Манья. рассказ

Маша была в семье незапланированным ребенком.
После рождения первенца, который своим появлением на свет не только перевернул с ног на голову отлаженный упорными стараниями молодых зыбкий семейный уклад, но и буквально свел своих родителей с ума  пронзительным ором, никаких планов на то, чтобы в обозримом будущем обзавестись еще одним ребенком у них не было. 
Скорее наоборот, были планы – никогда и никаких больше детей.
Родители мечтали только об одном - выспаться. Причем так, чтобы и день, и два, и три, пока ни затошнит. Но выспаться по полной никак не удавалось.
Сначала Малыш кричал и закатывался, потому что, со слов врачей, его мучили газики и болел живот, потом гундел, ныл и психовал, потому что у него росли  зубки, а после всего этого, орал, визжал и настаивал на своем, потому что научился манипулировать родителями.
Научиться этому ему было не трудно.
Готовые на все лишь бы их любимое чадо не страдало, не болело и не мучилось они баюкали, качали и таскали его на руках до тех пор, пока он ни начал ползать.
И вдруг за всеми этими заботами, смесями, сосками и памперсами Мама и не заметила, что случилось «страшное». Однако Папа повел себя как истинный джентльмен и после короткого замешательства, взяв Малыша на руки, весело произнес:
— Вот и хорошо! Где один – там и двое! Малыш, - обратился он к сосунку, - ты слышал, что Мама сказала? У тебя будет братик! - и он смачно чмокнул наследника в пахнущую молоком и первым овощным прикормом щеку.
- Почему братик? Я хочу девочку! – запротестовала Мама.
— Хорошо, - согласился Папа, — значит, у Малыша будет сестренка!
И когда, спустя три месяца, первое УЗИ выявило, что на этот раз у молодых будет девочка, радости Мамы не было предела.
- Первое и главное, - воодушевилась она, — это дать ребенку верное имя.
И вызвалась взять эту заботу на себя.
- Назовем ее Таей, Таисией, Таечкой!? Как тебе? - она вопросительно посмотрела на Папу.
Папа кивнул, но так безучастно и вяло, что Маме и без слов стало ясно, что он «против».
Как ни странно, но он оказался прав.  Выяснилось это на другой день, когда, поглаживая едва округлившийся живот, Мама, разочарованно вздохнув, призналась: - Нет, она не Тая.
— Это почему? – удивился Папа.
- Девочка с таким именем не согласна, - произнесла Мама полную таинственного значения фразу и предложила новое имя.   - Назовем ее Улей, Ульяной, Улечкой?
Но и этого имени хватило ожидаемому ребенку всего на один вечер, а утром, протирая не досмотревшие свой сон глаза, Мама сделала новое заявление:
- Нет, она не Уля!
 – Наша девочка снова не согласна? – разразился Папа громогласным смехом.
- Представь себе! – на полном серьезе подтвердила его догадку Мама.
Потом примерку прошли и другие имена – Полина, Анастасия, Вероника, Анна, но всякий раз все заканчивалось аналогично, без одобрения «нашей девочки».
- Назовем ее просто Машей, Марией, Маняшей, Маньей, - шутливо завершил Папа свое неожиданное предложение. – Ну-ка, спроси у малышки, - и он нежно погладил мамин животик, - подойдет ей такое имя?
- Спрошу, обязательно спрошу, - пообещала Мама с нотками неудовольствия в голосе.
Но она зря сердилась на мужа. Он охотно принимал на веру все ее интуитивные предчувствия и ментальные контакты с ребенком. Более того, он верил, что тонкая незримая связь с малышом налажена и у него. И на следующее утро, едва открыв глаза, Папа, положив свою широкую ладонь на выпуклый живот Мамы, позвал:
- Доча, Машенька, как ты там, отзовись?
И Маша отозвалась – спокойный и гладкий живот Мамы вдруг всколыхнулся и родителям стало ясно, что согласие дочери на этот раз получено.

                ***

Родилась Маша весной, когда ее брату исполнилось полтора года. Он уже вовсю бегал, прыгал и, играя машинками, рычал во всю мощь голосовых связок.
Появление нового члена семьи его совсем не обрадовало, а, пожалуй, даже расстроило, потому что Мама и Папа, утратив к нему былой интерес, переключились на горластый,  орущий «сверток», который  признавал только один образ жизни – это жизнь на руках. По этой простой житейской причине Малыш часто чувствовал себя одиноким, покинутым и обделенным вниманием и заботой родителей.
- Малыш, поди сюда, - отрывая ребенка от игры, окликала его порой Мама, - посмотри, это твоя сестричка Маша, - и показывая ему нечто, похожее на  кокон, из которого виднелась маленькая, величиной с детский резиновый мяч лысая голова с зоркими цвета темного шоколада глазками и наливными, как яблочки, щечками, приговаривала: – видишь, какая она миленькая, хорошенькая. Маша вырастет, и вы будете играть вместе.
Но Мамины слова не вызывали в нем оптимизма.
Напротив, от таких маминых слов он мрачнел и начинал намеренно вредничать - греметь игрушками, топать ногами, вопить по каждому пустяку, требуя к себе особого внимания, 
- Тише, Маша спит, - одергивала его в такие моменты Мама.
Но подобные новшества, связанные с ограничениями его былой свободы, вызывали у него обратную реакцию. Однако, не умея прямо высказать взрослым все то, что накопилось у него на сердце, Малыш гремел, стучал, орал, наивно полагая, что ситуацию с Машей еще можно исправить. По его детскому разумению Машу должны были вернуть тому, у кого взяли.
Но один день сменял другой, а все оставалось по-прежнему.
И тогда Малыш пришел в своих размышлениях к оригинальному выводу, который сводился к следующему:  поскольку в этом доме, где они живут все вместе, он был всегда, то это его дом,  и  Мама с Папой его и все игрушки тоже  его, а  Маша – не его. Маша только Мамина и Папина.  Но для чего она им понадобилась? Этого он понять не мог.

                ***

Маша, в отличие от щуплого и хрупкого Малыша, росла девицей крепкой и сильной. Деформированная во время тяжелых родов матери крупная голова девочки была немного сплюнута по бокам, отчего ее щеки выглядели пышными плюшками, заслоняющими собой нос, губы и маленький острый подбородок. И только черные, как угольки, глазки смотрели на окружающий мир по-взрослому напряженно и внимательно.
Главным объектом, который более всех остальных ее занимал, был Малыш. Еще ничего не умея, не понимая и не осознавая себя даже в самой малой степени, она не выпускала его из вида.  Наверное, он был для нее волшебником. Глядя на все его выверты, выкрутасы, прыжки, ужимки и гримасы, которые тот охотно, склоняясь над детской коляской, ей демонстрировал, она забывала обо всех своих требованиях.
Порой складывалось впечатление, что она принимает его игру и баловство не как интересное зрелище, а как возможность поучаствовать в них самой. Маленькая и неумелая она начинала активно барахтаться, взлягивать пухлыми короткими ножками и размахивать нежными ручонками так, что коляска под ней раскачивалась как палуба морского корабля, попавшего в налетевший, бог весть откуда, шторм.
Она обожала Малыша.
Он был ее кумиром, авторитетом и той недосягаемой высотой, на которою в своих мечтах ей хотелось подняться. Глядя на него, она спешила расти, ползти, садиться, вставать на ноги и разделить с братом его бурную жизнь.
В два месяца у Маши вылезли первые зубы.
Событие было настолько неожиданным, а главное, несвоевременным, что Маму охватила настоящая паника. Ее воображение рисовало мрачные картины ударов судьбы. Но участковый педиатр, осмотрев ребенка и заглянув ему в рот, хоть никакой ясности в сознание Мамы и не внес, но успокоил ее обыденностью сказанных слов:
- Бывает, редко, но случается.
Следующие зубы повыскакивали у Маши как грибы после дождя - без крика, без драмы, без каких-либо расстройств нервной системы или желудка. В четыре месяца, сидя на коленках Мамы, а то и Папы, она уже на равных принимала участие в семейных застольях.

                ***

Но не было такого дня, чтобы семейные застолья не превращались в поле сражений.
Малыш был вегетарианцем.
Подобно гусенице он поглощал все, что имело растительную природу: укроп, щавель, лук, капусту, морковь, яблоки, бананы, огурцы и прочее – все в том же духе.
Но едва дело от сена и зелени доходило до серьезных крепких и высоко калорийных блюд, как он тут же превращался в нытика, терял аппетит сам и портил его всем остальным:
- Не хочу, не буду, не люблю. Нет! Не хочу!
Мама сердилась, настаивала, требовала, но двухлетний стоик был непреклонен.
Папа пытался поговорить с сыном по-мужски.
Но ни один из методов не работал! И только когда обстановка за столом накалялась до взрыва, Малыш готов был уступить. Слабеющим голосом он провозглашал одно единственное требование:
- Покормите меня.
Папа был «против». Мама «за».
- Он большой, - настаивал Папа на своем.
Но Мама молча, не вступая в пререкания с главой семьи, закладывала чайной ложкой в широко открытый рот Малыша очередную порцию съестного. Однако это действие никому из собравшихся за столом откровенной радости не приносило. Малыш кривился, подолгу мусолил во рту ненавистную ему пищу и глотал ее мученически, превозмогая всякий раз подступившую к горлу тошноту.
Впрочем, больше всего родителей беспокоили не гастрономические пристрастия сына, а тот дурной пример, который он мог привить их дочери. Но опасались они этого зря! Маша, в отличие от брата, покушать любила и была активной мясоедкой, как и большинство нормальных детей. Мясо устраивало ее в любом виде. Впиваясь острыми передними зубами в цельный кусок приготовленного на пару мяса, она, будто молоко из бутылочки, высасывала из него весь сок. И никакие капризы брата не могли повлиять или испортить ее здоровый аппетит.

                ***

Так же неожиданно, как и зубы, у Маши проявились и другие возрастные особенности. Тяжеловатая на подъем и не готовая к самостоятельному передвижению на ногах, она освоила иную технику. Научившись переворачиваться с живота на спину и обратно, Маша смело ринулась в погоню за братом.
Зрелище само по себе выглядело потешным.
Прилагая немалые усилия, Манья, лежа на полу, делала сразу несколько оборотов вокруг себя, рассчитывая тем самым поспеть за Малышом. Но большинство из ее попыток оказывались тщетными.  И к тому моменту, как она докатывалась до него, он   уже перемещался в другое место.  Однако неудачи не останавливали малышку. Передохнув и набравшись сил, Манья, как правило, предпринимала повторный рывок, который и на этот раз имел все шансы закончиться не в ее пользу. Легкий на подъем, худой и юркий, Малыш порхал по дому как бабочка.
- Я тут, - окликал он сестру только затем, чтобы в следующую минуту снова ускользнуть от нее.
Подобные забавы с Манюней, как он ее называл, погони и побеги доставляли Малышу немало радости и составляли отдельную главу в большом списке его ребяческих потех.
— Вот видишь, - пыталась Мама перехватить его внимание и настроить сына на лирическую волну, - вы уже играете вместе.
Но для Малыша мамины уловки ровным счетом ничего не значили.
Вволю набегавшись, он возвращался к своим мужским занятиям – к машинам и, запуская в игру «скорую помощь» или «полицию», ревел во всю глотку так, что мамина нервная система не выдерживала и давала сбой.
- Угомонись! Сядь на стул! Остынь, - набрасывалась она на него.
Маша в такие моменты тоже ревела, но не потому, что принимала ту или иную сторону, а больше всего от осознания собственной неполноценности. Обездвиженная, сидя в детской кроватке или манеже, она предпринимала отчаянные попытки не просто встать на ноги, что у нее получалось давно, а удержаться на них, устоять самостоятельно без опоры и без поддержки из вне.
Но время для такого рывка, судя по ее возрасту, для Маньи еще не наступило, и она всякий раз срываясь, приземлялась на упакованную в памперс попу, оглашая при этом свой очередной провал громким ревом. Однако характер у Маши был еще тот. Обрывая свой вопль на полутоне, она снова поднималась на ноги и повторяла весь процесс раз за разом.
Так прошло несколько месяцев.
И вот в один из дней она поняла, что цель достигнута.

                ***

Теперь, уступая брату только в скорости, ей предстояло совершить «невозможное».
Со стороны нередко можно было заметить, как Маша, устроившись где-то рядом, напротив Малыша, буквально впивалась в его лицо пристальным взглядом.
Поначалу думалось, что она разглядывает его, изучает его мимику. Но для чего? Подражать? Копировать? Или дразнить? Однако поверить в то, что Маша делает это из злого умысла, можно было только по недомыслию.
Маша обожала своего брата и старалась быть похожей на него во всем!
Он захотел пить – она тоже.
Он собирает конструктор – она устраивается рядом, пытаясь воткнуть первую попавшуюся под руку деталь в забавное строение. 
Он моет руки? И она, привстав на цыпочки, всем своим существом вытягивается в струнку, стараясь изо всех сил дотянуться маленькими ладошками до воды, текущей из водопроводного крана теплой струей.
Он сел на горшок – она усаживается рядом на другой.
И так во всем.
Не сразу, но первой о намерении Маши догадалась Мама:
- Я думаю, - переводя взгляд с сына на дочь, поделилась она своим открытием с Папой, - что Маня учится говорить
- О! – оживился Папа: - доча, - устроился он поближе к малышке, - скажи «папа», «папа», - повторил он добрый десяток раз.
Маша в ответ только задиристо смеялась и мычала что-то нечленораздельное.
Выбившись из сил, Папа вынужден был отступить.
- Рано еще, - махнул он на свою затею рукой.
Зато Малыш на этот счет совсем не заморачивался и, оглушая дом грозным воплем:
- Гони!!! -  давил со всей силы на корпус «полицейской» машины.
 - Гони!!! Гони!!! – летело из одного конца дома в другой.
 И вдруг посреди оглушительного шума и гама, поднятых Малышом, отчетливо прозвучал Машин голос.
- Гони!!! –  выдавила она из себя и ринулась вдогонку за братом.
- Ну, вот, - всплеснула Мама руками, - этого следовало ожидать.
-  Да, - не вполне уверенно согласился с ней Папа.
Он, было, попытался перехватить дочь, взять на руки и приласкать, но она вдруг уперлась ему в грудь руками и четко произнесла:
- Я сам!
 Папа растерянно посмотрел на Маму.
Но та, не спуская с дочери влюбленных глаз, не без гордости заметила:
- А что ты хотел?!  Манья!

                ***

Однако, за всеми этими и другими событиями Мама и не заметила, как случилось «страшное».
Но Папа снова оказался на высоте.
— Вот и хорошо, - заключил он, – где двое детей, там и третьему место найдется.
История заходила на третий круг.