закончил тем, как, надев на Кастида свою броню и убедившись в том, что тому хватит сил добраться до папоротниковых зарослей, сам зарылся в кротовину, утащил за собой Гадлена и начал своё подземное путешествие. Все дальнейшие события, теперь уже не скрывая улыбки, ему описал Аделон, наблюдавший за действом с довольно большой высоты.
  Если бы хоть один из них неожиданно резко обернулся, то примерно на том же расстоянии, что отделяло их от Туба и Гадлена, он увидел бы невразумительные желтовато-бурые силуэты, двигающиеся за ними по пятам. Но ни Аделон, ни Ластан ни разу не обернулись.