На шлёпку

ВАДИМ ГОЛУБЕВ
НА ШЛЕПКУ
РАССКАЗ

РУТИННАЯ РАБОТА
- Выходи, мировая контра! – лязгнул засовом комендант уездной ЧК товарищ Питухновский.
Босые, раздетые до грязного обветшавшего белья, стянутые колючей проволокой мужчины и женщины выходили из подвала. Прикомандированные к ЧК красноармейцы подсаживали их в большие дроги, размещали на лавках напротив друг друга.
- Словно на загородную прогулку везут, - простонал кто-то из приговоренных.
- На купания! – уточнил, ухмыльнувшись, товарищ Питухновский.
В начале революции было хорошо. Еще работал металлургический завод. Осужденных за контрреволюционную деятельность везли туда. Со смотровой площадки товарищ Питухновский сталкивал их в мартеновский ковш, в расплавленную сталь. С воплем летел контрик в огненную массу, окутывался дымом, превращался в факел, а затем в горстку пепла. Так казнили юнкеров и преподавателей юнкерского училища, офицеров, находившихся на излечении в госпитале, полицейских и жандармов. Потом завод встал – кончилось сырье. Контру стали расстреливать в подвалах ЧК, грузовичком возить на пристань и сжигать в пароходной топке. Затем кончился уголь для парохода и бензин для грузовичка, а в ЧК поступил приказ экономить патроны. Вот и везли каждое утро приговоренных за город. Там на обрывистом берегу «шлепал» их по головам совей любимой дагестанской шашкой товарищ Питухновский, а красноармейцы кидали убитых в воду.
Ненависти к своим жертвам товарищ Питухновский не испытывал. Просто он всегда хорошо и быстро работал. Второе не всем нравилось.
- Ты бы погонял их перед смертью. Уж очень легко они у тебя умирают. Чик – и в реку! А они должны помучиться – понять, что бороться с советской властью не только бесполезно, но и больно, - как-то сделал замечание комиссар ЧК.
- Руби сам! – протянул ему шашку комендант. – У меня нет времени с ними возиться – дел по горло!
- Да я по политической части… - сразу стушевался тот.
- Все вы по политической части, - сплюнул ему вслед товарищ Питухновский. - Зажираться стали, забывать, что революция в белых перчатках не делается.

ПАЛАЧ И ЖЕРТВА
Товарищу Питухновскому никто не возражал. Не только приведение приговоров в исполнение – все хозяйство ЧК было на нем. Нужны кому-то сапоги или френч, часы или маузер, кокаин или спирт – все шли к нему. Вот и сейчас подбежал парнишка-следователь, попросил три бутылки шампанского.
- Выдам, когда вернусь, - ответил комендант и осклабился даме, из-под пропитанной гноем повязки на левой руке которой проглядывало почерневшее мясо. – Больно ручке, графинюшка?
Эту женщину арестовали несколько дней назад. Как ни бились с ней – никого не выдала. Товарищ Питухновский вошел в следственную камеру, когда графинюшку только что вынули из ванны, где шпарили кипятком.
- Сейчас мы ей иголки под ногти забивать будем, - раскинул на столе орудия пытки следователь.
- Зачем же портить такие ноготки? – спросил товарищ Питухновский.
Он быстро сделал кинжалом несколько надрезов и содрал, как перчатку, с руки графинюшки кожу вместе с ногтями. Когда женщину привели в чувства, комендант взялся за ее другую руку. Тут-то она дала показания на трех барынек и собственную свекровь – мать погибшего еще в 1916 году графа-улана.
Их арестовали ночью, а уже утром товарищ Питухновский снес старухе голову. Барынек же поместили в просторной комнате на верхнем этаже. Шастают туда сотруднички, глазенками блудливо зыркают, второй день клянчат шампанское – барынькам носят.

ЛЮБИТЕЛЬ СЕРЕБРА
Приглашали к ним и товарища Питухновского, но тот на шлепках повидал столько женских тел, что в последнее время совсем перестал на баб реагировать. Однако комендант не сильно горевал об этом. Все у него было: власть, барахло, выпивка, множество красивых вещей, изъятых из господских домов. Одну из стен своей комнаты в здании ЧК увешал товарищ Питухновский саблями, шашками, ятаганами, прочим коллекционным оружием. Правда, кое-что приходилось отдавать для награждения товарищей, отличившихся в борьбе против контрреволюции, а также для отправки в Москву. Свою же любимицу – украшенную кубачинской чернью «дагестанку» комендант берег. Он вообще любил кубачинское серебро. Вытащил товарищ Питухновский из нагрудного кармана принадлежавшую некогда графу-улану походную фляжку, покрытую черным замысловатым узором. Глотнул коньяка, закурил извлеченную из портсигара, тоже кубачинской работы, толстую персидскую папиросу. Когда-то иранский шах подарил большую партию таких папирос императору Александру III. Прознал про то живший в городе купчина первой гильдии. Специально съездил в Персию. За огромные деньги скупил все остатки: «Знай наших! Только государь-император, да я такие папиросы курят!» Давно сгнил купчина на кладбище, давно уехали его сынки в далекий Париж, а товарищ Питухновский все эти папироски курит – их прежнего хозяина поминает.
Об одном жалел товарищ Питухновский: запишись он в большевики хотя бы за месяц до революции – был бы сейчас не комендантом, а председателем ЧК. Власть бы имел куда больше, а шлепками бы не занимался. Хотя этой работой он был не сильно обременен: не больше двух десятков в день. Поусердствовали как-то товарищи, шлепнули всех сидевших в подвале ЧК. После этого четверть чекистов мобилизовали на фронт. Никто из них не вернулся. «Пал смертью героя в борьбе с мировым капиталом», - сообщили о каждом из них с передовой. С тех пор чекистское начальство предпочитало держать подвалы полными – и сотрудников сбережешь, и перед центром отчитаешься: «Работаем!»

ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ
- Все? – товарищ Питухновский вскочил на коня и пересчитал увозимых на казнь. – Как положено: все двенадцать.
Пыхнув папиросой, он выехал со двора. За ним с папиросами в зубах пара чекистов в черных кожанках, следом в окружении конников приданного уездной ЧК эскадрона – окутанные дымом дроги. Это красноармейцы раскурили самокрутки, сунули их в рты курильщикам: «Пускай подымят напоследок!»
На главной улице, когда-то Императорской, ныне – Карла Маркса, было пусто. Завидев выехавшую со двора ЧК процессию, редкие прохожие попрятались в подворотни. Лишь ветер нес обрывки листовок, да шелуху от семечек под копыта коней.
Хоть с крупной контрой давно покончили, товарищ Питухновский был начеку. Он положил руку на деревянную крышку кобуры с маузером. Картинно заложили руки за отвороты кожанок, сжали под ними наганы чекисты. Ощетинились карабинами окружившие дроги конники, всматриваясь в плотно занавешенные окна. На дрогах царило полное безразличие: все знали, куда их везут. Только графинюшка вскрикивала от боли на каждой выбоине.

НЕЗАКОНЧЕННОЕ ДЕЛО
За городом, неподалеку от обрыва колготились группки людей с баграми и веревками. Родственники приговоренных ждали, когда завершится казнь, чтобы выловить тела близких и по-христиански предать их земле. Случалось, товарищ Питухновский вклинивался на коне в эти группки, выталкивал несколько человек, гнал их в город, чтобы кого через месяц, кого через неделю, а кого и раньше привезти на обрыв.
- Вот и приехали, - размышлял товарищ Питухновский, берясь за шашку. – Начнем с графинюшки – намучилась! Потом Дашку-мещанку, которая языком трепала, что в Питере расстрелянных чекистами скармливают хищникам в зверинце. За ней классово-чуждых: попа с дьяконом и пару инженеров. После - трех рабочих, отказавшихся пойти на коммунистический субботник, да трех крестьян, что хлеб сдавать не захотели. Надо же, всегда выходит, что половина «ликвидированных» - рабочие и крестьяне, для которых революция делается! А питерцы правильно поступают, что расстрелянных зверью отдают. Нет человека – нет дела! Кстати, перво-наперво, как вернусь, дела этих сегодняшних сожгу. Потом Костьке три бутылки шампанского «Вдова Клико» надо выдать. Ох, непорядок! Барыньки, конечно, ребят должны «обслуживать». Это им – как исправительные работы. А вот шампанское на них переводить – не дело! Все равно, когда ребятам надоедят или забеременеют – сюда привезем. Сегодня председатель ЧК на губернском партактиве. Завтра вернется – непременно про этот непорядок доложу…
Доложить комендант не успел. К вечеру казачий корпус белого генерала Мамонтова прорвал фронт и овладел городом. Товарищ Питухновский не успел скрыться, и был растерзан толпой.