Фашизм не пройдёт!

Каждое утро Митрич отправлялся за портвейном. Это было важное мироприятие. Ага, скажет иной внимательный Читатель. Ошибочка у него в тексте имеется, надо писать «мероприятие». Это может быть для вас – меро-, то есть принятие той или иной меры, а для Митрича это всё же мироприятие, то есть мир он принимает со всеми его невзгодами и сложностями, но посредством портвейна. Тьфу ты, плюнет другой Читатель, опять речь пойдёт про очередного забулдыгу. Так вот, снова вам разочаруем, так как Митрич вовсе и пьянчуга, а очень даже творческая личность.
Чтобы вам сделалось понятно, следует объяснить, что герой нашей истории по образу жизни – «митёк», а это, как вы понимаете и своего рода философия и постижение нашей действительности сквозь особое состояние души.   
  Но кто же такие – «митьки», спросите вы?
Ух, ты! Вы не знаете, кто такие «митьки»? А может вы ещё и «Растаманские сказки» Димы Гайдука не читали?! Тогда … тогда мы расскажем вам одну историю. Но уже нашу, а не гайдуковскую. Итак …
Но сначала всё же чуть официоза. В шестидесятые годы двадцатого века, века давшего миру Папу «Дока» Дювалье и Боба Марли, появилось движение «хиппи», то есть в переводе на наши понимания – «дети цветов», это такие взрослые, предпочётшие остаться детьми, но детьми, если можно так выразиться – половозрелыми. «Любовь вместо танков», это их девиз. У них даже пророк свой имелся – Джон Леннон, создавший культовую группу «Битлз». Ну, про них-то вы уже знаете. Правда, группа не так уж долго просуществовала, а хиппового пророка застрелил некий Чепмен, который, верно, не знал, что людей убивать нехорошо, но, с другой стороны, у них, пророков, судьба, знать, такая.
Хиппи обитали и проживали в странах западной демократии, где вольно ходить босиком и жить так, как тебе хочется, а у нас, в «зоне обитания» Деда Мороза и дрейфующих в прошлое островов архипелага, описанного стараниями географа Солженицына, всё немного по-другому. Но, хиппи у нас тоже имеются, и звать их – «митьки».
Движение «митьков» начал Дима Шагин, или Дмитрий Владимирович, если угодно, а потом к нему присоединились ещё масса другого творческого народа – и Тихомировы, Витя и Вова, и Флоренские, Саша и Оля, и Андрюха Кузнецов, и Шурик Семичев, и Вовик Яшке, и Глебушка Голубев, много разного народа, весёлого и дружного. Здесь были и художники, и поэты, и журналисты, и кинематографисты, а самое главное, что они по-своему смотрели на мир и умели этот мир показать другим.
Собственно говоря, и до них были люди, которые умели смотреть особенным образом. Это были Александр Арефьев, Шолом Шварц, Борис Смелов, Владимир Шагин, батяня нашего Димы, Рихард Васми, группа художников, ставших близкими друзьями. Их ещё называли «Арефьевский круг». Они были раньше и хорошо унавозили ту почву, на которой проросли «митьки». 
Что ещё можно сказать здесь в просветительской сфере? Разве только то, что на этой ниве ещё подвизался Марк Шагал и даже Владимир Маяковский, когда смотрел на мир сквозь «Окна РОСТа». Разве только то, что та сатира была уж больно злой, тогда как наши «митьки», теперешние, они все были добрыми и друг дружку называли не иначе, как «братишка» или «братушка», а иногда и «сестрёнка», когда обращались к женщине.
 «Человек человеку – братушка», как вам такое кредо?
А теперь обратимся к нашему Митричу, который уже вернулся из магазина и успел откупорить свой портвейн, нацедив небольшую порцию в походный стаканчик. У него таковой всегда в кармане хранился, а также блокнот и карандаши, так как Митрич был человеком сугубо творческим и мироприятие совершал через образы.
Помните ли вы картину «митьковскую» про «оборотней в погонах», где два милиционера с суровыми лицами тащат в кутузку оборотня в мундире, с волчьей головой, нещадно выкрутив ему руку за спину. Вот только у самих у них тоже лапы волчьи и серого окраса хвост. Смешно получилось, если мир воспринимать через юмор, и не очень, если чуть серьёзней вдуматься.
Так вот, Митрич вздумал написать этой картины продолжение. На новом полотне тот самый персонаж снова на свободе и уже без мундира, а наоборот, в модном пиджаке, и удачно разместил оборотные средства и теперь куда-то тащит целый мешок наличности, а за ним зорко бдят другие милиционеры и у всех хвост в том положении, какой находится у собак после команды «пиль». Если вам интересно увидеть это положение, то скомандуйте и посмотрите. Лучше у собак, потому как милиционеры этого не любят. Должно быть, стесняются.
К этой картине Митрич и делал наброски, так называемые эскизы, разместив портвейн так, чтобы до него было удобно дотянуться. Рисовал, сноровчато черкая карандашиком, а сам поглядывал в сторону соседнего двора, где проживал один студент. То есть проживал-то студент в доме, а во дворе появлялся, когда собирался на собрание, так как был участником антифашисткой группы, состоявшей в основном из таких же студентов.
Студенты, это люди особенных кондиций, которые многим готовы поступиться, чтобы потом проживать в достойных условиях. Если вы заглядывали в очерки Владимира Алексеевича Гиляровского, какие он публиковал в «Муравье», «Осе», «Петербургском листке», «Русской мысли» или «Русском слове», то вы непременно вспомните тех студентов, дореволюционных, которые влачили самое жалкое существование, но были жадны до знаний и надеялись на своё благословенное будущее. Своё, а также государственное.
Уж такие они – молодёжь.
Вот и этот студент натягивал на себя кожаную куртку, берет команданте Че и высокие ботинки, затянутые красными шнурками. Себя и товарищей студент называл «антифа», а Митрич переделал это на Антипку. Добрее получилось и по «митьковски». Как-то даже Митрич за ним увязался ненавязчиво и смотрел издали, как они скандируют «фашизм не пройдёт», а потом разом кинулись на другую группу молодёжи и тоже в кожаных куртках, и принялись тузить друг дружку за милую душу. Понаблюдал за их махаловом да восвояси отправился, купив, понятное дело, непременный портвейн для поднятия духа.
Несколько дней после того Антипка на занятия не ходил, а отлёживался, но потом поднялся и снова то в аудитории студенческой прохлаждался, то в разных там тусовках «душу грел». А Митрич над картинами трудился, знамо дело. А что ещё делать прикажете?
Но только раз Митрич не выдержал, когда Антипка направился, обрядившись на привычный манер и изобразив соответствующий лик, то есть посуровев и применив для глаз особой стати блеск, который определяют – лихорадочный. Жалко его сделалось Митричу, ведь опять побьют мальчишку, а то и поломают а нём что. Срастётся потом всё, конечно, но всё равно ведь – жалко.
-- Не переживай так, -- обратился Митрич к студенту. – Я тебе совершенно точно скажу, что не пройдёт он.
-- Кто? – Удивился сосед.
-- Фашизм этот твой.
-- Почему это мой? – моментально посуровел Антипка.
-- Садись вот рядом, да потолкуем, -- предложил Митрич.
Некоторое время студент разглядывал своего собеседника. В литературной среде принято описывать своих героев, глазами автора либо глазами одного из персонажей. Разве мы можем отступить от канонов, ибо всем сердцем принадлежим к этой стезе? Но сделаем всё же по-своему. Знакомы ли вы с Петром Павловичем Ершовым? Как, вы с ним не знакомы? А между тем его перу принадлежит сказка в стихах «Конёк-горбунок», хотя есть мнение, что эту сказку Петру Павловичу подарил, от щедрот своих, Пушкин, про которого нет надобности пояснять. Так вот, посмотрите на портрет учителя Тобольской гимназии и мысленно поменяйте сюртук на тельняшку, а тщательно приглаженные волосы растреплите, а сверху на них щедро сыпните сединой. Круглые очёчки можете оставить, но вместо учительской указки поместите ему в руки кисть, слегка пропитанную олифой, а на скамеечку поставьте бутылку портвейна, чтобы рукой дотянуться можно. Вот это и будет Митрич. И взгляд, между прочим, у обоих свойственный.
Ой, у нас же Антипка без внимания остался, а между прочим персонаж тоже ведь примечательный. Что мы про студентов-то из литературы вспоминаем? То, что у них под балахонистом пальто топор на лямочке болтается, чтобы справедливость восстановить можно было там, где Высшие силы как-то это дело проглядели. По научному это прозывается – максимализм, от слова «максима», то есть высший принцип. А он высший потому, что применитель его настолько высоко его вздымает, что он, то есть принцип, становится догмой. А уж кто и как его применяет, зависит от самого носителя.
Студенты, они ведь бывают самыми что ни на есть разными, потому как, по молодости своей, ищут индивидуальности и желают миру сказать: «Вот он есть я! Прошу любить и жаловать!», а всё прочее зависит от того, насколько их претензии оправданы. Бывают студенты расчётливые, которые всё на десять лет вперёд для себя просчитали и даже Гросс-бух завели, чтобы, время от времени с ним сверяться и с пути ненароком не отойти. Бывают и другие, которые «шаляй-валяй» и больше их в жизни волнуют развлечение и всё такое прочее. Молодёжь ведь, понимать надо. А есть и такие, что идеей себя возбуждают. Помните Павку Корчагина, придуманного Николаем Островским? Вот этот Павка как раз из той категории, к которой себя причислял и Антипка. Между прочим, он на него и был похож, то есть на актёра Владимира Конкина, который за эту роль получил премию Ленинского комсомола, а также сделался заслуженным артистом Украины. Вот и посмотрите на него, на фотографию 1974-го года. Антипка и есть, один в один. Только одет уже по современным лекалам.
-- Садись, -- снова предложил Митрич и бутылку портвейна в руки взял, место для него освобождая. – Говорить с тобой буду, по этим … как их … по душам.
Антипка и присел, для себя самого неожиданно. Случалось с вами такое – собрались куда идти в манере стремительности, а тут вас вопросом неожиданным огорошивают и вся ваша решительность растворяется в недоумении? Вот как в нашем случае.
-- Чего вам … от меня … -- лепечет студент, силясь понять, отчего это он к странному соседу приземлился, которого не раз видел, но едва и замечал, вечно занятый своими собственными затеями.
-- Поговорить хочу, -- объяснил Митрич и улыбнулся, глядя на недоумение студента. – Я же объяснил. Или торопишься куда?
-- Да. То есть нет. То есть да.
-- Вот видишь, -- погрозил собеседнику пальцем Митрич, -- нет в тебе определённости. А всё почему?
-- Почему? – Послушно переспросил Антипка, но тут же и взвился, должно быть опомнившись. – Есть у меня определённость. Фашизм у нас в стране не пройдёт!!
И движение сделал, чтобы вот так сразу вскочить и бежать куда-то, и там делать что-то, до безумия важное. Для самого Антипки, да и для государства.
-- Так и я тебе о том же толкую, чувак- человек, -- снова усмехнулся Митрич, миролюбиво так и от этой улыбки его студент снова на место опустился и по детски так переспросил:
-- Правда?
-- Зуб даю, -- честно ответил Митрич и даже руку ко рту поднёс, чтобы обещанный зуб оттуда незамедлительно извлечь.
Надо заметить, что там, во рту, зубов не хватало изрядно. Должно быть Митрич зубами клялся не только перед этим недоверчивым соседом, но и перед другими собеседниками. Впрочем, зачем пожившего человеку зубы? Не кусаться же? «Зубы съел», говорят о каком-то офигенном специалисте и все сразу уважительно понимают, что лучше означенного человека и нет никого. Вот так же и Митрич. То есть и Антипка ему поверил.
-- Слушай сюда, малый, -- заявил Митрич и отхлебнул из бутылки добрый глоток портвейна. (Кстати сказать, не задумывались, почему глоток определяют добрым? Нет? В другой раз мы расскажем, потому как сейчас речь пойдёт не об этом). – Фашизм у нас, в нашей нынешней России пройти никак не может, потому тебе и не стоит так сильно за это дело переживать.
-- Обоснуйте ваше утверждение, -- попросил студент, разглядывая соседа, обтянутого вытертой тельняшкой. Если бы это утверждал какой знакомый профессор, к примеру, Пахолков Ю. Л., то ещё можно было бы поверить, а так … Но каков же… Фома неверующий!
-- Давай рассмотрим вопрос по существу, -- вздохнул Митрич и показал растопыренные пальцы на руке, на которой было начертано «Миру – мир!». – Фашизм, это тоталитарная форма государства, в которой имеется вождь и единая политическая сила. Так?
-- Именно что так, -- горячо откликнулся на эти слова молодой человек. – Это то, что как раз у нас и имеется, -- и сделал движение, чтобы куда-то помчатся, но Митрич его остановил одним движением указующего пальца.
-- Подожди. Этого мало. Надо, чтобы эта формула срабатывала. Насколько она сильна, настолько и сильна государственная форма. Так?
Студент уже ничего не ответил, а только принялся разглядывать Митрича. Тот удовлетворённо кивнул и отхлебнул из бутылки. (Надо ли говорить, что и этот глоток был добрым, при таком-то умиротворяющем взгляде?).
-- Фашизм-то бывает самым разным. Классический случай, это Италия двадцатых годов и Германия тридцатых двадцатого века. И там, и там мы наблюдаем вождя, сильную политическую систему и крепкую экономику. Плюс к этому твёрдая экономическая программа, которая делает государство самодостаточным. Все работают и все ощущают, что государство о них заботится. Ясное дело, что заботится о тех, кто готов слиться, душой и телом, с данной государственной формой. А для прочих, слишком умных и несогласных, имеются карательно- репрессивные органы и всяческие там исправительные лагеря.
-- Но ведь именно так и был устроен Советский Союз, -- неуверенно отозвался студент.
-- Не только СССР, но и Китайская Народная Республика, и Кампучия «красных кхмеров». А Северная Корея разве лучше? Чем же там не фашизм, пусть и не чёрный и не коричневый? Народу голову задурили, и он видит мир так, как ему на ухо шепчет Большой Брат.
-- Чей брат? – Не понял студент.
-- Это из другой оперы, -- махнул рукой Митрич. – Джорджа Оруэлла мы явно не читали. Это у нас ещё впереди. Я просто хотел сказать, что фашизм, он не в стиле государственного управления, а в головах у людей и в их согласии разделить эти идеи. Это у нас значит – второе.
-- А первое – что?
-- Я же говорил – самодостаточная экономика и всеобщая занятость. Если люди ощущают заботу государства, то они и отвечают на эту заботу своим одобрением политики. Но это не самое главное.
-- А что главное?
-- Единство нации, этническое или религиозное. В Германии главное слово принадлежала коренным немцам, который именовались «хохдойч». Прочие были «фольксдойч», то есть немцы этнические, не проживающие на исторической родине. Ещё довольно много внимания уделялось всякого рода символике, как ритуальной, разные там шевроны- свастики, кинжалы и специфическая форма, так и спорту, и идеологии. Вспомните парады физкультурников в Советском Союзе. Чем не ритуальные действия?
-- А при чём здесь это? – Удивился студент.
-- Смешной ты, Антипка, -- заулыбался Митрич.
-- Какой Антипка? – Совсем запутался собеседник. – Вы меня с кем-то путаете?
-- Не так это важно, чувак, -- загадочно ответил Митрич, -- за кого принимаю тебя я, как то, за кого принимаешь себя ты сам. Но с этим мы ещё разберёмся. Вернёмся к «нашим баранам». Это я не про вас, и не про наш народ, а про одну поговорку. Пока что рассмотрим параметры фашистско- тоталитарного государства. Считаешь ли ты, сосед, что у нас крепкая, самодостаточная экономика?
-- Конечно же – нет, -- взвился с места студент. – Да мы практически всё завозим. У нас даже своих мобильных телефонов нет. Всё у нас китайское.
-- Вот видишь, нет у нас своей промышленности и экономики, не связанной с сырьевым сектором, который, так или иначе, но завязан на вывозе сырья, то есть нашей зависимости от экспорта. Где же тут самодостаточность? Ещё недавно мы пытались равняться с такой третьеразрядной европейской страной, как Португалия, которая не знаю уж что производит, разве что кроме … -- И Митрич посмотрел сквозь бутылочное стекло на плескавшийся внутри портвейн. – А впереди у нас такие государства, с экономиками которых мы будем успешно соревноваться и выгодно смотреться, как Сомали, Афганистан, Туркменистан, Таджикистан, Непал, Бутан, Гватемала … Короче, много ещё. Это – первое. Второе у нас – титульный этнос, то есть нация. Вспомним итальянцев, немцев, даже китайцев, или кхмеров.
-- Вот вы вспоминали Советский Союз, но ведь там не было титульной нации, -- с торжеством заметил студент.
-- Была, -- поправил его Митрич, -- и эта нация называлась пролетариат. Якобы его и обслуживала большевистская партия, пока ещё оглядывалась на мнение хоть кого-то из народа, кроме Политбюро, но потом и об этом перестали говорить. Гегемония пролетариата как-то ушла из терминов агитаторов и пропагандистов, а фашистами в то время стали называть социал-демократов, кроме, понятное дело, что большевиков. У нас, наверное, самое многонациональное государство в мире, и титульная нация проигрывает в своей организованности всем национальным единствам по своей сплочённости и функциональности. Будем спорить?
-- Нет, -- признался студент после минутного размышления.
-- Тогда я продолжу дальше, -- кивнул собеседнику Митрич, с сожалением побулькав бутылкой, содержимое которой весьма обидно уменьшилось. – Место титульной нации может заменить и титульная религия. Как властвовала в Европе католическая церковь, как держались епископы и кардиналы, которые при королях и баронах держали себя, как смотрящие от организованной преступности в весях пространства нашего государства. Правда, позднее, Германия, через процессы Реформации начала выскальзывать из-под влияния Ватикана, а Англия придумала свою Церковь, англиканскую. Я уж не говорю о Новом Свете, куда подались представители всевозможных христианских сект, чтобы создать за океаном новые государства.
-- Это тоже относится к фашизму? – С сомнением спросил студент.
-- Нет, -- признался Митрич. – Это я просто чуть увлёкся. Я пытаюсь уверить тебя, что фашизм в нашем государстве невозможен. Для начала давай внимательно посмотрим в те государства, где этот самый фашизм процветал – в Италию, Германию. Что для этих государств было характерно в то время, когда там властвовал фашизм?
-- Ну, -- потёр лоб сосед, -- вроде как крепкая самодостаточная экономика …
-- Этого мало, -- снова улыбнулся Митрич. – В настоящий момент большая часть государств Европы такие, однако ж никто их в фашизме не упрекает.
-- Ещё, -- продолжил студент, -- несменяемая власть, однопартийная система и … и…
-- И оригинальная, назовём её так, Национальная Идея. А кроме этого, государственная монополия на власть. Ты меня понимаешь?
-- П…приблизительно.
-- То есть, -- нравоучительно продолжил Митрич, -- нет ничего побочного, ни оппозиции, ни других партий, ни инакомыслящих, которые имеют право голоса, ни даже преступности, особенно организованной. Её выкорчёвывают в первую очередь. Во времена Муссолини вся мафия из Италии перебралась в Соединённые Штаты Америки и даже участвовала в открытии «второго фронта», до того была раздражена фашизмом. То же самое было в Германии, в императорской Японии. И в Советском Союзе организованная преступность, её остатки, царствовали, если так можно выразиться, только в пространстве ГУЛАГа, да и то там распалась на части, на «законников» и «сук», которые устроили между собой настоящую мини-войну, про которую упоминал ещё Варлам Шаламов.
-- А при чём здесь это?
-- При том, чувак, и это важно, для тебя, меня, для всех, что либо фашизм, или тоталитаризм, либо демократия западного типа, либо демократия гибридная, а это значит… Что это значит?
-- Да почём я знаю, -- плаксивым голосом отозвался студент, уже пожалевший, что остановился на призывы этого странного субъекта.
-- Эх, Антипка, тебе бы учиться и учиться, а не на демонстрации бегать. Посмотрел бы ты вокруг, насколько хорошо всё работает. Разве при тоталитаризме так бывает? Тогда же работают за страх. В нашем же случае важен интерес, личный интерес тех, кто при власти, у кого личный ресурс позволяет брать то, что ему хочется, и в тех пропорциях, какие ему по чину. Это прямо называется «распиливание бюджета» и никем особо не скрываем. Условно говоря, наша государственная система напоминает баронские владения в средневековой Европе, где законом считается то, что потребно барону, являющемуся сюзереном. Всё прочее соблюдается ровно до той величины, которая выгодна этому самому сюзерену или ему не мешает. Запомни, Антипка, сюзерены и мафия не допустят появления у себя такого конкурента, как фашизм. Что ты сейчас не это скажешь?
-- Не … не знаю я, -- оторопело отозвался студент, который действительно не знал, что и ответить.
-- Эх, Антипка, -- пожалел соседа Митрич, -- ты бы лучше занялся собой и образованием. Запомни, братушка, что в каждой избушке свои погремушки. Не надо на них вестись. Лучше займись, повторюсь, собой, своим образованием, своей семьёй, своей культурой, наконец. Ибо это твоё будущее, и не стоит его обменивать на кулачные удары такого же молодого человека, но с иными, чем у тебя, заморочками. Это ведь всё нас разъединяет, а надо бы искать что-то иное, объединяющее.
-- Например, что?
-- Что? – Заглянул Митрич в бутылку, которая за время разговора успела обидно опустеть и тяжело вздохнул. – Смотрел ли ты фильм Федерико Феллини «Корабль плывёт»? Там, во время шторма, играет симфонический оркестр. Корабль раскачивается, а музыканты играют и делают вид, что всё в порядке и так и должно быть. Наш корабль плывёт, и далеко не всё в порядке, но не стоит по этому поводу паниковать. Если каждый из нас будет делать своё дело и делать его по настоящему хорошо и профессионально, то, со временем, и те, что находятся в рубке, тоже научатся смотреть вперёд в правильном направлении. У серого населения и власть – серая. И наоборот. Так-то, Антипка.
-- А почему – Антипка?
-- Почему? – снова вздохнул Митрич и снова покосился на пустую бутылку. – Это хорошо, что ты задаёшься вопросами. Потом ты будешь искать на них ответы. Ведь это и есть образование, база для развития себя, а через себя и общества.
Митрич поднялся со скамейки и удалился, напевая песню Андрея Макаревича:
-- И спеть меня никто не мог заставить,
Молчание – начало всех начал,
Но если плечи песен мне расправить,
Как трудно будет сделать так, чтоб я молчал
И пусть сегодня дней осталось мало,
И выпал снег и кровь не горяча.
Я в сотый раз опять начну сначала,
Пока не меркнет свет, пока горит свеча …
Митрич скрылся из глаз, а студент продолжал сидеть и смотреть ему вслед. О чём он думал, не так уж это и важно. Важно, что он вообще задумался. Ибо желание разобраться во всём и лежит в основе построения правильной модификации общества, но это, как говорится, уже совсем другая история.