Рисунки на венах

        От долгого лежания в старой продавленной кровати, спина и поясница болели нещадно. Более того, вылезти, или хотя бы повернуться, - было настоящей мукой. Тело плохо повиновалось, ослабло, и как будто одеревенело. Мысли путались, перед глазами плыли мутные круги. Боль растекалась по венам... Вены. Я помнил что-то про вены. Ах да, - рисунки. Рисунки на венах. Мысль кончилась. В голове будто распахнулась бездна. Абсолютная пустота. Пустота и боль. И тишина. Почему так тихо? Где я? Я здесь один? Губы слиплись, я еле разодрал их и попытался крикнуть. Едва слышный, то ли хрип, то ли стон удивил меня. У меня не было голоса. Странно, я точно помнил, что голос у меня должен быть, ещё мама жаловалась, что я как мегафон, совершенно не могу говорить тихо. Веки постоянно сваливались на глаза, всмотреться в то, что меня окружало, не получалось. Я догадался, что это была комната, - настоящее человеческое жильё. Это давало слабую надежду, что я здесь не один, и надо попытаться кого-то позвать. Ох, как же больно. Надо постараться повернуться на бок.
        Подминая левую руку, я начал раскачиваться, чтобы перевалиться через неё. Долгое время ничего не получалось, но в момент, когда я, видимо, достиг какой-то критической точки, тело замерло и накренившись медленно завалилось на живот. Правая рука тряпичной куклой вывалилась из кровати и, повиснув, упёрлась в пол. Изо рта на матрас вытекла слюна. Голова отяжелела, и в висках застучало сердце. Не то чтобы это придало оптимизма, но спровоцировало невольную улыбку (или то, на что это было похоже): сердце бьётся, пусть сбивчиво и неровно, но всё-таки бьётся, а значит, какие-никакие шансы ещё есть. Вспомнить бы: шансы на что? Я болен?
        С силой разлепив веки, я увидел тумбочку. Помнится, похожие были в больнице, где я лежал в детстве с операцией грыжи. Я в больнице? Это было бы лучше всего, тогда я точно знал бы, что не один, что меня навещают и за мною наблюдают врачи. Почему же тогда такая ужасная кровать? Нет не больница. Я разглядел на тумбочке ампулы и шприцы. Они лежали вперемешку с бинтами, таблетками, ватой и какими-то пузырьками и мазями, - в больнице такого беспорядка быть не могло. Глаза трудно было удерживать взглядом вверх, и я невольно опустил их в пол. Точнее только правый, левый смотрел в матрас. На полу тоже валялись ампулы, шприцы и прочая медицинская ерунда. Значит, я один и меня долго никто не навещал. Мне стало страшно. В таком состоянии я даже встать не могу. А где-то в доме наверняка есть телефон. Позвонить бы. Или до двери, в коридор, к соседям, чтобы увидели. И тут я почувствовал вонь, а следом холод мокрой одежды на спине и заднице. Похоже, что я ходил под себя. Сколько времени я в таком состоянии? Одни вопросы. Затошнило, к горлу подкатила желчь. И только я подумал, что не хватало ещё, чтобы меня стошнило, как тело скрутило судорогой и меня вырвало прямо на шприцы и ампулы на полу. Мерзкая горечь заполнила рот, огненная боль пронзила члены. В нос ударил резкий удушающий запах. Не знаю, откуда взялись силы, но я рванулся назад, и, каким-то чудом не упав, упёрся спиной во что-то твёрдое. В стену, или валик из одеяла, - не разобрать, главное, что не обратно на спину. В глазах прояснилось, и я увидел руку, на которой лежал. Всю синюю от множества уколов, с чёрными пятнами засохшей крови и цепочками жёлто-коричневых синяков. Кто мне делал уколы? Я? Сам? В детстве я даже собаке не мог сделать инъекцию, от одной мысли мне уже становилось не по себе. А тут вены... Снова вены. Рисунки на венах. Рисунки? Какие же это, нафиг, рисунки? В животе начались рези, захотелось поменять позу. Я предпринял очередную попытку сдвинуться. К моему удивлению получилось чуть лучше прежнего, но даже эта малость не слабо меня ободрила, подстегнула к действию. Совершая ритмичные толчки, я понемногу вставал на локоть. Было больно, но ничего не оставалось, я терпел. Наконец мне это удалось и, пока глаза не затопило туманом, я осмотрелся вокруг. Комната. Небольшая, метров десять-одиннадцать, плохо узнаваемая, справа - незанавешенное окно, прямо - книжный шкаф, слева - выступающий угол стены, за которым вероятно скрывалась дверь. Я напряг лёгкие и, что было мочи, крикнул. Вышло удачнее прежнего и я, окрылённый успехом, крикнул ещё. И тут я услышал звон. Телефон, это определённо был телефон. Я заерзал, стараясь сдвинуться к краю. Мысль о том, чтобы, во что бы то ни стало добраться до аппарата била меня в виски. Я почувствовал одержимость идеей, мне стало на всё плевать, я понимал, что попал в беду, и увидел возможность спасения, не исключено, что единственную, надо только заставить тело слушаться. Ещё, ещё, ещё. Тщетно. Звонок уже стих, а я не продвинулся и на десять сантиметров. И тут меня осенило. Ампулы! Это, наверное, витамины или обезболивающее. Всё равно надо попробовать. Раз ещё не умер, значит хуже не будет.
        Помогая правой руке левой, я дотянулся до тумбочки и, одним движением, сгрёб в кулак все, что сумел ухватить. Рука сама свалилась в кровать и выронила добычу прямо пред моим лицом. Два шприца и три ампулы, внешне совсем не различимых. Теперь я думал, как мне сбить стеклянный носик на ампуле, набрать шприц и сделать укол. Отчаяние вперемешку со злостью сжали страдающий мозг. Надо было, как-то себя заставить. Я помнил, что злость хороший помощник: в школе, да и в колледже она не раз помогала мне найти силы даже тогда, когда их уже не было, и побеждать там, где поначалу не видел и шанса. Вот он мой погонщик и тягач. Злость. Как я её вызывал обычно? Обидчики, трое на одного, беззащитная девчонка, нет пацан, ровесник. Не трусил, держался, но проигрывал. Вскипело. Мрази. Сволочи. Не жаль. Пусть синяки, пусть боль, - защитить, отбить, показать, что справедливость есть, и честный всегда сильнее. Вместе. Спина к спине. Без надежды. На зло. Пусть бой неравный, зато за правое дело. И... Эмоции ослепили, я потерял чувство реальности и не заметил, как в моих пальцах оказался наполненный шприц. Теперь закусить свою слабость, чай не к зубному идти, и сделать укол. Легко сказать, а куда его здесь делать? Всё исколото до омертвения. Ага, вот розовый бугорок, сюда. Опираясь обратной стороной ладони в матрас, двигая только пальцами, я аккуратно ввел иглу и медленно вдавил поршень. Вытянул, выступила кровь. Немного. Капля. Пальцами же откинул шприц, чтобы не напороться, и прислушался к ощущениям. Боль отступала. Я ликовал. Стал пробовать двигаться, сползти с кровати, но... Что это? Только не это! Меня повело. Я чувствовал, как меня накрывает дурманом, и я теряю сознание. Я больше не мог думать. Я больше ничего не чувствовал. Я таял. И меня не стало.

        Комната была точно такой, какой я оставил её в последний раз. Кислотно-жёлтого цвета обои, с грубым и нелогичным рисунком, заляпанные таких же тонов разноцветными пятнами. У стены кровать и тумбочка рядом. Пустая. Такой же пустой книжный шкаф. Стул. Окно без занавесок. И цоканье. Непрерывное постукивание коготков по жестяному сливу. Я поднялся, легко и почти без усилий, ещё раз огляделся и подошёл к окну. Голуби. За стеклом, нервно дёргая головами в мою строну, суетились странные чёрные голуби. Кажется, с последнего раза их стало больше.
        На улице шёл мелкий, моросящий дождь. Небольшой сквер, обсаженный по краям газонов шиповником и акацией, мокро поблёскивал. В подёрнутых рябью зеркалах луж смутно угадывалось тяжёлое свинцовое небо. Ни гуляющих, ни прохожих не было. Я снова осмотрел раму. Ни ручек, ни зацепок, - заделано намертво. Я вспомнил про дверь. Дверь была, и даже на своём месте. Но её не было. Я проверил ещё раз очень внимательно. Ручка торчала прямо из стены, как настоящая, а вот дверь была нарисована. Обычной краской, под дерево, но по краям не было даже углублений, не говоря уже о других неровностях, только стена и краска. И ручка. Ручка, которая двигалась, но ничего не открывала. Я сжал кулак и стал обстукивать стену в поисках слабого места, замаскированной пустоты, но везде натыкался только на толстый, твёрдый бетон. Никаких звуков, только боль от ударов.
        Я остановился. Надо подумать. Восстановить все связи. Решение должно быть, просто к нему надо придти. Что я уже знаю? Я лежу на кровати, в собственных испражнениях, страдая от боли и слабости, рядом с кучей ампул и шприцев. После того, как я делаю укол, меня сразу выносит в это место. Оно напоминает комнату, в которой я лежу, но не она, ближайшая аналогия - примитивный детский рисунок, похожий на картину настоящего художника. У меня нет галлюцинаций и мысли мои ясные и чёткие, значит я не наркоман, скорее чем-то  серьёзно болен. Я как будто засыпаю, но каждый раз вижу продолжение одного и того же сна. Похоже, что моё подсознание хочет мне что-то сообщить, но не умеет. Значит, мне надо догадаться. Я - это тот, умирающий человек, который плохо помнит, что происходит здесь, но я здешний, отлично помню то, что происходит с ним. И он реален, а я - нет. Я могу мыслить и двигаться без каких-либо ограничений, а он - нет. Значит единственная его надежда это я. Надо просто хорошенько подумать. Правда времени каждый раз даётся всё меньше, - срок действия лекарства с каждым разом короче. Единственный очевидный выход из комнаты - окно, но ни руками, ни стулом разбить его не удаётся. Плюс голуби. Необычные. Чёрные. Таращатся, будто на мне мёдом намазано и семечек налипло по всему телу. И с каждым разом их становится всё больше. И ещё: рисунки. Рисунки на венах. Странные, таинственные, как старинные руны или кружева, местами тонкие, местами утолщающиеся, выведенные рукой гениального художника, красивые и замысловатые. Я много раз пытался понять их значение, но не преуспел. Сначала мне мерещилось, что в них, как в старинных орнаментах, зашифровано какое-то послание, но не смог увидеть никаких связей, даже намёков. Потом я думал, что они задают направление, или что-то показывают соединённые вместе, но тоже ничего не узрел. Разноцветные пятна на стенах, ярких, режущих глаз тонов, напоминали озорство расшалившегося ребёнка беспорядочно разбрызгавшего краски, и тоже ничем не помогали. Тумбочка и кровать были совершенно пусты. Не было даже матраса. Два цельных куска дерева формой напоминающих привычные глазу предметы. И ещё. Там на мне какая-то одежда, скорее всего пижама, а здесь её нет, как будто я голый, но увидеть себя полностью отчего-то не могу. Правда это вряд ли чем поможет.
         Я подошёл к шкафу и попытался его сдвинуть. Как и кровать и тумбочка, он будто был прямым продолжением пола и ни в какую не поддавался. Двигался только стул. И это, пожалуй, было самым странным. Почему остальная мебель отличалась? Почему стул - единственный завершённый до конца предмет, со всеми своими свойствами и деталями. Даже пружинящий верх сиденья, обтянутый дерматином присутствовал. Я поднял стул и повертел его в руках в поисках зацепки. Стул как стул, ничего особенного. Кроме того, что он был точной копией того стула, что валялся там, рядом с истерзанным болью телом. Может это намёк? Может ключ в нём? Только не здесь, а там? Проверить можно только заставив себя до него добраться. Я сел на стул и сосредоточился на этой мысли. Я помнил про свои воспоминания о рисунках, значит, что-то всё-таки переносилось из мыслей здесь в мысли туда, и если идею закрепить, возможно, там я о ней вспомню и во что бы то ни стало, попытаюсь её реализовать. Значит надо чётко представить, как я выползаю из постели и двигаюсь к стулу. И тут зазвенел телефон. Да, он звенел и здесь, но добраться до него не было никакой возможности. Он звенел как бы виртуально, ниоткуда и отовсюду сразу. Голуби замерли на мгновение, потом встрепенулись и продолжили свою бессмысленную суету. Я заткнул уши. И тут время кончилось.

        Из глаз текло. Я плакал? Не знаю. Спину нещадно ломило во всех местах. Голова раскалывалась от боли подобной той, когда спишь слишком долго. Тихо. Где я? Веки будто смазаны мёдом. Тяжёлые и не разлипаются. В животе сосёт, надо повернуться. Никак. Слаб. Почему? Что со мной? Как же тяжело думать, словно камни тягаешь. Запах. Какой мерзкий запах, адская смесь. Под руками что-то мокрое и липкое. Стало противно. Перед внутренним взором возник стул, весь в узорах. Не бывает стульев, расписанных сверху донизу такими узорами. Бред какой-то. И почему стул? Встать бы. Глаза не открывались, и стул навязчиво висел в красной черноте век. Я попытался привстать или повернуться на бок, но не двинулся с места. Так, наверное, чувствует себя марионетка, всецело зависящая от нитей кукловода. Я возмутился: я же не кукла, с чего мне себя так чувствовать, и сделал рывок изо всех сил. Подо мной что-то хрустнуло и больно впилось в руку. Глаза моментально раскрылись, и через поволоку мути резануло ярким светом. Был разгар дня. Солнце слепило и из глаз снова потекло... Но главное - пропал стул. Стоп. Стул. Что-то не так. Я знаю этот стул. Это мой стул, только без узоров, но в остальном - в точности мой стул. Я упирался руками в матрас и смотрел на книги, аккуратными ровными рядами заполнявшими шкаф. Этот стул был где-то здесь. Я осмотрелся, рядом его нигде не было, значит, он упал и скрыт спинкой кровати. Взгляд упал на тумбочку. На пол. В голове всё перемешалось и захлюпало. Очень хотелось заплакать, но ощущение зарождающегося плача не приходило. Я что наркоман? Как же так? Почему я этого не помню? И почему я в постели. Сколько вопросов... Надо начать со стула, ведь почему-то он виделся мне. Как же невероятно трудно было двигаться, - в мышцах совсем не было сил. И боль. Я чувствовал её, как приближение цунами: всё отчётливее и отчётливее. Подо мной оказалась сломанная ампула, и ещё одна - целая, и шприц. Я машинально сгрёб их в ладонь и изо всех сил замкнул в кулаке. Теперь к стулу. Прикинув, что перенеся центр тяжести вперёд, и не дав туловищу согнуться, я вывалюсь из кровати и окажусь как раз напротив спинки... Произведённый мною грохот мог соревноваться только с блеском звёзд у меня перед глазами. Я некоторое время лежал на согнутой шее, приходил в себя, и совершал тщетные попытки придумать, как быть дальше. Мозг опустел и что-либо рожать отказывался на отрез. Я почувствовал в руке шприц с ампулой и успокоился. С чего бы? Но факт. Я открыл глаза. Ноги остались на кровати, если я потяну их на себя, то сложусь пополам и, кто его знает, что будет дальше... Надо было двигать плечами и сталкивать ноги за спину. Адская боль прошила плечи и шею. Я взвыл. О боже, да что же это! Ну, ещё, ещё, чуть-чуть... Было адски больно, я скулил, но сместил тело к окну. Ноги, словно синтетическая ткань, - стекли с кровати и с хлопком, какой издаёт мокрая тряпка, плюхнулись на пол. Стул был там. Он лежал на боку спинкой в мою сторону. Я мог отчётливо разглядеть рисунок на его дерматиновой обивке. Но это был просто стул. Я видел его много раз и раньше. Зачем мне нужен этот стул сейчас? Это был тупик. Я не понимал, что делать дальше и не помнил ответа ни на один вопрос, из тех , что настойчиво лезли мне в голову. Дверь. Надо доползти до двери. Переваливаясь и корябая ногтями, в корчах, понемногу, но всё же ползти. Боль становилась просто чудовищной, искры перед глазами роились плотной стеной, так что я уже ничего не мог разглядеть впереди. Я даже не знал, зачем я туда ползу, но что-то гнало меня. Через боль, через муку. Потому что дверь это всегда выход, путь к отступлению, к бегству, к спасению, наконец... Уткнувшись лбом в деревянное полотно, я вспомнил про шприц. Это же, наверное, обезболивающее! Вот я дурень! Трясущимися от напряжения руками, волнуясь, я, кое-как, сбил верх ампулы и набрал шприц. Встал вопрос: куда? Я не помнил свои руки: после того, как я приподнялся в кровати, рукава пижамы закрыли их, и я не видел, что там так сильно саднит, сейчас же я решил посмотреть и стянул один рукав. Моему взору предстало жуткое зрелище. Как я дошёл до такого? Воспоминания вились в жгуты, не желая поддаваться осмыслению, а боль не утихала, она впивалась в мозг стальными раскаленными иглами и почти добела засвечивала всё вокруг. Часто смаргивая, я всмотрелся в чернеющую синеву и, отчаявшись найти хоть одно живое место, превозмогая страх и отвращение, втолкнул иглу под кожу и выдавил содержимое шприца. Очень скоро стало значительно легче, и я уже собрался потянуться к ручке, как вдруг, подобно Алисе, рухнул в бесконечную кроличью нору и мир погас.

        Я вскочил как ошпаренный. Собственно почему? Догадка? Идея? Не знаю. Всё бессмысленно. Даже если предположить, что стулом можно разбить окно там, у меня, на той стороне, нет столько сил! И эта безумная боль... Где же ответ? Почему стул? Узоры на стуле... Тупик. С этим стулом у меня ничего не связано, кроме того, что я на нём сидел. Тумбочкой я тоже пользовался, но двигать можно только стул. И дверь я тоже постоянно открывал-закрывал, но её даже нет, только ручка и рисунок... От тяжёлых раздумий меня отвлёк стук. Это уже было не просто стрекотание когтями по металлу, это был чёткий принципиальный стук. Я повернулся к злосчастным голубям. Им на сливе уже не хватало места, периодически кто-то сваливался и, полетав, возвращался, а кто-то, не желая быть сброшенным, запрыгивал на соседа. И все они били клювами в стекло. Не серьёзно, не для того чтобы разбить, а деликатно, будто привлекая внимание, как входящий в комнату родственник - из вежливости. Но мне было без разницы, я не видел в них никакого смысла, хотя и допускал, что во всём, что меняется, смысл быть должен. Но какой? То-то и оно... Дождь тоже усилился, но и он не вносил ясность. Серая завеса скрыла половину сквера, в лужах больше ничего не отражалось, и по дорожкам по-прежнему никто не ходил. Я встал в центре комнаты и ещё раз осмотрелся. Пойдём от другого. Это сон. Что я знаю о снах? В общем-то, ничего я о них не знаю. Считается, что это творение нашего подсознания, наши тайные страхи и желания. И я такое же их порождение, как и всё остальное, и такой же недоделанный... Ну-ка. Позвольте. А отчего я-то недоделанный? В юности я очень стеснялся наготы, и в раздевалке, даже среди мальчишек старался лишний раз не заголяться. А в общественном туалете я даже писать не мог при посторонних! Вот оно! Я не доделал себя намеренно! То есть, моё подсознание, будучи в курсе моих тайных страхов скрыло мои срамные части тела, не дорисовало их! А это значит, что при желании оно может совершить обратное - дорисовать то, что отсутствует, а, следовательно, и дверь тоже! Я готов был прыгать до потолка, это был прорыв! Теперь надо просто сосредоточиться и представить себе дверь такой, какая она есть на самом деле. Я сел и стал усиленно визуализировать своё представление об этой двери. Какая она деревянная, скрипучая, с уханьем закрывается и присвистом открывается, как крутится ручка, вытягивая засов, какой она толщины и как выглядит проём, косяк. Закончив, я ещё немного посидел, сдерживая волнение и, решив, что лучше уже не будет, посмотрел на дверь. Ничего не изменилось. Совсем ничего. Где-то была ошибка. Я попробовал представить в своей руке шприц, но он тоже не появился. Опять тупик. Глухо. Я принялся расхаживать от стены к стене, стараясь помочь сенсорике моторикой. Голубиный перестук был мне как барабанная дробь. И я понял. Этот мир, как и себя самого, сделал не я. То есть, конечно, я, но - тот, другой, а значит и менять что-либо может только он. Как мне ему сказать, чтобы он доделал дверь? Записку ему не передать, значит остаётся только одно: постоянно представлять, как делаю это...

        Я только открыл глаза, а боль уже была здесь. Подобно дикому хищнику она выжидала удобный момент, и я уже чувствовал её близкое дыхание. В комнате было сумрачно, я лежал на полу и негромко подвывая, представлял, как открываю дверь. Я не мог дотянуться до ручки, сил не было даже голову поднять, и зачем я всё время думал об этом - не знал, однако отделаться от наваждения не мог. Может я пытался уйти от боли? Может это медитация такая, чтобы отгородиться от чувств, уйти в своё астральное я? Я ничего не помнил и ничего не понимал. Пустота в голове пугала больше, чем гангренозная чернота на руках. Я даже не помнил, кто я такой и где нахожусь. А ещё мне было больно. Так больно, что согласен быть разодранным диким зверем, лишь бы остановить, прекратить эту муку. Но зверь не торопился, он смаковал мою агонию, причмокивая, не спеша, подбираясь все ближе. Я не знаю, сколько это продолжалось, может вечность, может две... Я потерял сознание.

        Кровать. Тумбочка. Кислотные обои. Дверь. Дверь! Она была! Настоящая! Как в жизни. Сглотнув слюну, я взялся за ручку и, всё ещё боясь поверить, потянул на себя. Дверь начала отворяться. Я чувствовал, как неистово бьётся сердце. Я понимал, что это не может быть итогом, что это всего лишь первый шаг, но это был настоящий шаг, ощутимый, хоть какая-то перемена, а значит всё ещё возможно, значит можно найти выход! Дверь открылась с тем самым заунывным посвистом, что так раздражал меня и в реальном мире, сейчас он показался самым сладким звуком во вселенной, а за нею был тот самый дверной проём и облезлый по углам косяк. А в проёме была стена. Стена. Всё та же, - с кислотными обоями.
        Только сейчас я обратил внимание, что стук голубиных клювов перестал напоминать учтивое постукивание, скорее это были полновесные мощные удары - без жалости к себе, на результат. Я обернулся. Шёл уже не дождь, это был полноценный ливень и голуби больше не теснили себя на отливе, они со всего маха набрасывались на окно в полёте. И их была несметная туча. Одни разбивались и на смену им тут же прилетали другие. Бессмысленные чёрные голуби, своими жизнями прорубающие единственный выход из этой треклятой ловушки.
        Я попытался вглядеться в их самоотверженные бессмысленные глаза, но вместо этого увидел сеть мелких трещинок расползавшихся по стеклу. Тогда я поставил напротив окна стул и сел. Я не умел пробивать стены, значит, мне оставалось только сидеть и ждать...

        Чернота. Тишина. Боль.
       
        Ждать было нельзя. Ни о чём не думая, повинуясь слепому инстинкту, я вскочил, и схватив стул, со всего маха ударил им в окно. Стекло моментально разлетелось на мелкие осколки. Ворвавшаяся лавина воды и птиц сбила меня с ног и шмякнула об стену. В тело, отозвавшись яркими вспышками боли, сразу вонзилось множество клювов. Плевать. Меня били со всех сторон. Тело кромсали съедая заживо. Однако, я сумел подняться. Я шёл. Комнату затопило птичьими телами и я продирался сквозь них, нещадно отшвыривая и отгребая в стороны, как в бурном потоке. Я двигался к окну. Там, за непроглядной стеной дождя, угадывался свет. Свобода. Долгожданная. Вожделенная. Никакая боль уже не шла в сравнение с тем, что есть выход. И я шёл. Плыл. Полз. К свету. К...