Cлед на земле Кн. 2, ч. 1, гл. 1 На Амуре

Книга 2 "На дорогах войны"
Часть 1 «В рядах Красной Армии»
Глава 1 На Амуре (сокращенная версия)

1
К исходу двадцать вторых суток изнурительного путешествия по России эшелон с новобранцами из Сталинграда, в котором оказались Егор Никишин, Афанасий Кобликов и Ефим Садчиков, подошёл к могучей дальневосточной реке Амур. И хотя конец октября в здешних местах был по настоящему холодным, молодые ребята, широко распахнув двери своих вагонов-теплушек, с интересом рассматривали темно-свинцовую гладь реки в пору ледостава. Амур напоминал новобранцам их родную Волгу. Он был столь же широк и необъятен, и также ограничен непохожими берегами: крутым и обрывистым, мелкорослым правым и пологим, но лесистым, левым.
Но знакомство с новыми местами было коротким, так как почти сразу поступила команда закрыть все окна и двери теплушек и даже отойти от щелей стенок вагонов. Через несколько минут эшелон медленно покатил по мосту через Амур.
Среди новобранцев сразу же возник вопрос «почему?», который недовольным гулом заметался в каждой теплушке. Ответ на него они получили только после того, как эшелон миновал мост и оставил могучую угрюмую реку далеко позади. Он был прост и заключался в том, что бдительная охрана моста опасалась возможной диверсии. Конечно, никто этому не поверил, но другого объяснения не было, и вопрос сам по себе скоро растворился, как сахар в кружке горячего чая.
Об истинной причине осторожности стало известно почти год спустя. Именно в это время в районе моста под Амуром прокладывался тоннель для новой запасной дороги, имевшей секретное значение в военных целях.
Однако, миновав мост, совсем скоро эшелон приблизился к городу. В начинающихся сумерках взорам приезжих открылся Хабаровск. Он тоже, как и Амур, напомнил своим сходством, оставленный за тысячи километров Сталинград. В нем так же дымили заводские трубы, так же местами возвышались дома-великаны вперемешку с малоэтажными домами-карликами.
В город въезжали медленно, почти шагом. От этой медлительности нарастало тихое раздражение. Когда виден конец пути, вылезает наружу накопившаяся усталость и сильнее хочется добраться до места. За двадцать двое суток пути, хотя все только и делали, что сидели или лежали на нарах, усталость однообразного пребывания без мытья и смены белья, без нормальных постелей, давила тяжким грузом. Уже в сумерках, эшелон, обогнув город по окраинам, остановился на станции Хабаровск-2.
- Кажется всё, приехали, - со вздохом облегчения произнес Афоня, прильнувший к щели приоткрытой вагонной двери.
- Не радуйся раньше времени, - заметил Егор, сдерживая радость друга. - Дальний Восток, он огромный и не факт, что мы будем служить именно в Хабаровске. Ведь нам так и не сообщили точного места нашей службы.
- Конечно, вряд ли мы будем служить в городе, - поддержал его Ефим, - хотя…. У нас в Сталинграде, я точно знаю, квартируется воинская часть.
Разговор друзей прервала долгожданная команда, передаваемая по цепочке от вагона к вагону: «Выходить из вагонов с вещами и строиться!»
Темнота сгустившихся сумерек разрывалась неровным светом качающихся на ветру, зачехленных сетчатыми кожухами, ламп фонарных столбов. Они едва освещали площадку перед эшелоном, на которой собирались, выпрыгивающие из теплушек будущие солдаты. Сильный ветер пронизывал леденящим холодом новобранцев, жмущихся друг к дружке, чтобы совсем не замёрзнуть. Чем кучнее, тем теплее. Они с надеждой поглядывали на мерцающее огнями лампочек пристанционное здание, видневшееся метрах в трёхстах от выгрузочной площадки. Там, наверняка, было тепло и уютно. Однако возможность разместить в этом здании сотни прибывших вызывала огромное сомнение.
        Из темноты перед строем неожиданно вырос незнакомый офицер и подал команду на поверку. Освещая фонариком список, он выкрикивал фамилии новобранцев и дожидался  отклика. Отсутствующих и посторонних в строю не оказалось. Закончив перекличку, лейтенант подал команду строиться в колонну по четыре.
        - Равняйсь! Смирно! Напра-аво! Шагом …арш!
        Колонна двинулась в темноту, мимо уютного, манящего теплом и светом здания, подгоняемая порывистым, пронизывающим ветром. Егор, Афоня и Ефим шли рядом в одной шеренге. Шли молча. Да и о чём говорить, если за три с лишним недели пути было сказано и пересказано обо всём. Сейчас каждый думал о том, как бы быстрее попасть в расположение их воинской части и согреться. Ровный, размеренный строевой шаг гулко звучал в ушах и успокаивал.
        - Эх, если бы сейчас предложили горячих наваристых щей, да чистую постель на тёплых нарах, я бы стал счастливым человеком, - нарушил молчание Егор, отвлекаясь от гулкого ритма равномерного шага.
        - А я бы, перед тем как лечь в чистую и тёплую постель, с удовольствием бы помылся в баньке. Эх, да чтоб с парком, да с веничком! – подхватил эстафету мечтаний Афанасий.
        - Да и бельишко поменять не помешало бы. Я уже весь чешусь. Никак вши в нашем белье завелись, - присоединился к друзьям Садчиков.
        - Возможно, всё так и будет. Поскорее бы добраться до места, - заключил Егор.
        В строю перед Егором шагал Колька Желнов, слесарь с тракторного завода. На него было жалко смотреть. Из всей полутысячной массы призывников он выделялся, как белая ворона. Вся его одежда была не по сезону. В темно-серой массе телогреек, бушлатов и других предметов верхней одежды, а также штанов, брюк и обуви, его светлая и когда-то белая одежда, выглядела несуразно и не к месту. Колька был одет в белый парусиновый костюм, какие обычно носят в жаркую погоду в южных городах, и такие же парусиновые тапочки, которые на ухабистой и грязной дороге на глазах превращались в мокрые серые тряпки, готовые порваться с минуты на минуту. Колька обнял себя руками и стучал зубами на пронизывающем ветре.
       Когда они выезжали из Сталинграда, стояла сухая тёплая погода и его одежонка не вызывала особой жалости, но здесь, на Дальнем Востоке, осень была лютая и грозила парню воспалением легких.
       Егора удивляла беспечность Кольки. Вроде парень не глупый, зарабатывал тоже неплохо и даже хвастался высокими зарплатами, а прикупить себе хорошую одежду в дорогу, в суровые дальние края, не догадался. Он кивнул Афанасию на сгорбленную, скукоженную фигуру в бледно-серой одежде, задавая немой вопрос о вменяемости впереди идущего парня.
       Кобликов понял вопрос друга по-своему и с долей грустной иронии ответил:
       - Нам же говорили, что прибыв в воинскую часть мы получим новое обмундирование, а нашу одежду скорее всего придётся выбросить или пустят на ветошь. Вот он и решил, в целях экономии, одеться во всё самое дешёвое и старое, что не жалко будет потерять. Своё здоровье при этом не оценивал, оно ему бесплатно видно досталось.
       - Эх, я олух царя небесного, - в шутку возмутился Егор, - не догадался сэкономить. Одел на себя всё самое хорошее и дорогое. Зря выходит потратился?
       - Не жалей. Здоровье всегда дороже. Эти тряпки нам для того и нужны, чтобы в нужный момент согревали и берегли от непогоды, - на полном серьёзе урезонил его Афоня. – И потом, пока мы будем служить, мода на одежду наверняка изменится, да и мы, возможно, еще подрастём, да возмужаем. Так что, наверняка, эти одежды нам больше не пригодятся. Зато сейчас мы с тобой не дрожим, как осиновые листики на ветру и вряд ли заболеем.
       Ветер утих и сразу стало теплее, но зато с неба стали спускаться крупные «жирные» снежинки. Сначала падали редкими одиночками и сразу таяли, потом их становилось всё больше и скоро снегопад превратились в сплошную белую стену, покрывая всё вокруг ровным, пушистым слоем.
       - Подтянись! Раз, два, три. Раз, два, три, - командовал лейтенант, подгоняя строй.
       Колонна заметно оживилась. Раз поступила команда подтянуться, значит скоро должны быть на месте, а это придавало дополнительных сил.
       Егор подумал, что вот так, по команде, им придётся жить всё время в течение ближайших двух лет. По команде ложиться спать и утром подниматься, по команде идти в туалет справлять нужду, по команде выполнять все указания командиров и ничего не делать без разрешения. Как, наверное, тяжело красноармейцам всё делать по команде. Выполнять чужую волю, независимо от того хочется тебе этого или нет. И в увольнение придётся ходить тоже по команде. А с девушками знакомиться тоже по команде будем? Если это так, то не очень здорово. Нельзя же спрашивать разрешения с какой девушкой познакомиться.
       - Ты не уснул ли, Егор, - подтолкнул его плечом Афоня.
       - Нет. С чего ты взял?
       - Да, что-то долго молчишь. На тебя не похоже. Вот я и решил, что ты уснул.
       - Просто задумался. На ходу, в строю разве можно уснуть? - удивился Егор.
       - Мне отец рассказывал как-то, что на фронте, в империалистическую войну, ему приходилось спать и во время маршей в строю, и стоя, и сидя, где, как придётся.
       - Верится с трудом. Когда чем-то занят уснуть сложно, а если засыпаешь, то наверняка, упадёшь. Что-то я сомневаюсь.
       - Ладно, сомневайся, если хочешь. Но в жизни всякое бывает. Жизнь прожить – не поле перейти, - слегка обиделся Афоня недоверию друга, ведь отцу он верил, как себе.
       Колонна наконец миновала контрольно-пропускной пункт и свернула в улицу, вдоль которой тянулись низкие и плоские казармы, похожие на бараки Сталинграда, когда в них заселяли завербованных строителей. Потом потянулись невиданные диковинные строения, напоминавшие копна сена. Позже они узнали, что это жилища командного состава полка, называемые фанзами.
       Свернув в конце улицы налево, колонна неожиданно упёрлась в слабо освещенное высокое кирпичное строение. Поступила команда: сложить в этом каменном сарае все свои мешки и чемоданы и вернуться снова в строй. Команда озадачивала. На улице уже полная ночь, люди устали от длительного перехода, а их заставляют оставить свои вещи и снова становиться в строй, а значит куда-то ещё идти.
       Команды следовали одна за другой.
       - Равняйсь! Смирно! Нале-во! Шагом …арш!
       Колонна свернула на другую улицу и через пару минут оказалась у входа в столовую. Носы уловили аромат наваристых щей и печеного ржаного хлеба. Приятная неожиданность мигом подняла настроение. Ужин оказался невероятно вкусным и сытным.
       - Выходит, нас тут всё-таки ждали, - воскликнул довольный Никишин, отложив в сторону ложку.
       - Да, - согласился Афоня, - хорошо подготовились. Если и дальше будут проявлять такую заботу о подчинённых, то мы сослужимся.
       - Ты имеешь в виду «сработаемся»? Только тут не стройка, не забывай. От твоего желания ничего не зависит. Наше солдатское дело - выполнять команды, а зависеть будет только от командиров. Хороший командир попадётся, тогда и служить легко будет, а нет… каторга, - невесело отозвался Ефим.
       - Не дрейфь раньше времени. Поживём – увидим. Пока всё идёт хорошо, - Афанасий был полон оптимизма.
       После столовой призывников снова отвели к каменному сараю, где были оставлены личные вещи. Там каптенармус выдал каждому по ватной подушке и наматрацнику, который нужно было самолично набить сеном, наваленном в углу сарая. Как набьёшь, так и мягко спать будешь. Постельное бельё было обещано после помывки в бане, куда колонна новобранцев была направлена после набивки матрацев.
       В бане вновь прибывших тоже ждали. Раздетых наголо их бегло осматривал полковой врач. Присутствовавшие при нём три парикмахера ловко остригали под ноль тех, кто прибыл не стриженным и всех в интимных местах и под мышками. Новобранцы были изумлены и не могли скрыть некоторой неловкости и стыдливости. На вопросы, зачем это делается, доктор зычно ответил, что в целях санитарной гигиены.
       - Красноармеец не должен страдать от вшей и мандавошек. Боец Красной Армии должен быть чист, здоров и опрятен, потому что он боец самой сильной армии в мире.
       Из помывочного отделения, где ни парной, ни веников, как мечтал Афоня, не было, и ребята обходились горячей и холодной водой из нескольких кранов, набираемой в шайки, они через другой выход попадали в новое помещение, где санинструктор смазывал обритые интимные места и подмышки вонючим раствором.
       - А это ещё зачем?
       - Много будешь знать, плохо будешь спать, - с иронией ответил санинструктор.
       - Это бойцы затем, чтобы долго к девкам не тянуло, - подхватил оказавшийся рядом сержант.
       - Да…, додумались, - не скрывая раздражения, заметил Ефим. – Теперь, наверное, до конца службы эта гадость будет вонять, и ни одна уважающая себя девка, нас с таким духом к себе на пушечный выстрел не подпустит.
       В следующем помещении каптенармусы, стоящие за длинным столом, бойко выдавали каждому положенное белье, постельные принадлежности и обмундирование: гимнастерки с брюками-галифе, ремни и пилотки, в том числе портянки и ботинки с полутораметровыми обмотками, как приложение к ним. Тут же командиры отделений, прослужившие в полку определённый срок, показывали призывникам, как нужно правильно наматывать портянки и одевать ботинки, чтобы в дальнейшем не повредить ноги, уверяя в том, что допущенная ошибка может привести к выходу бойца из строя и, конечно, к поражению в бою.
       - А конкретнее можно узнать почему? – задал вопрос Егор.
       - Неправильно намотанная портянка образует складки, которые при ходьбе или беге натирает кожу, образуя кровоточащие болевые раны. Естественно, красноармеец выпадает из строя и не может вести полноценных боевых действий в составе подразделения, чем наносит ущерб боевой готовности в целом.
       Егора такое объяснение сержанта вполне удовлетворило. Он помнил, как не раз натирал себе ноги новыми ботинками и с трудом ходил, не говоря уже о строе, что влияло и на его работу. Поэтому он стал внимательнее приглядываться к наматыванию портянок инструкторами и пробовать это делать сам, что с первого раза даже не получилось. Такое же внимание уделялось и правильному наматыванию обмоток на икры ног, хотя и казалось это занятие весьма простым.
       Последним каптенармусом выдавались шинели и каски. После процедуры одевания, ранее пестрые и разодетые кто во что, призывники теперь выглядели, как братья-близнецы, разве что отличались ростом. Теперь внешне они стали настоящими красноармейцами.

2
       Первая карантинная ночь пролетела на редкость быстро. Казалось, только-только сомкнули веки глаз, как громкий резкий окрик дневального: «Подъём, выходи строиться!», вынуждал вскочить, одеть галифе, намотать портянки и обмотки, зашнуровать ботинки и без гимнастерок выскочить на середину длинного казарменного коридора и встать в строй по ранжиру, как было определено, перед отбоем.
       Старшина роты велел встать в две шеренги, для чего дал команду посчитаться на «первый-второй», а затем вторым номерам встать в затылок первым и сомкнуть строй. После команды «вольно» он представился:
       - Фамилия моя Пантелеев. Старшина Пантелеев. Запомните.
Других сведений о себе он не доложил, ни имени, ни отчества, видимо в армии было принято обращаться только по званию и фамилии.
       - Запомните также, - продолжал старшина, - что отныне и во веки веков, где бы вы не находились, вы должны высоко нести честь бойца Красной Армии. А это значит: никогда не опаздывать в строй, будем это тренировать, чётко и быстро выполнять команды командиров и никогда не прекословить старшим по званию. Вы должны быть вежливыми и опрятными и, конечно же, любить свою Родину и быть готовыми отдать за неё свои жизни.
       Он обвёл строй взглядом, как будто желая убедиться в том, какое впечатление на бойцов произвели его слова.
       - Вы меня поняли?
       - Так точно, поняли, - раздался в ответ нестройный хор голосов.
       - С распорядком дня я ознакомлю вас позже, а сейчас пятнадцать минут на умывание и подготовку к завтраку. Разойтись!
       Однако перед завтраком поступила ещё одна неожиданная команда. Было приказано построиться в одну шеренгу и предъявить к осмотру вывернутое швами наружу нательную рубаху. На военном языке эта процедура называлась «командой номер 20», проверкой на педикулёз, на гражданском языке проверкой на вшивость. И хотя новоиспечённые бойцы мылись в бане несколько часов назад, нашёлся один, у которого обнаружилась эта самая противная вошь. Им оказался новобранец Желнов.
        Затаив дыхание все ждали, какое последует наказание для проштрафившегося бойца, но старшина отнёсся к этому факту, как к обыденному явлению, без строгости. После завтрака, когда новобранцев отправили на строевые занятия, Желнову дали увольнительную в город и деньги для помывки в бане. Но на следующее утро у Желнова при проверке снова обнаружилась настырная вошь. И снова ему выдали увольнительную в город и деньги на баню. Все открыто ему завидовали. «Надо же, тут целый день муштра, отработка строевого и парадного шагов, и даже чёрт знает для чего нужного гусиного шага, а этот «вшивый» гуляет по городу и моется в бане себе в удовольствие, о гусином шаге даже не задумывается.
        Насчет гусиного шага Егор поинтересовался у лейтенанта, проводившего занятия, где он этот «искусный» шаг применяется, но напоролся на строгую отповедь.
        - Где будет нужно, там и будет применяться. Мы должны быть готовы к любым неожиданностям. Отставить разговорчики.
        Желнов вернулся в расположение только под вечер довольный, как персидский слон. Его состояние вызвало у вернувшихся с занятий усталых и запыленных сослуживцев бурю зависти.
       - Ну, как, - спросил Афоня у благодушного Желнова, - всех вшей выпарил?
       - Всех, - выдохнул тот и лукаво подмигнул.
       - Я смотрю, ты и «клюкнуть» где-то успел на поминках своей вши?
       - И клюкнуть успел. Выхожу из бани, а рядом пивная открыта, дух идет пряный. Так захотелось пивка попить, аж моготы нет. А карманы пусты и задарма там не наливают. Ну, думаю, а не проявить ли мне солдатскую смекалку, о которой частенько поминают наши отцы-командиры. Ну и проявил. Пива напился во как, - и он провел большим пальцем по низу приподнятого подбородка.
       - Может, поделишься опытом, как это тебе удалось? – скептически спросил Афоня.
       - А чего же не поделиться, - снисходительно ухмыльнулся Николай, - могу. Захожу, значит, я в пивную и с порога говорю буфетчику: «Спорим, что я, не отходя от прилавка, выпью шестнадцать кружек пива? Только если это у меня получится, то за пиво заплатишь ты, а если не получится, то за все шестнадцать кружек заплачу я. Идёт?» Тут в пивнухе поднялся невообразимый переполох. Все кто в ней был, сразу разделились на два лагеря. Одни стали поддерживать буфетчика и уговаривать, чтобы он соглашался на спор, обещая скинуться, если спор выиграю я, другие стали на мою сторону, мол, давай солдат покажи, на что способна наша любимая Красная Армия.
       - Ну и ты выиграл?
       - А вы как думаете? – прищурил глаз любитель пива.
       У бойцов, стоявших рядом и слушавших Желнова, мнения на этот счёт разделились тоже. Одни верили тому, что он говорил, другие сомневались, утверждая, что человек не лошадь и не корова, чтобы так много выпить за раз. Ведь шестнадцать кружек это же целое ведро пива.
       - Скажи Желнов правду. Выпил ты эти шестнадцать кружек или врёшь нам? – спросил Егор.
       - Вот тебе крест святой, что выпил, - и Колька в подтверждение своих слов дважды перекрестился. – Не мог же я опозорить звание красноармейца. И потом, если бы я не был уверен, я бы спорить не стал. Денег то у меня не было. Жалею только, что не спорил с ним на деньги. Мог бы хорошо заработать.
       - Ну, тогда сознавайся: пока пил в сапоги себе не ссал? – спросил Ефим.
       - Какие сапоги? Я же в ботинках с обмотками. Правда, когда вышел из пивной, тут же за углом, не доходя до общественной уборной, открыл свой кран и минут десять или больше, не прерываясь сливал лишнее. Люди идут, а я отвернулся и поливаю, как из шланга, не могу остановиться.
       - Ну, а если бы ты проиграл спор, что тогда бы было? Ведь все деньги ты ещё дорогой сюда пропил, - спросил Афоня.
       - Ну, что было бы? Как-то ещё на гражданке случился со мной такой казус. Проиграл спор. Спорил на сто пятьдесят рублей, что съем за раз дюжину печёных яиц, не запивая. На восьмом яйце подавился. Ну поколотили меня немножко. На этом всё и закончилось. Так то на гражданке. А тут, кто стал бы красноармейца мутузить? Это ж политика, - снова лукаво ощерился Колька.
Утром следующего дня, на очередном осмотре по форме 20, у Желнова снова обнаружилась злосчастная вошь. И снова он получил увольнительную в город и деньги на баню. Зависти новобранцев не было предела. Все хотели быть на его месте. Ведь он гуляет по городу, моется в бане, пьёт пиво, а мы ползаем на брюхе, отрабатываем шаги, ладно бы парадный, но ведь и раскоряченный гусиный…

3
        Карантин для вновь прибывших в часть, наполненный прививками навыков военной службы молодому пополнению, наконец-то закончился. Наступил торжественный день принятия воинской присяги и распределения бойцов по подразделениям. В этот день все были одеты в парадную форму и выстроены на плацу полка. Каждый новобранец у знамени полка давал клятву на верность Родине и трудовому советскому народу. А после клятвы торжественным маршем под звуки полкового оркестра прошли по плацу, демонстрируя чёткий парадный строевой шаг.
        По прибытию в подразделение каждому новоиспечённому красноармейцу было выдано боевое оружие в виде трёхлинейной винтовки, образца 1891 года. К оружию Егор отнесся критически. Винтовка была громоздка, неуклюжа и тяжела, хотя командиры ее и расхваливали за надежность и простоту обращения. Этой винтовкой в октябре 1917 года завоевывалась рабоче-крестьянская власть и с её помощью были разбиты белогвардейские и бандитские отряды на фронтах гражданской войны. И вот теперь пришла их очередь с этой винтовкой в руках защищать свою Родину от внешних врагов. А этих внешних врагов было немало.   На западе точили зубы немецкие и итальянские фашисты, мечтавшие побольше откусить земель от молодого социалистического государства, на востоке японские империалисты тоже не оставляли подобных планов, хотя уже дважды были биты по носу, на озере Хасан в 1936 году и летом 1939 года на территории Монгольской республики. Уроки никак не шли впрок, и они продолжали бряцать оружием, готовясь к новой агрессии и реваншу. Необходимо было быть готовыми к защите от их посягательств в любой момент.
        И хотя хвалёная винтовка выдержала испытание временем и действием, Егору хотелось видеть её другой: менее громоздкой и более эффективной. Чтобы она была покороче и легче раза в два, и стреляла бы в десять, а то и двадцать раз быстрее, чтобы не приходилось после каждого выстрела вставлять патрон в патронник, а чтобы он сам туда попадал, как у пулемёта из ленты. Но тут же мысль Егора заработала в другом направлении. Пулемётная лента ему тоже не нравилась. Она казалась ему неудобной, хотя никогда самому не приходилось пользоваться. Да и как в винтовку по ленте можно подавать патроны? Это же не конвейер для подачи кирпичей на стройке. Автоматическая винтовка механизм сложнее и требует серьёзного внимания и напряжения ума. Зато и работать над ним будет интереснее. Было бы только для этого время. Насколько он понял по первому месяцу служения Родине, свободного времени у него и его друга по изобретательству, Афони, будет очень мало.
        При распределении по взводам и ротам, Егор, Афоня и Ефим попали в первый взвод третьей роты, командиром которого был лейтенант Кутовой, о котором уже немало были наслышаны. Это о нем рассказывали старослужащие, что он с завязанными глазами быстрее всех разбирает и собирает станковый пулемёт. Это он, лейтенант Кутовой, самый лучший стрелок в полку и точно стреляет из всех видов оружия. Это он имеет огромный авторитет среди подчиненных, командиров и их жен. О том, что он отчаянный бабник и любимец слабого пола было известно с первого же дня, что, кстати, вредило его продвижению по службе. Но травился лейтенант Кутовой друзьям, прежде всего за его боевые качества и справедливое отношение к подчиненным, которых не заедал понапрасну. Друзья надеялись, что у такого командира они смогут многому научиться и стать лучшими.
        Случай подтвердить свою репутацию у Кутового представился на первом же занятии. Егор спросил лейтенанта о правдивости слухов обращения его с оружием, а Кутовому было лестно слышать о себе такую оценку, и он тут же подтвердил её на практике. С завязанными глазами точными механическими движениями он разобрал и потом тут же собрал станковый пулемёт, чем покорил подчиненных бойцов. Теперь почти все желали походить на своего бравого командира, в том числе и продавец вшей Колька Желнов.
        «Так знать и уметь владеть оружием, как наш взводный, - думали новобранцы, - в армии «раз-два и обчёлся». С таким командиром в бой идти не страшно. Он один может уложить вражеский взвод, а то и больше. Он и нас этому научит».
        А вот старшина Пантелеев сразу же бойцам не понравился, притом, почти всем. Его даже почему-то возненавидели, хотя особых причин для этого вроде и не было. Просто вел он себя с подчиненными высокомерно, властно и порой грубо, строго спрашивая за каждую мелочь. Особенно он придирался к внешнему виду красноармейцев, соблюдению уставов и порядку в подразделении. Все считали его не командиром, способным умело воевать, а сварливой бабой-хозяйкой, этакой казарменной домоправительницей, требующей от всех чистоты и порядка.
       - Он, что нас в жены готовит? – возмущался Ефим, которому внимания старшины доставалось больше других. – То ему складка на постели глаз режет, то подушка неровно лежит, то гимнастёрка морщит, то сапоги недостаточно начищены. Будто бы от этого зависит боеготовность нашей роты.
       - Что верно, то верно, - соглашался с Садчиковым недовольный Егор, - то полы учит мыть, то стирать носовые платки и портянки. Того и гляди, начнёт учить щи, да каши варить. Хорошо, что нижнее и постельное бельё в прачечную сдаем, а то бы и их стирать заставил, да чтоб без морщинок и сверкали белизной.
       - И обувь по десять раз в день чистить заставляет, - в тон друзьям подхватил Афоня. – А еще песни заставляет разучивать и в строю петь, хотя многие петь не умеют. Зачем это нужно? …Хотя может и нужно. Красноармеец должен быть ко всему готов и всё уметь. Ведь денщиков у него нет и не будет, а выглядеть он должен молодцом. Да и на гражданке эти навыки нам всегда пригодятся. Рано или поздно семьями обзаведёмся, а жена и заболеть может, тогда самим и придётся выкручиваться. Так что, где-то старшина всё-таки прав. Да и в других ротах требуют того же самого. А мы брюзжим, как немощные старики, над тем, что нам не по вкусу.
        Афанасий пользовался у друзей авторитетом, поэтому и Егор, и Ефим больше не возмущались требованиям и нравоучениям старшины, хотя некоторые уроки жизни им казались явно никчемными и бесполезными. Ну, взять хотя бы этот самый гусиный шаг, которым старшина периодически заставлял ходить на занятиях. Ну, где он в жизни может пригодиться? Иногда и Ефим пытался возражать Афоне.
        - Ничего страшного, если жена заболеет. Соседи помогут. У нас в Кирсанове у одного соседа жена попала в больницу, так моя мать ходила к нему, помогала и готовить, и бельё стирать, и корову доила, и много ещё чего.
        - И ты считаешь это нормальным, когда здоровый мужик не может сам справляться со своим хозяйством? – язвительно спросил его Афоня. – Человек должен уметь сам себя обслуживать, а не ждать, пока кто-то ему поможет задницу подтереть.
        - Кстати, о женах, - вмешался в разговор Егор. – Ты, Фимка, думаешь налаживать отношения с Валентиной? Если разлюбил её, так и скажи. Я тогда сам начну писать ей. Мы с ней подружились. Она мне понравилась, а сейчас думаю, что краше неё вряд ли кого встречу.
        Садчиков встрепенулся и немного растерялся.
        - Ладно, сегодня напишу ей.
        - То-то. А то профукаешь свою любовь. Она, когда я лежал в больнице, ещё тогда в разговоре дала понять, что ты круглый дурак. Она, как всякая девчонка, решила поломаться, надеясь на то, что её будут уговаривать, завоевывать, короче, на твою решительность, а ты хвост поджал и просто сбежал от неё в Сталинград, - умышленно подначивал товарища Егор. Ему хотелось помирить Ефима с Валентиной, наладить их отношения.
        - А ещё чего она говорила обо мне? – полюбопытствовал, задетый словами Ефим, едва краснея.
        - Больше ничего особенного не говорила. Только дала понять, что ты чрезмерно, не по-мужски, обидчивый и, думаю, квалифицировала твой поступок трусостью.
        Ефим протяжно вздохнул, уязвлённый правдой о себе.
        - Все мы перед девчонками, в которых влюбляемся, трусим, - заметил Афоня. – Это нормально. Хуже, если действуешь нагло, меняешь одну на другую, обижаешь. А трусость от того, что не знаешь, как правильно себя вести, чтобы не навредить любимой. Кстати, ты, дружище, тоже проявил трусость, - Афоня обратился к Егору, - когда твоя краля вышла за другого замуж. Нужно ли было из-за этого погибать или рисковать своей жизнью?
        - Ну, нет, Афоня, это не трусость. Это было отчаяние. Хотелось показать, как сильно я любил, что не мог жить без неё, а потому покончил с собой.
        - Слава Богу, что всё обошлось. Судьба еще подарит нам любовь. Хороших девушек очень много, и добрых, и красивых.
        Разговаривая, друзья не сразу заметили стоявшего в сторонке старшину Пантелеева. «Неужели он слышал весь наш разговор?» - подумали они разом. Сомнения пропали, когда старшина поманил Ефима к себе пальцем.
        - Вы, Садчиков, сейчас возьмете у каптенармуса ведро со шваброй и вымоете весь пол в казарме, - приказал он спокойным голосом.
        - За что такая немилость, товарищ старшина? За что вы меня не любите?
        - Наоборот, Садчиков, очень люблю и хочу научить тебя всему доброму и полезному, чего ты не умеешь. Выполняй!
        - Есть, выполнять, - козырнул Ефим, а в мыслях обругал старшину самыми последними словами.
        Вечером, когда рота была на отдыхе, между друзьями завязался очередной разговор. Афоня спросил друзей, как им представляется дальнейшая служба в армии.
        - Лично я не жду для себя ничего хорошего, - упавшим голосом ответил уставший Ефим. – Всего неделя прошла с момента принятия присяги, а я уже попал в опалу, только и делаю, что выполняю приказы старшины по уборке.
        - Понятно, а ты как представляешь, Егор?
        - А никак. Скучно и однообразно. Если войны не будет, отбарабаним свои два года до дембеля, отшагаем, где строевым, а где гусиным шагами, да вернемся на гражданку. Может, пару-тройку раз на гауптвахте посижу, - как будто размышлял вслух Никишин. – Не потому, конечно, что я такой плохой солдат, нарушитель уставов, а потому что ради интереса совершу какие-нибудь проступки. В армии всё надо попробовать, иначе служба будет пресная.
        - И штрафбат попробовать хочешь?
        - Зачем такая крайность? В штрафбат сажают за воинские преступления, а их-то я совершать не собираюсь. Не дурак же.
        - Ну почему же за преступления. Опоздаешь, к примеру, из увольнения больше чем на двадцать минут, вот тебе и дезертирство. А за дезертирство в мирное время наказывают штрафбатом от двух, до пяти лет.
        - Нет. В штрафбат я попадать не хочу. Это неправильно за опоздание штрафбат давать. Вообще, в армии много неправильного, что поменять требуется, - рассуждал Егор. – Я бы реформу армии устроил. Живет она старым днём. Винтовка со времён «царя Гороха», как дубина стоеросовая. Пора создать и внедрить автоматическую, чтобы не перезаряжать после каждого выстрела. Ботинки с обмотками для солдата считаю чьим-то недомыслием. У солдата на ногах должны быть сапоги. Пусть простые кирзовые, но сапоги. Чтобы он мог обуться за пять секунд, а не за пять минут, как сейчас. Это и удобно, и наверняка повысит боеготовность.
        - А ты напиши об этом министру обороны. Может он тебя послушает? – иронически сказал Ефим.
        - И напишу! Что я от этого теряю? Только под это предложение нужно иметь ещё экономическое обоснование. Хотя и так известно, что кирзовые сапоги стоят не дороже ботинок с обмотками.
        - Сомневаюсь я, что твоё письмо до министра дойдёт, - заметил Афоня. – Скорее всего попадёт оно к снабженцу-прощелыге и пропадёт. В лучшем случае он его от своего имени представит.
        - Да, по мне, пусть хоть от брянского волка оно представлено будет, лишь бы прок был, и внедрили, пока мы служим. Только бы не накручивать эти тряпки.

4
        Командиром отделения у друзей, неожиданно для всех, был назначен малограмотный, плохо говорящий по-русски, украинец Степан Мороз. Он уже год прослужил в полку, но так и не научился правильно говорить по-русски без акцента. Его речь изобиловала больше непонятными украинскими словами, чем русскими, но в присутствии командиров и начальников он говорил только уставными фразами. Вообще, он был парень хитроватый с явным уклоном к лести и подхалимству перед старшими по званию и должности. Внешне он выглядел, как довольная сытая лошадь, с вытянутой тяжелой челюстью и крупными желтыми зубами, смотревшими из-под верхней губы, из-за чего создавалось впечатление постоянной улыбки. Широко раздвинутые ноздри дополняли вид кобылы, а вот постоянно бегающие глаза портили эту картину.
       - Ещё одно несовершенство нашей армии, - отреагировал Егор. – В отделении все со средним или неполным средним образованием, а командовать поставили неуча.
       - У него наверняка другие достоинства. Видишь, как копытами бьет перед нашими командирами. Вот тебе характеристика, - подшутил Афоня, - не то, что твоя с места работы, где тебя увольняли за споры с начальством.
       - Ты думаешь, что в моей характеристике отражены споры с прорабом и редактором? Тогда по твоим характеристикам, тебя нужно ставить заместителем командира взвода.
       - Всему своё время. Через год, глядишь, и нас с нашими характеристиками «комодами» назначат, - усмехнулся Афоня.
       Командир отделения Мороз, или просто «комод», как его называли бойцы, как-то в назидание изрёк сакраментальную фразу, тянувшую на армейскую истину. «Ротный, - сказал он, - отец бойца, политрук – мать, а старшина добрая, но строгая няня». С ним трудно было не согласиться.
       Командир роты, старший лейтенант Быховер, тоже, кстати, украинец, был настолько строг, что наказывал солдат за малейшую провинность. Не так приложил руку к головному убору при отдании чести, получи наряд вне очереди. Увидит у бойца расстёгнутую пуговицу на гимнастёрке – два наряда вне очереди. Бросил окурок в неположенном месте – три наряда. А уж если, не дай Бог, вступил с ним в пререкание, начал оправдываться, то не миновать уже гауптвахты. Поэтому завидев ротного, бойцы мигом разбегались по закоулкам, лишь бы не привлечь к себе его внимание и не огрести взыскание.
       Политрук роты, лейтенант Гузенко, был полной противоположностью ротного. Если боец не так приложил руку к головному убору во время приветствия, то политрук его обязательно остановит, расспросит: давно ли тот служит, кто командир взвода, кто командир отделения, давно ли получал из дома письма, что пишут родные и все ли здоровы, и только после этого покажет, как правильно нужно держать ладонь, прикладывая её к обрезу головного убора у правой брови. Если увидит у кого-то расстёгнутую на гимнастёрке пуговицу, то не делает из этого трагедии, а сам лично застегнёт её и скажет при этом:
       - Вот теперь ты можешь идти. Теперь ты выглядишь как настоящий боец Красной Армии, а не разгильдяй какой-то.
       Разумеется, действия политрука тоже имели эффект. Никому не хотелось быть ещё раз пристыженным ласковыми поглаживаниями лейтенанта. Но любили политрука не только за доброе обращение, но и за то, как проводил он свои занятия или политинформацию. Его все слушали с открытыми ртами, настолько он интересно рассказывал. Верили каждому его слову. Он умел вселить в бойцов уверенность в их значимость. Мог так сказать, что без бойцов третьей роты, самых преданных Родине и стойких защитников отечества, вся армия стала бы значительно слабее, а победа над врагом достигалась бы с большим трудом.
К старшине роты отношение оставалось двойственным. Его не очень боялись, но по-прежнему недолюбливали за его мелочность и занудство. За неровности на постели или складки на форме он мог полчаса читать мораль, беря пример с политрука, но заканчивал свои нравоучения обязательно наказанием, очередным нарядом. Вот тебе и «добрая няня».

(полную версию романа можно прочитать в книге)