Экзамен

               
               
          
     В старших классах средней школы я учился посредственно, но когда я поступил   на филологический факультет Везельского пединститута,   я  стал отличником. Можно назвать две основные причины  радикального изменения отношения к учебе. Во-первых,  кровь из носа мне нужна была стипендия. Я не мог рассчитывать на чью-либо материальную помощь: отца у меня не было, а мать была инвалидом, к тому же  в то время она воспитывала моего младшего брата.  Во-вторых,   я мечтал стать  литературоведом, преподавателем, и мне необходимо было    заслужить репутацию серьезного студента, чтобы меня потом оставили на кафедре.
 
     Я получал повышенную стипендию (50 рублей). На нее можно было неплохо питаться весь месяц. Но одеваться или куда-нибудь поехать летом, даже в Губин к матери, было невозможно. Я устроился работать сторожем и  получал 70 рублей.  Вместе со стипендией мой доход составлял 120 рублей. Это была  зарплата начинающего учителя или инженера.

  Физически мне было нелегко.  Три ночи в неделю я проводил на службе. Не надо думать, что на службе можно хорошо выспаться. Нет, на работе можно  было лишь дремать, но невозможно полноценно спать.
  Но я  справлялся с трудностями. Не всегда  бывал готов к практическим занятиям. Но когда начиналась сессия,  садился за учебник и погружался в предмет. Составлял конспектики по каждому вопросу.   Их составление позволяло мне систематизировать всю информацию и запомнить ее. 
      Преподаватели отзывались  обо мне как о  серьезном, подающем надежды студенте.  Но когда я учился на втором курсе, мое положение неожиданно пошатнулось.

     Проводилась олимпиада по русскому языку и литературе. На факультете я занял первое место, и меня отправили на второй тур в Воронежский университет. Моими соперниками были представители всех вузов Черноземья – не менее ста студентов.  Я стал победителем этой олимпиады.   Когда я вернулся домой,      ко мне пришла слава, правда, в рамках факультета.
     Но я недолго почивал на лаврах. Скоро я узнал, что слава имеет и оборотную теневую сторону.   
  На нашем факультете работал    Геннадий Николаевич Абросимов – старик  лет шестидесяти пяти, седой, больной человек,  страдающий одышкой.  На первом курсе он вел у нас старославянский язык, на втором – историческую грамматику. Он хорошо знал  свои предметы, правда,  был у него и недостаток, связанный, может быть, с возрастом.  Читает он лекцию. В конспекты никогда не заглядывает.  Пишет на доске образец склонения существительных.  Я из всех сил стараюсь  вникнуть в материал, запомнить. Но он вдруг   останавливается, говорит: «Извините, не то, я ошибся».     Стирает написанное и  начинает   заново переписывать.   Я не мог понять его объяснений,  перестал записывать его лекции.

   На практических занятиях его было невыносимо скучно. Все студенты по очереди читали предложения из сборника, образуя нужные формы по одному и тому же образцу.
   Тем не менее,  он  вызывал у меня симпатию.  Мне он казался человеком добрым, порядочным. Но что особенно я ценил в нем: он  был участником Великой Отечественной войны, фронтовиком.
   Один раз куратор организовала с ним встречу. Он интересно, реалистично рассказал о войне.  Мне особенно запомнились  два эпизода.
   Зимой, перед большим наступлением,  в полк прислали новобранцев.  Они никакой подготовки не прошли.  В части для них не нашлось маскхалатов. Им приказали идти в атаку в своих серых шинелях и черных сапогах. Они представляли собой удобную мишень для противника. Их всех положили в первом же бою.  После боя все  поле,  покрытое снегом,  было усеяно   их черными телами.  «Смотрим. В живых остались те, кто и раньше в части был», - заключил Геннадий Николаевич свой рассказ. 
    Как-то разведчики привели в часть  пленного немца. Допросили. Что с ним дальше делать?   Службы, которая занималась пленными, поблизости не было. Не отпускать же.  Решили расстрелять. За право расстрелять боролись несколько солдат.
  - Дай я! – кричал сержант.   
  Он расстрелял немецкого солдата с каким-то озорством, с юмором.
    Рассказы Абросимова позволяли  увидеть войну в новом свете.
 
   Он не отличал одного студента от другого. Но ко всем проявлял лояльность. На экзаменах никогда никому не мешал списывать.  Многие приходили  к нему на экзамен с лекциями,   некоторые ухитрялись   списывать прямо из учебника.   
    На экзамене по старославянскому языку  все студенты  получили высокие баллы.  Мне он поставил  «отлично».
    К сожалению,  после моей победы на олимпиаде я попал в поле его зрения. Он стал наблюдать, как я работаю на практических занятиях.  Я не мешал ему, сидел молча, но  не всегда отвечал  хорошо, так как после сторожевой службы  мне хотелось спать, голова работала плохо.   
      Он раздражался,  даже покрикивал на меня. Его щеки, полные, широкие, как у хомяка, раздувались в гневе.  Другие отвечали не лучше. Но на них он не обращал внимания. Уже тогда я понимал, почему  вызываю у него раздражение. Я задел его самолюбие:   на олимпиаде   победил, а у него на занятиях работаю плохо. Он решил, что я его игнорирую,  и почувствовал себя уязвленным.   
   Подошел экзамен.  Как всегда, я начал готовиться, но  на этот раз мне было трудно полностью погрузиться в предмет. Дело в том, что на  втором курсе, в ноябре,  я    женился, и в июне у меня родился сын. 
   Мне пришлось оторваться от подготовки к экзамену, идти за женой и ребенком в роддом.    Когда младенец оказался в доме,  в нашей комнате  началась настоящая кутерьма. Не знаешь, за что хвататься. Ванночка, купание, пеленки…   Пришлось мне прервать подготовку, помогать жене.
  Утром, на следующий день, я схватился за учебники, стал дочитывать последние вопросы. Время уже бежать на экзамен, а я еще не успел законспектировать несколько вопросов.  Правда, все образцы склонений и спряжений  сделать успел. 

   Я знал, что он принимает быстро, и экзамен заканчивается к обеду.   Я быстро оделся, распихал по карманам конспектики,  уже  направился к двери, но тут жена  меня останавливает:   
  - Иди пеленки повесь на улицу.
  - Да мне на экзамен бежать надо, - крикнул я в отчаянии.   -  Абросимов уж, наверное, закончил принимать! 
   Она закатила истерику:
  -  Что я  одна смогу сделать! Не могу же я бросить  ребенка одного?
     Мне пришлось схватить тазик и  бежать на улицу   развешивать пеленки  на веревках. Потерял минут двадцать.
  Затем сломя голову я понесся в институт. 
  Когда подбегал к аудитории, было уже 12 часов. Встретился однокурсник.   
 - Как принимает? – спросил я, тяжело дыша.
 - Хорошо.  Пятерки и четверки. А где ты был? Он тебя одного с полчаса ждет.   
  Я похолодел: он  и так недоволен мною был, теперь же совсем обозлится. 
  Захожу  в аудиторию. Здороваюсь.  Чувствую себя виноватым. Мало того, что не всегда был готов к занятиям, а тут еще и на экзамен опоздал. Снова задел его самолюбие.
     Он бросил на меня холодный взгляд. Ничего не сказал. Я взял  билет, сел за второй стол.
    Первый вопрос по фонетике. Фонетику я хорошо знал.  К нему даже готовиться не стал. Перешел ко второму вопросу - по морфологии.  Морфологию я тоже неплохо выучил перед экзаменом.  Но мне надо было   увидеть образец склонения, сопоставить языковые факты.   Абросимов сидит, уткнувшись в ведомость. Такое впечатление, что на меня не обращает никакого внимания. Потихоньку достаю из кармана образцы, кладу их в нишу стола.   Погружаюсь в сопоставление форм.
   Никогда никому он не мешал, но  тут вскакивает, довольно расторопно подбегает ко мне.
  - Почему Вы списываете? А ну давайте сюда шпаргалки.   
 Пришлось отдать ему образцы.
- Берите другой вопрос, - говорит он.
 Снова подхожу к столу, вытягиваю другой билет. 
  Времени на подготовку он мне не дает.
  - Отвечайте.
   На вопрос по фонетике я  ответил слету.  А по морфологии … начал путаться. Времени на подготовку не было. Да тут еще без   образцов...
  - Почему  Вы не подготовились к экзамену! –  закричал  он раздраженно, оскалив редкие гнилые зубы. Его  щечки хомяка широко  раздувались.
  Я уж подумал, что он поставит мне двойку. Вроде бы добрый мужик был, а тут как подменили.  Вот что значит, задеть самолюбие.
   Что-то пишет в зачетку, отдает ее мне. Смотрю: «удовлетворительно». Для меня тройка – катастрофа. В одно мгновение я потерял все:  стипендию, репутацию  умного студента, красный диплом, на который у меня были виды, перспективу  научной и преподавательской карьеры.
  Во мне  вскипела злоба, но не дал ей прорваться. Я молча вышел из аудитории.  Подавленный, деморализованный, я шел куда глядят. Чуть было не попал под колеса грузовика.  Пришел домой. Жена меня долго утешала.
   На следующий день узнал, что из нашей группы лишь я один получил тройку. Процентов 70 курса получили пятерки, остальные – четверки. А ведь многие вообще в исторической грамматике были ни в зуб ногой.

  На следующий день мне  в общежитие позвонила   декан Богомазова, умная, добрая женщина,   которая ценила меня.  Она посетовала на Абросимова,  который отказывается принять у меня пересдачу, пожаловалась на его  упертость.
  - Я попытаюсь его уговорить... – пообещала она.
   У меня появилась надежда снова вернуть себе и стипендию, и  авторитет, и надежды…
  Через несколько дней она позвонила мне.
 - Ну никак не соглашается. Ну не соглашается – и все. Не понимаю, за что он на тебя взъелся, - сказала она с сожалением.
   За последние дни я смирился  со своей участью. «Что ж, как говорится, не судьба», - думал я.
      Начались каникулы. Жизнь продолжалась.  Боль, вызванная неудачей на экзамене,  постепенно  утихла. 
     Прошел месяц после экзамена. Я сидел с  сыном дома, и тут мне снова позвонили.   
  -  Беги скорее на факультет, - услышал я голос Богомазовой. -  Абросимов  согласился принять пересдачу.
         Это известие    свалилось на меня как снег на голову. Если бы мне заранее сказали, что он согласится, я бы подготовился. Но после экзамена  я не   брался за книжки.   «Ну ладно, -  думаю, - пойду. Раз согласился, то, по крайней мере,  четверку поставит». Обычно , когда преподаватель соглашается на пересдачу,   то на балл ставит выше.
    Я нашел Абросимова  в большой лекционной аудитории. Он собирался читать лекцию у заочников. Я обрадовался. «Даст  мне вопрос, а сам лекцию будет  читать, а я  за два часа хорошо подготовлюсь».   
   Подхожу к нему:
  - Здравствуйте, Геннадий Николаевич! Я пришел пересдавать. Мне сказали, что вы согласились.
 - Подождите. После лекции, - сказал он хмуро. 
  «Ну почему бы не дать мне время, - подумал я. – Сидел бы  перед ним, готовился».
   Я остался в лекционной  аудитории. Два  часа слушал его, как он бубнит, смотрел, как раздуваются его полные  щеки. Надеялся, что мой интерес к его лекции смягчит его сердце.      
    После лекции  мы зашли в приемную деканата, сели на стулья.  Секретарша сидела за своим столом. Кто-то заходил в деканат, кто-то из него выходил. 
     Он начал меня гонять по всему курсу. На вопросы по фонетике я отвечал хорошо. Дошли до морфологии.  Я стал путаться.  Трудно было сориентироваться без образцов и без подготовки.   
  - Что же пришли пересдавать, а не подготовились! - сказал он  злорадно.    Старичок вроде и добрый был, но  ко мне повернулся темной стороной. Спрашивается, зачем   согласился на пересдачу, если не собирался поставить более высокую  оценку?   Видно было, что он издевается, глумится надо мною, топчет меня. «За что? – думал я. -  Что плохого я ему сделал?»
   В груди у  меня закипела злость.  Я был близок к нервному срыву. Мне хотелось бросить ему в лицо: «За что Вы издеваетесь надо мною, Геннадий Николаевич?  Вы всем понаставили пятерок и четверок! Разве я  хуже всех предмет знаю?   За что вы лишили меня жалкой стипендии?    За то, что я победил на олимпиаде? Простить не можете?»
     Но    усилием воли я сдержал себя.   Взял себя в руки. Встал.
   - Извините, что отнял у Вас время, - проговорил я   корректным тоном. 
  Подошел к двери, спокойно попрощался и вышел из деканата.   
    Жене во второй раз пришлось меня утешать. Слава богу, она прекрасно умела это делать.

    Тройка, поставленная мне Абросимовым,  лишила меня стипендии на полгода, красного диплома, но  не лишила меня репутации серьезного студента.  Все преподаватели понимали, что Абросимов поставил мне тройку из личной неприязни.  Эта тройка никак не отразилась на моей карьере. 
    Когда я окончил институт, меня направили работать   на подготовительный факультет для иностранных граждан, а   через год  мне предложили перейти на кафедру русского языка.  Так я оказался с Геннадием Николаевичем    в одном коллективе.
  Когда я видел его,  реального, в кабинете,  он не вызывал у меня  отрицательных эмоций. Но когда его не было поблизости, то, вспоминая, как он меня унижал,  я начинал его ненавидеть. 
    Через два года я уехал в аспирантуру в Москву. Весть о его смерти, дошедшая до меня года через два, оставила меня равнодушным.   
     Прошло время.  Жизнь обогатила меня ценным опытом.  Я стал иначе смотреть на людей, на свои отношения с ними. Я понял, что, окажись я на   месте Абросимова, я вел бы себя точно так же. Ведь мы, преподаватели,  тоже люди, и все человеческое нам не чуждо.   У каждого из  нас есть свои амбиции,   самолюбие. Когда студент не  готовится к занятиям,  начинаешь думать, что он игнорирует тебя, и невольно   испытываешь к нему неприязнь.
    Хитрые студенты научили меня правилам  искусного поведения. Теперь я понимаю, что мне надо было установить с Абросимовым тесный личный контакт и перед экзаменом или даже во время самого экзамена рассказать ему о своей нелегкой жизни. Но тогда  мне не хватало мудрости,  и  неплохой человек стал моим  врагом.