Рождение света

  Холодная тюменская весна нынче была нескончаемой - с северными ветрами,  апрельскими обильными снегами, метелями и гололёдом. Всякий раз снег обещал быть последним, но обещания не сдерживал. Мало того, он умудрился выпасть  ещё и в мае, покрыв уже позеленевшие газоны толстым слоем и поморозив распустившиеся было цветы на яблонях. В другое время майские снега могли бы отозваться в душе лишь некоторой  досадой или прибавить ещё одну тему для обсуждения с коллегами, только не в эту тоскливую для Татьяны пору.  Она ждала неминуемого развода с мужем, как итога его затянувшейся связи  с молодой женщиной из Питера. А итог ожидался  болезненным. Его ещё предстояло пережить. И Татьяна знала, что пережить надо. Надо потом выздороветь от хандры, претендующей стать хронической, подняться на ноги. И она обязательно это сделает. Ей казалось, что больнее уже не будет. Просто, больнее не бывает! Ведь когда-то должно отпустить! Должна притупиться боль!  Боль от  осознания, что быть ей разведёнкой, и от накатывающего волнами пронзительного чувства одиночества, и от жалости налаженного быта, который тоже рушился.  Всё рушилось.  Жизнь рушилась.  Но сложнее всего было принять не обиды, не предательство, а понимание собственного участия в этом разрушении. Что она делала не так? Как надо было себя вести, чтобы он любил и берёг, и хотел бы прожить с ней до ста лет? Наверное, должно было пройти время, чтобы появились ответы на эти вопросы. А пока – Татьяна занималась обвинениями в свой адрес и самоедством: тусклая и неинтересная, скучная в общении и не умеющая острословить. И вообще: совершенно несовременная особа. Куда уж ей до той – молодой, красивой, требовательной. Иногда, правда, Татьяне  приходили мысли, что дело не в молодости и красоте, а в Питере. Очень уж он мечтал выбраться из провинциального города, а тут как раз подвернулась возможность. Но и не допускать случившейся «любви всей его жизни» - тоже не разумно. Если это так, то развода точно не избежать. С новой пассией он общался ночи напролёт, не мог наговориться, оторваться от компьютера. И темы общие находились - не иссякали. Эти разговоры заполняли его целиком, до самого краешка, не оставляя ни малейшей возможности влить в сосуд его души ещё и её каплю. А эта серая весна только добавляла Татьяне уныния.
   И вот лето, как будто спохватившись, нахлынуло на Тюмень, укрыло город жарким покрывалом, струящимся над проезжей частью маревом, разбросав щедрой рукой одуванчики по зелени парков. Нахлынуть-то оно нахлынуло, но ничегошеньки не изменило в Татьяниной семейной жизни.
  Как раз в эти  июньские дни на её новой работе возникла необходимость командировки в Москву.  Коллеги летали в столицу часто. В ней, как и в Тюмени, тоже установилась  жара. А все уже мечтали об отпуске, где-нибудь на песочном берегу Средиземного моря. Кого отправить в очередную командировку? Вопрос решился сразу и без сомнений: новенькую. А что? У неё ещё испытательный срок не закончился – пусть поработает на благо редакции в душном и разогретом выхлопными газами мегаполисе. Но, всем на удивление, такая новость не только не напугала, а необыкновенно обрадовала Татьяну.
   Сколько лет она там не была? Двадцать три. Затюканная жизнью провинциалка! Муж, например, наведывался в столицу частенько: то - по работе, то – на выставку самого Марка Шагала летал, то - как выяснилось позже -  встречался в Москве с любовницей. Короче, жил на всю катушку. А что она? Она бегала, как лошадка по кругу на арене цирка. И ни шага за пределы круга. Дети-работа-дом. Ни шага в этот цветной мир, наполненный интересными поездками в другие города, продвижением в карьере.
  А тут - Москва! Международный семинар! Множество интересных, увлеченных общими идеями, незнакомых людей! В первый день, свободный от семинара, помчалась с коллегами в Покровский монастырь, совершенно не осознавая значимости такого поступка. Предложение посетить святое место приняла сразу и  предполагала, что просто пофотографирует храмы, поглазеет по сторонам. День-то свободный – почему бы не съездить куда-нибудь. Даже джинсы не переодела, платка с собой не прихватила. А оказалось - все отправились поклониться мощам святой блаженной Матронушки Московской. Выяснила она это уже по дороге. Впопыхах пришлось  прикупить светлый шарфик, чтобы покрыть голову,  а потом - простоять много часов на солнцепёке в огромной очереди паломников и, наконец-то, окунуться в долгожданную прохладу тесного помещения храма. Она уже знала, что будет просить у Матроны в своей молитве – сохранить её семью от разрушения, помочь понять ей свои ошибки.  Все коллеги  просили успеха в журналистской карьере. А она – нет. Хотя эта просьба могла быть  кстати – Татьяна  хотела выстоять, независимо от того, случится или не случится  разрыв с мужем. Но она была ещё полна разочарованием, обидами, той темнотой, которую врачи называют депрессией.   И потому всё, кроме наболевшей темы, было второстепенным, не столь важным и находилось в тени происходящих событий. Стоя  у святых мощей, Татьяна смахивала со щёк слёзы и почти беззвучно, едва шевеля губами, произносила простые слова, идущие из сердца.  И  самый его краешек уже почувствовал: зачатие выстраданного желания - жить дальше,  произошло...
   Весь следующий день у Татьяны прошел в полной самоотдаче. Конечно, боль в душе привычно накатывала, но она старалась не вспоминать её причину. Сменив обстановку, ей удалось  почувствовать себя другой женщиной -  успешной, весёлой, самодостаточной.  Она с таким азартом включилась в работу семинара, что невозможно было её не заметить, не признать и не оценить. Это признание прибавляло сил, желания работать на износ. И в круговерти обсуждений, споров, доказываний, в потоке льющейся новой и совершенно захватывающей сознание информации она начисто забыла про назначенную на вечер встречу со старым другом.
  Выходя из конференц-зала, мельком глянула на себя в зеркало - отметила, что эта стройная женщина, в модном костюмчике - купленном специально для Москвы - выглядит совсем даже неплохо. Что-то новое появилось в её лице… Глаза! За прошедший год она уже привыкла видеть  в них  либо страх, либо их и вовсе не было на лице.
  Бизнес-центр находился совсем рядом с гостиничным корпусом, и, направляясь в него, Татьяна продолжала что-то громко обсуждать с коллегами – темы были нескончаемые! Она даже чуть не прошла мимо своего друга, мирно ждущего на скамейке с развёрнутой газетой в руках: уже пенсионер,  с совершенно седой и местами изрядно поредевшей шевелюрой на голове, но по-прежнему подтянутый, сидел он, сосредоточенно вчитываясь в газетные новости.
   Тридцать с лишним лет пролетели для них врозь. Помотали они старого её друга по городам и весям. Как говорится, куда Родина посылала. А закончил карьеру в столице. По правде, и не закончил даже, только числился уже пенсионером, да с должности ушёл по собственному желанию, ссылаясь на усталость и на изменившиеся потребности и отношения в  привычной для него  сфере – конструировании летательных аппаратов.
    Увидев его, она остановилась на мгновение. Сначала вглядывалась в почти забытые черты лица, а потом на цыпочках подошла сзади и закрыла тёплыми ладонями глаза.  Погружённый в чтение он совсем не ожидал этих прикосновений, потому легко вздрогнул и  накрыл руками её ладони. Мгновение помолчал, а потом назвал, как в далёкие студенческие годы, которые их свели в стройотряде, в северном  городке нефтяников: «Татка? Неужели ты? Сколько лет!»
   Оба были когда-то мечтателями, покоряли студенческую целину. Он – постарше, уже после армии и подготовительных курсов поступил в авиационный институт, и это была его третья целина, а она - совсем юная девочка после первого курса университета. Между ними никогда не разгоралось пламя любви, только - крепкая дружба, но такая, что их души узнали бы друг друга даже в следующей жизни, лет этак через тысячу!
   Желание побродить по Москве оказалось взаимным. Она целую вечность здесь не была! Последний раз  видела Москву, когда  проездом возвращалась из отпуска в село, где работала журналистом в маленькой районной газете. Та, советская Москва, вспоминалась теперь не просто столицей другой эпохи, а скорее - центром исчезнувшей навсегда планеты. Татьяне хотелось уловить именно случившиеся изменения, вглядеться в москвичей, чтобы найти сходства и отличия с привычными для неё тюменцами – прокалёнными стужей, выносливыми, трудолюбивыми, даже иногда суровыми,  и в то же время, очень искренними и отзывчивыми людьми.  А ещё - она страстно хотела фотографировать! Всё! Музеи, храмы, метро. Но главное – лица! И потом, часами разглядывая снимки, написать о новой Москве, принять её – совсем иную, чем много лет назад. 
   Решили начать с Красной площади. Какой просторной она казалась раньше! Может, потому что в Москву Татьяна приезжала  из маленького села? А теперь площадь явилась глазам  совсем небольшой - они пересекли её в два счёта, постояли у Храма Василия Блаженного и на Лобном месте, с которого скатилась головушка Стеньки Разина. И даже песню пропели вполголоса: «А есаул-то наш догадлив был. Он сумел сон мой разгадать. Ой, пропадёт, он говорил мне, твоя буйна голова…» Рассказ друга о Лобном месте был настолько ярок, что Татьяне легко представились люди, собравшиеся «поглазеть, погулять да мошну повытрясти» и, между делом полюбопытствовав, взглянуть на казнь. Глаза их были наполнены страхом и интересом. Они  испытывали азарт и  возбуждение  от предчувствия сцены особого, жуткого таинства убийства. «Как хорошо, что хотя бы публичность смерти осталась там, в тех веках». Она слушала друга, но совсем не видела его - в мыслях мелькали картинки, слышались голоса, и она ощущала легкую дрожь, как будто сама была в эту минуту там, на этой казни. Вроде не Стеньку, а её  ведут под тысячными взглядами, кладут голову на плаху. И!
 - Татка! Что с тобой? – на плече лежала его рука, глаза смеялись. – Ты побледнела. Может, прервёмся и перекусим? А-то, похоже,  я тебя байками сегодня закормил.

Она  очнулась, подняла глаза к небу и вдруг увидела огромное облако, розовое от закатного солнца.
- Давай-ка попросим кого-нибудь нас запечатлеть! – Татьяна вспомнила, наконец-то,  про фотоаппарат. - Как раз под этим облаком!
Этот снимок Татьяна будет часто рассматривать, по возвращении домой: двое старых друзей - стоят, прижавшись друг к другу.  Женщина - в клетчатой рубашке, голубых джинсах, на ногах - босоножки, удобные для долгой прогулки. Очень просто одетый мужчина - нежно касается талии своей спутницы. А сверху -  огромный розовый парусник, несущийся к закатному  солнцу.
   Потом купили в уличном кафе, один на двоих, огромный блин, начинённый яблочным вареньем, и большой стакан чая. Откусывали по очереди, слизывали, как дети, выдавленное из блина варенье и смеялись, громко прихлёбывая горячий чай. Фотографировались  рядом с Кремлём на зелёном, с цветками клевера, газоне. Подшучивали друг над другом, говорили о жизни, вспоминали сокровенное из своей юности, открывали друг другу тайны. Мимо Храма Христа Спасителя вышли к Москве-реке и долго стояли на мосту - до самой темноты, которая в июне наступает заполночь.
- Мы с тобой - всё о прошлом, да о прошлом. А как тебе сейчас живётся в своей  нестоличной Тюмени? – он неожиданно повернулся к ней лицом, опершись локтем на перила моста. – Не скучно?
- Нормально живётся. Утром спешу на работу, вечером – домой. Вечные пробки - этим, наверное, все города похожи друг на друга, как братья. Скучно ли? Бывает, временами. Но можно подумать, москвичи каждый день пропадают в Третьяковке! В моей Тюмени тоже кипит жизнь. И творческая – в том числе! Недавно писала статью о талантливой художнице Альфие. В её картинах – Тюменский север: красивый, неприступный, загадочный, непредсказуемый. Смотришь на них и думаешь: как всё в мире хрупко. И понимаешь, что человек – только часть природы, возможно, далеко не самая главная. И город мой, хоть и нестоличный, но - масштабный, с широкими улицами, яркими многоэтажками. Но я люблю старую Тюмень – она   уютная, в ней всё по-домашнему: завитые улочки с купеческими домами позапрошлого века, каменные храмы, как огромные белые птицы отражаются в Туре. Ты бы видел, какая у нас набережная  опоясывает мраморной дугой правый берег реки! И как приятно гулять по ней летним вечером, когда уже спадёт жара, и  июньское солнце медленно скатывается за горизонт почти на севере. А едва оно утонет за деревянными домиками Заречья, как совсем скоро снова выплывает из-за них красным горячим блином, будто только что со сковородки, и расплёскивает в стороны раскалённое сливочное масло, отражаясь в золотых маковках Свято-Троицкого монастыря. Другая сторона берега - пологая, ленивая, с неширокой полосой желтого песка, точно простёганная курчавыми изумрудными кустами, отражающимися в тёмной эмали воды.  Иногда кажется, что можно до скончания жизни стоять у мраморного бордюра! Он – тёплый,  нагретый свечением  летнего дня. Стоишь вот так и наблюдаешь: по серебристой чешуе скользят лодки-теплоходики и причаливают возле Моста Влюблённых. Перед самым мостом резко сбавляют ход, боясь захлестнуть волной неугомонных рыболовов. А те - готовы до глубокой ночи не шелохнуться, замереть в одной и той же позе, на мелководье, в завёрнутых до колена тонких брюках.
   Татьяна рассказывала и улыбалась, глядя вглубь себя – в этот миг она была дома. Здесь, вдали от своего города, она неожиданно  затосковала по нему. Да никуда она не уедет из Тюмени, сколько бы ни уговаривали её друзья!
   Вдали мерцали огнями башни Кремля, порывами ветра доносились запахи Москвы-реки, и Татьяна совсем не замечала, как внимательно разглядывает её старый друг. Он вдруг  выпрямился, обнял одной рукой Татьяну  за плечи, а другой - коснулся  её щеки и проговорил почти беззвучно, только одними губами: «Татка, я всегда знал, что ты замечательная. Но даже не догадывался, что настолько.  И - что волосы твои пахнут цветами. А в глазах - можно утонуть, как в этой, твоей любимой Туре… И я, кажется, уже утонул…».
   Сердце Татьяны заколотилось, заволновалось! Она почувствовала, как многие месяцы до упора сжатая в ней пружина,  стала медленно разжиматься. Не верилось в случившееся: оказывается, ею можно любоваться, она достойна нежных слов и тёплых прикосновений! Она даже чуть не задохнулась от нахлынувшего на неё душевного трепета…

    На следующий день коллеги переглядывались, указывая кивком в сторону Татьяны. Особенно любопытные подходили с вопросом: «Что за волшебные события случились в прошедший вечер, превративший Татьяну  в девчонку, легкомысленного возраста?» А она только улыбалась в ответ. И  вспоминая отрадные мгновения, ощущала неровные удары в сердце, его тёплые руки, опять слышала его признания и представляла  необыкновенную нежность его глаз.
    Возвращалась домой - в Тюмень - самолётом, вылетающим из Внуково в полночь. С набором  высоты  россыпь огоньков в иллюминаторе постепенно превратилась в серебристую пыль. Удивительно  лететь на восток! Кажется, только что самолёт поднялся над погруженной в глубокую ночь Москвой, а на горизонте уже появилось малиновое зарево. Как тут уснёшь, когда в сердце сплошное любование рождением, на немыслимой высоте над Землёй, Божьего света!  И в этот самый миг Татьяна  явственно ощутила:  свет проникает в  глубину её души, льётся животворящим потоком, отогревает её, прогоняя тьму, убирая страхи перед новым, только что проснувшимся утром.
   Переосмысливая события прошедших дней, Татьяна вспомнила своё паломничество в Покровский монастырь: а ведь её уставшее от переживаний сердце, надрывно молило у Матронушки света! Святая услышала и эту, не произнесённую вслух,  просьбу…