Глава 20 - Кто виноват

Он велел водителю припарковаться чуть поодаль, не у самого подъезда – сделал плавный указующий жест. А мог бы и не делать, не первый раз сюда ездит. Трогательная бессмысленная деликатность: не «светить» своим внушительным «мерседесом». Хотя кто тут коситься будет? – район своеобразный, где работает благородный принцип: всем всё равно. Вон под заплаканной берёзой чья-то вишнёвая «феррари» распласталась зверем, а вон во двор пробирается старенький, но лелеемый «нёман». И сразу видно, где парвеню, а где наследники.

Интересно, а она к какой категории относится? Говорит о себе весьма скупо. Вернее, не так: разговорчива, иногда даже велеречива. Но кроме культурных и гастрономических пристрастий, он знает о ней самую малость. «В любом случае, хорошо устроилась», - мельком подумал он, входя в подъезд старинного дома.

Хотя почему б и нет? Наверное, заслужила. Ему не стали бы рекомендовать всякую шушеру. Она произвела на него впечатление с самого начала (а какая была квартира, даже не запомнилось). Дверь была не заперта. Она встречала его и не сидя за столом, и не на пороге, а шагах примерно в четырёх от двери: скульптурно застыв и сложив опущенные пальцы шпилем, как священник. Поздоровалась учтиво, но с отстранённой прохладой.

- Проходите, пожалуйста.

Для человека своей профессии она выглядела очень неожиданно: тёмный деловой костюм, фильмановская оправа на строгом лице и – боже ты мой – орденская планочка. Усмехнулся про себя от удивления: «Ну прям генеральный секретарь какой-то» - хотя в Лиге Наций типаж у людей, в том числе у лидеров, другой, более открытый. Здесь же была девушка интеллигентно-авторитарного стиля, в то же время какая-то байроническая, с гибкой рапирной худобой и интересной бледностью. В эту бледность примешивалась капля охры, напоминая о портретах Бонапарта. Наверное, загар был золотистым, но весь не сошёл, хотя, вообще-то, сложно представить её на пляже, такие обычно избегают жарких курортов. Её лицо казалось усталым и энергичным одновременно. Так бывает у людей, до поздней ночи пишущих научные работы и доклады.

- Здравствуйте, Михаил Семёнович! – улыбнулась она.

Да, теперь и открывала, и встречала, и угощала удивительным чаем после выполнения работы. А в первый раз слегка покоробила своей нейтральной вежливостью: никакого заискивания – вроде и хорошо, а вроде и задело. Но она тогда действительно не знала, кто такой прокурор Казакевич.

Фамилию слышала, а как он выглядит, чёрт его знает. А выглядел-то ничего, вполне в её вкусе: крупный, седовласый, с породистым лицом. «В духе Мигеля Серрано, - определила она. – Аристократизм, карьеризм, мистицизм. Шикарное сочетание».

Её неведение сначала по инерции возмутило его, а потом показалось каким-то высшим, с оттенком надмирности.

В этом была своя правда. Алеся была номенклатурно нелюбопытна: как член Политбюро, которого интересует только свой вопрос и которому всё готовят референты. А прокурора она озадачила ещё и тем, что попросила материалы дела. Он тогда согласился, но слегка растерянно. С одной стороны, солидность подхода. Но, с другой стороны, маги так не делают! А она объяснила, считав сомнения: «Давайте сэкономим силы и время. Продуктивнее будет».

- Доброго дня вам! Ну что? Как вы?

- О, прекрасно. Поздравляю вас с победой!

Она тронула рукой лежащую на столе газету: нарочно сегодня сбегала в ларёк на остановке.

- Спасибо, спасибо, по ведь это наша общая победа.

- Я рада, что оказалась полезной, - улыбнулась она со сдержанным тщеславием.

- Жаль, что это пока всего пару брёвнышек, выбитых из опоры. Считайте, что мы только начали. С одной стороны, схема почти отработана, появились новые материалы, новые показания, но Эйсмонта голыми руками не возьмёшь. Наверное, придётся снова обратиться к вам за помощью.

- В конце концов, это моя основная специализация: чтобы никто не ушёл от ответственности, - заметила Алеся. - А я лично считаю, что отмывание денег и мошенничество – преступление не менее серьёзное, чем скажем, изнасилование, - чуток вызывающе прибавила она. - Меня, конечно, упрекнут в одиозной логике, но посудите сами: во втором случае страдает один человек, а в первом – масса граждан. Особенно при таких масштабах. И ведь как хорошо всё обставил, не подкопаешься.

- С обычным человеческим подходом уж точно, - поддакнул прокурор, - мы бы ещё сто лет кружили и не знали, за что зацепиться.

- Ну, мы кое-что можем.

«Мы» - это специалисты.

Она застыла в деликатном ожидании. Говорят, что кошки замирают статуэткой, а она тоже так умела. Пожалуй, стоило признать и произнести заветное слово: да, Михаил Семёнович – увлёкся. Каждый раз, когда он видел Стамбровскую, по сердцу проходила тёплая волна с приятным лимонадным покалыванием. Да и видеть хотелось – чаще.

- Итак? – мягко встрепенулась Алеся. - Чай? Кофе? Аргентинское танго?

Ах, чертовка.

- Хо-хо, я б с удовольствием! – хохотнул прокурор. - Но, к сожалению, спешу, надо в министерство заехать.

- Но ко мне таки заглянули, - на грани вопроса и утверждения сказала она.

- Да. Я подумал, что лучше поблагодарить вас сразу, не откладывая. В прошлый раз вы сказали, что сейчас не очень комфортно себя чувствуете, - многозначительно прибавил он.

- О, - подняла брови Алеся и чуть порозовела от удовольствия.

Понимает он, понимает такую здоровую реакцию. Хотя частенько она вырождается в патологию, как в случае всё того же магната Эйсмонта. Но Стамбровская была из тех, кому важнее не деньги, а нечто другое. Пожалуй – власть (хоть и рано примерять такие склонности на столь юную особу).

Она достала из ящика письменного стола учётную книгу, в неё же на форзаце была вставлена новая аккуратная лицензия с печатью и водяными знаками. Конверт она положила между страницами. Затем внесла запись, оторвала два разноцветных бланка и один протянула ему.

- Благодарю, - машинально сказал Михаил Семёнович.

Да, было в ней что-то родственное: он тоже любил тратить деньги без унизительного высчитывания, разумно, но с наслаждением. Любил уют, хорошую одежду, еду и вина, интересное общество – но в целом ему было достаточно «поддерживать уровень». Ведь главное не в этом... Скорее, шляхетские вольности и привилегии – вот что будоражило умы в Княжестве испокон веков. Всё остальное считал он излишествами, и к тому же приучил жену и детей, о существовании которых Алеся прекрасно знала.

Тем не менее, он в очередной раз поинтересовался с невинной непринуждённостью:

- Алеся Владимировна, а как у вас с планами на неделю?

- Ну, обыкновенно - работаю, - усмехнулась она. - А что?

- Мои сейчас в Болгарии, сам я оторваться не мог, вы же понимаете, - оправдательно вставил Казакевич. - Но какого-то отдыха всё равно ведь хочется, и желательно культурного. А в среду открывается шикарная, масштабнейшая выставка испанской живописи: Сурбаран, Веласкес, Рибера... Может, составите компанию на открытии?

Глаза у неё загорелись. Она прикинула, что там будет и испанский посол. Может, напроситься туда в качестве представителя Фаланги? Надо подкатить к Семашко.

И тут их разговор прервался истошным воплем со двора:

- ЛЕ-СЯ-ВЫ-ХА-ДИ!!!

Прокурор дёрнулся, как от холодной воды. Стамбровская подхватилась и без привычной солидности проскакала к балкону (он был открыт, несмотря на прохладную погоду).

- Слышь, военщина, ты чё тут лопаешься?

Под балконом стоял Дима Батура в полной форме и довольно лыбился.

- Так ты, оказывается, не сдохла!

- Не дождётесь! – рявкнула Алеся.

- Ну капец... Явление монарха на балконе с геранью! А я думал, за тебя сообщения бот пишет!

- Ложь и провокация! Ну и всё-таки: чего горанишь? – спросила Алеся. – Ты меня в неловкое положение ставишь. Я вообще-то работаю. Ко мне человек приехал.

- Леся, я тоже человек и тоже приехал, - демонстративно сурово отрезал капитан. – Так не пойдёт. Мы не виделись уже месяц. И это притом, что я живу на Круглой площади! И официально твой товарищ. Меня ещё Влада напугала, говорит, ты тут в отшельники решила записаться, никуда не выходишь, молишься, сидишь на хлебе и воде, ты ж реально имеешь бледный вид! Я пришёл тебя спасти и увезти в прекрасные дали.

- Куда? – помедлив, проворчала Алеся после этой тирады.

- Да хотя бы в «Старую Клайпеду». Ну, или в «Раковский бровар».

- Прям щас?

- Ну а чё там...

Алеся стояла и ощущала массу всего одновременно: злилась на капитана, радовалась его приезду, было и неловко перед Казакевичем, и смешно, ноги холодил осенний ветер, а вроде можно не надевать тяжёлый плащ... Она сама в такие моменты ощущала, с каким скрипом в мозгу проворачиваются шестерёнки. Эх, ну правда, чем выбор меньше, тем правильнее, а если его нет, то вообще сказка. Выход один: рубить сплеча не думая. И Алеся крикнула:

- Дима, я сейчас, пять минут!

Она вернулась к столу как ни в чём ни бывало и одарила прокурора самой очаровательной улыбкой:

- Михаил Семёнович, оказывается, я тоже спешу. А насчёт выставки – я согласна!

Казакевич был обескуражен таким поведением, но ничего не сказал. Они спускались с лестницы вместе. Он невпопад спросил:

- Вас куда-нибудь подвезти?

- Нет, что вы, спасибо! Сейчас не надо.

Ах, вот оно что.

- В среду к семи пришлю за вами машину, - сказал прокурор с нажимом.

- О, как чудесно, – расплылась в улыбке Алеся. – Большое спасибо, вы так милы! Ну, до встречи!

И направилась к тому самому «нёману» с каким-то офицером: франтоватым, интеллигентным, явно из технарей. Не хотелось думать, что это он орал под балконом, но больше было некому.

Батура лихо вырулил на улицу Богдановича. На лице его лежал лёгкий отсвет радости. Он негромко включил радио. Алеся притихла и водила пальцами по кожаной обивке.

- Что-то ты невесёлая, - заметил он мягко. – Может, просто сосредоточенная, но тебя будто что-то гложет. Если я ошибаюсь, тем лучше, - тактично прибавил капитан.

Хулиганский прилив веселья у него прошёл, и речь заметно облагородилась

- Ох, да тут много всего происходит, - растерянно пробормотала Алеся.

- Но ты нам не особо и рассказываешь, - пожурил Батура. – И ещё тебя никуда не вытянешь!

Она снова сделала незаметный глубокий вдох. Чистая правда: её никогда нельзя было назвать заядлой тусовщицей, но теперь и вовсе забилась в келью, а если возникала потребность в блужданиях, то они предпринимались в гордом одиночестве. Не сказать, чтобы Алеся страдала от этого, но маячило перед глазами стыдное прозрачное осознание: она нарочно избегает общения и развлечений, чтобы не перемешивать свои тонкие флюиды, не сбивать настройки – а последнее время они стали уж очень чувствительными, капризными. Отдаление от друзей ощущалось как ссадина, робко, но неустанно щиплющая.

Она уставилась сквозь лобовое стекло на знакомые улицы, и они показались ей чужими, как во снах, в тех детских, мутных, неумелых, что приходили когда-то давно и быстро забывались, и были понарошку, и не сулили неприятностей. Дома и перекрёстки напоминали декорации, мастерски исполненные, и всё-таки ненастоящие.

А самое худшее, что такими же для неё становились и друзья. К Владе она неслась только тогда, когда ей было что-то нужно: или конкретная помощь, или хотя бы свободные уши. Лора для неё тоже была удобным и приятным собеседником, и к ней она тоже кидалась тогда, когда слишком уж распирали переживания. При этом она пыталась лавировать и распределять информационный поток так, чтоб для каждой из подруг предназначалось что-то своё, желательно, не особо подозрительное. Это, конечно, в идеале. Последний её визит к Владе был совсем не выдержанным. Ещё вот есть Дима. С ним тоже очень здорово и комфортно – в переписке, разумеется. С тех пор, как она ушла из Минобороны, они стали видеться всё реже и реже. Эпизодические контакты с Ариной, или Настей, или Катей, или кого там она ещё помнила со старых времён, почти уже не считались.

Если уподобить жизнь книге, то все эти люди нужны были лишь для того, чтобы сюжет не развалился. Ведь невозможно же нормальное функционирование личности без взаимодействия с обществом.

А при всей своей оригинальности Алеся отчаянно хотела быть нормальной. Она тоскливо жаждала, чтобы её – приняли.

В какой-то момент от осознания у неё захватило дух, как у ребёнка на карусели: ух! – смотрите, я не изгой, у меня есть друзья, их не один или два, смотрите, я общаюсь, смотрите!.. А сейчас она стояла и безучастно наблюдала, как рушится её песчаный замок. Действительно, ведь все они лишь элементы антуража. Он нужен для естественности, но не более того, ведь главная линия – отношения с Андроповым. Он действительно выпил её. Почти до донышка выпил, но разве можно обвинить больного, несчастного – и любимого? Она отдаст ему столько крови, сколько нужно, ей не жалко, сделает новые надрезы для подсочки, сожмёт сильнее своё сердце...

- Леся, ну ты совсем что-то не в себе, - ласково и задумчиво произнёс Батура. Поразительны в нём были переходы от отвязности к чуткости, от технического гения к эстетству – вот уж в ком хорошо перемешалась знатная кровь. И ещё он неожиданно погладил её руку, лежащую на колене. Это было чуть неловко, но подкупающе тепло.

- Ой, прости, Дим. Я просто устала.

- Ты мне вот что расскажи, что у тебя за работа в субботу и что это за важный пан такой?

- Про Казакевича слышал?

- Которого?

- Прокурора.

- Ты что, Леся! Я его не узнал, чес-слово. Ну просто не думал, что он может тусоваться у тебя во дворе.

- Всё возможно, друг мой, всё возможно!

- Ого. Леся, если ты причастна к тому, о чём пишут «Свободные новости», быстро выкладывай!

Её рассказа с лишком хватило на дорогу до кафе.

- Поздравляю! – восхищённо выдохнул капитан. – Это уж точно, не в нашем ящике сидеть. Это всё наши грибы протухшие виноваты. Ты просто рано вылезла. Потом-то и у нас подобные умения оценят.

- Уже ценят, только в другом ведомстве, - тонко улыбнулась Алеся.

После шуток про жалованье и кутёж они уселись за столом у самого окна. Поднялся ветер, и мелкие волны лизали стекло, обнажая улиточную зеленовато-жёлтую плоть.

- Как же хорошо, что мы встретились, - повторил Батура, отхлёбывая принесённый эль. – А то только переписка про Союз, и всё – даже не знаю, чем живёшь.

После визита в Москву и отхода от шока у него оформилось новое увлечение: история СССР. Алеся и Влада рассказали ему с максимальной откровенностью, из какого мира прибыли, а потом подсунули книги. Он проглотил эти монографии, как фантастическое чтиво. Просто проникся, и всё тут: настолько необычно и увлекательно показалось ему читанное. С другой стороны, и девочек стал понимать лучше: даже рождённые после, они несли в себе черты если не эпохи, то наследия. Грубая, зримая реальность мешалась со сферами гипотетического и мифологического. Они с Алесей обсуждали Советский Союз так, как другие обсуждают популярный фэндом: «Игру престолов» или вселенную Marvel. 

Алеся коротко, но ярко, рассказала о своих недавних делах, постоянно пошучивая, в основном о работе. Капитан расслабился, в том числе благодаря элю. «Да какая там депрессия, заработался человек». И она очень естественно свела разговор на любимую тему.

- Ты про Афганистан читал?

- Ну.

После этого она открыто изложила ему историю о визите Андропова и запросила версии: кто бы это мог быть и кому это нужно?

Батура ничего не подозревал. Ему казалось, что её увлечение Андроповым – тоже фэндом. А мало ли какие чокнутые фанаты бывают, ну подумаешь! Всё-таки солдаты детски просты.

А она с тоской прислушивалась, как бродят внутри несозревшие и уже гниющие догадки, отравляют подозрения. Как только она начала сотрудничать со следствием по делу магнатов, в мозгу холодным светом замерцала догадка: уж это-то не целительская самодеятельность, это – её специализация; неужели и в деле о покушении нельзя найти виновного?

Капитан и не подозревал, что для неё этот вечер стал отчаянной попыткой мозгового штурма. Вот именно. Она снова использовала своего друга, и в очередной раз убеждалась: есть все предпосылки, чтобы произнести мысленно детски простую, но фатальную фразу: «Я плохой человек». Потому что хорошие люди ценят других ради их самих, а не ради выгоды. А она иногда обнаруживается даже в развязной непринуждённой болтовне – впрочем, именно в мутной разговорной воде люди её профессии моют золото данных.

- Я тебе говорю, есть одна нация, очень древняя и искушённая в ядах!

- Жидо-масоны отметаются, кто про них помянет, тому глаз вон.

- Какие там жидо, какие масоны. Китайцы! Ты вспомни про конфликт, да и вообще, в Афгане все моджахеды, что не местные, были китайскими инструкторами. Ты хоть у Корчинского почитай, ну на самом-то деле. И интерес у них там тоже был в свете долговременного конфликта, так что очень соблазнительная мишень, не правда ли?

- Дима, это всё может быть доказано, но чует моё нутро, что это чушь, - морщилась Алеся.

На самом деле ей было неприятно, что она на пятом курсе никак не могла всё это запомнить даже в общих чертах, у неё этот материал уже лез из ушей – а тут свежий человек, да ещё из другого мира, усваивает его играючи! Просто потому, что счёл это увлекательным.

А она так и не могла ничего толком усвоить, потому что металась и паниковала – факты из неё вываливались обратно, как небрежно впихнутые в тесный шкаф. Её гораздо сильнее притягивали удручающие медицинские описания: она внутренне билась и доводила себя до слёз, но не могла сдержаться – не могла перестать заглядывать в пропасть...

- Дим, ну вот самое очевидное – это местные пуштуны. Совки у них просто в печёнках сидели, шагу не давали ступить...

- Да, но потом! А это всего лишь восьмидесятый!

- Ну и что? Всё равно враги, хотя бы потенциальные.

- Немного недотягивает. Хотя сама по себе мысль, каково это, грохнуть визиря шурави, - красота. Есть ещё очевидная версия – американцы. Только не говори слово «попса».

- Попса лютейшая!

- Ну вот... А ведь это очень вероятно!

- Да там уровень безопасности был, ты что. Разве что через своих. Но я вот не знаю, могли бы свои или нет.

Хрестоматийная мифическая версия со Щёлоковым отпала сама собой, не успев оформиться. Во-первых, ну не всех же собак на него вешать, а во-вторых, хронология не совпадает: визит в Афганистан состоялся в начале 1980-го, а открытое противостояние с МВД началось с инцидента 26 декабря того же года, когда майор КГБ был убит в метро.

Когда был допит второй бокал бельгийского вишнёвого, Алеся снова замолчала. Уперев подбородок в сложенные мостиком пальцы, она начала рассеянно смотреть, как зажигаются в кафе огни, по очереди освещая мачты, снасти, приборы.

Ей снова становилось грустно: она ничуть не приблизилась к разгадке. Её просмотры и медитации ничего не давали. Она корила себя, что всё истратила на профанное копание под каких-то богачей. Хотя ведь есть же ей что-то надо, да ещё прикрывать наготу, какой бы она ни была прекрасной! И коммуналку платить. И интернет. И налоги. А проработка всех этих догадок – полный пшик. Одна только путаница и перегрев.

Она запустила пятерню в волосы и сжала горсть, словно хотела вырвать клок. Начиналось лёгкое головокружение.

- Леся. Только что ты была нормальная. Что уже там выплывает? Из глубин подсознания, я хочу сказать.

Она едва сдержалась, чтоб не запустить в него вилкой. А был бы полон наслаждения этот детский, обидно-неадекватный жест. Но всё-таки не стоит. Не надо. Она шумно выдохнула с кошачьим шипом. Всё, что она сейчас скажет, прозвучат ужасно. Ладно.

- Дим, спасибо тебе за вечер, спасибо, что заехал вообще. Но есть вещи, о которых я б не хотела говорить. Спроси Владу, если вы сейчас общаетесь.

- Но, Лесь, я бы лучше от тебя услышал, - в замешательстве заспорил капитан.

- А от меня ты не услышишь, - отрезала Алеся. – Извини.

Ей очень не хотелось завершать их встречу подобным образом. Но она уже почти смирилась: всё, к чему она прикасалась, превращалось – отнюдь не в золото, а в руины. Готовила она теперь невкусно и всё больше склонялась в пользу принятия добровольного поста. Насчёт качества уборки постоянно сомневалась. Хотя в бытовых вопросах она ещё справлялась прилично, что касается внешнего вида, то и вовсе замечательно – казалось, даже прибавилось тщания: как у реставратора при виде потёртостей и трещин. Но работу она выполняла плохо. Так ей самой ощущалось. Всегдашняя подозрительность болезненно обострилась, словно содрали кожу, и она ощущала мельчайшую пылинку, малейшее дуновение, даже самый взгляд в свою сторону. И вот ей казалось, что начальник только из жалости да по старой памяти её терпит, не хамит, а коллеги всё шушукаются за спиной, и вот она уже не одна из них, а изгой – иными словами, возвращается туда, откуда начинала. А самым мучительным в этой ситуации было умственное, трезвое осознание, что всё это – неправда.

Её мир становился бледным и мучительно искусственным, тем больше её терзали обязательства перед миром другим, неосязаемым. Она иногда вздрагивала среди дня, как от тока, и застывала с отчаянным побелевшим лицом и полуоткрытым ртом. Такие приступы продолжались всего полсекунды. И она отмирала и суетливо бежала дальше, разгоняя в крови частицы страха.

Она с жадным упованием ждала встреч с Юрием Владимировичем, и была счастлива, даже если изредка не могла пробиться или встречались они на полчаса или час. Слава Богу, это было очень редко. Он рассказывал ей о тонкостях всех интриг, разъяснял игру, давал раскладки, формировал для неё отчёты, которые даже про себя, может, не продумывал словами. Для него это было моментально и рефлекторно, а Алеся была человеком совершенно другой формации, гораздо ближе к Западу. Вот и приходилось иногда разжёвывать, переводить с русского на русский. Она вникала и впитывала. Смотрела с неподдельным восхищением, притишенным и значительным. Но иногда тоска мелькала в её глазах, как у человека бессильного, но мятущегося.

Юрий Владимирович обнимал её и спрашивал, в чём её горе. И Алеся, конечно же, не могла ответить, что её горе – это он.

Впрочем, она старательно сдерживалась. В основном просто слушала и задавала вопросы, деловито и требовательно.

Самым трудным в таких случаях было придержать себя: «Ну зачем излишне болеть, всё равно победит ведь. Не вмешивайся».

А так хотелось.

Зато самыми потайными и сладостными стали мысли вполне естественные и поначалу непринуждённые – это потом они превратились в горьковато-сладкий мысленный ритуал, духовные упражнения.

А вопрос был весьма прост: что, если бы Андропов был её мужем?

Она очень переживала и пыталась целомудренно сконструировать альтернативную вселенную, где у них с председателем всё было бы по-настоящему, а не во сне. 

Алеся ни за что не хотела занять место Татьяны Филипповны, боже упаси, тени таких мыслей повергали её в ужас и ошпаривали стыдом – тем более жгучим, что никакой параллельной вселенной не было и быть не могло.

Но она продолжала представлять, даже растравляя раны.

Обнаружилось несколько закономерностей. Алеся не рисовала себе мезальянса: она представляла себя женщиной лет пятидесяти пяти (даже со скидкой на ведьминскую моложавость этот шаг был для неё героическим). Она изо всех сил пыталась слушать, даже притом, что у неё была всего лишь раковина, а не настоящий прибой: пыталась угадать, что бы ему понравилось, а что нет, какие её привычки могли бы раздражить, а что было бы козырем. Она пыталась представить, что они уже нагляделись и надышались друг другом: а что бы они делали после этого, как бы себя вели? Она мысленно отрабатывала каждый жест, интонацию и прикосновение – делала всё то, без чего так здорово до сих пор обходилась. Она обложилась медицинскими справочниками и пыталась вникнуть, какой она должна была быть – её забота? Она мысленно приготовилась беспокоиться, тревожиться и терпеть неудобства. Она счастливо отметила, что темперамент у неё что надо – и если б он из-за болезни не смог дарить ей страсть, ей вполне хватило бы и нежности: этим можно выразить ничуть не меньше.

И она проживала уже даже не вторую, а третью свою неудавшуюся жизнь.