Причины поражения белой армии

Штабс-капитан Амаяк Павлович Тер-Абрамянц Корниенко
ПРИЧИНЫ ПОРАЖЕНИЯ БЕЛОЙ АРМИИ
(ОЧЕРК).
Часть1


Марина Цветаева
«Дон»

                1

Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу - грудь и висок.

Божье да белое твое дело:
Белое тело твое - в песок.

Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает...

Старого мира - последний сон:
Молодость - Доблесть - Вандея - Дон.

                2

Кто уцелел - умрет, кто мертв - воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину:
- Где были вы? - Вопрос как громом грянет,
Ответ как громом грянет: - На Дону!

- Что делали? - Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон.

                3

Волны и молодость - вне закона!
Тронулся Дон. - Погибаем. - Тонем.
Ветру веков доверяем снесть
Внукам - лихую весть:

Да! Проломилась донская глыба!
Белая гвардия - да! - погибла.
Но покидая детей и жен,
Но уходя на Дон,

Белою стаей летя на плаху,
Мы за одно умирали: хаты!
Перекрестясь на последний храм,
Белогвардейская рать - векам.


1
     Ну вот и всё. За 70 лет жизнь показала полную несостоятельность «коммунистического эксперимента» построения рая земного на основе материалистического учения Карла Маркса и Фридриха Энгельса, возможности творчески развиваться ни в России, ни в других странах. Везде чудовищные жертвы, рабский труд лишь чтобы в лучше случае в отдельных отраслях(военных) не отставать от западного мира, который тогда нам казался раем небесным и где всё как то устраивалось само собой, без массовых убийств – и наука, и промышленность,Все лучшее, интересное,шло с Запада:книги, моды, формы автомобилей а музыка просто гипнотизировала своими ритмами: «Биттлз», «Роллинг стоунз», «Аббой», «Бонни – М» и многими, многими другими, которые росли как после дождя грибы и которым мы редко могли противопоставить что-либо удачное, исключая революционные, фальшивые идеологические надоевшие всем песни, или глупенькой попсой»очаровывались формами машин, которые удавалось подглядеть в проникавших к нам западных кинофильмах, модами…
Но в то время до этих сроков было достаточно далеко, шёл встрепенувшийся неосознанными комическими надеждами 61 год, мне было 11 лет, и наш поезд приближался к Москве. «Буря мглою небо кроет вихри снежные крутя…»  Поезд подходил к Москве под утро в зимней темени и не забуду тёмные перелески, серебрящиеся наледью поля и гигантские волны метели, движущиеся как цунами с севера, закручивающиеся к небесам, которые пронизывал наш состав. .. И утро на московском вокзале –неожиданно светлое, тихое, чистое с крупными снежинками звёздами на рукавах, такими прекрасными, которых я не видел ни в Таллине, ни в Казахстане, ни тем более в южном Луганске и такими недолговечными…
Тогда казалось, что мы живём лучше чем на западе чем-то безусловным: Гагарин и Титов в космосе, ну а отдельная двухкомнатная квартирка в новой пятиэтажке показалась просто раем небесным после двух лет в казахстанской коммуналке, да полугода жизни на правах гостей у тётушки в Луганске. Да ещё ванна с газовой горелкой, позволяющей изменять температуру воды! И в туалет на улицу бегать не надо! Балкон, на котором можно было сидя или лёжа на кушетке читать приключенческие книжки, а в ливень и грозу изображать себя бесстрашным капитаном! И всего лишь 20 лет до коммунизма оставалось!

Но постепенно, вызревал со школы, вопрос: почему же годы идут а лучше не становятся? Почему с годами очереди в магазинах не уменьшаются и продуктово-текстильное изобилие как горизонт отодвигается и отодвигается и становится более туманным? Сначала всё объясняли войной, но прошло уже более 20 лет и я помню как летним днём проплыв с моим другом под прохладой автодорожного моста и обозревая унылые хибары и безобразные пятиэтажки мой друг высказал народную догадку, которую мы не раз мусолили: «Вот был бы жив Ленин, был бы и коммунизм!» Я промямлил что-то согласительное, хотя мнение уже формировалось другое: «Не годилась система!». Я учился в девятом, а друг в восьмом и вера его ещё могла быть крепка до того, чтобы совершить какую-то глупость, да к тому же день был ясный солнечный, а на бережках стояли и лежали тут и там вполне стоящие наших молодых изнывающих чресл аппетитные девицы.
     Но с годами вопрос вырисовался чётко: «Почему Белые потерпели поражение?» Ведь в душе-то я оставался марксистом и верил в поступательное движение истории от худшего к лучшему.  Какая дьявольская насмешка истории над Россией!
     Я слышал много объяснений: не было, мол, единства, общей идеи, людей, оружия и т.д. Всё так, но не это главное. А один из главнейших ответов, к которому я пришёл позавчера  был в том, что не было поддержки крестьянства и солдат, тех же вчерашних крестьян, тех же мечтателей о кусочке своей землицы. Ключ - в обещании земли, данном большевиками крестьянам, немедленном её получении за счёт земли помещичьей, не дожидаясь какого-то там отдалённого Учредительного собрания:
     «Грабь награбленное!» Недаром один из персонажей романа Пастернака "Доктор Живаго" , интеллигент, в наивном восторге завидев опубликованный в смоченный дождём газетёнке «большевицкий декрет», наивно воскликнул - какая великолепная хирургическая операция!
2
     Теперь я думаю, что русский крестьянин за века так по сути и не приобрёл частнособстченнической психологии, находясь даже после отмены крепостничества во власти деревенской общины, которая не оставляла ему определённого куска земли, а ежегодно меняла наделы в своих интересах. (а что такое собственность – это часить личности и отрицая её мы отрицаем личность). И потому в глубине души пахаря всегда жило тайное убеждение, что земля ничья, Божия, пусть он и шапку ломал перед помещиком, в котором лишь видел нарушителя этой Божией воли. Но тут впервые был обещан свой, свой надел и оказалось частнособственническое никуда не делось, а хранилось до поры, как топор под лавкой...
       После Учредительного собрания тоже была обещана земельная реформа, но когда она будет и какая, к тому же, часть земли помещикам останется, а тут бери всё что есть сразу и дели! Вот она справедливость народная! Кто не работает, тот не ест! Большевики дали помещичью землю крестьянам, но чоновцы отоборали всё зерно, вплоть до семенного.
     А что предлагали Белые? - вернуться к прежнему положению и лишь потом разбираться кому помещиково, кому твоё, а красные, на то они и красные, красавы, предлагали новое, а новое всегда очаровывает, соблазняет. И как просто и понятно: бери помещичью землю, дели и к своей прирезай!
    К тому же в десятилетия перед революцией, произошёл демографический взрыв, земли стало не хватать, чтобы прокормиться семьям, голод то там, то здесь вспыхивал. А рядом, перед носом, лежали порой и не паханные земли господские, или приходилось за копейки наниматься, чтобы их обрабатывать. Да ещё требовали с мужика какие-то выплаты за то, что с его дедов крепостную неволю когда-то сняли… Чувство обиды на несправедливость нарастало, закипало, сливаясь с чувством зависти, злобы на "богатеев". И шевельнулось в крестьянстве чувство бунташье, разинско-пугачёвское, взыграла разбойная стихия без всяких евреев ещё ,кстати, в 1905 году, и запылали усадьбы то там, то здесь по России. Столыпин частью эти выступления жёсткой рукой подавил, разрешил выход крестьянам из общины, излишек населения направил на Дальневосточные земли… Но всё это были меры паллиативные, и до 17 года ГЛАВНАЯ проблема земли-кормилицы оставалась по сути нерешённой. А тут пришли большевики (которые были по количеству меньшевиками), но с маузерами человек у которых пули дешевле и сказали : «Мужики! А чего вы ждёте? – Вон тот луг помещичий за речкой берите и делите, новая власть народная, то бишь МЫ, вам разрешает!» И снова запылали усадьбы по России, Но не все, конечно: некоторых бывших хозяев, лишившихся земли, даже оставляли жить в их апартаментах. Но маятник войны мотался всё шире, война разгоралась, взаимная неприязнь и подозрительность усиливались, нарастали, большевистская агитация подливала масла в огонь… 
     Это потом уже, после 17 года, когда большевики продразвёрстку объявили и стали изымать из хозяйств даже семенное зерно, обрекая семьи на голодную смерть, крестьяне взвыли: куда податься? – красные землю дали, а весь хлеб забирают, белые вообще толком ничего не обещают, и за вилы взялись, ружья, стали отряды сколачивать, «зелёные» появились, в лесах окопались, у дорог. Да куда им против хорошо вооружённой с железной дисциплиной армии красной, против чоновцев, да к тому ж у каждого бунтаря изба своя в деревне с семейством осталась. Заложники! Вот тут красные по "контре" и ударили: и семейства под корень вместе с детьми, бабами да стариками и самих бунтовщиков через этих заложников покончили резко – а что ни сделаешь ради светлого будущего? И урок другим -  хоть землю жри, но пойми, дурень, песню: «Кто был никем, тот станет всем!». Другие поколенья нам спасибо скажут!
     Роль евреев, грузин, армян, латышей, китайцев и других нацменьшинств в революции и гражданской войне была , безусловно, огромной, но не решающей: без разино-пугачёвщины, вспыхнувшей в крестьянских и солдатских массах, она не смогла бы перевернуть российскую государственность.
     Мне довольно часто приходилось слышать от русских обвинения , что в октябрьском перевороте и гражданской войне  виновны евреи а от евреев приходилось слышать обратное: мол только дикий русский народ мог учинить и допустить такую революцию и такие преступления советской власти.
     Я вообще против того, чтобы в чём-то огульно обвинять чей-то народ, тем более не свой. Каждый народ прежде обязан взглянуть сам на себя – увы, любую вину проще переложить на соседа, но тогда ничего, кроме замкнутого круга взаимных обвинений, и грызни, никуда не ведущей в результате не получится.
     Евреи с их мессианским пылом, да и представители других наций, свято уверовавшие в марксистскую псевдонауку, будто бы человеческое общество развивается по каким-то законам, как это есть в физике или химии, направили раскалённую народную ненависть в необходимое, как им казалось, русло – от несправедливого общественного устройства к справедливому. И это было их великой ошибкой, за которую и они же сами и пострадали. Впрочем, те, кто делал революцию, в подавляющем большинстве отказывались от своей национальной идентификации, веры и обычаев предков,  культуры, становясь как-бы новой нацией «марксидов».
      Но вернёмся к причинам поражения Белой Армии в Гражданской войне. Вот что по этому поводу пишет её участник офицер-артиллерист Мамонтов в своей книге «Походы и кони»:
     «Отношение к нам населения зависело оттого, испробовало ли оно власть большевиков. Если большевиков в крае не было или были недолго, население им симпатизировало, но это ощутимо менялось после долгого пребывания красных. Они наводняли города и деревни пропагандой, грубой и лживой, и потому действенной. Наша же пропаганда почти не существовала.
     Крестьянам мы обещали землю слишком поздно – в Крыму, в 1920 году. Надо было бы сказать об этом раньше. Ведь было столько крестьянских восстаний в тылу у красных.»     Получалось, что кроме цели свержения большевиков, кроме туманного для крестьянина и пролетария инстинкта «Спасения России» и возвращения к старому, как исходному, Белые ничего НОВОГО России предложить не могли... а большевики предлагали новое, да какое! Сказке глубинной и мечте народной созвучное! – И землю, и мир, и как это просто сделать объяснили – богатых почикать и добро их поделить! - «Кто был никем, тот станет всем!», «Грабь награбленное!»   Заветную сказку обещали! Под эту торжественную музыку работало ЧК, расстреливая виновных, невиновных, просто подозрительных, заложников семьями, сёлами, ведь это был «последний и решительный бой», и любые жертвы оправданы ради светлого будущего, ведь история человечества только начиналась, а то что было до этого – лишь обман трудящихся!
     Но нельзя сказать, что все коммунисты были отпетыми бандитами и головорезами. Наоборот: многие верили в новое учение искренне и преданно. А почему бы не верить? Ведь, по сути "Коммунизм есть простая из глубин веков    идущая вера человечества о возможности удовлетворения всех потребностей каждого человека и человеческого общества в целом, если каждый будет трудиться за совесть, а не за вознаграждение. И это была новая вера со своими фанатиками, со своими романтиками, святыми, убийцами, увлекающая людей и вполне порядочных, дающая надежду на светлое небывалое будущее! И это светлое будущее привлекало многих интеллигентов, как мотыльков к лампе! И способ простой : кто не захочет честно трудиться - в расход! Ну а кто отделять будет овец от козлищь – придумаем, но имя дадим заранее – народ! И чем чаще и громче кричали коноводы с маузерами, что они от народа, чем наглей и массовой была ложь, тем крепче она проникала в толпу!
     Ещё одна из причин поражения Белой, Русской армии, была в том, что Белая армия была добровольческой, а не мобилизационной, как красная. В 1918 году генерал Алексеев после кровопролитного «ледяного» похода через Кубанский край  издал это распоряжение, и численность бойцов белой армии «по уважительным причинам» упала в разы. В числе подавших рапорт об увольнении, сразу удовлетворённый, были и Роман Гуль с братом (Р.Гуль, кстати, написал впоследствии замечательную повесть «Ледяной поход»). Какая разительная разница: командующий красной армией издаёт декрет о тотальной мобилизации в красную армию, а за отказ, уклонение – расстрел и репрессирование семьи уклониста.
     В результате этих событий численность белой армии почти всегда на порядок уступала красной армии и, тем не менее, она на первых порах наступала, одерживала блестящие победы, канувшие в Лету забвения. В красной же армии суворовского принципа бить не количеством, а умением, изначально не существовало и в записках участников белого движения то и дело упоминалось, что "красные валят, как икра, всегда имея возможность смениться, ввести новые части!» (Туркул).
Отсюда начинается важное свойство советской власти побеждать не качеством, а количеством, нахрапом… уничижительное отношение к человеческой личности как таковой всегда обязанной жертвовать собой ради общего дела, а по сути ради власти коммунистов, выраженное впоследствии пролетарским поэтом-разрушителем Маяковским:
«Единица – вздор, единица – ноль. Голос единицы тоньше писка. Кто его услышит? Разве жена, - изголялся официозный пиит, - И то, если не на базаре, а близко.»
Итак – человеческая жизнь ноль! И сколько этих «нулей» сколько прибавилось «благодаря» большевикам! .. Да плевать им было все семьдесят с небольшим лет их властвования.
          Вопрос о Земле-кормилице, обожествляемой крестьянином, конечно, явилась наиважнейшим фактором в победе так называемых большевиков и то, что они дали её крестьянам немедленно, не дожидаясь Учредительного собрания, явилось их сильным ходом, хотя и для людей разумных, понимающих, чреватым кровавой междоусобицей. Поэтому даже значительная часть интеллигенции на первых порах качнулась к ним, большевикам. Вспомним, как её восприняли герои романа «Доктор Живаго», определив восторженно, как  «хирургическую операцию». Кстати, о термине «большевики»: на самом деле в большинстве они были всего лишь на одном из первых съездов РСДРП, на последующих, оказавшись в меньшинстве по вопросу о диктатуре пролетариата и методам насилия, они вышли из партии социал-демократов, образовав новую, жестокую и непримиримую партию, по сути, раскольничью секту, при этом оставив за собой сильно звучащее имя «большевики», хотя к тому времени оказались в меньшинстве. То есть враньё, началось в этой партии с самого начала, с самоназванья.
     Самозванные вожди так называемых большевиков, всячески льстили толпе, провозглашая постоянно, свои деянья от её имени, имени народа, а толпа податлива и доверчива, как ребёнок. Они провозглашали свои идеи, заманчиво звучащие, простые для восприятия, ясно выраженные в революционных песнях и гимнах, совпадающие с глубинной верой человека в добрую сказку. По сути, в песне «Интернационал» изложена вкратце цель революции и методы её: 1. «Кто был никем, тот станет всем!» 2. Насилие, как метод достижения всемирного счастья: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем, мы новый мир, мы свой построим…» Мотив интернационала торжественно-гипнотический, вдохновляющий и утверждающий. Подобного объединяющего гимна у белых не было… Величественный и красивый гимн «Боже царя храни…» звучал более как заупокойная, после отречения самодержца и, тем более, после его гибели, направляла взгляд в прошлое, а народу в нём слышалось уже доказательство или отрицания Бога, или отрицание божественности власти монарха: не сохранил же! Да, кроме того, среди белых было много республиканцев и не монархистов, людей иных убеждений. А вот такая утверждающая и обещающая песня: «Смело товарищи в ногу, духом окрепнем в борьбе, в царство добра и свободы грудью проложим себе!» звала вперёд, в будущее…
     Белые не обещали ничего нового, а требовали в лучшем случае возвращения к состоянию России до Учредительного собрания. Коммунисты же обещали новое, лучшее - построение рая на земле – это было дерзновенно, это было мощнейшим искушением, неодолимым соблазном.
     Белые вообще не вели никакой политической пропаганды. Для Деникина существовала лишь военная задача разгрома Красной Армии и восстановление «Единой и неделимой России», а вмешиваться в политику он считал не своим делом, откладывая решение политических вопросов на послевоенный период другими людьми. Да и как по иному? – в рядах его армии воевали люди разных политических убеждений от монархистов до республиканцев всех мастей и иных взглядов (кадеты, меньшевики и т.д.).   Объявить ведущей какую-либо политическую идеологию, обозначало бы развал его армии.
     Странно, но в Белом движении почти с самого начала чувствуется мотив обречённости и жертвенности, тогда как у красногвардейцев был порыв и воля к победе. Многие песни красных были взяты от белых : на тот же мотив были положены другие слова. К примеру, красные пели «И смело в бой пойдём, за власть советов, и как один умрём, в борьбе за это…». В первоначальном варианте это была песня белогвардейская: «И смело в бой пойдём, за Русь Святую, и как один прольём, кровь молодую…». В обеих песнях предполагается смерть, но в коммунистическом варианте за вполне конкретную власть советов, в которые сами рабочие и крестьяне выбирали своих представителей, и эти советы ещё не были вполне приватизированы коммунистами и превращены в фарс, прикрывающий их ложь. У белогвардейцев же предлагалось отдавать жизнь за понятие более туманное, за «Русь Святую», которая уже представлялась перешедшим в новую земную веру крестьянам в виде лукавых и упитанных батюшек: к сожалению, к началу революции и переворота многие священнослужители и в самом деле, видимо, расслабились и давали основания для критики.
     Так утопия и романтика коммунизма послужили мощным подспорьем для верхушки самозванцев, волею случая и с помощью немецких денег пришедшей к власти в России в деле одурачивания масс, на практике превращаясь в ложь, а ложь требовала чудовищного и невиданного насилия – истребления собственного народа, уничтожением интеллигенции, крестьянства, ГУЛАГОМ, этим «Освенцимом без печей» и т.д.. Не даром русская пословица вещает: «Благими намерениями дорога в ад вымощена»!
     Итак была уничтожена национальная российская интеллигенция, лучшее офицерство выбито ещё в первые годы мировой войны, ну а что уж говорить о гражданской войне, когда интеллект был поставлен на службу хаму, невежде и даже Бердяев отмечал что стал изменяться антропологический тип русского народа! Но по языку и бескультурью хам был ближе к простонародью, люмпену, и потому народ нередко путал хамов с народной СВОЕЙ властью. Стирались границы между толпой, обывателем, стаей и народом.
     «Победил новый антропологический тип, — писал философ Николай Бердяев.— Появился молодой человек во френче, гладко выбритый, военного типа, очень энергичный, дельный, одержимый волей к власти и проталкивающийся в первые ряды жизни. Это он стремительно мчится в автомобиле, сокрушая все и вся на пути своем, он заседает на ответственных советских местах, он расстреливает, и он наживается... В России, в русском народе что-то до неузнаваемости изменилось, изменилось выражение русского лица. Таких лиц прежде не было в России...»
Белый генерал Туркул писал, что таких, комиссаров с лёгкостью выявлял среди пленных красноармейцев:
«Среди земляков в поношенных серых шинелях, с темными или обломанными красными звездами на помятых фуражках, среди лиц русского простонародья, похожих одно на другое, часто скуластых, курносых и как бы сонных, мы сразу узнавали коммунистов, и всегда без ошибки. Мы узнавали их по глазам, по взгляду их белесых глаз, по какой-то непередаваемой складке у рта.
Это было вроде того, как по одному черному пятнышку угадала панночка в «Майской ночи» ведьму-мачеху среди русалок. Лицо у коммунистов было как у всех, солдатское, скуластое, но проступало на нем это черное пятно, нечто скрытое и вместе отвратительное, смесь подобострастия и подлости, наглости и жадной вседозволенности, скотство. Потому мы и узнавали партийцев без ошибки, что таких погасших и скотских лиц не было раньше у русских солдат. На коммунистов к тому же указывали и сами пленные».
     Но почему же тогда именующая себя русской армией противостояла большинству русского народа? Не было чувства национальной гордости в народе? – Думается дело в том, что всё лучшее русское офицерство было перебито ещё в первые годы войны, как это описывает ярый монархист и ковалерград Пётр Краснов и уже ближе к гражданской начались усиленные наборы на офицерские ускоренные курсы людей из народа, не дворянского происхождения, в которых чувство патриотизма, охватившее Россию в начале войны не было уже столь выражено как у верхушки общества. Кроме того, идеология интернационала совершала деление человечества не по пестроте национальностей, а по троице классов рабочих, крестьян, капиталистов и в этом делении русскому человеку хоть и льстилась мессианская идея шагать к будущему в авангарде, но в перспективе все народности должны были слиться в единую земшарную республику и национальность рассматривалась в этой новой ВЕРЕ не как главный двигатель войны, а как некий обречённый отмереть со временем факультатив, пусть пока существующий, временами забавный, но обречённый смешаться. Так большевики выбили из-под народа идею национального патриотизма .
3
  Мы начали главу с со стихов Мапины Цветаевой, бесстрашно бросивших их в толпу вооружённых красноармейцев, отправляющихся на фронт с теми кого она так высоко воспела. И было это в 18 году, но даже тогда в этих стихах мы слышим нотки высокой жертвенности и обречённости!
В1998 г. небольшое издательство «Возвращение», в лице своего руководителя Виленского Семёна Самуиловича, бывшего колымчанина, прошедшего страшную бериевскую Сухановскую тюрьму, ставившее бескорыстной задачей опубликовать как можно более воспоминаний узников сталинских лагерей и тем самым не дать навеки пропасть голосам мучеников, выпустило аккуратную книжку мужа Цветаевой Сергея Эфрона «Записки офицера». Книжка оформлена очень хорошо: поля каждой страницы очерчены контурами офицерского погона, внутри которых текст Эфрона, за которым ощущаются столетия пущкинской культуры. В то время он был юнкером школы прапорщиков в Москве и был свидетелем и участников тревожных октябрьских событий в Москве, пытаясь, как и его товарищи, предотвратить сползание России в хаос насилия, не раз подвергая себя риску смерти от рук вооружённой солдатни. На фото тонкий скромный  интеллигентный юноша в курсантской форме. И этот углублённый в себя мальчик, более похожий на поэта, чем на военного прошёл всю гражданскую войну с первого до последнего дня, под марковскими погонами и отбыл в Галлиополи вместе с другими частями Белой армии.
Здесь за рубежом в чехославакии они стали с Цветаевой мужем и женой, родили своего обожаемого Мура!
    Фотография от которой дышит счастье: уже крепкий молодой человек на берегу моря во Франции, в восторге поднявший высоко на руках ещё аленького ребёнка, достойно пошедший воинский путь, рядом Марина с плотными спортивными икрами вознесённая радостным лицом к сыну…  Кажется чего им ещё не доставало для полного счастья? – любимый ребёнок, любимая женщина, свободная страна, море…
Конечно были трудности бытового характера – быт, ради которого Марина была вынуждена наступать на горло свой поэзии, материальная неустроенность… Эфрон, видя неустроенность своей молодой супруги страдал и устроился в одно из евразийских пражских русскоязычных изданий… Но ведь тысячи и тысячи одарённых белоэмигрантов прошли этот путь от грузчика, официанта, таксиста до литератора и как то их жизнь устраивалась… Нокак произошо, что из самоотверженного белого офицера прошедшего всю гражданскую под чёрными марковскими погонами, Эфрон в в1930-ых годах становится агентом НКВД и стал причастен к похищению и убийству генерала Миллера, на котором держалась вся зарубежная боеспособная белогвардейская организация и десятков других членов РОВСа сдавший в НКВД?
ПРЕДАТЕЛЬСТВО! – Мы не задумываясь произносим это страшное слово. Предательство – оно страшнее смерти. Одно дело КОРЫСТЬ, ДЕНЬГИ, это на самом примитивном уровне, но а если человек изменил свои взгляды, если ему даже рискуя жизнью,  открылось нечто такое неопровержимое, о чём он раньше не ведал. Если человек к правде стал ближе или ему так убедилось? - это можно назвать предательством? Со стороны бывших соратников, рода хранящего тайну убийства – да! Но с общечеловеческого воззрения – сложнее. Смешно назвать предателями Солженицына или Шаламова с риском для жизни выкрикнувшими правду, обличившим предательство БАНДЫ! В хаосе гражданской войны и последующих ей лет было, наверное, сложнее.
     В статьях об Эфроне скупо рассыпано, что в 20-ых годах он стал испытывать тоску по родине. Что значит тоска по родине?- тоска по архитектуре городов, знакомым переулкам, дворикам (которые уж по большей части разрушены) по природе с той же пресловутой берёзкой, по друзьям, которых почти не осталось? Всё это фантазии. Я думаю, тоска по родине – это тоска по стихии родного языка, который дома не ощущаешь как воздух, которым дышишь, и чувствуешь лишь его нехватку, когда попадаешь в иные края…Я лишь испытал нечто на своём маленьком опыте. Когда поезд подходил из Москвы к Таллину, русские пассажиры как бы сжались, зная отношение к ним эстонцев, ограничиваясь лишь негромкими самыми необходимыми бытовыми  фразами, а мы с сыном старались общаться на английском... Но когда через неделю идущий в Москву  вагон заполнился русскими, какой же громкий весёлый и освобождённый говор летел отовсюду, акакой весенний грай! как легче и радостно дышать стало! Родной язык наша подлинная родина вопреки любой мозаике генов! Это ощущние исчезает в России за минуты, но оно растягивается в долговременное чуткое ожидание в Риге, Риме среди узбеков, арабов…
     Возможно, нечто подобное происходит и с эмигрантами. Но над Эфроном с его подозрительным евроазийским направлением журнала, идеями какого-то особого коммунизма, стали сгущаться тучи более мрачные – всё чаще уважающие себя эмигранты стали его сторониться, не подавать руки, отказывать от чистого родника родной речи, всё чаще в его окружении звучали слова плебейские, подлые шуточки, обороты люмпенов вызывали взрывы смеха и одобрение, и, когда он пытался протестовать, ему ласково объясняли, что это лишь трудности вхождения в новую свободную мораль, в которой перечёркнута всё отжившее навсегда, а всё разрешено и из этой смеси, из этой свободы появится новый язык, творчество масс, и он терпел …  зато всё более лакомым куском он становился для органов советской разведки. А в 30-ых годах не стало для многих секретом, что он начал работать на ГПУ. Говорят, десятки душ погубил, страшный человек.
     Что же заставило его изменить превратиться из отважного Марковца в отчаянного чекиста причастного к убийствам последних столпов Белого движения генералов Кутепова и Миллера? Изменение убеждений? Чувство вины перед обманутым большевиками народом, против которого сражался (большой террор ещё не развернулся, и можно ещё было грезить какое-то время о всемирном царстве справедливости?). Чувство вины перед жертвами  народными, которые уводил в тьму винтовочными и пулемётными отточиями и будто в искупление теперь приносить жертвы белой эмиграции? Но не приносило это облегчения, тем более, когда он стал понимать, в какие паучьи невиданной лжи попал и что необоримый водоворот измены уносил его всё глубже во тьму? И не с кем было поделиться даже дома, ибо и близких он мог тем самым подставить! Предатель не нужен был больше никому… Сердце разрывалось, и когда сообразительная старшая дочка Аля, почувствовав подпольную жизнь в доме, с детским романтизмом попросила папу включить её в игру «за всеобщую справедливость», уже начавший понимать паучье-разбойную суть режима в СССР Эфрон поторопился отправить её в Москву, что впрочем, не спасло Алю от детдома и ссылки. Страшно одиночество измены, ошибки, но не выдержало раз сердце человечье и, как пишет Шенталинский, он сказал Але, ничего не объясняя: «Ты и не представляешь, что я самый несчастный на свете человек!»
     А может быть, в последней надежде, что его работа оценится новой величающей себя «народной» властью, как индульгенция для его семьи по возвращении в СССР и возможно спасёт её? Возможно… возможно… возможно.. Этого мы не узнаем никогда.
      Он был расстрелян, Мур погиб во фронтовой грязи, любимая женщина повесилась…
 
     Но вспоминается три фотографии на столе Виленского. На одной тонкий юный корнет, на второй окрепший и прошедший с боями молодой человек с протянутым к солнцу сыном на руках и любимой женщиной у кромки Океана, миг жизни – миг наивысшего счастья, наверное…На третью… Виленский, прошедший Сухановку и Колыму глянул без осуждения, а с какой-то еле уловимой морозной искоркой.
 
     Нет, это уже не тот подтянутый курсант юнкер – развинченный, без выправки, обыватель в гражданском костюме, но самое неприятное – глаза: светлые, какие-то полупьяные, будто рыбьей плёнкой прикрытые.
 Виленский усмехнулся своей и осуждающей и не осуждающей и одновременно морозной полуулыбкой из седых и кустистых как кедровый стланик бровей.

     Нет, ничего не спасёт, когда садишься играть с бесом!